Ешь, молись, еби

Когда Саша ворвалась в палату, Донни валялся на горе подушек, ел из баночки желе и смотрел телевизор. Надо же. Она весь день носилась, как оголтелая, разрываясь между поставками оружия, больницей и трижды проклятыми балканцами, а он лежал тут и ел свое долбаное желе.

- Донни, душа моя! – воскликнула Саша. - Можно я перестану тебе платить?

- Можно, - сказал Донни, облизав ложечку, но взгляд не поднял. – Тебе всё можно.

Саша опустилась в кресло и эффектным шеронстоуновским движением закинула ногу за ногу. Выглядело бы еще эффектнее, будь она в юбке.

- А можно мне тогда нормального работника? – спросила она.

Волосы у Саши были не очень длинные – до плеч, - пышно завитые локонами и схваченные парой невидимок у лба. Иссиня-черные пряди, алые губы, обведенные серым глаза. Их цвет терялся за оттенком теней – и не скажешь, зеленые они или серые. А может даже голубые.

Одежда Саши выглядела так же неброско – черная водолазка, прихваченная красным поясом, и темные капри в обтяжку. Маленькая женщина, руководящая большим бизнесом. Сербская мафия в Америке – сила, с которой приходится считаться, и Саша Ристич сделала для этого больше, чем кто-либо еще.

- Мне тут попался отчет по твоим миссиям, - сказала Саша, подняв перед собой синюю папку. - Ты в курсе, что пить метанол не очень полезно для здоровья?

Донни отправил в рот еще порцию желе. Потом закашлялся – надрывно, с хрипами и хлюпаньем в легких, обплевав себя кровью и остатками желе. Сашу это не впечатлило: человека, который организует до шести заказных убийств в сутки, не удивишь выкашливанием легких. Не тратя время на сочувственные вздохи и восклицания, она открыла папку.

- Пять человек умерли от отравления метанолом, еще у одного... – помедлив, Саша оторвала взгляд от страницы, - ... ножка стула в глазнице. Серьезно?

- Тот парень сидел на антибиотиках и отказался пить, - прохрипел Донни, утирая ладонью окровавленный рот. - Пришлось искать альтернативное решение.

Когда Саша заказала ему шестерых албанцев – матерых зверей из Косово, которые таскали в обход неё донорские органы и вели себя не очень прилично, - она, конечно же, имела в виду «убить их по очереди, а не всех сразу».

К сожалению, Донни был человеком действия, а не ума.

- Чтобы втереться к ним в доверие, ты слил им мою партию героина, - уронила Саша. Голос её звучал спокойно, но в глазах, в самой их глубине виднелось желание убивать. – Партию. Моего. Героина. Как это называется, Донни?

- Импровизация? – Донни пожал плечами и запустил ложечку в желе. – Ты же вернула свой героин. А мы с ребятами отметили удачную сделку и распили бутылку, которую я принес…

Донни пил первым – чтобы у остальных не было поводов отказаться, заподозрив яд. Вот только в бутылке была не водка, как думали его подельники, а чистейший метанол. Отрава, от которой мозги спекаются, морда синеет, а зрачки перестают реагировать на свет. Самое токсичное из всего токсичного, что можно было распить в честь удачной сделки.

- Донни… - очень медленно сказала Саша. Донни не смотрел на неё и жрал свое желе. – А если бы ты сдох?

- Да не-е-е-е, - протянул Донни. Щетина его была светлой, глаза – беззастенчиво-голубыми, и все его лицо лучилось спокойствием и добротой. И ничего, что его пижама была обплевана кровью, а в личном деле значилось три сотни убийств. – Я перед этим спирта глотнул. Потом дождался, когда их скрутит, добил непьющего, а остатки метанола выблевал.

- Донни…

- Я принял гидрокарбонат натрия, – возмутился Донни. – А потом пил раз в три часа ещё понемножку спирта, чтобы нейтрализовать метанол. Я же не дурак!

- Точно? – спросила Саша, перевернув страницу. – В прошлом полугодии ты прострелил себе живот.

В палате было стерильно – взъерошенный, уляпанный кровью и желе, давящийся кашлем светловолосый Донни смотрелся в ней, как гнилой зуб во рту суперзвезды. Под взглядом Саши он сжался и неловко поерзал.

- Твой Вукашин мне чуть голову не отвернул, - пробормотал он. – Заломал мордой вниз... Пару секунд, и я бы остался без пушки.

Саша молчала. Она умела осуждать Донни без слов: сверлила взглядом, вынуждая самого смертоносного ублюдка в США бледнеть и потеть.

А может, он бледнел и потел из-за мучающей его задышки.

- У меня не было выбора, - просипел Донни. – И потом – я же знал, куда стреляю…

Чистая правда: у себя он не задел ничего серьезного, а Вукашину всадил в брюхо заряд свинца.

Саша хваталась за голову, когда читала отчет. Сперва Донни пристрелил русского рэкетира сквозь собственный живот, потом избавился от трупа, а потом на каком-то сверхчеловеческом упрямстве дополз до врача.

Саша видела его рану: с таким на своих двух не бегают. С таким лежат и обтекают кровью. А Донни не только не вырубился от болевого шока, но и закончил работу, нашел врача, который не стукнет копам об огнестреле, и только после этого потерял сознание. Врач сказал: спасибо той дряни, которой Донни «разгоняется» перед работой. Саша не одобряла его увлечение, но иногда оно спасало ему жизнь.

- Ты больной, - хмыкнула Саша, переворачивая страницу. – Ты, блядь, стрелял сам в себя! Ты подменил водилу конгрессмена Стэмил и сбросил её тачку в Потомак, а потом еле оттуда выплыл! А в ноябре ты... что тут написано, помоги разобрать?

- Я уронил пол, - пробормотал Донни.

- Ты уронил пол! - повторила Саша, а затем дьявольски расхохоталась. - Ты! Взорвал! Гребаный, мать его, пол в отеле! Я не хочу знать, как и зачем ты это сделал...

Донни оживился, фанатично блеснув глазами. Зрачки у него были крохотные, как у опиумного торчка, но Саша знала точно: Донни на опиатах не сидит. Много на чем сидит, но на опиатах – нет.

- Они там окопались почти на неделю, - торопливо сказал Донни. - Я решил, что проще похоронить твоего парня под бетоном вместе с охраной, чем выманивать наружу. Сперва установил рамки для распределения нагрузок, а потом…

Донни любил убивать.

Вот, что о нем можно было сказать точно: он любил убивать, словно в убийствах был для него какой-то своеобразный кайф. Человек-взведенный-курок, человек-экшн, человек-действие – он убивал быстрее, чем думал, быстрее, чем соображал, даже быстрее, чем придумывал метод убийства.

Когда-то он сказал Саше, что не знает, как устранит того или иного «клиента», пока орудие убийства не окажется в его руках. Это мог быть карандаш, или пружинка от блокнота, или пригоршня таблеток от аллергии... пока Донни не возьмет их в руки, он не знает, что сделает с той или иной вещью.

Удивительно, но Саша ему верила. Смотрела в его лазурные глаза, одухотворенные и прозрачные, как церковный витраж, и понимала: Донни действует по наитию. В его голове пусто – так пусто, что этот вакуум приходится заполнять спидами, еблей в жопу и убийствами. Без всего этого Донни Делано – конфетный мальчик с русой шевелюрой, - будет пустым-пустым.

Как бутылка «Ямазаки», в которой не осталось ни капли виски.

Он не жалел себя. Он не боялся отравиться метанолом, не боялся продырявить себе брюхо, не боялся утопиться в Потомаке вместе с тачкой конгрессмена Стэмил. Выплывет – хорошо. Не выплывет…

Что ж. Значит, так карта легла.

Тяга к саморазрушению расцветала во всех сферах его жизни, как багряный уродливый цветок.

- Ты понимаешь, что такое «взорвать пол в отеле»? – свистящим шепотом спросила Саша, наклоняясь к его постели. - Ты понимаешь это, Донни?

- Понимаю, - буркнул Донни. И попытался отползти, ерзая задом и одной ладонью схватившись за грудь. Кашель душил его и мешал сделать вдох. – Я же его взорвал…

- Это тупо! - рявкнула Саша, упираясь в постель двумя руками. – Взорвать пол в отеле, чтобы грохнуть жертву вместе с телохранителями – это тупо! Утопиться в реке вместе с тачкой – это тупо! Жрать метанол – это тупо! Ты обалденный киллер, Донни, лучший из тех, что у меня есть, но если ты снова попытаешься себя убить – я сама тебя грохну!

Донни молчал.

Сейчас он выглядел, как тень самого себя – смертельно бледный, растрепанный, с подрагивающими губами и вакуумной пустотой внутри зрачка. Изредка зрачок подергивался, словно Донни пытался отвести взгляд, но не мог.

- Я не пытался… - шепотом сказал он. – Я не пытался себя убить.

- А что ты пытался, Донни? – Саша вскинула руки и обхватила ладонями его лицо. – Знаю, хобби у тебя такое – между миссиями надышаться всякой дряни, а потом ходить к врачам и пугать их симптомами. Но сегодня – это что такое было?!

Донни молчал. Его лицо было почти вплотную прижато к лицу Саши, но он смотрел мимо нее. Пялился в сторону и весь дрожал.

Гребаный идеальный киллер.

Ломаный-переломаный мальчишка тридцати шести лет отроду, который не мог повзрослеть. Даже не мог понять, зачем живет.

- Чем ты повредил себе легкие? – спросила Саша, глядя ему прямо в глаза. – Что это было? Толченые леденцы? Соль для ванны? Что?

Донни пошевелил губами, все ещё глядя мимо. А потом прошептал:

- Полировка с мебели. Соскоблил немного и занюхал, думал, сойдет за пневмонию…

Больше, чем убивать, Донни любил только врачей. Периодически он курил шелковые ярлычки, срезанные с рубашек, чтобы симулировать туберкулез. Или плевал в мочу, чтобы изобразить проблему с почками. Или занюхивал пару дорожек сахара, чтобы шокировать врачей своим рентгеном… Саша не знала, что привлекает его в симулянстве, но одно понимала точно: когда-нибудь Донни себя этим убьет.

Или этим, или миссиями, или передозом перед миссиями. Он играл в жаркую, непрекращающуюся, смертельную рулетку, и при этом одновременно ставил на зеро, на красное и на черное. Чтобы уж наверняка.

Помедлив, Саша опустила руки и села обратно в кресло. Провела ладонью по лицу, убирая с глаз черную кудряшку.

Донни молчал. И выглядел, как пристыженный щенок бигля.

- Ты мог сдохнуть, - проворчала Саша, подпирая щеку кулаком. – Ты в курсе? Когда я к тебе приехала, у тебя был нитевидный пульс, судороги и пена изо рта. Это называется «ларингоспазм», Донни, твои бронхи послали тебя нахер, и ты мог сдохнуть.

Донни поморщился и отложил опустевшую баночку из-под желе. Лицо у него было подвижное, и каждая складочка, каждая морщина, каждый волосок его бровей, казалось, что-то выражали. Сейчас они выражали нечто, напоминающее стыд, но Саша на это не купилась. Скорей всего, Донни симулировал раскаяние так же, как утром пытался симулировать пневмонию.

- Я не хотел себя убивать, - тихо сказал Донни. - Когда мне стало херово, я тебе сразу позвонил…

Саша расхохоталась, снова забрасывая ногу за ногу.

- Ты мне не позвонил, Донни! – она вытащила из кармана мобильник и движением пальца разблокировала экран. - Ты прислал мне смс, цитирую: «я вт», запятая, запятая, цифра два, «жалу», запятая, запятая, запятая.

Донни нахмурился – едва заметно сдвинул брови, и складка между ними стала резкой и обиженной. Как у шестилетнего мальчика, которому запретили играть в приставку.

- Я обсуждала поставку оружия на полтора миллиона долларов, - сказала Саша, наклоняясь к Донни всем телом. - Что я, по-твоему, должна была сделать? Сказать «простите, мальчики, мой киллер надумал откинуть копыта, мне нужно срочно к нему сгонять»?

Было в Донни что-то такое…

Что-то, из-за чего Саша Ристич – дева от сербской мафии, самая жесткая цыпочка во Флориде, - не могла бросить его в беде. Во-первых, он был бесценным сотрудником и выполнял в пять раз больше заказов, чем любой другой киллер. Во-вторых, его образ мышления, - а точнее, полное отсутствие мышления в блондинистой голове Донни, - вкупе с его неуловимостью, стремительностью и полной непредсказуемостью приводили Сашу в восторг.

Впрочем, было кое-что еще.

Донни был её мальчиком. Её созданием, её ручным убийцей, которого Саша когда-то спасла от болгарской мафии, вычесала, как блохастого кота, и оставила у себя жить. Трудно отпускать домашних любимцев, даже если они – люди.

Подумав, Саша ухватила Донни за рукав и принялась задирать на нем пижаму.

- Это из-за того что ты торчишь? – рявкнула она. – Не можешь работать, не накачавшись? Покажи мне руки! Сейчас же покажи!

Донни возмущенно вскрикнул, но сопротивляться не посмел. Никогда не смел. Не тогда, когда его хватала за руки Саша. Человек, способный убить премьер-министра Швеции шестнадцатью пуговицами, безропотно позволил ей закатать рукава.

Правая централка была чистой – ни синяков, ни проколов. Левая – тоже.

- Ну? – сурово спросила Саша. – Мне стаскивать с тебя штаны, или сам снимешь?

- Я по вене не ставлюсь, - тихо, как-то даже пристыженно пробормотал Донни. - Я обещал тебе не ставиться, и я не ставлюсь...

В нем было столько раскаяния, что Сашу это подломило. Она обмякла, осела в своем кресле, наконец-то оставив в покое Донни и его пижаму.

Выдохнула. Медленно потерла пальцами мочку уха, а затем скользнула ими сверху вниз, ведя ногтями по шее – медленный, ленивый жест, который притягивал взгляд и вынуждал следить за её рукой до последней секунды. Донни тоже проследил. А потом закашлялся, прикрывая рот ладонью.

Врачи сказали – ничего страшного. Через пару дней легкие Донни очистятся, и его можно будет забрать домой.

Сменив гнев на милость, Саша положила руку на шею Донни и ласково потрепала его за ухом. От легкого, почти невинного прикосновения он вздрогнул, словно обжегся о плиту.

- Я хочу, чтобы мой мальчик был со мной еще до-о-о-олго-предолго... – протянула Саша, лаская взглядом его лицо. Она не любила Донни. Не той любовью, которой женщине положено любить мужчину. К тому же, Донни был геем. - Но если мой мальчик будет продолжать вести себя глупо, ставиться по вене...

- Я не ставлюсь по вене, - пробормотал Донни.

- ... вдыхать всякую дрянь, - продолжила Саша, словно не заметив его слов, - взрывать отели и пить метанол, то скоро он станет мне не нужен.

У неё была работа для Донни. Но в таком состоянии – растерянный, с расхреначенными легкими, задышкой и кровохарканием, - он сам был наполовину трупом.

Саша встала, напоследок взъерошив русую шевелюру Донни. Поправила уголки карманов на своих капри, скользнула пальцами по ярко-алому лакированному поясу, а затем направилась к двери.

- Оставлю тебя тут недельки на три, - сообщила она, не оборачиваясь. - Посидишь, организм почистишь, подумаешь над своим поведением…

- Нет!

Донни, наверное, чуть из постели за ней не выпрыгнул.

- Нет! Не надо!

Шаг, еще один…

- Я в порядке! Я не хочу тут… Саша, нет!

Она покинула палату. Дверь захлопнулась, и громкие протесты Донни смазались, став едва слышными.

Саша надевала очки – лаконичные, с прозрачными линзами без диоптрий, - когда за её плечом кашлянули.

- У тебя на прикорме сидит, наверное, самый чокнутый и гениальный киллер Америки, - сказал Милош, подавая ей документы. - А ты хочешь оставить его в наркологии?

Милош был спецом по безопасности, неплохим переговорщиком и просто отличным парнем. К сожалению, он знал Донни недостаточно хорошо.

Саша улыбнулась уголком аккуратно накрашенного рта, а затем наклонила голову, прислушиваясь. Тринадцать секунд прошли в полной тишине, а затем из палаты Донни донесся грохот и звон стекла. Снаружи кто-то закричал. В палату заспешили сиделки и размахивающая картой женщина-врач.

Милош хмыкнул.

- Он что…

- Он выписался, - усмехнулась Саша. – Спер у меня ключи от порше, пока я вправляла ему мозги. Думал, не замечу.

- А зачем…

Саша легкомысленно повела плечом.

- Я всегда знаю, что моему мальчику нужно для скорейшего выздоровления – куриный бульон или обещание лишить его дозняка.

- Скопытится же, - с сомнением протянул Милош. – Или угробит легкие и не сможет больше убивать.

Саша качнула головой и расправила плечи. Лицо у неё было одухотворенное.

- Он выздоровеет и убьет для меня снова, - сказала она. - И это будет лучшее из его убийств.

Глаза её были светлыми. Их оттенок терялся за серовато-зелеными мазками теней и угольной чернотой туши.

- Он убьет для меня самую мерзкую мразь, которую носит эта земля, - нараспев протянула Саша. - Он убьет для меня Лиланда.

Если тебе запретили делать почти всё, что ты любишь – не расстраивайся. Лучше используй оставшиеся возможности и оторвись так, чтобы Большой Парень присвистнул и гаркнул с небес: йоу, братуха, ты просто обязан сделать так ещё!

Эту нехитрую философию Донни возвел в абсолют.

Честно говоря, из всех клёвых штук ему сейчас был разрешен только секс. Саша нашла его спустя три часа после самовольной «выписки», приставила своих парней (троих качков с оружием, из-за которого топорщились их серые пиджаки) и озвучила несколько правил: сидеть на жопе ровно; не убивать охрану; вообще никого не убивать. Никаких миссий, пока он «не приведет башку в порядок».

Способствуя приведению его башки в порядок, Саша предупредила: если узнает, что Донни раздобыл пару дорог, или словит его на отходняке, то заставит снять штаны и обрежет там всё под корень.

Про обрезание причиндалов Саша никогда не шутила. Именно потому Донни четко следовал установленным правилам, а освободившееся время отдавал разнузданной ебле.

- Эй… ты спишь?

Солнце, проникающее сквозь складки штор, золотило белую поверхность простыни и такую же белую кожу Донни. Помедлив, он потер кулаком глаза, а потом скользнул пальцами по мягким и белесым, словно бабьим, ресницам. Больше в нем ничего бабьего не было. Поджарое тело, округлая линия плеч и выпуклости пресса – ничего такого, из-за чего в нем могли заподозрить педераста. Донни брился в паху, а волосы на его ногах были светлыми, как ресницы и выгоревшая на солнце шевелюра. Русый до белизны. Какой-то бесцветный, как монетка в пятьдесят центов.

Саша говорит: красивый.

Сам Донни затруднялся себя оценить. Парней в клубах он снимал на раз-два – и то хлеб. А может, они велись не на красоту, а на пьяную удолбанность в его глазах – признак спидушника, который будет трахаться быстро, долго, хаотично, со спонтанными всплесками агрессии, с катанием по кровати и такими воплями, что под утро соседи вызовут полицию.

Несколько часов адской ебли безо всяких нежностей и логического финала. Разве не круто?

- Ив! Ты спишь?

Если не считать случайных связей, у Донни было три постоянных любовника. Порывистый, непредсказуемый в своей детскости Мэнни. Плечистый Ив, воплощающий в себе торжество физический силы над силой умственной. И этот… как его. Они встречались раз в неделю, а Донни так и не запомнил, как его зовут.

Судя по движению за спиной, Ив не спал. Донни прикусил губу, высвободился из его рук и отвернулся к стене, укладываясь на бок. Согнул колени, подставляясь задом и спиной.

- Трахни меня? - попросил он. С Ивом не нужно было осторожничать – этим постоянные любовники лучше «однодневок», которых пока снимешь, пока захомутаешь, пока дотащишь до постели... А там еще может оказаться, что он не гей, а вчерашний натурал, и мечется в сомнениях: ну как же так, я не могу с парнем, меня тянет, но я же мачо и не могу пороться в жопу…

К херам.

Донни терпеть не мог вчерашних натуралов. Гей ты или би – определись уже и трахай, кого хочешь. Только не еби мозги тем, у кого на тебя уже встал.

К счастью, Ив определился со своей ориентацией лет в пять, и с тех пор всячески помогал определяться другим. Член у него был просто божественный.

- Подвигайся... немного, - попросил Донни, опуская ресницы. Помедлил и облизал губы, ощущая, как кожа покрывается мурашками. Сосредоточенный и нахмуренный, он выглядел так, словно готовился к встрече с русским спецназом, а не к утреннему перепиху.

Пожалуй, этим секс без наркоты был лучше, чем под «скоростью». Ни о каком «подвигайся немного» там бы и речи не шло – Донни уже скакал бы на члене Ива, забыв о прелюдии. Но в ленивом утреннем сексе был свой кайф.

- Извращенец, - Ив хмыкнул и смял пальцами его зад, рискуя наставить синяков. Двинул бедрами, проникая внутрь, – и Донни простонал, поджимая пальцы на ногах и норовя подтянуть колени к груди. Смял в кулаке краешек простыни, тиская его, натягивая и едва дыша – словно боясь нарушить сладкое, мучительное напряжение внутри себя.

Ив обнял его, держа поперек живота, и плавно задвигался. Его член так восхитительно давил внутри, что Донни промычал, вцепляясь пальцами в его руку, а затем – перекладывая ладонь на бедро, придерживая, словно пытаясь остановить.

- Медлен... нее...

Он дрожал всем телом, наслаждаясь каждой секундой изумительной пытки. Вот головка члена медленно растягивает стенки; вот она надавливает на простату, заставляя содрогаться и дергать бедрами; вот она движется выше, неприлично глубоко осваивая растраханный зад. А вот она скользит обратно, оставляя за собой мучительное чувство пустоты.

- Я хочу, - выдохнул Донни. - Чтобы ты делал. Это. Медленно.

Ив сопел ему в затылок, едва сдерживаясь, и аккуратно двигался внутри. Донни проскулил от сладкого, изматывающего удовольствия, поджимая колени и легонько потираясь бедрами друг о друга. Там, между бедер, словно жглось огнем, а в очке это чувство становилось нестерпимым, и столь же нестерпимо приятным – особенно когда чужой член приходил в движение.

- Тебе нравится? – спросил он хрипло, облизывая губы и придерживая Ива за бедро - ... тебе нравится? Иметь меня в жопу, просто взять и вставить мне, и двигаться во мне? Нравится? Тебе нравится это?..

Он бы и хотел заткнуться, но не мог. Благо, Ив не отвлекался на болтовню, вместо этого увлеченно вылизывая его шею.

- Нравится, - сказал он, покусывая Донни за мочку уха и резко дергая бедрами. - Твой зад просто охуенный. Конечно, нравится…

Донни задохнулся от резкости и глубины движения – а может, от слов, которыми оно сопровождалось. Поджал губы, совершенно измученный, но не собирающийся отказываться от этой пытки – зачем? А потом жестко, совсем не просяще выдохнул:

- Не кончай в меня.

Он впился пальцами в бедро Ива, переплетаясь руками и стискивая, прижимая к себе, принимая чужой хуй между ягодиц, как величайшее из удовольствий.

- Трахай меня, пока не захочешь спустить, - Донни облизнул губы, сбиваясь с мысли и крупно дрожа – всем измочаленным, измученным телом. - А когда поймешь, что больше не можешь, я с тебя слезу и ты кончишь мне на лицо.

Ив дрогнул, стиснув его бедра сильнее.

- Ты же хочешь кончить мне на лицо? – спросил Донни. - Смотреть, как я буду...

Не договорив, он медленно провел языком по нижней губе. Лицо его было не возбужденным, а сосредоточенным – словно Донни сейчас был на миссии. Весь его лютый секс был не более чем сублимацией.

Ив с мукой в голосе простонал – видимо, представлял себе обещанное. Донни играл на нем, как на банджо, возбуждая сухими выверенными фразами, которые для самого Донни не значили ровным счетом ничего.

- Будешь смотреть, как я слизываю твою кончу с губ, - выдохнул он. - Как вытираю ресни... и-ицы...

Не выдержав, Донни простонал и закусил костяшки пальцев, нетерпеливо ерзая и подергивая бедрами, словно стремясь принять в себя глубже. Невнятно промычав, с силой стиснул чужой член, напрягая мышцы зада и твердо зная, как красиво при этом очерчиваются ягодицы.

Об этом ему когда-то рассказал Мэнни. Сказал, что хочет вылизать эти блядские ямочки языком – такая классная у Донни жопа. Впрочем, этот парень был еще тем жополизом (во всех смыслах), так что доверять ему не стоило.

- Идет.

Ив хмыкнул, торопливо вталкиваясь в жадную раскрытую дыру, подминая Донни под себя и вдавливая его лицом в постель. Тот придушенно вскрикнул, совершенно распятый под чужим телом, и застонал громко, отрывисто, еще раз, и еще, и еще, не желая сдерживаться и не имея такой возможности. Ударил кулаком по постели, рискуя, кажется, кончить сам – так мучительно-сладко сводило в паху от каждого движения. Взвыл, не умолкая уже ни на секунду, извиваясь под любовником, как умалишенный, дрожа, ерзая, вскрикивая, похабно раздвигая ноги и подставляя зад еще, еще старательнее. Ив сжал его бедра почти со злостью, а затем откинулся назад, вытаскивая член и едва сдерживая стон разочарования. 

- Давай, иди сюда...

Донни с трудом поднялся на трясущихся руках, кое-как переступая по постели коленями. Едва не рухнул обратно, сотрясаемый такой дрожью, с которой не справишься одним усилием воли. Коротко зажал руку между бедер, пытаясь прийти в себя, а затем послушно развернулся, встав на четвереньки и подняв лицо. Волосы у Донни были жесткие и выгоревшие, и закрывали половину лба. Глаза были зажмурены, а ресницы отбрасывали на лицо резкие тени, расчертив его сероватыми полукружьями.

Донни провел языком по губам, и под слоем напускной развратности в нем проступило что-то такое… слегка бездушное. Как электронная начинка, скрытая под мягкой шкуркой механического кролика. Донни выглядел так, словно даже сейчас преследовал какую-то цель.

И целью этой был не оргазм.

Ив ухватил его за волосы, удерживая – словно он захочет сбежать! - и стиснул себя кулаком, быстро, в каких-то пару движений приходя к оглушительному финишу. Донни простонал, крепко зажмурившись и ощущая, как белесая струя разбилась об его лицо, разлетаясь брызгами. Задышал медленнее, едва удерживаясь на трясущихся, подгибающихся от возбуждения руках, облизывая залитые спермой губы.

- Ты охуенный, - сказал Ив, повалившись на простыни и хватая воздух ртом. – Охуенный… И задница твоя тоже…

Донни опустился на постель, измученно положив голову на голое, взмокшее от пота бедро Ива, не пытаясь отшутиться и тяжело дыша. А потом сказал:

- Я…

В дверь позвонили, не дав ему договорить.

Ив подорвался, словно в задницу ужаленный, подбросив голову Донни и едва не вмазав ему коленом в челюсть. Поворчав, Донни поднялся и медленно накрыл ладонью лицо. Провел сверху вниз, стирая сперму со лба, закрытых век и подбородка.

Дверной звонок заверещал снова, и на этот раз его не собирались отпускать.

- Твоя охрана? – спросил Ив.

- Она не моя, - ответил Донни, вытерев ладонь о простыню. Потом сплюнул туда же – сперма попала в рот, а сглатывать у Ива Донни не любил. Тот горчил, словно жрал только кисломолочку и тухлую рыбу.

Под несмолкаемый вой дверного звонка он нашел трусы, кое-как натянул их поверх стояка и отправился к двери.

- Эй! – воскликнула Саша, не дожидаясь, когда дверь лофта распахнется до конца. Взгляд её был направлен не в глаза Донни, а в район его виска. – Это что, сперма?

Донни пожал плечами и отступил, запуская её в квартиру. Оправдываться, умывать лицо и выбирать сперму из волос он не спешил.

- Ив, - позвал он, глядя Саше в лицо. - Собирай вещи и вали отсюда.

- Но мы еще не поели, – донеслось из комнаты.

- Выметайся, - бросил Донни, не оборачиваясь. - Можешь забрать все, что найдешь у меня в холодильнике, только свали сейчас же.

Ив был в полтора раза его старше, в два раза тяжелее и в шесть раз красивее. А еще он был беден, как церковная мышь. Кажется, кормился Ив исключительно стараниями многочисленных любовников и одной любовницы.

Саша вежливо подождала, пока он оденется, выгребет из холодильника остатки пиццы и несколько лотков с едой, а потом бочком протиснется мимо неё в дверь. Судя по гробовой тишине, её охрана сделала вид, что никакие педики мимо неё не пробегали.

Донни стало смешно. Все мафиози, которых он знал, вне зависимости от специфики и национальной принадлежности, почему-то кичились своей гетеросексуальностью. Так, словно в этом была их личная заслуга.

Сам Донни любил давать в жопу и не скрывал этого. Но одно дело – быть педиком на районе, где тебя в худшем случае отмудохает местное быдло. И совсем другое – выносить свою сексуальную ориентацию на суд мафии.

Таких, как Донни, тут не считали за людей.

Признавшись, что любишь сосать члены, можно было лишиться не пары выбитых зубов, а пальцев, глаз, яиц и других частей тела в порядке строгой очередности. Будь Донни информатором, бухгалтером или банковской крысой, его отымели бы в зад дулом пистолета, а потом расстреляли из шести стволов. Нашпиговали бы свинцом, как буженину – дольками чеснока.

Но Донни не был информатором. Донни был геем, а еще он был убийцей.

После каминаута несколько уважаемых людей с сербским акцентом и большими пушками попытались донести до него, что конкретно в мафии делают с голубыми. Каждый из них на следующий день был мертвее мертвого. У каждого в желудке зияли дыры, проеденные хлоркой, а телесные жидкости смешались в однородную кашу. Как и под каким предлогом Донни скормил им хлорку, так никто и не узнал.

Организация Саши потеряла за сутки больше людей, чем за месяц конфликта с «бродячими муравьями», из-за чего она орала на Донни почти два часа.

Увы, ор ни к чему не привел. Донни готов был прогнуться под Сашу в чем угодно, но только не в этом.

Последний, кто усомнился в его профпригодности и использовал при этом слово «педераст», совершенно нечаянно живьем сварился в своем джакузи. С тех пор Донни больше не предъявляли претензий. Мафиозное сообщество решило: раз он достаточно силен, чтобы убивать людей пачками, то имеет право спать, с кем захочет.

Проводив взглядом Ива, Саша подумала о том же.

- Моих парней нервирует, когда ты водишь сюда своих парней, - сказала она, закрыв дверь.

- Пусть твоих парней не ебут мои парни, - посоветовал Донни. - А еще лучше – сними с моего дома круглосуточную охрану и дай мне жить.

Саша засмеялась – звонко и жизнерадостно, словно оценив шутку. Размашистым шагом пересекла лофт и содрала с постели простыню. Похоже, догадалась, чем на ней занимались всю ночь, и предпочла сидеть на матрасе. Плюхнувшись на постель, Саша распахнула пальто и забросила ногу за ногу, едва не разодрав узкую юбку-карандаш по шву.

- Как поживают твои мозги? – спросила она. – Чудодейственный секс и пара дней отдыха помогли?

- Мне не нужен отдых, - сказал Донни, проводя пальцами по виску и заглаживая волосы за ухо. Сперма подсыхала, склеивая пряди белесыми стрелками. – Дай мне работу.

Саша прищурилась, словно оценивая его с головы до ног. Тени её были серыми, а лицо – фарфорово-бледным и внимательным.

Они молчали почти минуту.

Потом Саша сказала:

- Убей Лиланда.

Донни поднял на неё пустой взгляд. Словно не понял, о чем его попросили.

- В смысле…

- В смысле, убей мне Лиланда, - повторила Саша. Её глаза смеялись, а яркие губы (алые по контуру и чуть розоватые внутри, там, где мелькал влажный мягкий язык) насмешливо кривились.

Донни сел на постель.

Помолчал.

Потом внимательно заглянул Саше в глаза, и лицо его стало тревожным, лихорадочно ищущим, словно он шел по минному полю босиком.

- Серьезно? – спросил он. – Ты разрешишь мне убить Лиланда?

Лиланд был легендой. Чем-то вроде пугалки для непослушных мафиозных детей.

Чудовище во плоти, главарь самой опасной банды в США, снаружи он был безупречно-легален. Сколько бы копы и ФБР под него ни копали, все заканчивалось одинаково: ничем.

Будучи бизнесменом, владельцем нескольких фабрик и щедрым спонсором благотворительных фондов, в свободное от благотворительности время Джеймс Лиланд тоннами гнал наркоту через границу с Мексикой. Его парни занимались рэкетом, ростовщичеством, перевозкой высокотоксичных отходов и ядерного топлива, угонами, проституцией, отмыванием денег… Донни мог долго продолжать этот список.

Отдельным пунктом в резюме Лиланда был трафик органов, который он возвел в ранг искусства. Этот парень свозил в США людей из Южной Америки, России и Азии – целыми и по частям, - и никого из них в этой стране, колыбели свободы и равных прав, не ждал хэппи-энд.

Донни знал, как Саша относится к человеческому трафику. За такими криминальными титанами, как Джеймс Лиланд, ФБР следило во все глаза. Слежка не очень-то вредила самому Лиланду, а вот другим бандам изрядно портила кровь. Неудобно работать, если на твоей территории вечно пруд пруди этих правоохранителей.

Избавиться от Лиланда мечтала вся мафиозная тусовка от Флориды до Вашингтона и от Техаса до Висконсина. Попытки предпринимались не раз и не два.

И не десять.

Что-то около сотни раз, пожалуй.

- Донни, - медленно позвала Саша. – Я хочу, чтобы ты удавил эту сучью мразь. Ты сделаешь это для меня?

Нет ничего ярче, чем глаза человека, мечта которого вот-вот воплотится. Именно таким сейчас был взгляд Донни.

Лиланд – Моби Дик от мира мафии, добыча, ценнее которой не сыскать в Соединенных Штатах Америки. Другое дело, что живучесть Лиланда тоже была изрядной. Однажды кто-то из киллеров пошутил, что его не берут ни железо, ни огонь, ни вода. Довольно быстро шутка перестала быть шуткой, и стала чем-то вроде городской легенды, передающейся воздушно-капельным путем.

К Лиланду на балкон забрасывали связку запалов, выкрученных из гранат. Ему в вентиляцию запускали ядовитый газ. За пять минут кофе-брейка к его бензобаку прикручивали разобранный мобильник, который должен был сдетонировать по звонку. Его почти месяц травили каким-то диковинным нейротоксином, и Лиланд жрал его ложками, как таинственный русский Распутин когда-то ел цианистый калий.

Ни снайперы, ни «липкие бомбы» под брюхом яхт, ни попытки заколоть его отверткой не приносили заказчикам желанного результата. Лиланд был то ли слишком осторожным, то ли слишком везучим, то ли его телохранители не зря получали сотни тысяч долларов в месяц.

- Я… - Донни надавил кончиком языка на нёбо. Его глаза прояснились, губы сложились в растерянную полуулыбку, но брови даже сейчас были нахмурены. Каждая черта его лица перетекала, изменялась, словно Донни не мог выражать одну эмоцию дольше мгновения.

- Ты для этого посадила меня на сухой паек? – спросил он. И в мгновение ока радость на его лице сменилась напряжением, словно он брел по лесу и вдруг услышал под пяткой щелчок. – Требовала, чтобы я не торчал и не убивал никого?..

- Я требовала, чтобы ты не торчал и не убивал никого, чтобы ты не торчал и никого не убивал, - проворчала Саша. Она сбросила туфлю с пятки, и теперь покачивала ею, подцепив пальцами заостренный носок. – С этих пор будем превращать тебя в нормального киллера.

Донни взглянул на неё с недоумением. Он и так хорошо работал, он же хорошо работал, чего она к нему…

- Сухой закон.

… прицепилась.

- Никакой наркоты, пока я не разрешу.

Может, ему теперь и не дышать?

- Недельку последишь за Лиландом, потом все спланируешь, согласуешь со мной и выполнишь.

- Что значит… - Донни глянул на неё из-под нахмуренных бровей. – Что значит «послежу»?

- Нам удалось установить в его доме камеры, - сказала Саша. Лицо её было непроницаемым, и все отчаянные взгляды Донни, все его возбужденные «Как? Как? КАК? КАК?» разбивались об неё, как волны о берег. Еще никому не удавалось установить в доме Лиланда хотя бы прослушку, а тут – камера, да еще и не одна! – Через пару часов доставят мониторы. Оборудуем тебе комнату слежения.

- Я не хочу за ним… следить, - Донни скривился и выплюнул последнее слово, словно оно было ругательным. – Я ни за кем не слежу. Я беру и делаю, ты же знаешь.

- Это не какая-нибудь шпана, Донни, - отрезала Саша, и взгляд её стал ледяным. – Это не политик, не дипломат, даже не большая шишка из чужой группировки. Это же сам Лиланд!

Монстр во плоти. Чудовище.

Самое страшное, что родилось в гнилом нутре уголовного мира.

- Ты не имеешь права на ошибку, - сказала Саша. И медленно качнула туфлей. - Мы его не имеем.

Она была права.

Каждый киллер, который пытался грохнуть Лиланда, но терпел поражение, вскоре исчезал. Ходили слухи, что флоридское чудовище сжирает их живьем. Может даже не в переносном смысле.

Донни помедлил, а затем вскинул голову и упрямо уставился Саше в лицо.

- Дай мне пару дорог, бензин и гидроксид алюминия, и я убью его за час, - сказал он.

- Я дам тебе всё, что захочешь, и килограмм чистейшего пороха сверху, - пообещала Саша, - если ты предоставишь мне развернутый план миссии.

- Мне не нужно чистейший… - пробормотал Донни, снова уронив взгляд.

Чистым было проще передознуться – особенно если тянуть его трек за треком, как любил Донни. Порох, и без того щедро присаженный дилером, он разбавлял стрептоцидом – кайфа было меньше, зато эффект длился дольше.

В «разогнанном» состоянии Донни был убийственен, как летчик времен второй мировой. В нем не оставалось ни сердца, ни души, ни адекватности – только безобразный звериный инстинкт. Инстинкт, который помогал ему убивать.

- Понаблюдай за ним, - твердо сказала Саша. И тон её показал, что спора не будет. – Последи несколько дней и реши, как его убьешь. А я прослежу, чтобы всё прошло без сучка и задоринки.

Донни молчал.

Смотрел куда-то в пол, и не поднял взгляда ни тогда, когда Саша чмокнула его в щеку, ни тогда, когда обозвала свинюшником его лофт, ни даже тогда, когда за ней захлопнулась дверь.

Лиланд – вот что занимало его мысли.

И даже насилие, которое намеревалась совершить над ним Саша (что за глупость – учить планированию того, кто отродясь ничего не планировал!), не вызывало отрицательных эмоций. Ведь было кое-что, перед чем меркло любое насилие, любая неприятность, которую мог причинить мозгам Донни окружающий мир. И это «кое-что» - шанс на идеальное, Самое Лучшее Убийство.

Лиланд сдохнет, - так решил Донни.

Как бы его ни отвлекали, как бы ни тратили его время на слежку и стратегическое планирование – это был исключительно вопрос времени.

Лиланд сдохнет, и ничто его не спасет.

Слежка официально стартовала в шесть часов утра.

Донни полагал, что это будет смертная скука. Он никогда не следил за теми, кого планировал убить. Зачем, если смерть все равно их догонит? Он не нуждался в стратегиях, ему не нужны были сценарии и заготовки. В лучшем случае Донни использовал взрывчатку, которую прихватил из дома, набросав полный рюкзак лоснящихся белых ломтей, одноразовых мобильников и спичечных коробков с похрустывающей термитной смесью. Иногда всё это проливалось, просыпалось и уделывало ему рюкзак, и Саша обвиняла его в намерении покончить с собой. Он-де когда-нибудь загорится, потому что ни хрена не соблюдает технику безопасности.

Но Донни было плевать на технику безопасности.

У него была всего одна техника: техника спонтанного смертоубийства.

Однажды, чтобы устроить пожар, он смешал найденные в доме жертвы скипидар и ацетон, обрызгал ими все поверхности, а затем разобрал кондиционер, плоскогубцами сплющив змеевик и термореле. Когда жертва вернулась домой, запах горючей смеси уже выветрился, а включенный кондиционер спустя три минуты полыхнул адским пламенем. Это пламя сожрало всё, до чего дотянулось: облитые скипидаром ковры, стены, мебель… и жертву, конечно же, тоже.

Наглого мудака из Лос-Сетас – мексиканского картеля, за каким-то хуем наехавшего на Сашу, - Донни нашпиговал железом прямо в строительном магазине, шесть раз нажав на курок гвоздевого пистолета.

Сенатор Филадельфии попивал яблочный мартини на борту своей яхты, которая уже отшвартовалась и покидала порт. Но забрасыватель спасательного троса бьет на четыреста футов, и Донни, выстрелив с берега, металлической «кошкой» выпустил сенатору кишки.

Он мог убить страйкбольным пистолетом. Целлофановым пакетом из Волл-Март. Энергосберегающей лампочкой. Фольгой от шоколадного батончика. И для всего этого ему не нужно было никакое планирование.

Поворчав и побродив кругами по лофту, Донни всё же позволил Саше установить экраны и подключить аппаратуру. Сам Донни в этом ни хера не смыслил. Он мог сделать бомбу из электрического чайника и столовых ножей, но не представлял, как настроить систему видеонаблюдения.

- О-о-о-о, какая прелесть, - сказала Саша, обнимая его со спины и устраиваясь подбородком на русой макушке. – Мой мальчик уже совсем взрослый! Даже слежку ведет…

Донни молчал. И думал о том, как славно сейчас было бы использовать щепотку пороха и в мгновение ока стать бодрым. Подъемы в шесть утра давали плюс сто к трясущимся рукам и расфокусированному взгляду. Работать в таком состоянии Донни не привык, и привыкать не хотел.

Увы, щепотка пороха ему не светила, и пришлось сосредоточиться на мониторах.

Итак, Джеймс Лиланд.

Фееричное чудовище, чьи щупальца влажно шевелились во всех отраслях криминального бизнеса. Даже ирландцы предпочитали не ебать ему мозг, уступив Лиланду Флориду и обосновавшись в Чикаго и Бостоне.

У голливудских режиссеров был фетиш на крутых мафиози, которые выглядят, как фотомодели с обложки «Men's Health». Увы, реальность оспаривала киношное видение организованной преступности. Без сомнения, модельные парни в мафии тоже имелись, но самые страшные монстры скрывались под самыми обычными лицами.

Лиланд был как раз таким. Обволакивающе-обычный, ничем не выделяющийся из толпы, он не наводил на мысли об ужасных мафиози. Скорее, Лиланд выглядел как любящий супруг и преуспевающий бизнесмен. В пользу именно «преуспевающего», а не простого бизнесмена, говорил тот факт, что на дорогих цацках Лиланд не зацикливался. Он был выше этого – вместо шикарной тройки от Дольче-Габбана мог набросить кофту от Этро, а вместо бентли за полтора миллиона – загнать в гараж ауди за тридцать тысяч. И хорошо еще, если это будет ауди, а не велосипед.

Лиланд не цеплялся за дорогие аксессуары, не тяготел к атрибутам денежного мира и не пытался показать себя человеком «высшего круга». Да никто этого и не ждал. Лиланд и так был самым дорогим ублюдком на территории Флориды, и ни демократичный свитшот, ни безродный велосипед не отменяли этого факта.

Таким он был – человек, надевающий дорогущие блейзеры поверх футболок; человек с безупречной улыбкой и какими-то сглаженными, словно отполированными чертами. Лицо Лиланда было гладким и белым, словно отлитым из фарфора, и только морщинки нарушали его идеальный рельеф – словно их начертили иглой прямо на лбу и под глазами, между бровей, в уголках подвижного рта, - и оставили там, как свидетельство его возраста.

Волосы Лиланда были коричневыми и густыми, но на висках проступала темная, насыщенная рыжина – как на боках каштана, сорванного и очищенного от кожуры. Немолодой, но беспокойный и подвижный, он обладал удивительно скудной мимикой. Видимо, только это и спасало Лиланда от глубоких складок на коже: он не хмурился слишком сильно, не улыбался слишком широко, он выражал лицом только легкую степень радости и такое же мягкое, добродушное разочарование, не отступая от этих эмоций ни на дюйм. В какой-то момент Донни решил, что Лиланд делает это сознательно: ограничивает свой эмоциональный спектр, словно скрывая что-то от посторонних глаз.

Рот его был небольшим, с заостренным контуром, а на нижней губе виднелась складка – еще одна морщинка, глубокая, напоминающая неаккуратный след от резца. Брови Лиланда были тонкими и светлыми, ресницы, казалось, отсутствовали вовсе, а глаза выцвели, словно уголок картины: когда-то он был насыщенно-зеленым, но последние тридцать лет провел на солнце и поблек.

Больше о внешности Лиланда сказать было нечего.

… до тех пор, пока он не снимал свитшот.

В целом, тело его соответствовало возрасту и роду деятельности. У Лиланда не было модного рельефа, выточенного в спортзале с дюжиной тренеров. Не было всех тех восхитительных впадинок и выпуклостей, которые так любят в кино. Зато было крепкое, ладно скроенное тело, почти такое же непримечательное, как и «пристегнутое» к нему лицо.

Увы, в прошлом году тело Лиланда обзавелось парой-тройкой отличительных черт. Одно из покушений оказалось удачнее прочих, и киллеры возликовали: все-таки Лиланд был уязвим. По крайней мере, для огня.

Ожог тридцати двух процентов тела – шутка ли! Правая половина груди, участок спины, ягодицы и бедра. Ошметки его старой кожи сняли вместе с бинтами, а затем долго пересаживали новую, заботясь не о красоте, а о том, чтобы пациент не умер на операционном столе. Раздетый Лиланд теперь воспринимался двояко. Левая половина его тела выглядела твердой, словно вытесанной из бетона – прямые линии, четкие выпуклости мышц. А справа на него лучше было не смотреть.

Но Донни смотрел.

Наблюдал за тем, как Лиланд бреет лицо, как набрасывает свои невнятные черные шмотки и завязывает шнурки на кроссовках… и как разоблачается из всего этого по ночам.

Или его разоблачают чьи-то руки.

Так или иначе, фамилия Лиланда была выразительней внешности. То, что неосведомленные люди принимали за имя - Ли-ила-а-анд, - перекатывалось на языке, как сладкая тягучая пастила; вязало, как афганский пластилин, мерзко липнущий к пальцам. 

Просто есть люди, - подумал вдруг Донни, - которым не обязательно быть красивыми. Не обязательно даже быть яркими. Им главное просто – быть. И одним своим бытием они разваливают мир на куски, раздирают на ломти, парные и трепещущие, как свежее мясо.

Но не Лиланд был главной звездой круглосуточного телевещания, на которое Донни подсел, как на спиды.

Увы и ах: рабочий день мафиози состоял не из званых ужинов в кругу семьи. Новости долетали со всех сторон: Лиланд обсуждает с семьей Дженовезе поставки кокаина. Лиланд придавил Тихуанский картель. Лиланд нанял новую транспортную компанию и раздобыл себе квадратный километр складов. Лиланд, Лиланд, Лиланд…

Лиланд был поразительно деятельной сукой. Изначально Донни не планировал им восхищаться, но к концу первой недели предал сам себя. Его приводили в восторг хладнокровные твари, ведущие свой бизнес так, чтобы соперники визжали от ярости и рвали на себе волосы.

Кстати, Сашу он уважал по той же причине.

Несмотря на деятельную натуру Лиланда, швыряющую его с переговоров на переговоры, дом его редко пустовал. Где бы он ни был – в командировке или в казино со шлюхами, - дома всегда находилась его юная и прекрасная жена. Такая юная и прекрасная, что несчастливый брак можно было диагностировать по фотографии.

Донни знал: в мафиозном мире такие красивые женщины не бывают счастливыми.

Джульетта Лиланд, - так её звали. В девичестве – О’Нил.

Саша считала, что какая-то ирландская блядь за хороший откат продала свою дочку психопату из Флориды. Никак иначе она этот брак объяснить не могла. Джульетте было двадцать шесть, и три года из этих двадцати шести она, по мнению Саши, провела в аду.

Как Донни не присматривался, ада он до поры до времени не замечал. Скорей даже, считал Джульетту зажравшейся тупой пиздой. Жены серьезных воротил таким часто грешили, и его подозрения можно было понять.

Как у настоящей ирландки, у Джульетты было смазливое личико и медно-рыжие волосы. Изредка она собирала их в косу, заплетая мелкими прядками и обвязывая на конце лентой. Чаще – укладывала пышными локонами, ниспадающими до середины лопаток. Губы Джульетты были пухлыми, груди – полными и белыми, как молоко, и все её тело было таким – слегка округлым, но не рыхлым. Безупречно женственным, словно эта талия, эти бедра и эти плечи создавались руками влюбленного в неё скульптора.

Носик Джульетты казался крохотным и слегка курносым, из-за чего в профиль она напоминала породистого пекинеса. Что ж… маленький изъян, который только добавлял ей шика.

Донни смотрел на Джульетту день за днем, и понимал: не будь он стопроцентным геем, он бы дрочил на неё до кровавых мозолей. А может, влюбился бы. Черт знает, как это работает у нормальных людей.

Сам Донни редко влюблялся. Разве что в наркоту в свои далекие четырнадцать лет, но это, наверное, не в счет.

Как ни странно, Джульетта выглядела слишком дерганной для своих свежих и ароматных двадцати шести. Она получила сытую жизнь, дорогущие шмотки и умопомрачительного мужика в придачу, и черт знает, что её не устраивало. Ну и что, что он ей в отцы годился! Будто это сейчас редкость…

Хладнокровный, уравновешенный Лиланд жил по принципу «все в семью». Худшим из его пороков было пристрастие к шлюхам, но даже их он водил в дом не чаще раза в неделю. Джульетту он не бил, даже пальцем не тронул. Не оскорблял её, не запрещал общаться с подругами, не требовал чего-то запредельного, и даже любовью с ней занимался так нежно и возвышенно, что Донни на её месте, пожалуй, сдох бы от скуки.

А у Джульетты при нем глаза были на мокром месте, и руки тряслись как у припадочной – так, что из них выпадали столовые приборы. Лиланд поднимал голову на звук упавшей вилки и смотрел, смотрел… И Джульетта, ухватив вилку, почему-то тряслась еще сильнее.

Сначала Донни не понимал.

Потом понял.

* * *

- Чем занимаешься? – кажется, Саша решила к нему переехать. Уселась рядом, забросив ногу за ногу, и положила кудрявую черноволосую голову Донни на плечо. – Дрочишь на Джулс, мой маленький извращенец?

Джульетта не занималась ничем таким. Сидела в спальне, устроившись среди разбросанных одеял и подушек, и скролила какой-то интернет-магазин. Иногда – что-то заказывала. Платиновая карточка ее супруга была одной из выгод, которые Джульетта получила от брачных уз.

Другие комнаты пустовали. Ну, не считать же людьми перемещающихся туда-сюда уборщиц и амбалов в костюмах? Прислугу и телохранителей Донни давно уже считал за мебель. Его к этому приучила Саша: её домработница могла часами стоять с блюдцем в руках, дожидаясь, когда Саша поставит на него чашку. Или возьмет её снова. Или поставит обратно…

Иногда Донни сам держал для неё блюдце. У Саши был фетиш на крепкий ароматный кофе и красивые сервизы.

А еще – на абсолютную, стопроцентную покорность, которую демонстрировали «её мальчики» - Донни и Милош. Оба они были верными, словно цепные псы, и такими же полезными.

- М-м-м-м, - протянула Саша, почти прижавшись губами к уху Донни. – Ты какой-то напряженный. Трахнуть тебя?

… это она, кстати, тоже могла.

Она могла всё.

Растрепанная Саша в тоненькой водолазке, кружевных чулках и с черным латексным страпоном на ремнях, обтянувших её бедра и талию, стала одним из самых ужасающих и потрясающих воспоминаний в его эротической жизни. В страпоне было девять с половиной дюймов. Если кто не знает – это охереть как много, и Донни орал под ней так, словно его заново лишали анальной девственности.

В каком-то смысле так оно и было.

Увы, сейчас при Саше не было ни страпона, ни кружевных чулок.

- Не надо со мной ничего делать, - проворчал Донни.

Он знал: Саша недолго пробудет спокойной и расслабленной. Стоит Лиланду появиться в квартире – и она взовьется с места, либо вышагивая по лофту из угла в угол, либо испаряясь «по делам».

Работы у неё было невпроворот. То, что Саша торчала у Донни и участвовала в процессе слежки, не отменяло её роли в тысяче сделок, подлогов, контрактов и переговоров с разношерстными мафиози, разбросанными от Канады до Латинской Америки. На хрупких Сашиных плечах покоился бизнес, стоящий миллиарды долларов, и ослаблять натяжение поводка нельзя было ни на минуту. Иногда Саша орала на подменяющего её Милоша по телефону, и Донни слышал урывками: «Сурчин вмажет нас на три ляма, если мы не…»; «Сначала на Багамы, потом откроем счета в Сингапуре…»; «Комната в Ритц-Карлтоне, да, подтверди бронь…»; «Достань мне Йована! Достань мне Йована, или я спущу с тебя шкуру и сошью себе три сумки и клатч!»

Чем бы ни закончилась история с Йованом, спускать с Милоша шкуру она не спешила. Во всей Флориде не нашлось бы никого толковее, чем этот парень, и иногда Саша оставляла его присматривать за Донни. Милош был немногословен, не презирал Донни за его ориентацию и, кажется, относился к нему с искренним дружелюбием. Только иногда, когда Донни подолгу торчал за мониторами, Милош тихо подсаживался, опускал руку на спинку его стула и молчал. И смотрел на него… пожалуй, слишком внимательно.

Так, словно ревновал к нему Сашу.

Саша, Саша…

Центр их маленькой вселенной.

Иногда Саша прогоняла Милоша и оставалась с Донни наедине.

Иногда – срывалась с места и чумным торнадо уносилась куда-то за пределы лофта.

Иногда – лежала на постели, завалившись на спину, и болтала ногами в воздухе. Ноги её были обтянуты чулками в мелкую сеточку. Юбка-карандаш задиралась, открывая черные подвязки и полоску белоснежной кожи, но Сашу это не заботило. Она знала, что у Донни скорее встанет на порно с Май Литл Пони, чем на неё.

Потом Саша обзавелась ножницами и сообщила, что Донни слишком зарос и его нужно подстричь. Разбирая его русые лохмы, она зажимала между пальцами то одну, то другую прядку, и состригала их на концах. Донни млел от копания в волосах, и почти перестал следить за мониторами.

Когда Саша закончила, отряхнув с него лишние волосы и вручив зеркало, оказалось, что шевелюра Донни изменилась почти до неузнаваемости. Исчезли заросли у лба, появился пробор – такой ровный, словно он собрался поступать в церковную семинарию на обучение.

- Эй, конфетный мальчик! Ну, как ты себе?

Донни не знал.

Он смотрел в зеркало и ощущал себя деталью интерьера – ненужной вещью, которую бог знает, зачем сюда поместили. Он был зеркальным трюмо, с которого смахнули пыль, покрыли полиролью и спросили: ну, как ты себе?

Разве зеркальному трюмо есть что ответить?

Он не был нужен ни в мониторной, ни в этом лофте, ни где-либо еще. Конечно, Саша заметила бы, если бы он пропал… Но не потому, что он был ей важен, а потому что люди замечают, если у них из квартиры вдруг исчезнет зеркальное трюмо.

В отличие от него, Джульетта и её супруг были важны. Они были целой историей, которую Донни еще только предстояло узнать. Они бесили его до трясучки, потому что в сравнении с ними Донни ощущал себя пустым местом.

Он всегда был таким.

Бесцветный мальчик без выразительных черт. На его переносице виднелась крохотная родинка, в уголке левого глаза – небольшой шрам, словно след от дробины. Короткие блеклые волосы, двухдневная щетина на подбородке и щеках… Неприметное лицо с округлым подбородком и вялым невыразительным ртом.

Осмотрев себя в зеркале, Донни решил, что не влюбился бы в такого парня. Пожалуй, даже трахнуть его не захотел бы. В нем не было такой яркой, звенящей красоты, как в Джульетте – даже окажись Лиланд геем, Донни с ним ничего не светило бы.

Может, это и к лучшему.

Когда Лиланд вернулся из клуба, где щедрыми потоками лилось шампанское и отмывалось его бабло, Саша вновь сорвалась с места. Бросила зеркало на постель и умчалась куда-то, сказав, что вернется к утру.

Лиланд доводил её до исступления. Не тем, что не желал сдохнуть, и даже не своей криминальной успешностью. В конце концов, Саша уважала деловых людей. Проблема была на пятьдесят процентов – в изобильном человеческом трафике, а еще на пятьдесят – в том, как он влиял на свою жену.

Джульетта – прекрасная рыжая Джульетта, красивая, как ирландское божество, - не была жертвой домашнего насилия. Вдали от Лиланда она казалась простой двадцатишестилетней тёлкой – любила сорить деньгами, выбиралась на шопинг с телохранителями, посещала пару каких-то бабских кружков и спортзал.

Она была живой. Улыбчивой, с нежными ямочками в уголках рта и красивыми, подведенными серебряной краской глазами. Мужья таким всё прощают – и растраты из семейного бюджета, и глупость, и требование возить их на Канары четырежды в год.

Но когда на горизонте появлялся Лиланд, от яркой рыжеволосой Джульетты оставалась бледная тень. Словно на зеркале написали что-то алой помадой, а потом стерли её кулаком.

Джульетта вся сжималась – Донни видел, как напрягается ее тело, кривится лицо, а в глазах стынет пронзительный, отупляющий ужас. Словно Лиланд мог её убить, расчленить и съесть, даже не отсылая охранников в соседнюю комнату.

Пять дней ушло на то, чтобы Донни понял, по каким законам функционирует их микрокосм. У Лиланда было несколько правил, и Джульетта, кажется, с риском для жизни готова была соблюдать любое из них. Во-первых, в доме должно быть тихо. Во-вторых, в доме всегда должна быть домашняя еда, приготовленная её руками. В-третьих, в доме Лиланда всегда должна ждать жена, особенно если он возвращается из другого города или из-за границы. Целых пять дней эти правила не нарушались – и Донни не видел, чем это может грозить.

На шестой день вместо домашнего штруделя Джульетта подала на стол покупной лаймовый пирог.

Черт знает, что там у неё не задалось со штруделем… Возможно, Джульетте просто не хватило времени. Дело дошло до десерта, и Лиланд надломил пирог крошечной серебряной ложкой. А потом вдруг замер. В тот раз Донни подумал: уж не удар ли его хватил?

Позже стало ясно: те несколько секунд Лиланд боролся с собой, пытаясь сдержаться. Однако нарушение правила – ЕГО правила; одного из тех маниакально-обязательных правил, которыми он нашпиговал свою жизнь, и которых, на самом деле, было не три, а три тысячи, - вышибло его из колеи.

Сначала Лиланд взял тарелку с пирогом и швырнул её на пол. Следом полетел стакан, за ним последовал бокал для вина… Последовал бы, если бы Лиланд не стиснул его с такой силой, что куски стекла с хрустом вмялись внутрь и распороли ему руку. Но Лиланд не заметил ни проблемы с бокалом, ни брызнувшей крови; у него была цель поважнее. Ухватив скатерть, он сдернул её со стола вместе с посудой, а затем перевернул и сам стол, с какой-то нечеловеческой силой ухватив его за край – словно тот был из фанеры, а не лиственницы. Все это происходило в гробовой тишине – телохранители, явно привычные к таким вспышкам, не спешили на шум, а Джульетта сидела на своем стуле, впившись ногтями в колени, и молча давилась слезами.

Разобравшись со столом, Лиланд встал, сдернул с коленей нежно-лиловую салфетку, скомкал и швырнул её на пол. А затем ушел, так и не сказав ни слова.

Столовую быстро прибрали, Джульетта закрылась в одной из ванных комнат и бесшумно рыдала там почти час, а Донни задумался.

С этих пор он начал присматриваться к Лиланду внимательнее. 

Ничем не примечательный мужик – таких в каждом городе шесть штук из десятка, - он прятал в своей голове даже не тараканов, а тварей размером с крысу.

Он и сам это знал.

Мир вокруг него был разлинован, нашпигован сотнями правил, и нарушение любого из них приводило к вспышке ярости, которую никто и ничто не могло сдержать. В этих вспышках Лиланд не замечал, что причиняет себе боль – и вряд ли заметил бы, причини он боль кому-то еще. В этих вспышках он не говорил ни слова, и даже мимика его не выражала ярость, обиду или злость. Напротив! Его лицо оставалось блаженно-расслабленным, почти спокойным, в то время как всё вокруг него трещало, ломалось, взрывалось осколками и летело к херам. Когда Лиланд был дома, его раздражительность и возбудимость достигали каких-то нереальных высот… и Донни наконец-то понял, чего боится Джульетта.

Понял, почему после секса, когда Лиланд засыпает, она лежит без движения, боясь не то что встать и сходить в душ, но даже перевернуться на другой бок. Понял, почему по ночам она пялится в потолок, вся напряженная и натянутая как струна. Понял, почему она скорее вылетит на своем крошечном «жуке» с трассы и расшибется насмерть, чем опоздает к возвращению Лиланда. Понял, почему тишина в доме – закон, и почему при Лиланде Джульетта перестает слушать музыку, открывать шкафы, даже ходить по дому, опасаясь случайного скрипа половицы.

Лиланда раздражал любой звук, который она могла произвести; любое слово, сказанное Джульеттой тогда, когда к ней не обращались. Лиланда бесило, когда вместо домашнего ужина ему подавали покупной, бесили её опоздания, её невнимательность, её отсутствие в доме, её присутствие в доме… Лиланда бесило совершенно всё, что было с ней связано.

Это выглядело почти жутко.

И хуже всего было то, что сама Джульетта это понимала. И догадывалась: когда-нибудь раздражение Лиланда превысит отмеренный ей лимит, и один только Бог знает, что с ней будет потом.

Возможно, очередной бизнесмен из Канады получит для своей дочки пару новых легких и печень.

Однажды, когда у Джульетты квакнул загружающийся ноутбук, Донни и сам подумал, что ей сейчас проломят голову. Но нет – все закончилось разломанным пополам ноутом и дюжиной разбитых предметов. Адская вспышка заняла двадцать четыре секунды, - Донни считал. Полыхнуло, как молния в грозу, спалило до дымящихся ошметков пару деревьев и ушло, словно и не было ничего. И только деревья остались дымиться.

Джульетта плакала.

Плакала молча, задыхаясь, давясь рыданиями, но ухитряясь не проронить ни звука, чтобы не вызвать новую волну ярости взамен той, что уже прошла.

Вот, какой была её жизнь с Лиландом.

Она всегда – всегда! каждую секунду, проведенную в этом доме, - боялась за себя и свою жизнь.

Однажды Саша, вернувшись с переговоров из Буффало, просто отключила мониторы, сняла туфли и забросила уставшие ноги выше головы. Привычным жестом потерла мочку уха, упоительно-медленно скользнула пальцами по шее до самого плеча, а потом сказала: 

- Зачем вообще жениться, если твоя телка так сильно тебя бесит?

И Донни впервые понял, что Саша чего-то не знает.

Она была умной. Она была дьявольски умной – ни разу в жизни Донни не видел человека столь же острого ума и мгновенных реакций, как Саша Ристич. Но в этот раз Саша не понимала, что происходит.

А он – понимал.

- Джульетта его не бесит, - сказал Донни, не отрывая взгляда от померкших мониторов.

Проблема была не в Джульетте.

Всё это время на экранах перед ними расцветала тяжелейшая картина невроза с одной стороны, и неврастении – с другой. Джульетта была измучена и доведена до предела ожиданием того, что могло и не случиться. А Лиланд… Он держался, как мог. Во всем, что касалось бизнеса, он проявлял фантастическое спокойствие – и только дома становилось ясно, чего это спокойствие стоит его психике. Он всегда находился в чудовищном напряжении, как высоковольтный провод; тронешь ладонью – и сгоришь до костей. Его раздражала не Джульетта – его раздражали лишние звуки и шумы, - вплоть до полной потери самообладания.

Он плохо спал, мучился обильными тягучими сновидениями, и любое движение Джульетты могло его разбудить. Заснуть Лиланд больше не мог, и весь следующий день проводил на взводе, не отдохнувший, разбитый, разрушаемый своей неврастенией изнутри.

Его мучили головные боли, и потому из-за любого компьютерного «квака» Лиланд мог взвиться, как умалишенный.

Он с трудом воспринимал пищу, и в покупных продуктах ему мерещилось что-то липкое, словно в фарш перекрутили человеческие кишки, а тесто замесили на мокроте. Он жаловался на это Джульетте, когда был спокоен и настроен на разговор.

Еще он говорил: «Я не хочу тебя обижать».

И извинялся.

И покупал дорогущие цацки, каждый камушек в которых стоил полтора миллиона.

А потом одно из трех тысяч его правил нарушалось, и всё летело в тартарары.

Тем не менее, Донни понял важную вещь. Лиланд не был той феерической сукой, какой считала его Саша. Он не ненавидел женщин, и уж точно он ничего не имел против Джульетты.

Более того – он её обожал.

Он весь был искорежен черт знает чем, его психика была поломана и склеена, как уродливое чудовище Франкенштейна, но он нуждался в Джульетте сильнее, чем во всех шлюхах мира. Если чужое присутствие ввергает тебя в постоянный стресс, приводит к нарушениям сна и провоцирует срывы, ты не станешь терпеть рядом с собой другого человека.

Если только без этого человека тебе не становится еще хуже, чем с ним.

- Она его не бесит, - зачарованно протянул Донни. Его лицо разгладилось, глаза прояснились, и весь он выглядел так, словно вырубил один вес у барыги и снюхал его тайком. – Она ему очень, очень нужна…

Он её любит, - закончил про себя Донни.

Он любит её той любовью, из-за которой запуганные насмерть жены кончают с собой.

Странно, что Джульетта этого еще не сделала.

В тот день Саша заехала к Донни в пять утра. Точнее, в пять часов ночи – Лиланд допоздна сидел в гостиной с чиновниками, которые были его «крышей» при довозке органов из США в Германию. Они трепались и пили бурбон, а Донни пил вместе с ними. Нахреначивался дешевым односолодовым виски и заедал его кусочками грейпфрута.

Теперь у него болела голова.

- Включи комп. Хочу, чтобы ты кое-что глянул, - потребовала Саша.

За последние сутки в их арсенале появилось много нового – пара gps-датчиков, установленных на тачки Лиланда, камера в его парадном астон мартине и даже жучок в домашнем телефоне. Правда, домашними телефонами в две тысячи семнадцатом уже никто не пользовался, но Донни оценил масштаб слежки.

Похоже, сегодня Саша раздобыла что-то еще. Прослушку на мобильном? Камеры в офисе? Или что-нибудь покруче?

Загрузив ноутбук, Саша вогнала в слот карту памяти и открыла файл с видео.

«- … неуравновешенный, недисциплинированный, мочит людей, как бог на душу положит. Нельзя сводить его с Лиландом!

- Господи, Барри, твои хваленые киллеры показали нам вот такенный хуй, а ты до сих пор не понимаешь, что тут нужен игрок покруче?»

- Это что? – спросил Донни, сонно прищурив глаза. Потом уселся рядом с Сашей и откупорил банку с энергетиком.

- Это… - протянула Саша. - Это мы с парнями обсуждаем, можно ли доверить тебе Лиланда.

Взгляд её был задумчивым.

Судя по видео, «парни» были шишками мафиозной Флориды. Лиланд так всех достал, что его убийство стало общим делом.

«- Не такой уж он крутой.

- Он а-а-а-ахеренно крутой, Барри. Ты что, не читал отчеты?

- Он же просто…

- … он сравнял с землей офис Игл-Корп, использовав склад с герметиком на нулевом этаже. Он убил Зебалусски в охраняемом со всех сторон пентхаусе. Говорит, что прополз по вентиляционной шахте, но я мерила отверстие этой вентиляционной шахты, Барри. Там четырнадцать дюймов. Донни у меня, конечно, тонкий мальчик, но не настолько.

- Он псих и торчок. Он не сможет нам…

- А Грей-Хантер… Помнишь Грей-Хантера? Тот военный, который связался с япошками. Донни убил его прямо на дороге. Дождался, когда машины станут в пробку и подопрут его хаммер со всех сторон, на своих двух дошел до тачки и забросил гранату в открытое окно.

- И…

- И ушел. Он гений, Барри. Он гений во всем, что касается убийств.»

Саша повернула голову и выразительно посмотрела на Донни. Тот зевнул и почесал бедро. 

- Я все равно не расскажу тебе, как убил Зебалусски, - сказал он.

- Мне это не нужно, - ответила Саша.

И указала взглядом на экран.

«- Господи, он же пидор. Как можно доверять пидарасам серьезные вещи?

- Когда-то и про баб так говорили. Но вот она я.

- Но он же…

- Ему было трудно, но он смирился со своей ориентацией. И ты смирись.»

Донни было, что на это возразить. Ему не пришлось ни с чем «смиряться» - проблемы с принятием его гомосексуальной ориентации были не у него, а у людей из его окружения.

«- Он опасен. Ты его не контролируешь!

- Я его контролирую.

- Ты ни хрена его не контролируешь!

- Ты, старпер в бабочке! Ты даже не представляешь, чем я рискую, отправляя его на Лиланда. Но я готова рискнуть, потому что Донни сделает все как надо.»

Донни прикусил изнутри щеку. Чем таким могла рисковать Саша, что это было для неё проблемой? Боялась, что Лиланд грохнет Донни? Или что Донни не грохнет Лиланда? Или думала, что они раздразнят этим Лиланда еще сильнее, и тот объявит сербам войну?

«- … а побочные жертвы? Ты видела хоть одного киллера, который действовал бы так грязно?!

- Джульетта не пострадает.

- Кто?

- Это…»

Донни метнулся глазами слева направо, а затем вверх. Молча уставился на Сашу, но та смотрела в экран, словно не заметив движения его головы.

«- … супружница Лиланда, та классная рыжая тёлка. А еще – горничные, повар и четыре охранника.

- При чем тут…

- Я держу каждого из них на карандаше, Стэн. И прослежу, чтобы Донни обошелся без лишних жертв. Вы не пожалеете, обещаю.»

Донни смотрел на Сашу.

Саша смотрела в экран.

Потом выключила видео, отсоединила карту памяти и двумя пальцами, кое-как прихватив серебристыми ноготками, вытащила её из разъема.

- Вот, как сильно я в тебя верю, - сказала Саша. И наконец-то повернула голову. – Скажи, что ты меня не подведешь.

Черт знает, каким шестым, шестнадцатым или тридцать шестым чувством она руководствовалась. Словно почуяла, что её хваленый киллер может соскочить.

Донни ей не ответил. Вместо этого – положил руку на стол, совсем рядом с её ладонью, и наклонился вперед.

- Ты беспокоишься за Джульетту, - сказал он, делая паузу после каждого слова. – Ты не просто так вспомнила сначала о ней, а потом уже – о поваре и охранниках.

- Вот такая я добрая, - сказала Саша, не отводя взгляд. – Поругаешь меня за это?

- Ты беспокоишься за Джульетту… - повторил Донни.

А потом засмеялся.

Совсем тихо, едва слышно засмеялся, и было в этом смехе что-то жуткое.

- Так вот откуда у Лиланда в доме столько камер, - сказал он, перебарывая смех. – Его запуганная женушка набралась смелости, чтобы его убить. Это она тебе помогает, или ты помогаешь ей?

Саша хмыкнула и прищурила глаза. А затем встала, разворачиваясь, подхватив на локоть сумочку и уже набирая номер на мобильнике.

- Бронь в Ритц-Карлтоне? Хорошо… Подготовил документы по контракту с итальяшками? Нет, нет, сейчас подъеду…

Когда она захлопнула за собой дверь лофта, Донни уже твердо знал, что угадал.

* * *

… он, наверное, и сам еще не понял, что готов соскочить.

Да и с чего бы? Потому, что испытывает необъяснимую тягу к людям с поломанной башкой? К людям искореженным, владеющим собой еще хуже, чем Донни собой владеет? Черт… Он и впрямь был проблемным парнем.

Сначала – нет, а потом – да. Это всплыло в двадцать шесть – его слабость, его порочное пристрастие к адскому пороху, из-за которого Донни радостно и с готовностью сломал себе жизнь.

Сперва он «разгонял» себя перед сложными заданиями, потом «разгонял» себя просто так... Потом так пристрастился, что словил передоз. Щеки внутри пришлось зашивать – Донни так себя изгрыз, что наружу торчало мясо, цеплялось за язык и зубы.

У Донни испортились показатели. Изменились характеристики, которые давали ему штатные психологи – из высококлассного, многообещающего агента разведки Донни вдруг превратился в обузу с расшатанной психикой. Нестабильный, - говорили врачи. Подвергающий чрезмерному риску себя и свою опергруппу. Сначала в Центральном Управлении этим не заинтересовались, но когда Донни провалил подряд три важные миссии, его просто не забрали из Варны.

Это неправда, что Центральное Управление убивает неугодных шпионов, потому что они «слишком много знают». Донни просто рассекретили и бросили там, обрубив все связи, сняв с себя ответственность и позволив другим людям его убить. Желающие нашлись мгновенно – пятеро или шестеро, включая группировку Саши Ристич. Она еще не была главной, главным был ее брат; но разве возраст влияет на деловую хватку и умение отличать бриллианты от говна?

Донни, конечно, был еще тот бриллиант. Но Саша не дала ему сдохнуть, а позже – взяла вместе с собой в Америку. Вернула домой, отряхнула и впервые назвала «своим мальчиком».

С тех пор Донни отплатил ей стократ.

И продолжал платить.

И будет оплачивать свой долг до скончания лет, потому что Саша – то единственное, что отодвинуло его «скончание лет» на неопределенный срок.

Иногда, будучи гашеным в говно, Донни мог разоткровенничаться с другими обдолбышами. Они учили его добавлять в порох толченое стекло, а Донни в ответ признавался:

- А я шпион.

И громким шепотом добавлял:

- Рассекреченный.

И смеялся, а потом догонялся еще одним треком. Стекло оставляло в слизистой крошечные проколы, и порох отправлялся прямо в кровь, будоража Донни и лишая его остатков здравомыслия.

Обдолбыши тоже смеялись. Им казалось очень смешным, что Донни – такой же кайфожор, как они сами, - объявлял себя рассекреченным агентом разведки.

… потом Саша его забирала, кое-как приводила в чувство и вручала очередное задание.

Саша…

Центр его мира, вооруженный колким взглядом и ногами от ушей.

Кажется, теперь Донни планировал её предать.

Нет, не подумайте ничего такого! Донни всё еще собирался убить Джеймса Лиланда, и никакие личные симпатии не могли отразиться на результатах его работы. Другой вопрос – как и когда он его убьет?

Донни принуждали к планированию – словно поставили раком и драли в зад. Хотя обычно ему нравится, когда его дерут в зад, теперь Донни был категорически против. Он хотел узнать всё о Джульетте и Лиланде. Он хотел их историю на белоснежном блюдце с голубой каймой. Хотел понять, что за процессы протекают в их больных головах. Хотел почувствовать себя частью этих процессов.

Донни устал быть зеркальным трюмо.

Он хотел что-то значить.

И потому его с неудержимой силой влекло к Лиланду – будто они встретятся взглядами, и Донни поймет о мире что-то новое. Будто рядом с чокнутым мафиози такой же чокнутый Донни сумеет обрести свое место. Место, которого он не нашел рядом с адекватной Сашей.

Саша, Саша…

Он её предал. Саша велела ему следить за Лиландом и составлять план, а Донни забил на мониторы, потому что больше не мог торчать в четырех стенах. Саша сделала на него ставку. Поручилась перед флоридскими шишками, что он не выкинет ничего такого и будет действовать по сценарию. Поклялась, что всё пройдет без запинок.

А Донни шел туда, куда влекли его показания gps-датчика, и понимал: черт знает, чем закончится сегодняшний вечер. Может, он убьет Лиланда. Может, натворит херни. А может, сделает самое плохое, что может сделать киллер: нечаянно спугнет жертву, ведь Лиланд был осторожен, как животное, и чуток, как обдолбанный амфетаминами торчок.

Но не было такой силы, которая смогла бы остановить Донни, и он шел, шел… Пробирался сквозь толпу вгашенных любителей экстази, расталкивал блядей большого и малого пошиба, чьими каблуками можно было протыкать людям головы, а ремешками сумок – сворачивать шеи. Это был не такой уж дорогой и престижный клуб, но, во-первых, он был одной из точек Лиланда, а во-вторых – сегодня Лиланд коротал время именно тут.

Донни не сразу понял, на кой хуй ему эти шумные клубы и глупые шлюхи. Только увидев, как из комнаты Лиланда выскакивает девка с рассаженным об изголовье лбом, он наконец-то понял. В человеке, который все время себя сдерживает, скапливается столько ярости, что совладать с ней становится нереально. Выплескивать это на Джульетту Лиланд, конечно же, не хотел.

К счастью, шлюхи не жаловались. Они трахались самозабвенно, отрабатывая каждый доллар из своего жалованья, а разбитые носы, вывихи и осаднения Лиланд оплачивал щедрыми финансовыми вливаниями в их жизнь. В целом, это было взаимовыгодное сотрудничество: шлюхи получали бабло на образование своих отпрысков и содержание родителей, а Лиланд спускал пар. Успокаивался на недельку-две, и опять мог жить своей безмолвной жизнью рядом с женщиной, которую любил и которой боялся причинить вред. Реальный вред, связанный с членовредительством, а не битой посудой и расколоченным ноутом.

Должно быть, Джульетта и не знала, как много он на самом деле для неё делает.

Подумав об этом, Донни провел рукой по волосам, зачесывая их от лица. Потом улыбнулся – дерганой быстрой улыбкой, словно и не планировал улыбаться, а лицо его просто скривило судорогой. Потом откупился от мордоворота на входе сложенной вчетверо купюрой и зашел в клуб.

Существует два типа проблем – проблемы, которые мешают нам жить, и проблемы, которые можно какое-то время не замечать. Лиланд был выпавшим зубом – проблемой, игнорировать которую невозможно. Донни был дыркой в зубе – проблемой, на которую можно закрыть глаза.

Многие в его жизни так и поступали. Предки, которые забили на него раньше, чем это сделало ЦРУ. Парни, с которыми он отношался. Центральное Управление, «забывшее» его в Болгарии на радость уебкам, которым он испортил жизнь. Даже Саша иногда убирала Донни из отчетов и делала вид, что его нет, отвлекая деловых партнеров от его уголовного рукоблудия. В мафии не любили тех, кто действует грязно, а Донни никак иначе действовать не умел. Если бы Саша не умалчивала часть его проблем, от него уже избавились бы.

Так или иначе, при всех внешних отличиях они с Лиландом были кое в чем похожи.

Они оба были бракованными.

А бракованных тянет друг к другу – это закон природы.

Диджей в клубе напоминал одновременно Тома Харди и какого-то негритянского джазмена, имя которого вспомнить не удалось. Ультрафиолет высвечивал на полу пятна телесных жидкостей, и Донни был уверен – рвоты и спермы тут больше, чем крови.

Пока.

Он мог бы сейчас пройти по трупам. Устроить дебош в туалете, а сбежавшуюся охрану одним махом нейтрализовать – выкрутив лампу, расшатав цоколь и нацедив в нее изо рта стакан самого крепкого, что найдется в баре. Через пять минут (достаточно, чтобы собрать в туалете большую часть охранников) вкрученная в плафон лампа взорвется. Всех, кто не укроется под раковиной, изрешетит крошечными кусками стекла – обжигающей шрапнелью, лишающей глаз и носов. Пострадавших Донни добил бы, как слепых котят.

Потом – вип-рум. Одним выстрелом угостить Лиланда в лоб, остальными – убрать его телохранителей и шлюх, если будут визжать слишком громко. Потом уйти.

Чисто, страшно, эффективно. Так, как Донни любил действовать.

Но была одна ма-а-аленькая проблема.

Донни не хотел убивать Лиланда. Не сию секунду. Не до того, как он поймет природу их с Джульеттой нездоровых отношений.

Главный вопрос звучал так: что в Джульетте есть такого, ради чего Лиланд начал себя перебарывать? И, что важнее – сумеет ли он исправить брак в своей голове? Не просто подавить его на неделю или сутки, а избавиться навсегда? Или никакие Джульетты не способны изменить человеческую природу?

Донни хотел это знать. И если Лиланд найдет способ, как исправить поломку внутри себя, если обнаружит панацею, универсальное лекарство от долбанутости – Донни хотел им воспользоваться.

Он устал быть бракованным. Устал быть проблемой, на которую все закрывают глаза. Устал быть тем, кто живет не жизнью, а имитацией жизни. Частый секс с кем попало – имитация того, что тебя кто-то любит. Походы к врачам, когда в твоих легких дым от паленой пластмассы изображает туберкулезную картину – имитация того, что кто-то о тебе заботится, и кому-то не плевать, сдохнешь ты или нет. Спиды – имитация прилива сил, бодрости тела и духа.

Лиланд тоже имитировал спокойствие, перебарывая себя и свою неврастению. Быть может, он в этой имитации окажется более успешен, чем Донни?

- Шесть бутылок в вип!

- Ро-о-оман, я не дотащу на второй этаж ящик шампанского! Помо…

- Я помогу.

Пораскинув мозгами и проникшись атмосферой клуба, Донни решил, что кровавая баня – слишком радикальное решение. Менее радикальным было заплатить официанту одного с тобой роста за то, что он отдаст форму и исчезнет на всю ночь.

- Новенький? Я тебя тут раньше не…

- Новенький.

Главный плюс официантов – в том, что их не замечают. Бармены, диджеи, даже девки в стрингах… на любого из них люди пялятся во все глаза. Зато официанты – безликая масса, которая может перемещаться по всему зданию и не вызывать подозрений.

В вип-руме было душно, темно и накурено, и Донни подумал: наверное, и без того раздражительный Лиланд должен сейчас быть сплошным клубком ярости.

Но нет. Лиланд то ли держал себя в руках, то ли принял что-то, чтобы расслабить мозги.

Откупоривая шампанское и разливая его по бокалам, Донни подумал: они с Лиландом, должно быть, тяготеют к принципиально разным механизмам кайфа. Напряженный, наэлектризованный каждой клеточкой тела Лиланд нуждается не в том, что его взбодрит, а в том, что размажет его по спинке дивана и позволит дышать полной грудью.

По комнате хаотично перемешались люди – пара официанток, разномастные бляди, какие-то ребята, работающие на Лиланда… Сам он сидел на низком фиолетовом диване в окружении двух баб, ни одна из которых, кажется, не была ему интересна. Лицо Лиланда не было умиротворенным, злым или каким-то еще. Оно ровным счетом ничего не выражало, будто он сидел на совещании директоров или смотрел скучную передачу по ТВ.

- Ко-о-о-отик, ну поехали отсюда, - ныла одна из блядей, пытаясь расстегнуть верхнюю пуговицу на рубашке Лиланда. – Доберемся до тачки, я тебе хорошенечко отсосу...

- Серьезно? - громко спросил Донни, перекрикивая музыку. К нему все обернулись, а Лиланд оторвал взгляд от бабьих коленок в черных чулках.

- Только в тачке? - спросил Донни, будто отрастив себе пару запасных жизней и яйца размером с лэнд крузер. Черт знает, что дернуло его за язык, но отступать было поздно. - Я бы ему прямо тут отсосал. Может, мне так и сделать?

Блядь, судя по выражению лица, обиделась.

Донни это не тронуло. Сейчас ему приходилось следить не за шлюхами, а за напрягшимися телохранителями в углах комнаты.

- Не то, чтобы я часто имел мужиков, - медленно проговорил Лиланд, глядя ему в лицо. Глаза его были спокойными, блеклыми, и мало что выражали. Как будто Лиланду предложили бокал шампанского, а не прилюдный акт содомии. - Конечно, я ебал в рот многих сильных мира сего… но не уверен, что это считается.

Глядя на него, Донни понял: чертов флоридский монстр ни на чем не сидит. Донни всегда бы отличил опиумного торчка от амфетаминового или эфедринового, и уж точно он отличил бы наркомана от того, в чьем организме нет ни единой таблетки, ни единой крупицы, ни единого грамма наркоты.

Лиланд был чист.

Он просто себя сдерживал. Так же, как сдерживался дома целых пять дней, в течение которых Донни считал его идеальным семьянином.

- Тебя ебет? - спросил Донни, глядя Лиланду в глаза. - Мальчик, девочка... какая разница, если минет действительно классный?

Кто-то из девушек сзади захихикал, и по уровню мерзости этот звук могла обойти только третья «Человеческая многоножка».

- Он чудила, - сказала блядь, все еще обиженная на Донни. Её подрисованные брови были нахмурены. – Он же чудила. Пусть его выкинут из клуба, котик!

Вторая блядь ничего против Донни не имела, и просто пыталась поставить на шее Лиланда засос.

- Он не чудила. Просто у него нет комплексов, - сказал Лиланд, не отрывая от Донни внимательного взгляда. Глаза его были светлыми, словно кусочки зеркала. – Или мозгов. Эй, парень…

Донни закончил разливать шампанское и взял бутылку за горлышко, чтобы при необходимости использовать её как оружие. Потом дернул уголком рта, пытаясь улыбаться и быть дурным и прельстивым, не выдавая мимикой свое напряжение.

- Так что? – спросил Лиланд. – У тебя нет комплексов? Или все-таки мозгов?

В привычной стратегии Донни существовал один большой плюс: ему не нужно было ни с кем общаться. Он приходил, убивал и уходил. Его четырежды проклятая мимика, подрагивающие губы и подвижные брови, которыми можно было пересказать всю «Травиату», просто не успевали выдать «клиенту» его мысли.

Но теперь Лиланд смотрел на него, и Донни ощущал себя так, словно его раздели, разрезали кожу на груди, отвернули её лоскутами и готовятся препарировать.

- Ни того, ни другого, - сказал Донни. А потом встал на колени, поставив бутылку на пол и положив ладони на бедра Лиланда. Одна из блядей взвизгнула. За спиной зашевелились, заскакали по стенам человеческие тени.

Донни ощущал себя натянутой до предела струной. Словно его привязали за руки и ноги, а затем рванули в стороны – плоть его трещала и рвалась, а позвоночник оставался тем единственным, что удерживало части его тела соединенными. Когда мышечный корсет лопнет, его позвонки разлетятся по комнате, как бусины.

Если Лиланд сейчас засмеется и прикажет вышвырнуть долбанутого официанта, Донни его убьет.

Самого Донни потом тоже убьют. Он не подготовил путей для отступления, а стеклянная «розетка» от бутылки шампанского – не то, что можно противопоставить четверым телохранителям и огнестрелу.

Но если Лиланд засмеется… Ничто, даже гарантированная смерть, не остановят Донни на полпути.

- Незашоренность мышления… - медленно проговорил Лиланд. Смотрел он при этом не на Донни, а куда-то за его спину. Словно доносил эту мысль до своих людей. Словно… Донни вдруг понял, о чем он говорит, и неровно вздохнул. – Запомните, ребята: вот, почему этим миром правят чокнутые.

Конечно же, в мафии не любили пидоров.

И, конечно же, только самые сильные могли позволить себе то, что Лиланд ему сейчас позволял.

Они и впрямь были похожи. Бракованные, незашоренные, ничем не связанные… по крайней мере, сейчас.

- Если мне не понравится – я решу, что пидарасы бесполезны, - медленно проговорил Лиланд, следя за тем, как Донни расстегивает его штаны. – А если они бесполезны, то их можно отстреливать, как вшивых собак. Готов рискнуть?

Донни ухмыльнулся – резко, одним только уголком рта, словно справа губы его были заморожены.

- Понравится, - сказал он.

И наклонился, высвобождая член Лиланда из-под белья. Тронул головку языком – медленно, самым кончиком обводя её по кругу – словно это был странный французский поцелуй, в котором сражение шло не с чужим языком, а с чужим членом. Помедлив, Донни наконец-то обхватил его губами, кулаком оттягивая кожу и вбирая обнажившуюся головку в рот одним резким, глубоким движением.

Лиланд никак не отреагировал. Весь он, от мысков белых кроссовок до кончиков каштановых волос, был идеально спокоен. И только Донни (и охрана, и шлюхи… господи, да тут все это знали!) понимал, что скрыто под тонким покровом его напускного спокойствия.

Помедлив, Донни оторвался от его члена и прошелся по головке кулаком, а затем ритмично задвигал рукой по стволу, размазывая слюну – подготавливая и помогая окрепнуть.

- Я лучше твоих баб, - сказал он, спокойно глядя Лиланду в лицо. – Они тебя боятся. Я – нет.

Зря, - сказали ему ненавидящие взгляды шлюх.

А равнодушный взгляд Лиланда не сказал ничего.

Донни склонился и приласкал головку члена, как вишневый леденец – с шумным причмокиванием то втягивая её в рот, то выпуская обратно, в такт движениям головы скользя по стволу сжатым кулаком. Стиснул у самого основания, на мгновение задерживаясь губами на головке и толкаясь языком в упругую гладкую верхушку, - словно пытаясь выпихнуть член изо рта, но не позволяя себе это сделать. Он не мог наблюдать за лицом Лиланда, но это было и не нужно. Член Лиланда окреп, и можно было сколько угодно врать себе, что «мальчик, девочка – похуй, лишь бы сосали хорошо». У него не встал бы на Донни, если бы он не хотел отодрать Донни в рот.

Лиланд хрипло засмеялся – словно смелый маленький официант его веселил, а не сосал ему член, - и едва ощутимо подался бедрами вперед. Донни хмыкнул и не поддался, методично трахая его уже выбранным способом – ладонью и влажным, горячим до умопомрачения ртом, позволяя головке члена упираться в язык. Чуть наклонил голову, беря за щеку и позволяя ощутить легкое прикосновение зубов, а затем принялся сосать головку – шумно, сладко, упоительно; кажется, получая от этого искренний кайф. Помедлив, Донни опустил ресницы и полностью снялся головой с хуя, влажно обводя его языком, а пальцами изучая рельеф. В пятый раз пройдясь по выпуклым венам, с противоречивым, но абсолютным и непререкаемым чувством собственного достоинства взял в рот, принимая упругий, слегка изогнутый ствол до самых яиц. Заглатывая его дюйм за дюймом, дал Лиланду почувствовать, как головка проходится по скользкому небу и погружается глубже – туда, где её стискивает со всех сторон умелая глотка.

Лиланд не простонал, не откинулся на диван спиной, не сделал ровным счетом ничего. Только закаменел всем телом. Донни даже почувствовал, как его бедра напряглись под ладонями.

- Часто тренируешься? – спросил Лиланд, и в этом было что-то холодяще-прелестное. Дома Лиланд перебарывал себя, чтобы не выплеснуть раздражение на жену. В клубе Лиланд перебарывал себя, чтобы не показать свое возбуждение.

Черт! Да у этого парня жизнь была еще сложнее, чем у Донни.

Выпустив его член изо рта, тот засмеялся и медленно обвел языком головку, лаково блестящую в полумраке.

- Нет, - сказал он. – Это просто я такой талантливый.

А затем невозмутимо опустил голову и принялся обрабатывать член, не уточнив очевидное – что к безусловному таланту прилагается богатая практика. Заскользил сомкнутыми губами сбоку, лаская окрепший и влажный от слюны ствол, а затем взял в рот, с хлюпаньем принимая в себя до последнего дюйма. Впрочем, не без сложностей – Донни пришлось приподняться, чтобы не наклонять голову и не перекрывать доступ в горло, а позволить головке протиснуться глубже, еще глубже, так далеко, чтобы губы сошлись у самого лобка, а кадык обозначился резче – из-за того, как сильно растянута глотка поместившимся в нее хуем. Лиланд был крепким мужиком, и член соответствовал его росту.

- Попробуй себя в порно, - тихо, как-то рассеянно посоветовал Лиланд, обращаясь то ли к макушке Донни, то ли к блестящим наливным полам. – Большой потенциал… Хорошие бабки…

Вокруг них больше не было людей. Не было мельтешащего, раздражающего мигания осветительных приборов. Не было отмывания денег, шелеста купюр, шипения шампанского в бокалах, шепотков за спиной… Не было ничего, что отвлекло бы Донни от Лиланда.

Помедлив, он рывком снялся с члена, с влажным причмокиванием полностью выпуская его изо рта и придерживая кулаком, с удовольствием глядя, как покачивается налитая кровью головка. А затем снова насадился, проталкивая в себя член почти жадно, словно не замечая ни рвотного позыва, ни упругой тесноты горла, не рассчитанного на запихивание хоть и гладких, но все же непомерно больших предметов. Задержался внизу, почти задыхаясь – носом в таком положении дышать трудно, а ртом и вовсе нереально, из-за чего минет становится медленной, удушающей пыткой, - но это ничего. Всё это неважно.

Помедлив, Донни наконец-то задвигал головой в определенном ритме – пока небыстром, но ощутимо ускоряющемся уже к пятому движению. Выпускать головку изо рта он уже перестал, более того – задвигался так, чтобы она не поднималась выше корня языка, то елозя по нему, то протискиваясь в самую глубину глотки, крепко обжатая со всех сторон. Лиланд в его руках искрил, чуть не звенел от напряжения, сжимаясь каждой мышцей – от возбужденно ноющего живота до поджатых пальцев на ногах. Откликаясь на его возбуждение, Донни промычал что-то не очень внятное – не отвлекаясь от процесса и не поднимая глаза, полностью сосредоточенный на ощущениях от члена во рту; да что там во рту – в глубине горла, там, где его быстрые толчки кажутся одновременно мучительными и приятными. Простонал, получая больше кайфа от ритуального самопожертвования, чем от скользящего в глотке хуя, а затем вдруг снялся с него ртом. Обхватил гладкий и липкий от слюны ствол ладонями – сразу двумя, складывая пальцы в замок и начиная резко, быстро двигать руками, обжимая ими почти до боли, словно пытаясь выдоить сперму из чужого члена. Ртом взялся за головку, пользуясь тем, чего глоткой не сделаешь – сильно втягивая щеки, сглатывая обильный предэякулят и собственную слюну, проходясь губами снова, и снова, и снова…

Не сдержавшись, Лиланд засмеялся, закрыв ладонью лицо и откидываясь спиной на диван. На гладкий, порнографически-яркий диван, на котором ему, должно быть, отсасывали не раз и не два… но раньше этого не делал парень. Беспечный, грохнутый на всю башку парень с голубыми глазами.

Когда он кончил, Донни обхватил губами вздрагивающий член, вновь на него насаживаясь – на этот раз не ради того, чтобы доставить удовольствие. Глубокий минет – не только самый профессиональный, но еще и самый чистый, практически безвкусный вид секса. Ощутив, как ослабело давление в горле, Донни подался назад, постепенно освобождая член Лиланда и приоткрыв рот, кинематографично снимая языком остатки спермы и позволяя вязкой белой нити протянуться от головки члена до распахнутых губ.

Он любил так делать.

Как будто прилипшие к нему взгляды – а самые охуенные взгляды бывают, когда ты отсасываешь или тебе кончают на лицо, - делают Донни живым мальчиком.

Живым, настоящим мальчиком, который важен кому-то хотя бы во время ебли.

Лиланд не сказал ни слова, и только его рука – вялая, слабая после оглушительного оргазма, - медленно скользнула по затылку Донни.