Узкая полоска песка

Облака. Раньше никогда не отмечал, как забавно, когда самолет обходит облако. Или врезается в облако. Команда: пристегнуть столик обратно, но в лом: некуда ставить недопитый коньяк. Страх: а вот вираж будет такой, что подбородком прямо в столик. И потом езжай в Воронеж за дешевой пластикой (как-то жене намекнул, что поеду в Воронеж – кто-то сказал, дешево – и сделаю пластику – как она визжала: типа ты мне и такой нравишься…) Коньяк опять пополз – надо допивать. Вон те двое – мордатых – типичные «новые» из провинции – уже готовые. Особенно тот, что с краю – в белой мятой на спине рубашке. Сначала показалось, что у «крайнего» серьга – да нет, просто капелька пота. Какого хрена люди упиваются так, что в стельку весь самолет.

Самолет. Самолет.

Коньяк. Коньяк.

Коньяк был в баре. В баре был он.

Что было до бара?

Поездка в какой-то далекий уголок острова, где обещались залив и дюны. Настоящая Сахара – на ломаном русском верещала экскурсовод – и не соврала. Дюны. Луна. Сахара. Группу опередила толпа местных загорелых подростков с армейскими рюкзаками, - спрыгнув на песок, вскоре оказались на горизонте – и цепочка следов – до горизонта же. Маленькие фигурки. Кино. Мираж. «Лоуренс Аравийский». Надо спросить, не снимали ли здесь «Лоуренса Аравийского» - впрочем, откуда ей знать – чешка какая-то или полька, просто летом подрабатывает. Потом одинокая девушка с рюкзаком – тоже прыг - может турист, может местная – экскурсовод как раз объясняла, что прыгать на дюны нельзя: один шаг – тебя накрывает лавина, пески смещаются, мгновенно перекрывается кислород. Как в бассейне – страшно, что никогда не будет поверхности после прыжка – сколько не греби вверх.

Поверхность луны. - Девушки, щелкните меня на фоне Сахары. Угу, щас вот тетка отойдет, толстая немка. Давайте, теперь я вас. А теперь вместе с Вами – вот парень щелкнет – такие очаровательные девушки (потом надо показывать в отделе, с какими бабами гулял, а девушки – просто супер, супер-пупер, почему я не настоящий мужик, как бы всё было просто – сколько их здесь – русских, украинок, как на подбор безумно красивых, какие у них серьезно-похотливые взгляды – я могу отвечать на взгляды, а потом резко отводить глаза – от одной уехал – ждет в Москве – такая же загорелая – блин, как жаль, что пофиг абсолютно).

– вот парень щелкнет -

- ВОТ ПАРЕНЬ...

- ВОТ ПАРЕНЬ...

Обжигающее холодом осеннее море. Узкая полоска песка. Дюны вот. Джерри писал, что, мол, всеевропейский центр разврата, queer-курорт, трах-тарарах у каждой дюны, бойся СПИДа. Так себе трах, так себе геи. Слишком загорелые. Слишком легко отдающиеся. У каждой дюны. MONEY. CASH. Мистер, все что угодно. О, Рашиа. У меня там дядя – возле метро – Мо-ло-дьёжи-на-я: бизнес. - Гуд. THANKS. – Тебе не нравится, когда берут? Нет, нравится, ты очень гуд. Но не хочу.

Так себе трах. Так себе – те же загорелые и в Москве. Не люблю слишком загорелых – а тут все такие.

Потрясающая погода. Потрясающее небо. В автобусе едем к дюнам. Человек пятнадцать. Красивый мальчик, вроде хохол, уставился при входе в автобус – за ним толстая мамаша-студень, за ней тощий усатый рыжий муж. Мальчик отпадает. Сбоку раздается – Степа, ну же немедленно одень сандалии. Парень с сыном. Может, с братом. Жену, наверное, оставил в гостинице. И так всю дорогу. Степа, не убегай далеко. Степа, ну… Папа Степы худой, в очках. Стройные ноги в длинных шортах. Тоже отпадает… За очками даже лица не разглядишь. Впрочем, мою морду за панамой и очками тоже не ухватишь особо. Поэтому хохленок и пялился. Как на фантомаса.

Дюны закончены. Едем купаться на другую сторону. Потрясающая погода. Какого-то хрена еще заезжали на античную виллу. Потеряли время. Ненавижу музеи. На купание осталось только полчаса. Солнце уже склоняется. По узенькой дорожке к берегу. Скидываем сандалии – белоснежный кварцевый песок. Узкая полоска песка, уходящая к дюнам за горизонт. Старые дамы негодуют – им не сказали, что в программе – купание. Просто бредут по кромке, закатав штаны.

Оказывается, самое потрясающее место на острове. Самое дальнее. Самое заповедное. УУУУУУ. Меня не научили так хорошо говорить, чтоб выразить это. Безбрежная красота. Знал бы, остановился здесь, у рыбаков, а не в четырех звездах с собственными зонтиками на пляже.

Обматываемся еще толком не просохшим с утра полотенцем, скидываем под ним трусы, я не стесняюсь, мне пофиг, что кто-то посмотрит, натягиваю под полотенцем плавки, скидываю полотенце, кидаю вещи в кучу к папе со Степой, рядом вещи мускулистого потрясающе сложенного хохленка: прибежал раньше и уже плещется.

Волны. Я не видел, чтоб на этом острове в этот сезон кто-то толком плавал. Волны и слишком холодно. Или пытаться плыть параллельно берегу, задевая руками дно при откате волны, либо прыгать на нарастающий прилив, получая детское удовольствие. Метров пятьдесят от берега: та же глубина по колено. Рядом плещутся хохленок и степин папа. Степа сидит на берегу: роется в песке. Папа с наслаждением кувыркается в прибое. Почти одновременно выбегаем, греемся на солнце, затем как по команде снова в волны.

Закатное солнце. Неужели эта свобода скоро кончится и начнется дурдом-родная-ненавистная- столица: белые рубашки, свиные рыла, офисные мини-юбки менеджерш-секретуток. Но сейчас: СВОБОДА.

Старые немки машут руками. Пора обратно. Прыгаем на песке, обтираясь полосатой отельной махрой. Хохленок, степин папа и я. Он, оказывается моложе меня. Так же, не стесняясь обматывается полотенцем, не обращая внимания на дам. Даже не затягивает его, просто придерживает.

Хохленок балансирует на прибрежном бревне, пытаясь натянуть прямо на мокрые плавки белые дискотечные треники. Так и хочется подойти, обернуть полотенцем и стянуть плавки.

Степин папа держит полотенце на бедрах, промокая ягодицы. Потом наклоняется, реплика кому-то в сторону. У него ослепительное слегка загорелое тело, безволосое. Мой взгляд машинально спускается вниз, полотенце слегка съезжает: СВЕТ, ВСПЫШКА, БРЕД – почти ничего, кроме узкой полоски обнажившихся волос по центру. Смущенно улыбаясь, он ловит полотенце и смотрит мне в глаза. Расстояние меньше метра, очки не нужны.

Я жил рядом с ним почти неделю. Я не видел ничего. Я болван. Узкая полоска песка в центре Европы. Узкая полоска обнажившихся волос.

Ничего не происходит. Мы бредем к автобусу.

Вечером неожиданно в одиночку он появляется в баре, где обычно пью коньяк перед выходом на набережную. Тоже пьет. Потом о чем-то беседуем. Потом пьем коньяк в моем номере и ругаем местный музканал по телику. Потом знакомит меня с женой. Потом отправляет ее спать. Потом уже ничего не помню. Разве что как зубами стаскивал полосатые плавки, утыкаясь носом в узкую полоску волос на обнажившемся треугольнике. Потом утро в обнимку. Потом набережная и костер каждый вечер. Звезды. Чушь. Как я раньше презирал тех, кто любуется звездами. Прибой. И каждый вечер:

УЗКАЯ ПОЛОСКА ВОЛОС НА ОБНАЖИВШЕМСЯ ТРЕУГОЛЬНИКЕ.

Запах, щекотка. Странное понимание того, что, может, НАШЕЛ. Что, оказывается, искал. Я вхожу в ночные волны и сзади раздается: «Не заходи далеко». Почти как: «Степа, не заходи далеко».

Коньяк почти съехал. Скоро посадка. Где-то в портфеле записнушка с его номером. В другом городе. Я буду ездить. Я верю, он будет ждать. Тьфу ты, чушь. Такого не бывает, успокойся. Новый вираж. Едва ловлю и допиваю коньяк, убираю столик. Мужик с капелькой-«серьгой» убегает в конец самолета. Мне плевать.

Узкая полоска песка. Дюны. Мальчики с армейскими рюкзаками, уходящие к горизонту...