Помреж Мотя - III

...Ну-у-у, не знаю, рассказать все в подробностях вообще невозможно. У меня ни словарного запаса, ни знаков препинания не хватит. В общем, вместо объявленного ранее военного переворота, случилось у меня с шестого на двенадцатое день рождения. Увяли розы, умчались грезы! Мне, как всегда, семнадцать мгновений весны исполнилось. Полночи сижу у трюмо перед зеркальцем и пытаюсь выяснить вопрос: «Я ль на свете всех милее, всех румяней и белее?» Тупое зеркало молчит, а я рыдаю о безвременно почившей юности, растерзанной девственности и о поруганной душе. Весь линолеум соплями залил - очень себя жалко. Слышу, как тараканы свои пожитки к соседям перетаскивают. Чувствуют падлы угрозу затопления. 

Звонок в дверь. Ну, думаю, комитет по стихийным бедствиям отряд быстрого реагирования выслал - надо принять достойно! Накидываю розовый пеньюар и к двери: «Кто там?» Слышу ор на весь подъезд: «У вас продается славянский: шкаф с никелированной кроватью?» «Нет, - говорю, - здесь вместо кровати продается ум, честь и совесть нашей эпохи!» Дверь, конечно, открываю - стоит моя боевая подруга Дачница, вся в лиловом прикиде, и Пал Палыч с букетом белых хризантем. А Дачница дарит конде-э-э-элябр бронзовый на одну свечу, и поясняет, что длину и толщину свечи можно варьировать в зависимости от международной обстановки и зова тела. Я, конечно, расстроился: «Дачница, ты мне на день рождения обещала привести 26 бакинских комиссаров и 28 героев-панфиловцев, чтобы я мог хоть раз в году предаться с ними скотским армейским усладам». «Я тебе, - гундосит эта мерзавка, - Павлину приволокла. Как неопознанный феномен природы. Он у меня на огороде в зарослях укропа уже неделю обретается». Тут Павлина извлекает бутылку водки и орет: «По стопарику, девки, чтобы одухотворенность снизошла!» Ну, приняли. Крякнули, икнули и еще приняли. В этот момент звонок в дверь. Открываю. Стоит совершенно незнакомый мужчина волнующей наружности с фотоаппаратом наизготовку. «Я, - говорит, - из какой-то там газетенки, мне приказано сделать несколько ваших фотографий для раздела: «Монстры секса в быту и на работе». Я, конечно, разволновался: «Ну я же в полном неглиже, не прибрана, не подмыта!» Фотоаппаратчик деловито оглядывает меня всю и заявляет: «Это самое оно! Немедленно принимайте заманчивые позы, а я буду с ними работать!» А сам он такой аппетитный, энергичный... «Ну знаете, - закатываю я глаза, - что ж, по-вашему, я возбуждающие позы на газовой плите демонстрировать буду? Этому позору не бывать! Пойдемте в спальню, там атмосфера располагает». Приволакиваю его к своему рабочему станку, валюсь на лебяжьи перины и говорю: «Но у меня одно условие. Дабы меня посетил творческий экстаз, вы должны немедленно раздеться». «Господи, - замямлил корреспондент, -- у меня носки несвежие, на трусах резинка слабая...» А я смотрю: фигура жилистая, выносливая, а мужское достоинство таких изумительных конфигураций, что я тут же командую: «Приступим!» И принимаю такую позу, что он выронил фотоаппарат. 

В общем, после пятой позы он меня одолел. А в процессе одоления, задыхаясь, причитал: «Что я делаю, что я делаю, у меня жена - красавица, бюстом двери ломает, любовница наизусть Маркса цитирует, а я что делаю, что я теперь товарищам по работе скажу...» И так со страшными воплями, пока не кончил. И только он ринулся носки свои вонючие разыскивать, врывается, как самум, Дачница. Она от злости на кухне уже у чайника носик отгрызла: «Вот, все тебе, Мотька, все тебе! А мне только обертки от сникерсов, использованные презервативы и гнилозубые солдаты в засранных портках!»

 «Ну милочка, ты сама виновата, ведь тебя с твоим несусветным макияжем все принимают за городскую сумасшедшую. Чего стоят, например, эти оранжевые бантики и рюшки, пришитые к джинсам, а перламутрово-сиреневая помада, а зеленые тени для век...» «Замолчи, Мотька, - кричит Дачница, - не смей меня оскорблять при незнакомых мужчинах. Меня, старую боевую лошадь, все потерявшую на поле брани! А потом, ну что ты понимаешь в вечерней раскраске, оглобля калужская? Я состою в интимной переписке с Жаном-Полем Готье, а уж он-то понимает, что и где рисовать надо. Ну что, фотограф, голыми плясать будем или я должна одна в ноздри дудеть? Ах, ты на работе? А я, интересно, где? А знаешь ли ты, пакостник газетный, какая у меня глубокая и жаркая душа? - говорит она и как Пизанская башня падает на фотографа. - А какое у меня душераздирающее тело?! Нет, ты не отползай, а пощупай мое тело, помни его немножко, пожуй мои трепетные ягодицы...» Корреспондент вдруг начал икать, как припадочный, и вжиматься в подушки. Я говорю: «Ну уж вы тут сами разберитесь, кто кому чего жевать будет, а я пойду в ванну смывать остатки любви».

 

Через час выхожу из ванной - весь духлый, пахлый, свежий, аки розан. Власа шелковые причесываю... опять звонок. На этот раз Снегириха с каким-то огромным «Ваньком» приперлась. «Я тебе, - мурлычет она, - привела порождение внеземного разума - пожарника-трасверсиста! Днем он мужественно борется с огненной стихией, а вечером в сетчатых колготках и кружевном чепце делает фикассе из бараньих кишок в грибном фритюре - пальчики оближешь! А потом, на табуретке, показывает танец с лентами под музыку Дунаевского...» А у «Ванька» кулачищи с мою голову, усищи в полморды и стальная фикса светит прожектором зоны строгого режима. «А можно я пойду в ванну и переоденусь для вечера?» - попросила осипшим басом пожарница. «Да ради Бога!» - хором ответили мы. Потом Снегириха запела мне в уши сладким голосом: «Ах, Матильдочка, не ценишь ты своего счастья! Тебя вон раскручивают по телевидению, как Чиччолину, все мужики твои, а что делать мне, мужчинке среднего роста, средней пухлости и уж совсем среднего возраста. Вот и приходится пускаться в опасные интимные приключения с пожарником, который считает себя ливанской королевой в изгнании... А где Дачница, я вроде ее голос слышал?» «А она, - говорю - в будуаре многодетного корреспондента насилует. Боюсь только, что после нее его придется кремировать - родственники не опознают». 

 

Тут дверь из ванной открывается, и возникает двухметровая горилла в сетчатых чулках с подвязками, на шпильках, в кружевном передничке и белая наколка приклеена клеем БФ к стриженой башке. «Девочки, - заявляет, - где у вас кухня? - Я сегодня буду селедку под шубой делать - мое фирменное блюдо. Я в детдоме усиленного режима научился, когда жил в баке для пшеничной каши». «А ты что же, сирота? - спрашиваю. - Или родители сдали, как психосексуального гермафродита». «Да нет, - законфузилась пожарница, - меня туда перевели, когда я во время приема в пионеры, вместо слов "Я, юный пионер Советского Союза, торжественно обещаю", сказал: "Я, куколка-балетница, торжественно обещаю всегда носить нижнюю юбку, не мочиться стоя, а приседать, играть в дочки-матери, красить губы, моментально раздвигать ноги по требованию старшего пионервожатого Юры, любить Родину-мать и отца-алкоголика!"» «Боже, какая страшная судьба! - вздохнул я. - А звать-то тебя как?» «Дюймовочка!» И вихляя волосатыми ягодицами, отправился на кухню. 

 

В этот момент из спальни выскакивает совершенно голый фотоаппаратчик с охапкой одежды в руках и с безумными глазами начинает биться о входную дверь, пытаясь открыть замок. «Спокойно, любимый, - говорю я, - мужчину украшает сдержанность и хладнокровие, не надо так дергаться, кастрировать тебя здесь не собираются». Открываю ему дверь, и он с воем скатывается с лестницы. «Дачница, - обращаюсь я к спальне, - не надо думать, что всем нравится, когда ты из обыкновенного физиологического процесса устраиваешь «пляску святого Вита». У него же теперь пожизненное заикание и дачницы кровавые в глазах». 

 

Ну, потом прибрались немного, накрыли на стол, припудрили носики, и народ стал подтягиваться. Прискакала Ромулетта из министерства культуры - эдакая змея с колокольчиком. Он там заведует двумя авторучками и резиновой печатью, поэтому считает себя гораздо умнее и, значительнее, чем Британская энциклопедия и мировая культура вообще. Часам к четырем человек 30 навалило. Ну, гулянка как гулянка получилась. Все как всегда. Дона Флора и два ее мужа весь вечер выясняли отношения, выливая за шиворот друг другу майонез и соевый соус и, время от времени, роняя соседей на пол. Потом все пели хором. Потом плясали. А когда Брунгильда оперным басом исполнила: «На позицию девушка провожала бойца...», соседи вызвали милицию. Они приехали, все в камуфляже, с алчущими взорами и выпирающими ширинками. Выпили водочки, позволили себя потискать, но когда осмелевшие девахи попытались совершить непотребство в стенном шкафу, они с позором бежали с поля боя. Хорошо, хоть не отстреливались. Опять врубили музыку, все запрыгали, как антилопы гну, завизжали, затрясли филейными частями... а я вдруг затосковал, закручинился, побрел на кухню, сел за холодильник и ... отключился. Потом открываю глаза - тишина. Да-а-а-а, погуляли... 

 

Конечно все перепились, переругались, посуду перебили, мебель переломали..., потом повалились кто-куда и захрапели. Хожу я по телам, как вдовица по Куликовскому полю, всхлипываю, горькую свою жизнь вспоминаю, но... спать-то не хочу. Решил для порядка ведро мусорное вынести. Ну, волоку в ночи это ведро, как Сизиф свой камень, грохочу на весь двор, из волос укроп выщипываю... Вдруг из темноты, на меня выскакивает собака Баскервилей! Кошмарный монстр величиной с медведя гризли. Я роняю ведро, сажусь задом в лужу, пульс не прощупывается. Чудовище открывает пасть с акульими клыками, достает розовый язык величиной с полотенце и начинает вылизывать мне физиономию. Я даже забыл, как дышать. Потом появляется рослый парень в красных спортивных штанах, в маечке и с поводком. Из-под черной челки один глаз хитро светится: «Ну что, познакомились? Теперь пойдем, Флобер, домой. Разделим скудный ужин». Ко мне возвращается дар речи, и я лепечу: «Этого мастодонта зовут Флобер?» Незнакомец показывает 132 сахарных зуба: «Да, а что?» Я начинаю оживать: «А вас случайно не Стендаль зовут, юноша?» «Нет, - говорит, - я - Андрей, из третьего подъезда. А ты в первом живешь, да? У тебя дружки такие прикольные, голубые что ли? У вас там сегодня пьянка была с выкидыванием стульев и пустых бутылок». «Да, у меня, у меня,» - сокрушаюсь я. «Между прочим, - вдруг оживился ночной призрак, - Стендаль была женщина, а я мужчина». «Да что вы говорите, - изумляюсь я, - неужели мужчина? В штанах этого не видно! А женщиной была Жорж Санд, вот она-то в штанах и ходила, только не в красных». «А в каких?» - заинтересовался вьюноша. «Ах! - говорю я, -- не морочьте мне голову, ведь суть заключается в том, что у нее в штанах ничего не было, но у вас-то, надеюсь, есть?» «А как же, - ухмыляется владелец Флобера, - девчонкам нравится!» «А мальчишкам?» - томно вопрошаю я из лужи. «Не знаю, не пробовал, но думаю, что понравится. А что?» - и сверлит меня хитрым глазом. В груди моей пропели горны, взорвались фейерверки, все встрепенулось - я почувствовал вызов! Легкой горной ланью я выпрыгнул из лужи: «Вот что, Стендаль, стой здесь аки соляной столп, я сгоняю за огненной водой, и мы выпьем за французскую литературу, наше знакомство, мой день рождения и за величайшую тайну красных штанов! Стой и ни с места! А мутанта своего отпусти на волю, в пампасы, может суслика принесет на закуску!» Ну вы же понимаете - секунда туда, секунда обратно. Сели мы в песочнице под грибок и стали пить на брудершафт. После третьего брудершафта он сидел уже без красных штанов, а я на закуску имел великолепный батон колбасы «Молодежная» - продукт натуральный, высшего сорта! И когда я, трудясь и причмокивая, закусил второй раз, этот наглец мне и заявляет: «Ну, если ты устал, то пошли по домам, а то ведь я всю ночь могу». «Запомни навечно, собаковод, - отрезал я, - я никогда не устаю! Я могу заниматься этим благородным трудом всегда и везде: в космосе, под водой, во время землетрясений и бомбежек, на операционном столе и даже в гробу по дороге на кладбище... но ты прав, здесь не кайф... может пойдем ко мне, но у меня там 30 трупов раскидано и пахнет остывшими надеждами». «Ну тогда пойдем ко мне, - говорит Стендаль, - у меня все на даче, а я Флобера на прививки привез».

 

Ну, что говорить. Когда он свет в квартире включил и я увидел эту вороную челку, эти глаза, плечи, руки... я понял, что этот допризывник и есть моя смерть. Это разрывная пуля «дум-дум», попавшая прямиком в левое предсердие и разнесшая его в ошметки! Это мой самый потрясающий подарок на все прошлые и будущие дни рождения. Земля поплыла у меня под ногами, и остатки разума покинули мою слабую головенку...

Когда через два или три часа, лежа поперек кровати раздавленной каракатицей, я спросил его в потное ухо: «Где же ты был все это время, Стендаль?», он шмыгнул носом: «Я был рядом, в третьем подъезде. Ходил в детский сад, школу, в секцию по плаванию, а через месяц я пойду в армию... - в морскую пехоту, мне в военкомате сказали». «Господи, а я-то что буду делать? Я ж в нужнике завтра утоплюсь», - прошептал я. «Ну, во-первых, впереди еще один-два месяца, - рассудительно произнесла моя смерть, - а во-вторых, можно сбежать на острова Туамоту, принять ихнее гражданство и всю жизнь жить в гамаке, а в-третьих...» «Ну что, что в-третьих?» - простонал я. «Поживем - увидим, сосед, поживем - увидим...»

 

В этот момент, толкнув мордой дверь, вошел Флобер. Сначала он лизнул нос хозяину, затем мне, уселся напротив и принялся охранять. И вдруг что-то произошло со мной. Перед глазами лопнуло мутное заляпанное стекло, и вся моя бессвязная-жизнь: все мои подруги-хабалки, слюнявые старые козлы, татуированные уголовники с шарами в сизых залупах, истекающие спермой солдаты, ремонтники, рабочие и служащие, наглые и презрительные кавказцы в золотых цепях, негры с кафедры блядства имени Патриса Лумумбы, трясущиеся отцы семейств и туалетные ищейки, все, кто заражал меня триппером и угощал в ресторанах, кто признавался в любви и бил меня в подъездах и уборных, целовал руки и пинал ногами, совал деньги и одаривал мандавошками, хлестал по щекам, писал доносы, ползал в ногах, подсыпал клофелин в водку и крал последнее... вдруг все персонажи этого дикого фарса закружились вокруг меня в сумасшедшем хороводе и стали проваливаться в какой-то бездонный колодец с замшелыми стенами, и темная нефтяная вода бесшумно сомкнулась над ними, не оставив ни вздоха, ни воспоминания. А остался один мальчик Андрюша с собакой Флобер. И сидит он под грибочком, жует спичку и, смахивая челку, прищурив глаза, улыбается, и что-то беззвучно говорит, говорит... и только смуглая кожа его тела светится изнутри, медовым неземным светом, и я медленно погружаюсь в этот свет и растворяюсь в нем без остатка, без слез, без сожалений, без воспоминаний...

 

Через три тысячи лет археологи, найдя пластмассовое мусорное ведро во дворе несуществующего города, выставят его в музее с надписью: «Ритуальная любовная ваза конца 20 века. Уникальна, бесценна. Охраняется галактическим государством».