Я не умею плавать

Я не умею плавать. Я боюсь, но дело не в этом.

Вдетстве я чуть не утонула. Летом мы ходили купаться на озеро, потому что все ходили купаться на озеро. Тогда оно казалось огромным, ярко-голубым, почти как море. Я не видела еще настоящего моря, но была уверена, что оно именно такое. Старшие с разбега бросались в это ярко-голубое, рябящее солнечными зайчиками, веселое и дружелюбное. И брызги летели во все стороны, и смех, и визг вместе с брызгами. И белые кучерявые облака бежали быстрее, втягивая лохматые бока, чтобы их не забрызгало, не намочило, не рассмешило. Длинная бледная осока шелестела у кромки воды, подхватывая смех, брызги и очередной радостный крик, который заканчивался громким всплеском и новой волной смеха. Осока — к которой не подходи, она режется — шелестела и украдкой хихикала тоже. К ней не подходи, а ей ведь тоже хочется, в брызгах и солнечных зайчиках, вместе со всеми.

Можно было долго идти от берега по колено в воде, по мягкому песочку. Потом соскользнуть с намытого мелкими волнами вала — и сразу по пояс, а песок под ногами становился пушистым и скользким от водорослей. И так тоже можно было долго идти, пока мимо пробегали и ныряли куда-то вперед большие, которые умеют плавать, а рядом плескались и поднимали муть со дна мелкие. Можно было идти, идти, песок вперемешку с тиной скользил между пальцами, щекотно и приятно. Идти приходилось не только ногами, а как будто всем телом, при каждом шаге поворачиваясь, подтягивая ногу за собой.

Не то чтобы я специально куда-то шла. Просто шла. Просто двигалась, потому что могла, потому что никто не останавливал и не заставлял вернуться на берег, на сухое жесткое полотенце, потому что интересно, как далеко от берега можно уйти, прежде чем… Неинтересно, прежде чем — что. Не в этом дело.

А потом — ух!

Скользкое дно проваливается под ногами, я на секунду чувствую себя в невесомости. А потом — как будто со всех сторон что-то давит. Так давит, что в ушах шумит и в глазах темно. Я не сразу вспоминаю, что нужно вдохнуть, а когда вспоминаю — темнота перед глазами прорезается желтыми солнечными зайчиками, низкий гул в ушах становится тише, выше и в конце концов превращается в плоский и неинтересный обычный шум голосов. Я вдыхаю как раз в тот момент, когда голова поднимается над поверхностью воды. Капли попадают в нос и рот, от них вдох получается хриплый, свистящий, и руки, которые меня держат, испуганно сжимаются еще крепче. Меня отчитывают, жалеют, успокаивают, а я не знаю, за что и почему. Только уже дома, вечером, поужинав и сбежав от взрослых разговоров на веранду, где холодно и комары, я начинаю понимать, что значит слово «тонуть», которое я слышу так часто, когда иду на озеро, так часто, что оно давно утратило смысл.

Но дело и не в этом тоже.

Тонуть — погружаться под воду, не мочь вдохнуть, видеть бесформенное светлое пятно в ореоле темно-бурого, зеленоватого. Светлое пятно — это солнце, это логично, хоть и странно. А темное, мрачное, буро-зеленоватое — это, оказывается, вода. Ярко-голубая вода с золотыми блестками изнутри совсем другого, неожиданного цвета, непохожего на цвет воды. Тогда я не думала об этом, тогда цвет водной изнанки стал для меня интересным открытием, но вовсе не тем явлением, которому хочется придать значимость, наделить смыслом. Смысл привязался гораздо позже, когда во взрослом мозгу, измученном массивами впечатляющей, но бесполезной информации, случайно всплыло короткое воспоминание о погружении под воду. И только тогда запоздалое осознание опасности породило бесполезное уже чувство страха.

Но и не в этом дело.

Вода по пояс, я в шортах и футболке. Мокрая одежда плещется вместе с легкой волной и липнет к телу, но это ничего. Мокрая одежда — это моя гордость. Моя победа над бабушкиным «ты еще маленькая, тебе купальник не нужен». Победа моего чувства собственного достоинства над позорными детскими плавками. Если оттянуть пальцем ворот футболки, то ткань отстанет от груди, и не будет видно того, что еще рано скрывать, но уже стыдно показывать. Все будет в порядке, пока я просто иду по пушистому дну, разбрызгивая воду свободной рукой. А мимо меня пробегают, высоко поднимая колени, смеющиеся угловатые существа в плавках нормальных, взрослых цветов, без дурацких узорчиков. И другие — округлые, мягко скользящие в воде, которую я прохожу с таким трудом. Эти другие — яркие, разноцветные, с открытыми животами и ягодицами, с завязками купальников, резко подпрыгивающими на загорелых спинах. За эти завязочки очень хочется дернуть, но одной рукой я держу свою футболку, а другой балансирую в воздухе, чтобы не соскользнуть раньше времени с края подводного вала, за которым начинается место, где глубоко и можно плавать — место для взрослых.

Здесь нужно быть осторожнее, потому что я не взрослая, я не умею плавать, у меня нет купальника. Зато я купаюсь в одежде, а не как те мелкие возле берега. Если я осторожно пойду вдоль вала, то все будет в порядке. Я держу равновесие, несмотря на зыбкий песок вперемешку с тиной под ногами. Я соблюдаю осторожность, потому что это правильно — соблюдать осторожность.

Но разве в этом дело?

Она проносится мимо меня, как плоский камешек, пущенный по поверхности воды. Высоко выбрасывает ноги и виляет всем телом, потому что ладони прижаты к груди. Разве удобно так бегать? Ей, кажется, удобно. Она смеется, она окатывает меня фонтаном брызг и, в последний момент раскинув руки в стороны, прыгает туда, где глубоко. Как подброшенная в воздух лягушка, смешно растопырив конечности, с громким всплеском и взрывом брызг шлепается животом на поверхность воды. На секунду скрывается из виду, выныривает и смеется, громко, странно-громко, и все смеются, глядя на нее. А она плюет прямо в воду, убирает с лица короткие волосы и, помогая себе руками, возвращается на мелководье.

И пока она снова не прижала ладони к груди, я смотрю.

На ней не купальник и не детские плавки. Обычные белые трусы в голубой цветочек. Веснушки на плечах, мокрые рыжеватые волосы, которые на самом деле, наверное, по-настоящему рыжие, просто от воды кажутся темнее. Нелепые виляющие движения при беге. Прижатые к груди ладони. Она поворачивается и опять готовится прыгнуть, а я ловлю взглядом момент, когда ее руки взметнутся в стороны, я внимательно слежу, я не могу пропустить ни секунды. Она прыгает — и я как будто тоже прыгаю, как будто замираю в невесомости.

А в следующий миг вижу размытое светлое пятно солнца сквозь буро-зеленую воду и даже успеваю подумать о том, что нельзя забывать дышать.

Вот в чем дело. Какую-то долю секунды я парила в невесомости. Между чистой голубой водой, расцвеченной солнечными лучами, и темной, гулко шумящей мутной взвесью песка и ила, поднятых со дна множеством босых ног. Я парила в невесомости, где не нужно двигаться, даже дышать не нужно. В неизмеримо малом отрезке времени, который очень хочется назвать вечностью.

И в то момент она парила вместе со мной. Смешно и неуклюже, с широко разинутым смеющимся ртом. Она и не подозревала, но это неважно — я заключила ее, себя, общий для нас обеих момент в водяную капсулу, спрятала от посторонних, от близких, от нее, даже от себя.

А теперь…

Я смотрю, как она разбегается, с силой отталкивается от края мостков и с оглушительным плеском врезается в воду. Веснушки на ее плечах становятся ярче каждое лето, ее рыжеватые волосы теперь малиновые, а месяц назад были цыплячье-желтые. Смеется она все так же громко, и все так же ужасно неуклюже ныряет. А я все еще не умею плавать, хотя у меня теперь даже купальник есть.

Мне и не нужно уметь плавать. Понимаете? Вот в чем дело.