Эмерика

Самое противное — что они, сучки, лезут! Имею в виду: эти ЖЕНЩИНЫ. Они лезут со своей добротой. Да и как же мимо пройти, когда дом на отшибе, а живут в нем парнишка Флайт де Лоретт и громадный негра Джо-Двойная-Жопа, известный всему городку сладострастник и пьяница?
 
Естественно, нужно помочь обоим, особенно с уцелевшим антиквариатом, и лучше всего с этим справятся именно ЖЕНЩИНЫ, мисс Мирра Хопкинс и мисс Сарра Коллинз.
 
Мирра Хопкинс борется за права детей, а Сарра Коллинз — за права черных. Вот они и пришли как-то в особняк Флайт де Лоретт. Но Джо не пустил их дальше прихожей и вообще вышел к ним голым, под предлогом того, что жарко. Потом эта дрянь (негра) потрогала их за грудь, сперва Мирру, потом Сарру, они не сразу даже и поняли, что с ними произошло. И на их возмущенный вопрос, где ребенок, Джо нагло ответил, что не их пиздячьего ума это дело, а что он, Джо-Двойная-Жопа, отвечает за пацана, как за свой собственный поц. То есть отдаст их обоих им (ЖЕНЩИНАМ) только с жизнью.
 
Сарра и Мирра сказали, что напишут про него в Уашингтон их сенатору. Но Джо на это потрогал их второй раз и даже, кажется, чуть пониже.
 
И женщины (возмущенные) удалились.
 
*
И теперь самое время рассказать про мастера Флайт де Лоретта и его слугу, потому что формально мастер Флайт де Лоретт был хозяином этого дома, последним в роду славных плантаторов, а Джо был при нем типа няньки, тоже наследственной. А родителей у мальчишки не было, а была только полоумная бабушка. Но ее десять лет уж, как и след простыл, ее-то как раз тоже вовсе и не было.
 
Мастер Флайт де Лоретт все время думал сперва, куда ж подевалась бабушка. Но бабушку не нашел, а на втором этаже в ее спальне со временем обнаружил пестренький такой вздувшийся труп весь в жучках-паучках и мышках. Трупик лежал в постели под пологом в кружевном чепце. Вставная челюсть, как бутерброд, торчала у него изо рта. Флайт де Лоретт подумал, что трупик ему послало небо вместо бабушки и вместо игрушки (и вместо, конечно, девушки) и стал с ним играть, и назвал его Тухлой Бабушкой. Но что с трупаком можно и жить не по-детски, он не сразу узнал, а это всё Джо-негра ему показал. В смысле: пьяный явился снизу и лег на бабулю. И всех делов.
 
Когда Джо уснул, мастер Флайт де Лоретт вылез из шкафа, лег на трупак и в точности повторил всё, что Джо делал. Но он не ругался, как Джо, он лишь сопел, а вскрикнул только в самом конце. Джо проснулся, потрепал господина по голой заднице и сказал:
 
— Молоток!
 
Но, конечно, сказать, что Джо, скажем, спал и с маленьким господином, мы, конечно, не можем того вам сказать, — мы, конечно же, сказать это вам не отважимся.
 
Можем лишь с вездесущей политкорректностью утверждать: каждый вечер оба смотрели телек, как там голые телки в грязи мутузятся. При этом мастер Флайт де Лоретт лежал на негре, как на матрасище, спрятав хер машинально между потных холмов его коричневых ягодиц. И оба смотрели на ЖЕНЩИН, естественно, только на них одних! Женщины были все в грязи, как свиньи, но Джо это, в общем, нравилось, и он говорил после всегда:
 
— Кукиш, малёк (он мастера почему-то Кукишем называл), давай-кось, не дрейфь! А я тебе подмогну.
 
(Джо был негра неграмотный, он говорил — пьяный к тому ж — так, что Кукиш и половины не разбирал. В смысле: говорил-то Флайт де Лоретт не лучше, но все ж таки без акцента и пил, только если шипело и сладенькое).
 
Негра, короче, раздирал себе булки так, что они трещали, а его маленький господин сувал между них всё, что под руку подвернется, но гладенькое и длинненькое, и там (когда Джо командовал: «Хорош!») несколько раз проворачивал.
 
Негра начинал по полу, как по бабульке, елозить, шлепать яйцами, чавкать потным пупком, а мастер Флайт де Лоретт прыгал ему на скользкие булки, такие, как волны, вздыбленные, вцеплялся в бока Джо, и Джо его подкидывал на себе, подбрасывал и метал в разные стороны. А если вы что худое подумали, то это ваши проблемы.
 
— Штормлю, бля-а, штормлю!.. — рычал, всхрапывал негра, покусывая паркет. Мастер Флайт де Лоретт был от этого, конечно, в восторге (а вы бы не были?) и визжал так, что стекла звенели.
 
Когда Джо кончал, ревя прикольно, мастер Флайт де Лоретт скользил с него, как с горки, и во всех лужах валялся, которые Джо напрудил из себя в виде спермы и других мужских и общечеловеческих выделений и ценностей.
 
Бывало между ними и по-другому, и называлось это винд-серфинг. Это если Джо действовал по-сухому и только пердел, и тогда горячий душистый пар подкидывал мастера Флайт де Лоретта над негриной задницей так, что только держись! Напердев целый нижний этаж, друзья потом долго его еще не проветривали. Запахан держался до того интимный и сытный по-своему, что жаль было с ним, с таким живым, расставаться.
 
Короче, жили бывший раб и бывший плантатор душа в душу. Но мисс Сарра и мисс Мирра подумали, что это несправедливо, ведь надо бороться за разные там права, и к тому же от такого винд-серфинга заметно страдала экология городка: слишком на огороды сорняки напирали.
 
Миссы пошли к шерифу мистеру Бобкинсу и заявили:
 
— Он его развращает!
 
— Кто?! Кого?! — мистер Бобкинс даже пиво пить перестал, услышав такую интересную новость.
 
— Ну и брюхо у вас, мистер Бобкинс! — возмутились мисс Сарра и мисс Мирра. — Из-за него вы всё на свете и проглядели! Дело в том, что этот Джо-Двойная-Жопа ебет ребенка!
 
(Городок был южный, очень отсталый, почти село, и даже старые девы ругались в нем матом, — на бытовом, разумеется, уровне).
 
— Черт! — вскочил мистер Бобкинс и весь заколыхался. — Я его придушу!
 
И все трое понеслись к дому Флайт де Лоретта, но там как раз в разгаре был винд-серфинг, так что нападавшим пришлось занять круговую оборону и переговоры вести, находясь далеко снаружи.
 
— Эй, Джо! Кончай ебать пацанка, пердило черномазое! — закричал мистер Бобкинс, но тотчас же поправился. — Я не хотел сказать: «черномазое»! Запомни: я просто сказал: «пердило»! «Черномазое» — это было эхо! Запомни, пердило!
 
— Эхо, эхо! — кричали и миссы. — Мы слыхали своими ушами! Тебе было сказано только: «Пердило»!
 
Джо отвечал молча, но трескучей и гневной трелью, не соглашаясь с подложным свидетельством этих ЖЕНЩИН. Он как бы раздирал это свидетельство звуком напополам, будь оно написано на пергаменте.
 
Но оно незримо порхало в воздухе, подобно бабочкам или запаху резеды, которая забила все грядки на огороде.
 
Поняв, что переговоры бесплодны, мистер Бобкинс поднялся из резеды и, зажав нос, пошагал к усталому от времени дому в неогреческом вкусе (с колоннами), дернул косую дверь так гневно, что она сама распахнулась, вошел в дом и, совсем уже не в себе, арестовал обоих рецидивистов. (Рецидивистов, потому что оба отсалютовали его приходу совсем уж громоподобно и переливчато).
 
Вы спросите: как, пацаны не отстреливались? Но что толку отстреливаться, когда стволы только твои природные, и в трусах?..
 
*
С этого момента я прекращу именовать паренька мастером Флайт де Лореттом, а буду называть его просто Кукишем. Из дальнейшего вы сами заключите, что я совершенно прав.
 
Короче, обоих, негру и пацанка, заключили в тюрьму, потому что Джо, свинья, еще и дурь в носках хранил, зеленоватой такою россыпью. А Кукиш с ним в камеру заодно попросился, да и сам булки с маком жрать горазд был. Как такого не посадить?
 
А дальше вообще для обоих начались мраки и жесткое рэгги.
 
Когда обоих закинули в камеру, мистер Бобкинс выдал поверх их голов: «Братва, принимайте. Не теряйтесь: оба пидары!» (Мистер Бобкинс по натуре был созерцателем). Поэтому рэгги получается сразу жесткое, раз дело происходит в тюрьме, где пидарасов любят, но не так, как нам всем этого бы хотелось. А рэгги, потому что сперва на них на обоих вроде не обратили внимания, мимо к параше шаркали и лишь иногда косились.
 
Всё свершалось хоть и не очень тепло, зато плавно, — именно постепенно.
 
Так что мистер Бобкинс у глазка устал ждать и простата у него заныла. Зато Джо и Кукиш успели, успокоясь, освоиться.
 
(Конечно, Джо заранее знал, где их место, поэтому оба дальше угла с парашей и не ступили, присев на корточки на вечно мокроватый, как подмышка, цемент. Но смотреть-то им никто ведь не запрещал!)
 
На шконке под самым окном лежал бритый налысо смуглый пожилой мужик, по виду пуэрториканец или возле того. Ключицы и вся другая костяная оснастка у него выпирали, можно сказать, наружу, скулы были массивны, а носик пуговкой. Ясно, что и погонялово у него было Скелетон.
 
Шконка в ногах у него просела под двухметровым черным, как сапог, губастым верзилой, рядом с которым и Джо выглядел щуплым подростком.
 
Остальные были черномазые или полукровки, и все, как один, полуголые, потому что в камере не имелось даже и вентилятора. Пахло мокрыми загаженными пупками и гнилым исподним.
 
Наконец, Скелетон отложил газету (он был один из всех грамотный) и кивнул амбалу. Тот осклабился и лягнул кого-то под шконкой.
 
Тотчас из-под нее выпростался парень с пристальным, хмурым взглядом и толстенными яркими от помады губищами. Он был белым, — нет, от тату все же, скорее, синим.
 
— Приступай, Обама, — пробасил амбал. (Самого его звали Триппером, потому что он был бабником и вообще мачо и часто залетал на воле. Но здесь, за решеткой, организм его от болячек уже успел отдохнуть).
 
Лобастый Обама кивнул, вылез наружу весь (голый, и на жопе дырка у него была обведена, между прочим, алой помадой!) и двинулся к Джо и Кукишу.
 
Джо растерялся, но Обама первым обратился к Кукишу. И обратился-то как: протянул ему молча золотистый карандашик с помадой. Кукиш понюхал, лизнул. Тогда Обама мрачно взял его за ухо и жирно, несколько раз обвел весь рот пацану и даже заехал ему на левую щеку. И тотчас исправил косяк, пририсовав во всю рожу стрелку, которая в край губищ упиралась.
 
— Зопой тепель, — негромко сказал Обама. (Он шепелявил, потому что передние зубы ему вынули, он ведь сперва не хотел понимать других, так что его пришлось принудить к технике безопасности).
 
Тут Джо показалось обидным, что его пацика так без его согласия и участия разворачивают. Он перехватил руку Обамы в кисти, дернул пидара и повалил на пол. Обама даже не застонал. Полежал чуток на боку, поднялся, морщась из-за растянутых связок, и с равнодушным видом повторил:
 
— Зопу давай…
 
Джо тут окончательно понял: ждать и ему от судьбы ничего хорошего не приходится. Он оттолкнул Кукиша (который, конечно, как раз очень даже хотел повернуться к Обаме жопой), сгреб Обаму за плечи, развернул к себе (тот машинально, равнодушно согнулся) и впечатал головку своего хера между крашеных ягодиц. Хер был похож на мускулистую лапу зверя: до того он хотел наказать губастую пидараску и показать ему ее место!
 
— Я че-т не понял! — сказал Скелетон, зевнув. — Трипак, разберись…
 
Триппер вполне равнодушно поднялся, приблизился.
 
Остальные в камере выжидающе замерли, а мистер Бобкинс жарко проклял судьбу, потому что кроме Триппера ничего сейчас в этой жизни не увидел бы.
 
Но у вас-то, читатель, есть я — посему, конечно, и радуйтесь.
 
Триппер подошел к Джо совсем не вплотную и осторожно тронул его только мослами левой. Джо вздохнул и улетел на парашу, плотно оседлав ее, как лошадь ковбой.
 
Все вокруг тотчас засмеялись с радушной радостью, а Триппер мотнул головой Обаме, и тот подхватил Кукиша, развернул Кукиша и на попе ему нечеловечески большое сердце помадой нарисовал.
 
И для Кукиша с Джо началась теперь жизнь совершенно особенная, РАДУЖНАЯ — в смысле: искры радужные из глаз чуть не каждый час. Так что когда миссы (Сарра и Мирра) пришли с передачками, то были приятно удивлены скромным поведением даже и Джо — когда-то такого бесстыдника…
 
Вы скажете: все хорошо, что хорошенько кончается, и я с вами, естественно, соглашусь. Но уж какие такие многочлены учреждала братва с непременным участием Джо, Кукиша и Обамы, я, простите, разбирать не стану во всех подробностях, ибо в детской литературе такое пока не принято.
 
Через месяц Джо с Кукишем впаяли срок, и вышли они на свободу через два с половиной года оба с чистой совестью, рваной вдрызг той, без которой нам невозможно даже и сесть, и без крыши над головой, потому что дом без призора разрушился, и Тухлая Бабушка не спасла его.
 
— Кукиш, говнюк, надо в деревню, блядь, пиздовать! Здесь с голоду окочуримся, — сказал Джо.
 
— Заебись! — согласился Кукиш.
 
И они отправились в путь, туда, где чипсы на ветках растут и никто не обзовет тебя в лицо пидаром, потому что еще про таких не слыхивал, а если и скажут (что, типа, ты черножопый), то за хавчик и не такое ведь стерпишь!..
 
*
Шли они, шли и на дороге фургон вдруг увидели. Водила был нашенский, пидарок пузатенький, и пустил ребят за услуги проехаться и погреться.
 
Джо на водиле весь выдохся и тотчас уснул, а Кукишу не спалось, не добрал он, тюрьмой к коллективу приученный. Эх, думает, надо не в деревню — во Фриско подаваться, там раздолье, прям камера. А в деревне-то что — чистый воздух ебать?
 
Но Джо именно на деревне настаивал. Не отъелся, значит, еще, не очухался.
 
И тут, мучаясь и дроча, Кукиш почуял в дальнем углу шорох и вроде бы смехуек.
 
Подполз Кукиш, общупал все тулово: человек!
 
Тут и свет в окошко забрезжил: типа, заря. И видит Кукиш перед собой видного, ладного мужика, глаза голубые, волосы длинные русые, а плечищи и грудак — руками не обхватить!
 
— Хэлло, — Кукиш сказал.
 
— Хэлло-то оно хэлло, конечно! Только я давно за тобой наблюдаю, деточка...
 
И шепот такой у него хитрый, ласковый.
 
Тут Кукиш даже и покраснел: все ж таки белый чел перед ним — не негра тюряжная, дрочить при нем как-то вроде б не по возрасту, несолидняк уже Кукишу…
 
Кукиш сделал губехи гузкой и потрепал в гузке этой языком: дескать, не думай, я не онанюга уже, делись-ка давай, мужчинка, своим прыгучим и тепленьким!
 
А мужчинка захихикал, как девочка, будто посикал на кустики, и руки за голову заложил. А сам, между прочим, голяком лежит, ну да и жарко ведь.
 
И видит Кукиш под вкусным рыжим лобком — ну сплошная мисс саррамирра, чисто розовая пизда, и не более!
 
Кукиш аж поссал под себя от такого облома и ужаса.
 
А мужик опять захихикал тоненьким голоском:
 
— Действуй, раз хочется! А меня, кстати, Розанчик зовут. Можно и Розой, но только наедине.
 
Кукишу сделалось и стремно и радостно, он подумал с чего-то вдруг:
 
— «А и чё ж?.. Мужиком ведь заделаюсь!..»
 
Розан по голове Кукиша гладит:
 
— Не ссы, кнедлик! Я нарочно операцию для всяких таких, как ты, сделала, ипотеку, дура, на нее взяла. Для таких, как ты, мне и хуя не жалко.
 
— Хуй бы оставила… — заметил Кукиш, но старался быть вежливым.
 
— Ты или действуй уже, или брысь пошел, мозгоебище…
 
И Кукиш поступил с ним так, как должно мужику поступить со всякой того же желающей женщиной.
 
Работал он, впрочем, на рефлексах одних, кончив быстро и, может быть, опрометчиво.
 
Но мудрый Розанчик ему в главный момент вдел три шевелящихся пальца, так что опростался пацак с ощущением привычнейшей полноты.
 
А Розанчик сказал:
 
— Вы бомжерлоги и я после ипотеки теперь бомжачка. Короче, свистай своего черножопика, будем знакомиться…
 
*
Вы завопите: опять, ОПЯТЬ! Не можешь без гадостей даже и в детской, ебать, словесности! Но я ведь скромный онанист надомник, я и не претендую на ваши святые песочницы… Я, может, даже больше вас мечтаю, чтобы Кукиша поскорее забрали в америкосскую армию (лучше в стройбат), чтобы он там сапоги бы надел и за небольшие деньги дисциплинированно отдавался бы разным гражданским дяденькам…
 
А посему условимся: мы сейчас во враждебной человеку Америке, где возможно всё, а значит, сам бог велел критиковать ее, стерву ушастую, нашим расейским керзавым самотыком с точки зрения православосамодержавонародности, а посему и право имею писать не только то, что думаю, но и что видел во сне надысь и намедни.
 
А во сне я видел, что Джо на Розанчика сразу, было, обиделся. Потому: между ног-то тот — ЖЕНЩИНА! А женщин Джо терпел только по телевизору. Или если скелет уже.
 
— Шо ш ты, сцуко, санузел-то себе поломал?! Сколько было хоть?
 
— 12 см.
 
— Вот несчастье, надо же! Хуже Кукиша… Ладно, прощу тебя, но только в последний раз… И на -ла не пизди тут, а то все яйца себе обблюю. Помни: ты, хоть и без крана, а все ж мужик!
 
Только после этого они познакомились, все втроем. Причем идеи кидал Розан, он был вообще рокер из образованных, штат Техас, и его из колледжа выгнали, а после из ЦРУ. Правда, на -ла он сбивался еще частенько. Да и как же не сбиться, когда тебя в обе дырки чистят, а тявка свободная?..
 
— Ну, пуксёныш, я и не знал, что ты на пизду такой прорывной у нас! — удивлялся Джо. Розан же с Кукишем скромненько улыбались.
 
Розанчик рассказал им про группу «Квин», и все стали мечтать, как они будут в деревне жить одной дружной гей-семьей. Розанчик еду готовить, Кукиш посуду мыть и грядки полоть, а Джо — телевизор смотреть и им всю порнушку в подробностях пересказывать.
 
Ну, водила терпел-терпел у себя в кузове эти их безобразия, а после взял и решительно посреди дороги всех высадил. Наверно, влюбился в Джо, психанул-взревновал, дурашка пузатенький.
 
И началась для них деревня американская.
 
Именно что — СЕЛО!..
 
Правда, самой деревни нигде видно не было, а только коровы на косогоре срали и кушали, и солнышко в небе светило ярко и пристально.
 
Одна корова подошла к ним и стала смотреть. А они — на нее.
 
— Сиси возле писи, — выразил Кукиш общее впечатление.
 
— В корень зришь! – похвалил Розанчик.
 
А Джо подлез под корову и стал молоко сосать: шины у негры ведь толстые, как у теленочка.
 
Хуй у него тоже сразу встал от дополнительного питания. И друзья решили спрятать его в себя от греха подальше.
 
Но было поздно уже: подошел к ним пастух или ковбой по-местному.
 
Ковбой был в советской солдатской шапке и в резиновых сапогах и звали его Гришковец. Весь такой рыжий, аж хер, наверно, веснусчатый, а говорил Гришковец по-английски так, как говорят на этом языке у нас на древней Житомирщине:
 
— Таки шо за поц здеся на всю окруху светится? И хто хотит оставить моих Мойшу и Гойшу без молочка?
 
Все сразу поняли, что он с Раши, и Розанчик аккуратно, в тон ему отвечал:
 
— Таки поц здеся один — туой! А мы так себе, бомжарики перехожие. В батраки возьмешь?
 
— Та я ш вижю: ви з жензчиной! А если мадам родит? Таки декрет я оплачивай?!
 
— Та я ш мужик! — возразил тонко (в тон) Розан. — Придуряюся.
 
— Как может стоющий мужик проебать свой поц, я вас умоляю?!
 
И по тону вопроса братва решила: поц для этого человека — вещь в быту очевидно необходимая. И значит, Мойша с Гойшей — здесь не при делах, может быть. В смысле: никакой, даст бог, и нету меж Гришковцом и ними напрямую семейственности…
 
Гришковец подумал еще и сказал:
 
— Таки я вижю: ви все здеся параша на выезде? А что ви умеете еще кроме кукареку?
 
Мужики честно ответили, что за хавчик готовы исполнять любой хозяйский каприз.
 
На том они и сошлись.
 
*
И хорошо, между прочим, ребята у Гришковца-то устроились! Тем паче, Гойша с Мойшей вообще телятами оказались, а был на ферме еще и бык Набукко и масса коров, среди которых имелись Мирра, Сарра и весь дамский кордебалет из Ветхого Завета в придачу…
 
Как еврей, да еще и из русских, Гришковец не дал мужикам лоботрясничать, так что Кукиш не только посуду мыл и грядки полол, но и воду из колодца таскал, и скотный двор чистил, и коровяк по всем полям собирал опять же для огородишка. Джо освоил силовое рукомесло кузнеца и плотника, а Розанчик кухарничал и разводил удивительные цветы на продажу, ибо невдалеке, на счастье, имелось преогромное кладбище.
 
Вечерами все собирались у телевизора, и каждый мечтал вслух свою американскую мечту, но при этом, конечно, и спорили.
 
— Эх, братцы, везет же ш нам! — начинал всегда Гришковец. — У нас бы нас бы за все такое давно би уж, как Жаннетту д’Арк, с четырех углов запалили би! А здеся и молочка берут, и цветки ш как вигодно купляют!
 
— А я б в Африку подался ща бы, чесс-слов!.. — Джо сказанул. — К предкам, блять… Там, поди, еще охуительней…
 
— Может, тебе и всю бабу подать, а не одну только Африку? — обиделся за свой жизненный успех Гришковец.
 
— А че? Он и Тухлую Бабку мою ебал, со вставной прямо челюстью!.. — подмигнул Кукиш всем.
 
Джо потемнел: неграм краснеть-то ведь не положено.
 
А Розан промолчал лукаво. Он на собственном опыте сколько раз убедился уже: пизда для Джо — вовсе в человеке не самое главное!..
 
Вдруг в вечереющем воздухе что-то тоненько запищало, и длинная стрела впилась в глаз президента Вильсона над камином, дрожа густым черно-белым хвостиком.
 
— Блять! — Гришковец вцепил себя в подлокотники. — Это что ш, Жидкий Стул опять к нам так-таки и пожаловал?!..
 
(Жидкий Стул был вождь краснокожих — на местном, правда, лишь уровне).
 
— Закройте окно! — зябко поежился Розан.
 
— Надо б его замочить ваще к хуям! — смущенно, но мужественно буркнул и Джо.
 
Кукиш метнулся задраить ставни, да не тут-то и было. Жидкий Стул уже оседлал подоконник, и самым решительным образом!
 
На нем были джинсы и мокасины, и это все. Нет — еще три пера торчали из самого темени.
 
Кукиш как увидел надменную скалистую красоту краснокожего, да к тому ж в оперении, тотчас и обмер. И не то даже слово, что «обмер» — он в ней сразу же растворился.
 
Вы скажете: слаб, слишком слаб Кукиш твой на передок! Нет, в данном конкретном случае речь шла, скорей, о багажнике…
 
— Иди ко мне, Белая Задница, мелкий Говнюк! — сказал сквозь бесстрастный дым трубки индеец. — Мои глаза говорит: ты хочешь мой хуй, и на нем себя проворачивай.
 
Кукиш зачарованно приблизился к Жидкому Стулу и уткнулся доверчиво в рыжий его мокасин.
 
— Ты будешь вертайся на мой хуй, как флюгер. А вы все в пизду иди! — надменно завершил словами наглядность своей победы Жидкий Стул.
 
Он подхватил Кукиша и исчез в ночи.
 
*
…Да-да, была уже ночь! Кукиш приткнулся к рифленому животу индейца. Ему было тепло щас и страшненько. Конь под ними летел вороной, он почти весь смешался с ночью — и несся над незримой землей, как сама эта ночь. Но я не скажу, будто Кукиш ничего не видел, а только чуть-чуть, с любящею украдкой подлизывал пот с медной кожи нового господина.
 
Лизать — он, конечно, подлизывал, но одновременно в нем словно открылся люк, и он высунулся в него (уж как Кукиш мог высунуться сам в себя — не иначе именно Кукишем!) и увидел разом всю их огромную прекрасную родину. Общую у него с Тухлой Бабушкой, Джо и даже с этим аборигеном, которого так неправильно расисты назвали Жидким, но ведь он был никакой не жидкий, а очень даже стальной и чеканный! (Ох, я всё время, будучи пидарас, оглядываюсь только на Жидкий Стул, а надо бы на Эмерику, на Эмерику в целом, от океана до океана!..)
 
И вот что самое странное, братцы мои: тоже будучи пидарас, Кукиш увидел свою родину почему-то огромной пушистой Женщиной, с грудями в виде Скалистых и Аппалчских гор, с сочным лоном, пронзившим Нью-Орлеан, и с оторванной головой, скалящей зубы там, где костенеет почва под искристыми льдами Аляски! Про Гавайи я уж не говорю: они темнели на простыне океана скромными пятнышками от месячных.
 
Короче, родина была Женщиной, и это открытие ужаснуло Кукиша, сделало его сиротой — но сиротинкой лишь в плане душевно тоненьком, а в личном плане как раз у него ведь был теперь Жидкий Стул!
 
Конечно, новый друг казался суровым, суровей всех предыдущих — суровым и бесстрастным, и равнодушно отважным. Это был Мужчина, всегда одинокий и сдержанный, Он как кактус, как перст, как хер, стойко торчал посреди степей. На нем можно было сидеть часами и, наверно, гнездиться аж сутками! На нем можно бы переплыть океан. Но он был даже не деревянный — а, скорее, обсидиановый…
 
Страшная догадка заставила похолодеть молодого Кукиша: возможно, его господином вспарывали грудь жертвы, чтобы вырвать кипящее сердце! Кукиш видел картинку в учебнике. Но там был нож — здесь же имелся хер, и это выглядело еще страшней, еще безнадежней, бесчеловечней, бесповоротнее.
 
Прохладное дыханье ночных лесов окутало всадников. Свет забрезжил внизу: кто-то развел костер на склоне лесистых гор. Через мгновение Кукиш заметил плотную фигуру у самого пламени. Потом к ним вышли еще тени, еще и еще. Все они были с перьями в маковках.
 
Всхрапнув, лошадь остановилась у скачущих огненных языков.
 
— Я выполнил твое задание, Полная Жопа! — важно сказал индеец. — Прими его.
 
*
Кукиша сняли с лошади. Он увидел беленую рожу злобной толстухи перед собой. Шестое чувство подсказало ему, однако, что это мужик. Полная Жопа был в балахоне из черных перьев, от ветерка он весь как бы топорщился и походил на огромного ворона. Полная Жопа считался местным шаманом. Гришковец сплетничал, что Полная Жопа спит с Жидким Стулом и со всеми индейцами. Но увидев шамана, Кукиш решил, что это, скорей всего, клевета, вскормленная собственным бессилием фермера.
 
Остальные краснокожие терялись в ночи.
 
— Ступай за мною, Бледнолицее Существо! — прокаркал Полная Жопа.
 
В лесистой скале имелась пещера. Шаман погрузился в нее, за ним семенил Кукиш, жалобно озираясь. Жидкий Стул бесстрастно замыкал шествие.
 
Трепещущий красноватый свет разливался внутри пещеры. Он сверкал на пористых влажных стенах. Такими, наверно, нас видят глисты, с интересом по нам путешествуя. Но у Кукиша был один сейчас интерес — ВЫЖИТЬ БЫ!
 
…Они спускались все ниже и ниже, и Кукиш заметил тут черного песика, что бежал возле. Песик был смешной милый фоксик, его хотелось погладить, но Кукиш тотчас вспомнил: собака всегда сопровождает индейцев на тот свет. Нет, фоксик был не добрым Тотошкой! Он являлся посланником Кукишева конца, или, лучше сказать, Кукишем намбер ту…
 
В пещере одуряющее несло падалью. Мутило, голова кружилась, и словно во сне, Кукиш увидел впереди аккуратные, как на прилавке, горки голов: иные пронзительно свежие, иные синие, иные — совсем желтоватые бодрые черепа. Такие же конечности, кости и туловища были развешаны по стенам, разъятые грудные клетки вопяще зияли провалами.
 
Трупаки были всех рас, всех возрастов и обоих полов. Может, и такие, как Розан, попадались здесь. Кукиш понял: скоро он станет похожею тушкой.
 
За что же, ЗА ЧТОООО?!..
 
Ему вспомнилась Тухлая Бабушка и как они с Джо глумились над нею, как надевали ее протез себе на хуи, как однажды негра мучительно высерал протез, запихнув его к себе слишком уж глубоко, а Кукиш отчаянно тряс друга, точно яблоньку… И вот расплата! Ах, лучше бы миссы забрали их обоих к себе в приют!
 
Лучше уж в школе учиться… Вызубрить этот ихний счет и даже, пожалуй, грамоту…
 
Полная Жопа остановился. Погруженный в себя Кукиш чуть не налетел на него и в ужасе отскочил, напоровшись на Жидкий Стул.
 
Жидкий Стул был вполне себе эрегирован…
 
Полная Жопа нахмурился. Кукиш поломал чинность священного ритуала. Он явно не втыкал всей важности момента и паскудно, как животное, ерзал перед Великими Духами.
 
— Полезай сюда, Бледнолицая Бестолочь!
 
— Мыться?.. – растерянно обрадовался Кукиш, увидев огромный чан.
 
— Париться! — огрызнулся Полная Жопа.
 
Кукиш увидел: в чане не только вода. Там что-то плавало. Типа, суп из потрошк…
 
Да, это были они!.. Вернее, не все потроха, кишок там точно не плавало. Уже в чане Кукиш стал украдкой общупывать содержимое. Это были…. Склизкие бурдюки.
 
— «СердцА!..» — догадался Кукиш.
 
Пронзительно и печально, безнадежно у губ Жидкого Стула заверещала свирель.
 
Откуда-то изо тьмы Полная Жопа выхватил огромный бубен и ухнул в него так, что Кукиш невольно хлебнул стремновато соленой жидкости, в которой сидел…
 
И Кукиша повело, братцы вы мои милые, повело конкретно! Не скажу, что малек схлопотал «приход», но что-то такое, тоже вполне мистическое, с ним в этот миг стряслось.
 
*
Широченными ликующими прыжками Полная Жопа мерил площадку среди растерзанных тел, ухая в бубен берцовой костью каждый раз, когда его мокасин касался земли. Грохот в пещере раскатился такой, что по сводам поползли, словно полчища тараканов, змеистые трещины.
 
Полная Жопа отрывисто вопил какие-то вроде проклятья, Жидкий Стул вторил меланхоличным свистом, словно грустная птичка в зимнем кусту. Сверху ссыпались куски породы, сперва робко, потом, будто их позвали на митинг, — шмякались кусками, ошметками.    
 
Кукишу казалось: все происходит внутри него, а не снаружи. Парнишка зачарованно дрючил себя чьим-то подвернувшимся (мы бы в Москве сказали, «левым») сердцем. Чан прыгал от пляски, жидкость с Кукишем в нем плескалась, точно и впрямь закипала.
 
— Айда-Найда-Кунда-Бунда! Кунда-Бунда-Хуебунда! — клокочущим горлом вопил Полная Жопа, воздев руки к открывшемуся над ним небу в звездах..
 
И Хуебунда разверзлась над ними со всей наглядною очевидностью!
 
Первым делом тоскливо завыл черный фоксик. О, такая тоска была в этом песьем безостановочном голосе, что Кукиш отшвырнул сердце, выпростался из чана и подхватил животинку к себе. Вдвоем вроде и помирать необидно!
 
Фоксик вжался в Кукишеву фанеру, отчаянно когтями впился в поднятый сук нашего все еще героя.
 
Но герой — на то и герой, чтобы перетерпеть!
 
Тем паче — было уже не до фоксика. Сквозь проломы вокруг Полной Жопы падали куски зданий (целые этажи), машины, киоски, сыпались деревья и памятники. То, что в их южном зачуханном городке казалось недостижимой и яркой, и даже не американской, а индийской какой-то мечтой, становилось на глазах бессмысленной и очень опасной свалкой. Статуя Свободы солдатиком покатилась во тьму, звякая оловянным своим факелом. Эмпайр Стейтс Билдинг, влетев сквозь пролом в потолке, развалился, как торт, на светящиеся слои — а слои разлетелись, брызнули искрами! Белый дом бешеным кубиком сахара скакал, будто живой, по завалам всего этого пестрого сора из детской.
 
— «Эт какой же я терь… огромадный-то!» — ужаснулся Кукиш. Конечно, можно было б и возгордиться, но жить-то все одно теперь в чане пришлось бы!
 
Между тем, в пролом влетела голая Бритни Спирс, без косметики страшная, как бичевка с помойки, но вполне Кукишу соразмерная, и шлепнулась пиздой на осколки золотистых стекол Бэнк оф Эмерикэ. И следом за ней, подобные конфетти, понеслись тучи пестрых людей и людишек, в костюмах от Армани и в драных джинах, в машинках и внутри домиков, эфемерных, как коробкИ.
 
Кукиш — душа-чел! — тотчас стал высматривать знакомые рожи негры, Гришковца и Розанчика. Но разве же их в такой куче мале найдешь? Мелькнули лишь Скелетон и Триппер — их Кукиш пальцем раздавил, как тараканов, перегнувшись через край чана. А этих бы, корешей своих, он бы, конечно, спас, наш Кукиш-теперь-гигант! Он был доброй разъебой, Кукиш-поганец, чудилка наш!
 
Он без пизды был друг всего прогрессивного человечества!
 
Вот только друзей самого Кукиша и след простыл в этой последней сутолоке. Зато Полная Жопа обессилел и сам упал мордой в развалины. Кукиш радостно оглянулся на Жидкий Стул. Но тот сползал по пористой стене пещеры, широко разведя голые руки. Красивая алая рана сверкала на груди у него, растекаясь звездой по рифленке мускулатуры.
 
Что-то жарко чиркнуло у самой щеки. Кукиш упал весь в жидкость, боясь, что маковка-то торчит. Но прятаться так больше минуты оказалось невмоготу, и Кукиш выпростал голову. Фоксик жадно дышал возле лица. Тоже, паршивец, выжил ведь!
 
Удивительно переменился за эту минуту мир! Желтолицые люди в синих спецовочках и бронзовотелые в тряпках на головах аккуратно ходили граблями по развалинам. Найдя что-то стоящее, они подбирали это в мешочки у себя на поясе. Мешочков висело много: значит, находок тоже было немало, и все различны по смыслу и назначению.
 
Кукиш обомлел. Двое стояли над ним, оба в рваном и пыльном камуфляже. Один, высокий, был смугл, в бороде и в чалме. Он смотрел то ли на Кукиша, то ли на фоксика с невыразимым презрением. Другой чел был ниже ростом, толстоват и плосколиц.
 
Казался он вроде бы подобрее. Ухмыльнувшись, сказал:
 
— Пидаласа меликанская!..
 
Это последнее, что Кукиш услышал на своем родном языке.
 
28.12.2011