Рецепт чуда

(Ходоровский А. Сокровище тени. Притчи и сказки. — Спб: «Митин журнал», 2006. — 285 с.)
 
«Он заставлял других принимать, желая ощущать, что он дает»
(Алехандро Ходоровский)
 
Мы вправе были бы ожидать от знаменитого чилийца А. Ходоровского (фильмы «Крот», «Священная гора», «Святая кровь») текстов сочных и чувственно-выразительных. Таково и лицо этого режиссера. Однако ожидания наши не оправдаются, — или, точнее, не совсем оправдаются. В своей книге Ходоровский поддерживает специфическую для испаноязычной литературы традицию «консептизма», что ползет к нам из эпохи Сервантеса. Кеведа, Гевара и Грасиан в то время, а в наше (или почти наше) Борхес находили странное творческое удовлетворение в суховатом и вычурном интеллектуальном шике, в этаком садомазо-умственном экзерсисе, граничащем порой с экзекуцией над читателем — но тоже, к счастью, вполне умозрительной.
 
Однако читателю нашему не привыкать стать: кроме поклонников Борхеса в книгу притч и сказок Ходоровского с радостью, как в привычное, окунутся и уцелевшие любители Кастанеды.
 
Добавьте сюда блистательно зримую сюрную выразительность Бунюэля, и вы получите основные слагаемые стиля Алехандро Ходоровского.
 
Вот, например, «Первая брачная ночь» его анонимных героев:
 
«Она сняла парик, он — полупарик. Она вынула стеклянный глаз, он тоже. Она сняла резиновое ухо, он так же… Она отвинтила левую руку и ногу, он — правую руку и ногу. Мелкими прыжками, помогая друг другу, они доскакали до кровати. Там, прижавшись друг к другу, они почувствовали, что благодаря своей великой любви стали единым существом».
 
В столь совершенном, симметричном мире, кажется, не может найтись места чуду. Но именно чудо, как солнце, освещает этот мир и, собственно говоря, держит его хотя бы в относительно живом состоянии.
 
Вы только послушайте, с какой мрачной витальностью Ходоровский описывает типа «Вирус»:
 
«Пресвятая Богоматерь, излечи этого ребенка. Он всегда ходит по воздуху, совсем не хочет касаться земли. Он парит внутри дома, как воздушный шар, что не очень-то удобно для гостей, ведь в любой момент может помочиться им на шляпу или испачкать одежду чем-нибудь похуже. Он творит дурацкие чудеса… Вчера он вернул к жизни жареного цыпленка. Без перьев и головы тот до сих пор бегает по дому… Сделай его нормальным, обожаемая Дева, чтобы он не вернул зрение всем развратникам! Те, кто были слепы, теперь с выпученными новообретенными глазами прилипают вечером к моему окну, когда я снимаю нижние юбки».
 
В хоре этих голосов, то молитв, то исповедей, то отрывков из дневника, то набросков как бы сценариев, нередко просто чудовищных, возникают четыре устойчивых темы: утраченный бог, алчный секс, беспощадная власть и неизбежная смерть.
 
С богом — понятней всего: «От следствия к следствию Богу удалось наконец создать причину, и та немедленно вырвала из-под него престол».
 
Так что нечего удивляться, если во время «Второго пришествия» никакого апокалипсиса не разразится и бог сам себя передразнит: «Публика аплодировала, когда он превращал воду в вино и умножал количество хлебов и рыб, ибо верила, что это трюки».
 
Беспощадная власть беспощадна здесь не по-детски: на параде солдатские сапоги укатывают ребенка в лепешку (лишь бы не нарушить порядка в строю!), а отец после скатает родную лепешку в рулон, сгорая от стыда перед согражданами за олуха-сына (миниатюра «Гусиный шаг»).
 
Конечно, если в головах этих людей торжествует лозунг «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью», то и в чреслах, и в судьбах, и даже в попах у них все не по-людски, все многозначительно вычурно и «барочно», все на особицу:
 
«Поняв, что складки ануса у каждого так же неповторимы, как линии руки, он изобрел новую гадательную технику. Клиент, обнажив ягодицы, усаживался на ксерокс. Полученный таким образом отпечаток вписывался в зодиакальный круг. После чего следовало предсказание будущего — исключительно точное. По самым глубоким складкам он угадывал прошлое человека» («Аномантия»).
 
Не все так уж и безнадежно в этой вселенной по-Ходоровскому. Южная жизнерадостность позволяет ему и вивисекцию (настойчивая темка в подобного рода притчах!) воспринимать вполне эстетически, даже эстетски. А как красочно пересказывает Ходоровский то, что в реале жизни лишено слов, но не лишено, впрочем, голоса — сексуальный экстаз («Когти ангела»):
 
«Когда семя Вечного проникло в каждую мою клеточку, экстаз был таким бурным, что прошлое-настоящее-будущее убежало, как черная собака, оставив меня лежать белым яйцом в женском облике. Я избавилась от мира видимостей».
 
Автор завершает книгу миниатюр без оглавления (и сие есть подсказка нам читать все подряд — в смысле: как единое целое), — короче, завершает свою книгу «словами на неизвестном языке».
 
Мы же, закрывши ее, в качестве читательской благодарности можем пожелать, чтобы осуществилось его пожелание, надо бы думать, самому себе:
 
«Пусть смерть будет моей прихотью».