Всякая тварь

Тем временем в жизни Руслана происходили разные таинственные события. К примеру, кот соседки по общежитию ушел жить в его комнату. Соседка, эффектная брюнетка неопознанных южных кровей, своего кота очень любила. Более того, Ира жизни без него не мыслила. Недолго думая, она переехала вслед за своим котом. Руслан не возражал. Во-первых, соседка ему нравилась, а во-вторых, перспектива ухаживать за котом приводила его в ужас.

Кота Руслан удочерил, заявив, что дочь – это не половой, а социальный статус, а он всегда хотел дочку. Как зовут кота, он запомнить не мог, и поэтому называл его волосатым мешком. Через месяц волосатый мешок резво откликался и на «*уку», и на «б*ядь», и на «проститутку». Руслан периодически выходил в общажный коридор, грозно говорил, картинно указывая на дверь комнаты: «Домой, проститутка!» – и кот трусцой бежал в дом.

Кот был красивым, персиково-розовой окраски. Гости коту умилялись и всегда задавали идиотский, на взгляд кото-владельцев, вопрос:

– А чем вы своего котика кормите?

– Да, собственно говоря, ничем, – отвечал Руслан. – Что спи*дит, то и жрет.

Кот благополучно кормился сам: в его охотничьи угодья входила общежитская кухня. Соседи любили кота и щедро делились с ним отходами от готовки. Все, кроме *уки Зульфии. Впрочем, у нее котик виртуозно крал еду со сковородки.

Зульфия была большая и скандальная татарская баба. Увидев, что Руслан с гражданской женой курят на кухне, она попыталась запретить отравлять ее табачным дымом.

– Ну, подайте жалобу в ректорат, – спокойно ответила хозяйка котика.

Зульфия захлебнулась праведным гневом и удалилась, бренча тазами.

Конфликты с Зульфией возникали ежедневно и на ровном месте. Она относилась к породе «мне все всё должны», и довольно часто ей удавалось добиться желаемого. Но только не с Ирочкой. Никогда не повышавшая голос Ирочка вызывала у жителей этажа мистический ужас, а армяне из 326-й комнаты так и вовсе считали ее ведьмой и тихонько крестились при встрече.

Однажды к Зульфие приехал муж. Он был меньше Зульфии примерно в два раза, но супруга боялась его до нервной дрожи. Он был ревнив, криклив и Зульфию поколачивал. Каждый приезд он начинал с допроса: с кем изменяла ему жена. Во время очередного приезда киллера-косолапки Ирочка курила на кухне. Зульфия спешила в свою комнату с кастрюльками, муж стоял на пороге и грозно обозревал общежитие.

– Смотри-ка, – ни к кому толком не обращаясь, сказала Ирочка и показала на валяющийся у двери Зульфии кассовый чек, – Зуля-то уже своим клиентам чеки пробивать начала.

Крики и звон бьющейся посуды были ей ответом.

Однажды солнечным августовским утром Руслан и Ирочка ползли по Петровской набережной, ища, где бы опохмелиться. Им было не просто нехорошо, им было очень плохо.

– Смотри, – сказал Руслан и показал трясущимся пальцем на величественное здание, – загс! Там, поди, кафе есть!

– А в нем пиво… холодное, мокрое, вкусное!

– Пойдем, пойдем!

Они опохмелились восемь раз, после чего Руслана в пьяном благодушии посетила прекрасная, на его взгляд, идея.

– У тебя паспорт с собой?

– Ик! С собой. И пааааспорт, и карточка медицинская, и вот бублик еще есть, хочешь буууублик?

– Пойдем-ка! – И Руслан поволок хихикающую Ирочку по мраморным лестницам.

Заполняя анкету на подачу заявления, они пугали остальных желающих вступить в брак давним спором, как записать в графе «совместные дети» кота – как сына или как дочь?

На следующий день Руслан сидел у своих подружек и предавался порокам. Подружек звали Нос и Богиня.

– Сильно не затягивайся, – сказала ему Нос и протянула антикварный бронзовый кальян, – а то коньяк захлебнешь.

Нос и Богиня были дорогими питерскими б*ядями, а в кальяне болтались коньяк и гашиш.

Питерские дорогие проститутки были особой, к сегодняшнему дню вымершей породой. В массе своей студентки, как правило англоговорящие, выходящие на работу в дорогих тряпочках и брильянтах. Нос как-то делилась секретами мастерства: «Я ищу в клиенте то, что мне понравится. К примеру, уши. И влюбляюсь в эти уши. Вот вчера влюбилась в пиджак. Подошла, так и сказала: „Ваш пиджак – это чудо. Это совершенство". И триста баксов – как с куста. Правда, на охрану нарвалась. Когда работаешь в гостинице, рано или поздно лифт приезжает вместо первого этажа в подвал и тебя встречает служба безопасности. Отдаешь сто баксов, соглашаешься делиться, и все хорошо. Ну, паспорт еще сфотографируют, но кто ж по настоящему паспорту работает-то».

Богиня была богиня. Черные волосы, точеный профиль, задумчивые грозовые глаза, пухлый рот и еще что-то необъяснимое, что и делало ее – Богиней. Приехавшая из деревни под Новгородом студентка сориентировалась в большом городе быстро.

Вытравленные в белый цвет волосы стали смоляными, боевая раскраска сменилась безупречным макияжем, а деньги, заработанные роскошным телом, позволили проявить редкий вкус в одежде. К счастью (или к несчастью, это уж как посмотреть), Богиня для шлюхи была слишком умна. Но ум ее работал только в одном направлении – в криминальном.

Через полгода после описываемых событий она стала кидать клиентов, через год уже «брала» сейфы, отгружала по фальшивым накладным красную икру в промышленных объемах, перевозила из-за границы большие партии наркотиков… Менялись паспорта, города, внешность… Она быстро потерялась из виду на многие годы, но по обрывкам слухов Руслан узнает, что к концу 90-х она легализовала свои деньги и стала просто крупным предпринимателем где-то в странах третьего мира.

А пока троица весело проводила время, пропивая деньги, полученные девицами за обслуживание чиновника из министерства образования. Девиц ему подарили за выигранный тендер по оснащению партами школ северо-западного региона.

– Какой же он мерзкий… – задумчиво выпыхнула чувственным ртом Богиня.

– Угу. Я себя ощущала Бодлером, которого трахает его же дохлая кобыла, – буркнула Нос.

– Дуры университетские, – с чувством сказал Руслан, – по пятихатке на нос за час секса с земноводным – вполне неплохо.

– Между прочим, это мне на ногу оно кончило, и теперь я всенепременно чешуей порасту! – обреченно сказала Богиня.

– Ой, ладно. Не нуди. Сейчас приедут Сантехники, кокс привезут. – Нос, названная так за внушительных размеров клюв, довольно потянулась.

– Кстати, а почему их называют «Сантехники»?

– А хер его знает. Главное – кокс! Сантехниками оказались два мужичка средней упитанности.

Кокс был разложен на журнале «Космополитен», прямо на грудях Наоми Кемпбелл. Что-то Руслану подсказывало, что кокс после шампанского и гашиша вреден, и он задумчиво замер, склонившись над глянцевой поверхностью. Но тут Наоми добродушно подмигнула ему правой грудью, и…

…Из-под стола неслось таинственное завывание:

Чуть ночь, мой демон тут как тут,

За прошлое моя расплата.

Придут и сердце мне сосут

Воспоминания разврата,

Когда, раба мужских причуд,

Была я дурой бесноватой

[Фрагмент стихотворения Б. Пастернака «Магдалина»]

Из-под стола вылезать Руслан категорически отказался. Богине пришлось выманивать его куском замороженной пиццы: у Руслана начался жор. Он сожрал ледяную пиццу, корм хозяйского кота и пять страниц из томика Пушкина, после чего на холмы Грузии легла ночная мгла.

В целом 90-х годов Руслану вполне хватило для ознакомления с наркотиками. Хватило настолько, что к тридцати он искренне не понимал, зачем они вообще нужны. Не последнюю роль в этом сыграла Туалетная Бабушка, которая обитала в общажном сортире. Ей там нравилось. Кто она и откуда взялась, не было известно никому. Видимо, самозародилась из грязи. Как следовало из ее полубезумных речей, у нее было в Питере свое жилье. Но оно ее не устраивало. Вот загаженный сортир – самое оно. Если бы не одно обстоятельство.

Старушка в принципе была недовольна тем, что в туалет кто-то ходил по нужде. Туалет, по ее разумению, надлежало использовать для проживания и поселения там мерзких облезлых кошек, собранных на помойках.

Руслана как жителя общаги и содержателя своего напедикюренного по пьяни красным лаком кота такая ситуация не устраивала: круглосуточно орущая стая мутантов, гадящих везде и болеющих всем, оскорбляла чувство прекрасного. Сама же бабка, судившая о жителях по их мусору (она в нем рылась), оскорбляла чувство разумного. Тем более что в мусоре Ирочки и Руслана были в основном бутылки, окурки и презервативы, и к сладкой парочке бабка относилась соответственно.

Старуха кричала у них под дверью евангелистские лозунги, обвиняла в краже шелков муаровых и пыталась отодрать от двери коллаж, на котором леди Ди жизнерадостно улыбалась окровавленной физиономией.

Последней каплей стало одно ужасное утро. Накануне обитатели «нехорошей комнаты» весело экспериментировали с групповым сексом и кетамином. Проснувшись, Руслан открыл дверь и обнаружил кошку с ярко-зеленой головой.

Отпрыгнув в глубь комнаты, он взвыл: «Ираааааааа!» Ира осторожно подползла к двери, выглянула и сказала:

– Кошка. Зеленая.

Они переглянулись и пошли проверять у себя рефлексы, наличие галоперидола в тумбочке и телефон психбригады в записной книжке. Галоперидол кончился, его подлили кому-то из гостей в водку, чтобы тот перестал буянить. Рефлексы были почти в норме.

Пришлось разбираться в ситуации без фармпрепаратов.

Все оказалось просто: бабка залила в уши кошке зеленки. Кошка стала трясти ушами и равномерно окрасилась в жабий цвет.

Руслан понял, что старушкин modus vivendi угрожает его психическому здоровью и что надо действовать. Для начала он выкинул несколько кошек в окно. Окно было на втором этаже, и кошки вернулись.

Второй акцией стало высыпание пакета сушеной валерьянки под дверь паспортистки. В два часа ночи. Разбуженная оглушительными воплями общага с интересом наблюдала, как паспортистка пытается разогнать кошачью биомассу.

Третьей акцией было надевание бабке на голову ведра с помоями, когда она пыталась выгнать Ирочку из туалета.

Но самым эффективным оказался вызов той самой знакомой психбригады, и старуха уехала жить в больницу на Пряжке. Кошки же рассосались как-то сами собой.

Перед свадьбой Руслан наконец-то решил поехать к родителям. Он скучал по бабушке Рае, вероломно скрывавшей от него до последнего свежепрооперированный рак груди, и вообще надо было как-то уведомить родителей о грядущем бракосочетании.

Подъехав к дому, Руслан увидел зрелище, которое его откровенно напугало. Раиса Рашидовна в руках тащила два десятилитровых ведра с водой. С учетом того, что ее выписали из больницы позавчера, происходящее можно было отнести к бытовому героизму.

– Что ты делаешь?! – Руслан подскочил к бабуле. – У тебя же дренажи еще стоят!

– Ой, сыночка мой приехал! – Раиса заплакала.

– Отдай ведра! Как ты вообще додумалась воду таскать?

– Так нет воды-то в доме! Упырь обедать приедет, а на чем мне ему обед готовить?

– Почему это папа – упырь?

– Это тебе папа, а мне – упырь!

Через час Руслан сидел в окружении чебуреков и думал о смерти. Теоретически он понимал, что в норме внуки переживают бабушек, но практически мысли об этом он отгонял от себя с рождения. Увидев своими глазами похудевшую и измученную бабушку, халат которой топорщили дренажные трубки, он понял, что пора учиться принимать очевидное.

Отношения со смертью он будет выстраивать долгие годы, научится принимать ее как неизбежность, а не катастрофу. Как нечто естественное, а не как табу. Но сейчас он через силу улыбается бабушке, а глаза его подозрительно блестят.

От мрачных мыслей его отвлекает вышедшая на кухню сестра Эдика. С тех пор как Эдик перевез старшую сестру с Украины к себе поближе, она ожила, похудела, стала оглядываться в поисках подходящих пожилых военных, но главное – завела себе крысу.

Сладко пахнущая подделкой под французские духи тетка подлетела к Руслану и немедленно предъявила для целования местами плешивого пасюка размером с комнатную болонку.

Пасюка звали Пуся, его кормили горьким шоколадом и курабье, вот только икру не давали – «красную Пусечка чуть-чуть покушала, а на черную и не глядит даже моя дэвочка» Крыса беспрестанно чесалась от аллергии («Еще бы, на такой диете кто угодно зачешется», – ехидно заметила Раиса Рашидовна), и ее носили на уколы к ветеринару. Пусечка также совершала вместе с хозяйкой визиты и скакала в гостях, где хотела. Хотела она обычно в цветах Эдика. Эдик скрежетал зубами, а после того как Пусечка съела цикламен, издал декрет: «Тварь к цветам не подпускать!»

Руслан покосился на Пусечку и, пробормотав: «Сами мы не местные, крис лякааемся», залез на стул с ногами. Крысу в сочетании с погодными условиями он уже вынести не мог и тихонько сбежал к друзьям.

В том году в Прибалтике стояла жара, совершенно не свойственная региону. Сдуревшая от подобных фокусов природа мстила доступными способами: горели газоны, самопроизвольно вспыхивали лесные массивы, жгло желудки литовское вино, сделанное на литовских виноградниках. Честным зеленым золотом лесов отдавало винишко и глоталось примерно так же легко, как сосновая доска.

Примерно между пятой и седьмой бутылками сказочного пойла пришли новые гости: Заяц и Лера. Заяц как заяц, сказать о нем особо нечего. А Лера была Крашеной Блондинкой. Ей это шло. Не то, что она блондинка, а то, что именно Крашеная Блондинка. В этом, как известно, есть некая идейность.

Руслан пошел Леру провожать и узнал, что соционика – ключ к мировой экзистенции, а после спирта нельзя пить воду. Что у нее грудь четвертый номер и есть подруга Оля, которая бисексуалка. Руслан сказал, что ничто бисексуальное ему не чуждо и вчера он занимался педерастией с дальнобойщиком с десятого этажа, поэтому они с Лерой – ментальные родственники. Через подругу.

    Из дневника Руслана

    Меня вот не возбуждают ни правильность, ни гармония, ни прочие стандарты возбудителей, а слово «модель» вызывает желание дописать «для сборки». Должна быть законченность образа. Я вые*у даже горбатого карлика, если это будет настоящий Горбатый Карлик, а не дешевая китайская подделка, которая на самом деле никакой не карлик, а китайский пионер, провезенный нелегально в пи*де бегемота.

    Так вот, ее тело было совершенно именно в законченности. Оно как будто отливалось из мяса прямо в золотистую девичью кожу, и ни на ее грудях, ни на животе, ни на жопе не было ни одной лишней складки. Надо было назвать ее не Валерией, а Концепцией.

    Через неделю я понял, что начинается мой традиционный августовский роман. У меня всегда в августе роман исключительно гетеросексуального свойства. Это такая у меня традиция. Постмодернистская.

    Она действительно была умной бабой и «все про меня знала».

    В конце августа жара собирала своих вяленых жертв, в кардиологии штабелями лежали инфарктники, местные власти закрыли въезд для туристов, дабы лес не сожгли совсем, а я засобирался в Питер. Кончались каникулы, кончался и роман.

    …Мы стояли на балконе и пили все тот же спирт, банка с которым тоже подошла к концу вместе с летом. За спиной голосом Шевчука выл старенький магнитофон. Лера вышла и перевернула кассету.

    Дождь, звонкой пеленой наполнил

    небо майский дождь.

    Гром, прогремел по крышам,

    распугал всех кошек гром…

    И в этот момент на город упали первые капли дождя…

    Тут нужна пафосная концовка, но я ее писать не буду. Протру воспоминание – и спрячу.

    Все.

Пока Руслан развлекался на каникулах, старшее поколение строило коварные планы. Если бы Руслан об этих планах знал, то женился бы тайно, никому ничего не сказав. Но было поздно, к тому же в город неожиданно приехала Ирочка.

Звонок в дверь застал Руслана врасплох – он знал, что прямо с вокзала невеста собиралась встретиться с местными друзьями и хорошенько встречу отметить, поэтому ожидал, что Ирочка погуляет, протрезвеет и лишь на следующий день придет знакомиться с его родителями. Но невеста времени зря не теряла. Выпив с друзьями пару ящиков пива, она нарисовалась на пороге в крепком подпитии. Взгляд у нее фокусировался плохо, и проще его было фокусировать на ближайшем предмете. А ближайшим предметом оказалась открывшая дверь Раиса Рашидовна. За спиной у бабушки стоял Руслан и пытался пантомимой изобразить «ты это, поаккуратней».

– Привет! – сказала Ирочка, глядя на бабушку в упор. – Пива хочешь?

– Хочу, – ехидно ответила Раиса Рашидовна и немедленно получила в руки бутылку портера.

– …Нет, ты представляешь, – Камилла нервно расхаживала по кухне, – и они втроем напились!

– А тебе не налили? – прыснул Эдик.

– Ну кто так знакомится с родителями? Вот ты мою маму в кафе водил.

– И мама кушала тортик да интересовалась, были ли у меня в роду выкидыши. А вот девушка пришла, напоила маму – и полная идиллия. Хорошая девушка. Могла ведь и накурить старуху.

– Мама после операции!

– И что? – подала голос проснувшаяся Раиса Рашидовна. – Что, я тебя спрашиваю? А вдруг я завтра умру, так и не попробовав портера?

– Мама! – взвизгнула Камилла. – Перестань мотать мне душу! Ну кто тебе сказал, что ты умрешь?

– Все умрут, – пожала плечами Раиса и поморщилась – шов тянул.

Эдик сидел в углу и тихо хихикал.

– Зато я уже видела невесту, а вы – нет! – И бабушка залпом выпила стакан воды.

– Хорошая хоть девушка? – безнадежно спросила Милочка.

– Конечно, хорошая! – уверенно сказала баба Рая. – В дом не с пустыми руками пришла.

– Да, с пивом! – Эдик пытался удержать серьезное выражение лица.

– Эдуард! – рявкнула теща. – Когда ты пришел, у тебя и пива не было! Девка вежливая, фигура хорошая – хоть будет на кого мне шить.

– А у меня плохая, значит? Я, значит, камбала кривобокая? Ты поэтому мне юбку так и не сшила? – вызверилась Камилла.

– Я же сказала: я не буду шить тебе короткую юбку, это позор!

– В семнадцать лет был позор, в двадцать пять был позор, мне сорок пять, и я хочу, чтобы люди наконец-то узнали о том, что у меня красивые ноги! – отрезала Милочка.

– А что у вас дверь не закрыта? Пусечка, дэвочка моя, пойдем поздороваемся с Эдиком, – в квартиру ввалилась Эдикова сестра, за которой трусила крыса. – А что же вы не лежите, Раиса Рашидовна, вам ни в коем случае нельзя вставать! В вашем возрасте такой большой риск!

– А она пиво хлестала с Руслановой невестой! – накляузничал Эдик.

– Да что ж это такое, а, Пусечка? Алкоголь опасен в пожилом возрасте, правда, моя дэвочка?

– Чем это он опасен в моем возрасте? Ты вон в своем возрасте без всякого алкоголя с крысами разговариваешь. – И Раиса Рашидовна ушла в свою комнату. Эдикову сестру она не любила, а к крысам у нее отношение было сельскохозяйственное.

Оставшиеся обсуждали предстоящую свадьбу, совершенно не обращая внимания на мелькающую то тут то там Пусечку. Через полчаса квартиру состряс истошный вопль.

– Умерла моя дэвочка, отравили мою Пусечку! Это, Милка, все мать твоя, она давно грозилась ее изничтожить!

Пусечка лежала бездыханной возле раковины.

– Не смей трогать мою мамочку! – зарычала Милочка. – Она после операции, а ты со своей ебаной крысой!

– Если бы я хотела ее отравить, я бы ее давно отравила, – подала голос мамочка. – И тебя бы заодно, крысоводка хренова.

Эдуард посмотрел на стаканы с остатками пива, на крысу, на сестру, еще раз на крысу и с тоской сказал:

– Крыса пьяна. Господи, за что мне весь этот дурдом!

Пусечка тем временем приоткрыла глаза и, шатаясь, встала на лапы.

– Жива, жива дэвочка моя, – радостно заплакала гостья, – иди к мамочке, Пусечка!

Пусечка посмотрела на нее с отвращением глубоко похмельного человека и опять нырнула раскормленной мордой в стакан с остатками портера.

– Так, закончили банкет, – металлическим голосом сказал Эдик. – Раисе Рашидовне спать пора, тебя, Камилла, соседка уже час ждет, а с тобой мы собирались ехать за смесителем. Пойдем, пойдем.

– И алкашку свою хвостатую заберите! – высунулась из своей комнаты теща. – Это мне пиво принесли, а не ей! Мне!

Тем временем Руслан и Ирочка догонялись коньяком на хате у местной творческой интеллигенции, детской писательницы Мыловой. А пить с таким контингентом – занятие не для слабонервных.

Потому что Русский Писатель – это страшно. Страшней, чем Русский Композитор. Но самка Русского Писателя страшнее многажды.

Руслана до этого заносило в развеселый поселок Репино, природный ареал обитания российской творческой интеллигенции.

– Бывало, – говорил он Ирочке, – идешь поутру в столовую поселка, глядь – а что это в канаве булькает и ворочается? А это известная Русская Писательница Элла Мангустова. Следующие два дня Эллу водят в столовую в темных очках и под руки. Затем один день она творит бессмертные строки. А на четвертый день идут выжившие к утру писатели в столовую поселка Репино, глядь – а что это в канаве булькает и ворочается? Конечно же Элла!

– Если бы я такое писала, я бы поселилась в этой канаве, – ответила Ирочка и уставилась на хозяйку дома, которая в этот момент кусала за правую ягодицу пожилого искусствоведа.

А Руслан продолжал:

– Самка Русского Писателя во хмелю буйна и агрессивна. От самки Русского Писателя надо спасаться бегством, как только увидишь рядом с ней бутылку водки. Как и самец Русского Писателя, она любит писать прозу, пить водку и трахаться. В отличие от самца Русского Писателя, трахаться может всегда, что связано с половым детерминизмом этого редкого биологического вида.

– То есть не просто б*ядь, а еще и с талантами, – кивнула Ирочка и уснула на продавленной кушетке Мыловой.

К тому моменту квартира была завалена помятыми людьми в нижнем белье, а жара и обильные возлияния делали атмосферу почти непригодной для жизни.

Хозяйке было скучно. Пнув ногой авторские экземпляры детской книжки про «Вовасика и хану», она спела, аккомпанируя себе на пианино, несколько песен. Взяв бравурный аккорд, детская писательница хрипло затянула «А мы не шмары, мы не шмары и зря не шарим по валютным барам». Из старенького «Красного Октября» вылетела перепуганная крыса и скрылась в обломках паркета. Этой крысе в жизни повезло значительно меньше, чем Пусечке.

Вволю напевшись и покрыв отборным матом возмущенную шумом соседку, Мылова позвала Руслана на кухню говорить об искусстве.

Будь Руслан трезвее, чем она, ни за что не позволил бы вовлечь себя в язвительное кухонное обсуждение одной маститой литераторши. Хотя бы потому, что негоже хаять чужую востребованность, сидя посреди самого натурального бомжатника.

В середине ответного монолога Руслан заметил отсутствие над столом обесцвеченных кудряшек визави и некоторые физиологические изменения в собственном организме.

Решив, что Мылова упала под стол, он поднял скатерть.

И тут же понял причину внезапных приятных ощущений – она деловито делала ему минет. С тем же успехом можно было делать минет Буратино – пьян Руслан был до состояния древесно-стружечной плиты.

«Чвак, чвак, чвак… ыгм, ыгм!» – Руслан понял, что сейчас ему сблюют прямо в промежность. Скрыть от невесты кухонный минет еще было можно, а вот объяснить, кто заблевал портки в самом интересном месте, было бы сложнее. Аккуратно взяв за кудряшки, он отцепил от гениталий надежду русской прозы, которая моментально уснула.

В самолете обрученных крепко тошнило. Так обычно и бывает, если выпить в полете литр водки на двоих. Им предстоял не самый легкий день: за две недели до их свадьбы надумала сочетаться браком кузина Сонечка, причем в том же загсе. Так что при желании можно было считать это репетицией собственного торжества.

Сонечка перед свадьбой была подозрительно тиха и любезна и ни разу не обозвала жениха уродом. Ключом к разгадке стал чарующий запах спирта, который она выдыхала трепещущей ноздрей – обычно непьющая кузина перед церемонией высосала семьсот граммов виски. Для анестезии, как позже оправдывалась она.

Сонечка явилась на свадьбу в бежевом брючном костюме, с сигаретой в зубах и прокуренным контральто поинтересовалась: «Где этот гребаный „кадиллак"?!» Но в целом вела себя прилично, лишь иногда тихо икая и приговаривая таинственное слово «е*анаврот».

Свадебная тетка агрессивно махала указкой и грозно вещала о нерушимости семейных уз. На фразе про «в горе и в радости» пьяненький Руслан тихо, но отчетливо сказал: «Все равно она его не пропишет». Гости захихикали, а жених показал кулак. Поскольку Руслан был значительно крупнее жениха, а отросшие борода, усы и светлые кудри по плечам придавали ему былинный вид, гости захихикали еще громче.

Невеста кинула букет. Букет поймало кресло.

– Перекидываем! – равнодушно пожала плечами Сонечка. Памятуя о том, что через две недели самой выходить замуж, на этот раз букет цапнула Ирочка.

Банкет праздновали у отца жениха. Присутствующие стремительно напивались. Соня и Ирочка долго шептались, а потом залезли под стол, периодически выныривая за еще.

Руслан задумчиво рассматривал заливную рыбу. Он чувствовал с ней какое-то необъяснимое родство.

Неопознанная мертвецки пьяная девица сидела в кресле, приняв эффектную позу.

– Как же я люблю тебя, милая! – подполз к ней на коленках кто-то из гостей.

– Угу, – ответила девица.

– Ты меня любишь, зайка? – не отставал собеседник.

– Уггггу.

– Ты выйдешь за меня замуж?

– Буэээ! – Съеденное и выпитое прелестницей было ему ответом.

Две недели до свадьбы Руслан и Ирочка отрывались, как могли. Они пели на крыше гимн Советского Союза, с клекотом гонялись за Зульфией по коридору, нарисовали плакат «Правила поведения при менструации в условиях общежития № 2» и намертво приклеили его в коридоре, устроили групповой секс с тогдашним любовником Руслана – Вано – и обязали его быть на свадьбе свидетелем. Со стороны невесты свидетельницей выступала знакомая по клубной жизни, дважды в год попадавшая в дурку с одним и тем же диагнозом: «Маниакально-депрессивный психоз. Маниакальная фаза. Сопутствующие диагнозы: беременность 10 недель. Гонорея». К моменту свадьбы она пребывала в маниакальной фазе, так что все должно было пройти как нельзя лучше.

Собственно, свадьбу-то никто и не хотел. Какой смысл был в торжественной церемонии, если люди уже давно благополучно живут гражданским браком? Почему бы просто не расписаться? Но счастья на свете нет. Покоя и воли тоже нет. Есть только наказание за первородный грех, и имя ему – родители. Вот им-то и нужна была свадьба.

Мать Ирины приехала с Крайнего Севера, родители Руслана прилетели из Прибалтики. Мамаши друг друга возненавидели сразу. Теща посмотрела со злобой на трехсантиметровый маникюр Камиллы, та, вздернув брови, – на тещину сумку с помидорами.

Невеста очнулась и выгнала всю родню в парикмахерскую.

Остались: Руслан, спешно перекрашенный из платинового блондина в цвет мертвых лекарственных растений, свидетельница, маниакально чистившая костюм Руслана, Вано, любовник и свидетель в одном флаконе, кот, который украл у невесты амфетамины и сожрал их, и довольная невеста, завладевшая наконец-то бутылкой водки.

Вернувшиеся родители застали инсценировку из Босха: Руслан сидел на стульчике в халате, в зубах сигара, в левой руке стакан с водкой, в правой – кисточка. Кисточкой он по очереди раскрашивал перед бракосочетанием невесту и свидетельницу.

– Сынуля, а что у тебя в стаканчике? – Камилла долго пыталась себя чем-то занять и наконец-то нашла, к чему прицепиться.

– Водочка, мама!

– Сынуля, ну разве можно пить перед свадьбой?

– Нужно, мамочка! Я без наркоза торжественную церемонию не вынесу.

Тем временем Эдик и Вано мрачно рассматривали друг друга на кухне сквозь сигаретный дым. На вопрос отца «Что это за дикий горец?» взвинченный Руслан честно ответил, что он с горцем иногда спит. Непринужденности это не добавило, тем более что Вано впервые в жизни надел костюм и натер яйца.

«Ты только матери это не ляпни», – сказал папа Эдик.

«Обожемой, ты только отцу не говори, он не переживет», – простонала Камилла, получив аналогичную информацию.

Наконец-то одетые, подкрашенные и хорошо поддавшие жених с невестой отправились в загс.

Первое, что сделала свидетельница по прибытии в загс, – насыпала себе в глаз песочку из противопожарного набора. Песчинка попала под линзу, и роскошные серебристые ресницы, на которые ушло полчаса работы, потекли.

– Ну и хрен с ними, с глазами, – сказала она, и все пошли жениться.

Войдя в зал регистраций, Руслан обнаружил, что на стульчиках сплетены вензелем не два кольца, а три. Решительно цапнув левой рукой Вано, а правой – Ирочку, он потащил их на церемонию.

Они честно терпели всю экзекуцию, но когда свадебная тетка с халой на голове выдала сакраментальный текст про супружескую верность, все участники захихикали.

На банкете началось мрачное, неодухотворенное безумие. Запомнил Руслан далеко не все.

Помнил, как кидались тортом. Помнил, что, когда пил из туфельки невесты водку (он не любил шампанское), папа Эдик озабоченно спрашивал у тещи про размер ноги невесты. Между размером туфельки и опьянением жениха была прямая корреляция.

Вано перекинул свидетельницу через плечо и носил взад-вперед по залу с неясными целями, приговаривая: «Выпьем за Грузию!»

Ирочка приклеивала оторвавшуюся бретельку вечернего дизайнерского платья суперклеем прямо к пышной груди. Камилла флиртовала с тридцатилетним гостем со стороны невесты и довела его жену до истерики. Папа Эдик оживленно шептался с племянницей Сонечкой про еврейский вопрос, а транссексуал Анечка мрачно жрала мартини.

Но самый большой сюрприз ждал всех в полночь. Разозленные навязанной родней торжественной церемонией, Руслан и Ирочка арендовали банкетный зал «с сюрпризом». В полночь в этом зале начиналась гей-дискотека. Часы пробили, где-то очередная карета превратилась в тыкву, а в зале открылись двери. Вошла голубая орда, которая очень обрадовалась большому столу и ящикам с водкой…

Посмотрев кассету с записью свадьбы, молодые решили, что не покажут ее никому и никогда. И что, наверное, лучше ее сжечь. Правда, спустя семь лет после развода Руслан и Ирочка хохотали до слез, пересматривая эту кассету и чокаясь водкой.

Оглядываясь назад, Руслан понимал, что этот брак не мог удаться по определению. И не последнюю роль тут сыграли «друзья семьи». Постоянно кто-то приходил в гости, напрашивался пожить, голосил под окном. Водка лилась рекой, легко заработанные деньги так же легко вылетали в трубу, веселье из праздника стало рутинными буднями, а промискуитет – нормой жизни.

«В глубине души я очень верный человек. Но душа глубоко, а член-то – снаружи», – объяснял обычно Руслан недоумевающим знакомым.

Символичным было то, что для начала один из гостей сломал кровать. Кровать Руслан сколотил собственноручно из ящиков, найденных на помойке. Выросла кровать большая-пребольшая, как раз на хорошую групповуху. Вот групповухи на ней обычно и проводились: иногда молодожены любили своих гостей. В буквальном смысле.

Очередными участниками для оргии Руслан обычно затаривался в небезызвестном питерцам ДК «Маяк», бывшем особняке князя Василия.

В начале 90-х там было дивное место. Потолки двадцать метров, у стен ангелицы мраморные со жвачками в задницах, а между ангелиц ритмично подергивались педерасты, рейверы, драгдилеры, проститутки и Руслановы однокашники. Почему-то именно у студентов медицинского вуза «Маяк» пользовался наибольшей популярностью. Впрочем, и при жизни князя Василия в его особняке ничего приличного не происходило.

    Из дневника Руслана

    И вот стою я, простой питерский манекенщик, пластическим хирургом подстриженный, любовником по силиконовым губам битый, в очереди за билетами в этот рассадник. Стою, нос онемевший потираю, красоту свою неземную да зрачки с пятак в зеркале золоченом разглядываю.

    И тут подходит ко мне большой-большой мужик в малиновом пиджаке (а малиновый пиджак, как и мобильник весом в килограмм, в те годы означал «Жизнь удалась») и говорит мне человечьим голосом:

    – Молодой человек, а мы с вами в одном институте учимся, дайте три тыщи, завтра верну.

    Ну, я дал. Потом он мне дал. Потом мы стали дружить.

    Полубелорус, полуэстонец, Ростик был человеком мощи необыкновенной. Ущипнет за жопку игриво – и сесть потом неделю не сможешь. Пойдет, бывало, по вагону метро, наступая народу на ноги всеми полутора центнерами, послушает визги возмущенные за спиной, развернется, ткнет пальчиком толщиной с мое запястье в грудку пассажиру и скажет: «А вас, вас и еще вот вас я в рот ебал», – и дальше по вагону вприпрыжку заскачет, напевая басом «ля-ля-ля, ля-ля-ля».

    Помнится, как-то решил он научиться пользоваться косметикой и попытался сунуть пальчик в банку с какой-то дорогостоящей штукатуркой. Пальчик не влез, и тогда он сунул туда отвертку. Естественно, баночка протухла. В отместку я на ближайшей пьянке написал ему на голой ляжке FUCK ME несмываемым маркером. На следующий день парень пошел к хирургу на осмотр, совершенно забыв про надпись.

    – Ты, козел! Мне хирург говорит: повернитесь, нагнитесь, раздвиньте ягодицы! Я повернулся, нагнулся, раздвинул…

    – И?

    – Я никогда не видел таких глаз у хирурга!

Но самым страшным деянием был «Титаник».

По радио завывала Селин Дион. Ростик бодренько взобрался на стул с рулоном туалетной бумаги, объявил, что он «Титаник», и стал подпевать, кружась и обматываясь 56-метровым гигиеническим изделием. В конце песни красавец сказал, что «Титаник» утонул к *уям, и прыгнул на кровать. Кровать сложилась, погребя под обломками меня, Ирку, кота и Ростика.

Всплыл «Титаник» в Ницце, где герой моего рассказа обрел мужа-француза, вид на жительство и знание французского языка. Подкачался, похудел и стал совсем красавец-мужчина.

Ростик был гостем шумным, но относительно безопасным. Сломанная кровать и прочие подвиги казались невинными шалостями после выходок другой гостьи: в «нехорошую комнату» повадилась ходить девочка.

Девочка как девочка. У девочки были руки, ноги, очки и гитара расстроенная. Шеи не было, талии тоже.

Жила девочка в соседней комнате. На первом курсе она была просто тихая, на втором стала «с особенностями».

Однажды ночью общежитие разбудил негромкий таинственный вой. Вой исходил из туалета. Там, посреди загаженных толчков, девочка пела про солнышко лесное. С тех пор и повелось: то в сортире поет, то чертей на кухне ловит.

Институт, в котором учился Руслан, лидировал по поставке клиентов в дурку. Во-первых, в этом институте было тяжело учиться. Во-вторых, большинство иногородних еще и работали – жрать-то хочется, и штаны новые хочется, и много чего еще хочется в районе двадцати годов в обретенном большом городе. Вот психика у некоторых и ломалась. И случай с Леночкой абсолютно не выглядел экзотикой на фоне старшекурсников с белой горячкой, закрытия окон «с той стороны» и героиновых овердозов.

Леночка, прочная девственница, стала проявлять к Руслану интерес – она пробиралась в сорокаметровую, полную темных углов комнату и застывала в углу каменным гостем, слившись с общим бардаком. Время от времени она издавала ухающие звуки – смеялась. Руслан с Ирочкой к этому быстро привыкли, а вот гости пугались. Да и кто не испугается, если в лицо ему неожиданно расхохочется совой куча тряпья.

И тут нагрянула сессия. Девочка Леночка штопором вошла в декомпенсацию.

Однажды дождливым утром Руслан лежал в тряпках, условно обозначавших постель, и пытался проснуться. Проснуться получалось плохо: накануне Руслан нажрался транквилизаторов. Внезапно открылась дверь, и с грацией трактора в комнату вошла мокрая Леночка. В куртке, с бутылкой пива; джинсы насквозь мокрые, псиной пахнут и вечной девственностью. Это только до юности девственность пахнет цветочками. А дальше – псиной, одинокой и неприкаянной.

И вот, как есть, не сняв пинеток, в куртке и с пивом, Леночка взяла и улеглась на Руслана. «Холодовая остановка сердца», – мелькнуло у него в голове что-то из учебника. Пробуждающееся сознание щелкнуло и выдало цитату из Лермонтова:

Но вдруг удар проснувшихся страстей

Перевернул неопытную душу,

И он упал, как с неба, на Марфушу.

И обезумел… Небо и земля

Слились в туман. Марфуша простонала

И улыбнулась…

Правда, Руслану, внезапно оказавшемуся в роли Марфуши, не хотелось ни улыбаться, ни стонать.

– А ну слезь с меня, полоумная! – прохрипел он.

– У тебя в груди стучит, а в животе булькает, – ответила ему соседка и устроилась на Руслане поудобнее.

– Ну так если б было наоборот, это был бы отек легких! Спасибо, что разбудила. А теперь – слезь.

Кое-как выбравшись из-под Леночки, Руслан оделся и пошел с подругой жены на аборт.

Ирочка взяла с Руслана клятвенное обещание, что тот подружку отведет и, если все будет хорошо, приведет обратно. В конце концов, в той оргии на семь персон Руслан с Ирочкой тоже участвовали и ощущали за забеременевшую соседку некоторую ответственность.

Вернувшись домой, Руслан обнаружил Ирочку, которая задумчиво обгрызала маникюр. Как выяснилось, Леночка пыталась убить ее учебником по туберкулезу из ревности, а потом съела в доме все транквилизаторы.

– Я ей желудок промыла и положила спать, – сказала Ирочка и с тоской посмотрела на тазик с содержимым соседкиного желудка.

– Дура, – дернул плечами Руслан, – зачем ты ее откачала? Мало того, что все колеса даром пропали, так теперь еще и непрерывный суицид намечается.

– Ну жалко же, – неуверенно сказала Ирочка.

– И мне жалко! Жалко колес, которые сожрала эта полоумная!

Вяло поругавшись, супруги сели готовиться к экзаменам. Утром сдавать, а учебники еще не открывали. Вообще не открывали. Весь семестр. Только погрузились в глубины туберкулеза и психиатрии, как открылась дверь. В дверь вползла Леночка, немного помычала и упала. Руслан поднял соседку, отволок в ее комнату и сгрузил на девичью кроватку. Через пятнадцать минут сцена повторилась: Леночка вползла, помычала и упала. И так еще пятнадцать раз. Потом затихла. Руслан заглянул к ней: соседка картинно лежала посреди комнаты с початой баночкой блокаторов кальциевых каналов. «Хватит», – подумал Руслан и раскидал несколько пилюлек по полу. Остальное ссыпал себе в карман. И отправился вызывать «скорую».

Его расчет был прост: куда повезут после попытки суицида? В дурку. А там мимо симптомов шизофрении не пройдут – уж больно яркая симптоматика.

В пять утра на безлюдной Петровской набережной появилась «скорая». Оттуда вылезли толстый фельдшер и пьяный доктор.

– Ну, б*ядь, где это х*епутало? – поинтересовался доктор.

– Пойдемте же скорее! – Руслан изобразил тревогу на личике. – А вдруг она уже умерла?!

– Если бы! – с тоской ответил фельдшер. – Отравиться еще уметь надо!

Капельница, зонд, попытка уговорить Ирочку посидеть с соседкой.

– Нет, что вы! У нас экзамен в девять! Две попытки суицида за сутки! Мы не можем взять на себя такую ответственность!

…Леночка вышла из дурки через год. Как будущего врача ее пожалели и поставили в диагноз шизоидную психопатию – с шизофренией ее бы отчислили. Вышла тихая, спокойная и засобиралась замуж – на психотерапии познакомилась с мальчиком-истериком.

– Он совсем один. У него был любовник, но потом с любовником стала жить его мама, – рассказывала об избраннике Леночка.

– Вот бывают же родители-сволочи! – отвечала Ирочка. Она поила соседку чаем, на всякий случай убрав со стола острые предметы.

Леночка и ее муж жили долго и счастливо – на пару ковыряли вены бритвочкой, спасали друг друга и имели общий гардероб: мальчик оказался слегка трансвестит.

…Спустя много лет Руслан приехал в Питер. Был август. Он стоял посреди институтского городка, напротив доски с результатами вступительных экзаменов. Вокруг кто-то скакал от радости, кто-то плакал. И тут Руслан осознал, что ровно десять лет назад так же стоял перед грязно-белым стендом и искал свою фамилию.

– Бедные дети. Во что вы лезете?! – пробормотал он и, ссутулившись, отошел.

Тем временем студенчество близилось к концу. Их студенческий с Ирочкой брак – тоже.

Руслану все чаще без особых причин становилось грустно, Ирочка все чаще плакала. После очередной сексуальной эскапады Руслана охватывала тоска. «Всякая тварь грустна после соития», – утешал себя он, но не слишком верил в это утешение. Постепенно в густой сети знакомых и приятелей стали появляться бреши. Овердоз, суицид, перестрелка, СПИД, несчастный случай.

«Мне двадцать пять лет, у меня ничего нет», – стучало в голове. Окончательно настроение ему испортила его тезка Руслана, соседка родителей. Она была классической Золушкой, но из очень грустной сказки.

    Из дневника Руслана

    Сказки хороши не только тем, что к их героям приходят под занавес богатство, положение в обществе и великая любовь. Но и тем, что все это приходит вовремя. Тогда, когда этого ждут. Когда готовы принять.

    Золушка встретила своего Принца в правильном возрасте: за плечами уже есть опыт, но самих плеч ее он еще не согнул.

    Но это в сказках. А в жизни принцы – народ ленивый. Подошла туфелька — и ладно. И потом уже до них доходит, что не Золушка то была, а зверь страшный, неведомый, женского полу.

    А Золушка, вернувшись с бала, поняла, что фея скозлила: кучер не превратился обратно в крысу, а лошади – в мышей. Пришлось жить с кучером на конюшне. На память о бале осталась только приспособленная под пепельницу хрустальная туфелька, так как кучер потом тоже сбежал.

    Принц ее все-таки нашел. Но много позже. Лет через тридцать…

    В 86-м ласточка советской халявы со свистом пролетела мимо нашей семьи и намертво впечаталась в прибалтийский глинозем. Именно там «почтовый ящик», в котором работали мои родители, построил своим сотрудникам дом. На удивление, дом стоял почти ровно, но вот внутри имел довольно причудливую геометрию. Я б даже сказал, геометрию неэвклидову. Ну, сволочью оказалась ласточка. Бывает.

    Ни одной ровной поверхности в квартирах не было. Еще там не было полов, электрики, сантехники и прочих признаков принадлежности строения к жилому фонду. Поэтому днем счастливые новоселы конструировали космические корабли, а по ночам вели отделочные работы. Там-то я впервые и увидел Руслану.

    Руслана, инженер первой категории, наравне с мужиками ловко крыла крышу жестью, а отечественную космонавтику – матом. У нее было двое детей-погодков, бывший муж, получивший квартиру уже с новой семьей в этом же доме, и зажиточная мать, не дававшая дочери ни копейки в помощь – она ожидала какой-то таинственный Черный День.

    В календаре Русланы все дни были черными. Кроме разве что дней критических – те она обводила фиолетовым.

    Бывший муж красавец комсомольского типа, проходямимо, не здоровалсяни с ней, ни с детьми. Мать приезжжала с Украины, привозила гостинец – полуразложившийсяпо дороге трупик поросенка, ругала кацапов и пила дочернюю кровь ведрами. Младший сын состоял на учете в детской комнате милиции, дочь между репетитором по английскому и уроками музыки запивала димедрол водкой и говорила, что очень вкусно.

    Годы шли. Конструкторское бюро, набитое дамами без камелий, чахло.

    Абсолютно седая в сорок пять лет, Руслана зарабатывала, что могла, и везде, где могла. Днем кульман, ночью оверлок.

    Мужиков без штанов видела только на примерках сшитых ею же брюк. Сын получил условную судимость за пьяный дебош, дочь только вышла из реанимации после передозировки, теперь уже героиновой. Мать не дождалась Черного Дня, померла. Скопленные ею капиталы сгорели в денежную реформу.

    Приглашение на слет выпускников давно забытого питерского вуза Руслана приняла неохотно. Но приняла. Дело в том, что ночью ей снился Климакс. У Климакса были тонкие розовые ноги и абсолютно лысый лобок. В целом Климакс Руслане не понравился.

    – Здоровенька була, красуня! – Видимо, это был специальный украинский Климакс. – Ось я й прийшов! – И помахал в воздухе пакетом с надписью «Климонорм».

    – Хрен те в сумочку! – ответила Руслана, проснулась и вылетела в Питер, выпросив под это дело командировку.

В Питере шел дождь. Вид однокашников неприятно напоминал о вчерашнем сне.

– Руся! – Полный высокий мужик продирался сквозь обсуждение маленьких зарплат и первых внуков…

С тех пор мы не виделись десять лет, и ее позднее замужество меня ошеломило. Сказка про Золушку обретала новые сюжетные ходы. Бывший студенческий возлюбленный, разведенный отец взрослой дочери, оказался владельцем парочки крупных заводов. И через месяц после той встречи предложил первой любви все, что положено по жанру, – законный брак и счастие в оном. Несмотря на то что слово «олигарх», на ее взгляд, неуловимо отдавало дефектологией, она согласилась…

В Питере опять шел дождь. Мы встретились для передачи каких-то документов.

Время и дорогой косметолог превратили Руслану в классическую зрелую красавицу. Абсолютно седые волосы стали платиновыми. «Розы ноября» – почему-то проскочило в голове. Выпили кофе и вышли из кафе.

Она садилась в машину, когда я тихо спросил:

– Скажи, ты счастлива?

Глаза цвета дождя насмешливо прищурились.

– По крайней мере, не несчастна, – сказала она и захлопнула дверцу дорогой машины.

Я смотрел вслед ее машине и думал о том, что «много в жизни нам дано в час, когда уже не просим». Повзрослевшие Золушки, привыкшие ловко приканчивать на ужин пробегающих мимо синиц, знают о том, что журавль, по большому счету, тоже синица. Только жирная.

Маша училась с Русланом в одной группе. В юбке ее не видел никто и никогда (к счастью, потому что Машины ноги были зрелищем не для слабонервных). А разворот ее широких плеч для Руслана был идеалом, к которому стоит стремиться. Пожалуй, она была даже красива, но женской красотой назвать это было сложно. Несмотря на третий размер груди. Да и ее бархатистый баритон навевал мысли сложной конфигурации.

На очередной попойке Руслан решил проверить Машину половую принадлежность.

– Маша, а покажи *уй? Ну покажи. – Пьяный Руслан щекотал ее ухо соломинкой для коктейлей.

– Потом покажу, – ответила Маша. – Я все равно с ночевкой.

Раздавив еще пол-литра водки, Маша и Ира стали стелить простыни со штампом психиатрической больницы № 4. Простыни, фрукты и лекарства воровала на работе Ира. Психиатрические фрукты как раз и были обычной закуской на их с Русланом гульбищах.

Улучив момент, Ира прошептала мужу:

– Ложись между нами, а то она меня вые*ет. Она на меня смотрела со значением и за правую грудь дергала. Всенепременно вые*ет.

Руслану было все равно, где лежать. Ему хотелось спать. Маняша тем временем сблевала невпитавшийся алкоголь и поползла через Руслана к женщине своей мечты. Женщина мечты к тому моменту уже отчетливо посапывала. Но поскольку Маша была очень пьяна, она так и не доползла, застряв на Руслане. Члена Руслан в процессе занятия сексом у нее не обнаружил, зато через недельку обнаружил у себя кое-что другое.

– Ну что, Машка, – весело сказал он, – мы все трое лечим трихомониаз, а трихопол покупаешь ты.

Так они и сдружились. На почве горького, как слеза толстовской сиротки, трихопола. «Ничего, – утешал себя Руслан, – бывают гораздо худшие поводы для общения».

Они стали втроем ходить по клубам и как-то раз попали на вечерину, устроенную в честь приезда французской лесбиянки Катрин.

Французская лесбиянка Маше не понравилась. Многие разочаруются в мифической красоте французских женщин, а если эта женщина еще и активная лесбиянка, то разочарование возводится в куб.

Маша принесла для французской коллеги незатейливый подарок – баночку водки «Черная смерть». Открывая смертельную тару, французский кабёл половину вылил себе на руки. С грабок смылся черный лак.

– Ле манифик! – вздернула экологически невыщипанную бровь Катрин.

– Фиг, не фиг – пей, ковырялочка! Настоящая русская водка!

И галльский монстр послушно заглотил водный раствор ацетона.

Руслан не запомнил, что было дальше с монстром, отчетливо он помнил только сцену в ванной. Машина голова была под юбкой его жены, а жена при этом хладнокровно красила губы. Видимо, на них тоже подействовали пары «Черной смерти». А может, их охватили лесбийские эманации – Руслану почему-то было все равно. Он умылся и ушел, потому что жена сказала, что он загораживает ей зеркало.

Маша переехала к ним, и поскольку Руслан с женой стали терять друг к другу сексуальный интерес, то он был даже немного рад. И переключился на интрижку с японским гобоистом.

Надо заметить, что Руслан вырос в атмосфере придыхания перед Азией. Папа Эдик был любителем всего китайского и, как только позволили деньги и площадь квартиры, немедленно повесил над кроватью тряпицу XIV века, кухню расписал иероглифами и начал травить семейство зеленым чаем и заунывными мелодиями.

В целом Руслану это все нравилось, даже косенькая китаянка, нарисованная на тряпице, вызывала у него определенную симпатию. Но подростковый дух противоречия требовал свою порцию неповиновения: если папа Эдик любит Китай, то Руслан любить Китай не будет. Поколебавшись между любовью к ориентальному стилю и требованиями переходного возраста, Руслан решил любить все японское.

Он штудировал переводную японскую литературу, пытался освоить чайную церемонию и даже выучил несколько фраз по-японски.

– Ах, тетенька в песках, ах, сливы в цвету, ах, мису-суп! Проперло мальчика цветущей сакурой по самые гланды, – издевался над сыном Эдуард.

Для полноты картины не хватало только живых японцев. В советские времена в Прибалтике японцы были в дефиците. Килька в банках была, а колбасы и японцев не было.

Так и дожил Руслан до двадцати четырех годов, не имея в знакомых ни одного лица японской национальности.

И тут Руслана понесло в гей-бар. Там он выпил выпрямляющего напитка и начал оглядываться по сторонам. Рядом сидело что-то такое маленькое, черненькое, монголоидное.

«Именно малой северной народности мне в коллекции и не хватает», – подумал Руслан и отправился в гости к новому знакомому.

В гостях Руслан стал беседовать на светские темы: курс доллара, гигантские крысы в метро, поэзия обэриутов. Новый знакомец хлопал глазами и ничего не понимал. Не понимал, потому что оказался самым настоящим японцем. Вполне себе аутентичным, девятнадцати годов, студентом консерватории по классу гобоя.

В то, что это японец, а не чукча, Руслан поверил сразу. А вот в то, что он гобоист, никак верить не хотелось: кузина Сонечка рассказывала, что «духовикам» нет равных в минете.

– Если он играет на гобое так же, как сосет, не знаю, как его в «консерву» взяли, – жаловался Руслан кузине.

– Что, плохо сосал? – лениво поинтересовалась Сонечка. Она вышивала пожилому Лютику ермолку. Лютику было все равно, а на Сонечкин взгляд, коту очень не хватало ермолки с желтым мо-гендовидом.

– Плохо сосал, – ответил Руслан в трубку и покосился на спящего рядом японца. – Я бы даже сказал, воз-му-ти-тель-но!

– А ты его бей, – сказала Сонечка. – Они это любят.

– Да вообще японец какой-то бракованный. По-английски не говорит, потому что у них в деревне градообразующее предприятие – немецкий завод, по-русски же говорит весьма приблизительно.

– А что говорит?

– Говорит, твоя моей нравится.

– У них там, говорят, культ всего большого. Так что развлекайся, только смотри, чтобы он не лопнул. Пойду ермолку на Лютика мерить, чао, дурень.

Наото вцепился в Руслана, как клещ в грибника. Он обращался к нему исключительно на «вы», употреблял суффикс «сан» и разве что не молился.

Как и все японцы, выпить юноша любил, но косел со ста граммов. Как-то он повел Руслана показать консерваторским землякам. «По улицам слона водили, – мысленно хихикнул Руслан, – по улицам Киото».

Японцы были милы, что-то щебетали по-японски и аккуратно разливали водку по чашечкам для сакэ. Через полчаса началось мрачное японское безумие. Тихоня-пианистка предлагала немедленно ее связать и выпороть. Будущий композитор танцевал «танец осьминога», и Руслан наконец-то понял, почему этот танец считается верхом непристойности, а Наото затянул песню. Как выяснилось, это была японская лирическая песня про подсчет лобковых волос. Руслан помнил, что критерием японского порно считается демонстрация лобковых волос. Со шваброй в заднице бегать – это пожалуйста, а вот лобковые волосы – ни-ни.

Судя по состоянию разбушевавшейся японской интеллигенции, пора было валить. Мало ли что придет им в голову – возьмут и на суши порежут. Наото сам ходить уже не мог – примерно каждые два метра он падал. Руслан взял его на закорки и понес в сторону японского жилища, благо, оно было рядом.

Руслан шел по питерским переулкам, на плечах у него сидело косоглазое японское чудовище, горланило песни и рулило Русланом, держа за уши. И тут Руслан вспомнил, что в квартире чудовища нет ни еды, ни презервативов.

Руслан завернул в ночной магазин, сгрузил японца под прилавок и велел ему лежать и бояться. Японец укусил Руслана за ногу и хихикнул.

– Девушка! Дайте, пожалуйста, пельмени и два гондона! – усталым голосом сказал Руслан. Из-под прилавка поднялась японская голова и сказала девушке:

– Привет, я тебя рюбрю.

– Я больше не буду курить гидро-понь, я больше не буду курить гидро-понь, – забормотала продавщица, кинула на прилавок требуемое, взяла деньги и отошла на всякий случай подальше.

– Ну, гейша косорылая, спи давай. – Донеся груз до места назначения, Руслан сгрузил японца на кровать. – Хватит с меня на сегодня японской интеллигенции.

Утром проспавшийся японец начал изъясняться в любви. Почему-то он делал это, держа Русланов член во рту. Видимо, тренировал дикцию по Демосфену.

– Вы, – прочавкал японец, – у меня второй торько. Я рюбрю вас всей дусёй, Русран-сан.

– Ну да, ну да, – проворчал «Русран-сан». – Все мы, бабы, стервы, милай, бог с тобой. Каждый, кто не первый, тот у нас второй!

Всепоглощающая страсть к японскому студенту в планы Руслана не входила. К счастью для него, японцу не продлили грант на обучение и он уехал в родные пейзажи.

Тем временем Маша плотно вписалась в Русланову семейную жизнь. Спать по ночам стало невозможно. Руслан требовал, чтобы мерзкие лесбиянки перестали выть, хрюкать и раскачивать кровать, но они еще громче начинали выть и хрюкать и раскачивали кровать еще сильнее.

Он наконец-то понял, что такое диалектика: когда женщина имеет множественный оргазм под тобой – это хорошо. Когда она имеет его у тебя над ухом под другой женщиной, а ты спишь – это плохо. Перед месячными (а они у девиц начинались синхронно) Руслан получал двойную дозу ПМС-психоза.

Однажды утром Руслан проснулся, покидал в сумку нижнее белье, джинсы, посмотрел на двух спящих женщин и тихо ушел. Кот грустно мяукнул ему вслед.

С Ирочкой Руслан сойдется снова спустя десять лет. Им будет уже под сорок, когда после долгих попыток забеременеть Ирочка родит двойню – вертлявую шумную Райку и тихого шкодливого Рашида.

С котом Руслан больше не увидится.

Руслан поселился на Невском проспекте. Кроме него, в квартире обитали его троюродная тетка и древняя евангелистка Ангелина. Две старухи ненавидели друг друга еще с середины прошлого века: они не поделили теткиного мужа. Мужик в лучших традициях «Осеннего марафона» то переезжал в комнату Ангелины, то возвращался в комнату жены. А потом и вовсе помер в коммунальном коридоре, перетаскивая в очередной раз чемодан с пожитками. Старухи друг другу этого не простили.

В девяносто два года Гелюшка была абсолютно безмозгла, но очень религиозно активна. Каждый вечер она садилась на коммунальный телефон и совершала около сорока звонков с беседами на религиозную тематику. С 18.00 до 01.00 воспользоваться телефоном было невозможно. На просьбы общаться в дневное время Гелюшка плевалась в морду и обещала геенну огненную.

Также в ее обязательную программу входили подкладывание половой тряпки в суп и пение религиозных гимнов по ночам. Попытки наладить контакт с Гелюшкой успеха не имели: ее мозг давно уже переместился в лучший из миров.

Ее соперница, похожая на хрестоматийную Бабу-ягу, издевалась над Гелюшкой более интеллигентно. Посредством рекламы.

Увидев рекламный ролик, в котором из пачки чая летели ангелочки мерзкого вида, смахивающие на души абортивных плодов, Баба-яга оживилась.

– Ха, сподобилась! – хриплым басом хохотнула тетка.

Следующим роликом был знаменитый в те годы «Брат, если это Таня, Ира или Вика – меня нет». – «Это Ангелина!»

– Вот кому названивает старая б*ядь! – веселилась тетка, пыхтя «Бело-мором» и кашляя.

Но «для цирка это было тонко». А жить становилось все тяжелее: действуя совершенно по учебнику психиатрии, Гелюшка начала открывать газ на кухонной плите и уходить. Настолько глупая смерть Руслана не влекла, и он начал разрабатывать план избавления от божьего агнца. Консультация знакомого психиатра дала неутешительный прогноз: сдать бабушку в дурдом почти нереально. Вот если она накуролесит так, что вызванная милиция сочтет нужным вызвать психбригаду, например спляшет голая канкан посреди Невского проспекта…

Канкан Геля плясать не хотела. Раздеваться тоже. Руслан начал задумываться, не прищемить ли ее случайно дверью, как вдруг во время уборки Баба-яга обнаружила пять погонных метров ядовито-розового искусственного меха, украденного ею из пошивочного цеха при Мариинке.

В этот момент с Русланом случился инсайт. В голове щелкнуло и забрезжил свет, указывающий путь к чудесному избавлению от старушки. Баба-яга идею поддержала.

Из меха была кое-как пошита розовая шкура с отверстиями для глаз и рта. На голову приделали старые очки без стекол и огромные треугольные уши.

Во время очередного телефонного разговора о божественном дверь комнаты отворилась, и оттуда на четвереньках вышел ядовито-розовый зверь в очках. Зверь поздоровался и попросил освободить телефон для звонка в СЭС. Гелюшка пискнула и скрылась в туалете. Когда она вышла, зверя не было. Естественно, соседи его не видели.

В последующие вечера зверь плясал «Барыню», предлагал Гелюшке лапу и сердце, томно курил сигару в лунном свете, выбегал с листом ватмана, на котором было написано «*УЙ!»…

Через неделю Гелюшка позвонила в Гатчину дочери и сообщила о том, что соседи поселили у себя не прописанного розового медведя, который носит очки, говорит гадости и курит в местах общественного пользования. Но он очень обаятельный, и она готова согласиться на его предложение руки и сердца.

Дочь, почувствовав, что появился претендент на жилье в центре города, примчалась на следующий день, с матюгами упаковала бабку и увезла ее куда подальше.

В квартире наступил относительный покой; правда, Баба-яга как-то заскучала без обычных боев. Руслан продолжал отрываться, но больше по инерции, чем из куража. Ему тоже было скучно. По вечерам они сидели с теткой в прокуренной комнате и смотрели телевизор так пристально, как будто по телевизору должны были наконец-то рассказать, что же делать с этой чертовой жизнью. Даже разговаривали друг с другом они, не отрывая взгляд от экрана.

Перед началом старого отечественного фильма появилась заставка: «Следующий фильм рекомендован для просмотра вместе с родителями».

– Да что там такого, в этом фильме, что его нужно смотреть с родителями? – возмущенно спросила Баба-яга.

– Ну кто-то же должен объяснить ребенку, что такое дефицит, комсомол и советский инженер. – Руслан пытался шутить. Но ему было грустно. Последние годы ему всегда было грустно в конце декабря.

– Где моя форель? Уже полночь! – раздалось из телевизора. Это Баба-яга переключила канал. Неопознанная актриса в ресторанных интерьерах требовала рыбы.

– Она превратилась обратно в крысу, – пробормотал Руслан.

Он встал, взял лист бумаги и стал что-то писать.

– Что ты там шкрябаешь? – Баба-яга оторвалась от экрана.

– Письмо, – буркнул Руслан и застрочил еще быстрее.

    Письмо Руслана Деду Морозу

    Цып-цып-цып, старый пидар. Ходи сюда. И синюю куру счастья с собой прихвати.

    Ты что, чмо, козлишь?

    Где нормальный Новый год? Ты мне задолжал еще с начала 90-х. Счетчик крутится, цифирь бежит, ага.

    Я, сиротка скорбная, в шестнадцать лет в чужой город приехал. Мне, первокурснику, Новый год не с кем встречать было. До родителей две границы, друзья разъехались, только одногруппница, такая же дура лимитная, в светелке девичьей где-то на Васильевском острове сидит, меня поджидает.

    А в Калининграде-то дома по-другому нумеруются. Там же каждый подъезд – это отдельный номер дома. А у меня и без этого с право-лево всю жизнь плохо.

    Заблудился я, короче, на Ваське. Линии там всякие, дворы-колодцы. И вот слышу я гул неясный, да стрельбу – это куранты бьют, шампунь народ откупоривает. Смотрю по сторонам – слева мусорный бак, справа мусорный бак и впереди тоже. Ты на помойке, детка! С Новым годом! Тут-то ты его и проведешь.

    Нашел я одногруппницу. Сидит, значится, в коммуналке с соседом шизофреником и водку жракает из блюдца золоченого. Здравствуй, говорю, девица, здравствуй, красавица. А что это за хрен с горы со свиными ушками? Ах, сосед? Ничего так, на Скляра похож. Только уши постричь надо.

    Пили-пили, а потом на кухне этот сосед хвать меня за муде клешней и лобзой своей лобзаться лезет. А пахнет от него хомячком. Уйди, говорю, уе*ище шерстистое, мне Скляр и на экране не нравится, кто тебя вообще из телевизора выпустил? Еле отбился.

    Легли мы со Светочкой почивать, время-то утреннее, и тут она мне манерно так в ухо текст генерит: я, мол, вечная девственница, никто в меня войти не может, устройство у меня такое. Да ну, говорю, как это? А вот! Ой, радоваться начала, у тебя получилось! А чему там получаться, если туда голову засунуть можно?

    Обманула она меня, на слабо взяла.

    Цып-цып-цып, петушина драная. А на следующий Новый год что было?

    Драка и ментовка.

    А в 1995-м? Накачали шампанским, а мне ж его нельзя, у меня мозг отключается. Начиналось-то все хорошо, шампанское, Марлен Дитрих, никакого телевизора пошлого, разговоры про литературу. Ну, я и вырубился. Просыпаюсь – болят голова и жопа. Голова от шампанского, жопа от литературного деятеля. Замечательно. Вот тебе и встреча с искусством.

    А как я цикладолом и водкой накидался на 1996-й, помнишь? И как проснулся 2 января от того, что на меня мусорок наручники накидывал? Не помнишь? А я вот помню.

    И как в 1998-м милый пробкой от водки подавился, тебя встречаючи. На радостях, видать. Я уже собрался ему трахеотомию ножницами маникюрными делать, да достать пробочку удалось. Все равно на хер его послал, ибо зачем мне мужик, который пробками давится.

    А как Вано, абхазский козлина, в 1999-м об стену антикварную этажерочку лесбиянки Наташи рас*уячил? Слава сатане, эта дура не знала, сколько ее мебель стоит. Бутылку «Агдама» в компенсацию взяла, ковырялка глупая.

    Цып-цып-цып. Что дальше было, помнишь? То-то же.

    Так вот, тварь бородатая. Если не хочешь, чтоб по петуху голубому твоему каддиш читали, сделай мне НОРМАЛЬНЫЙ Новый год. Чтоб елка, оливье, телевизор и мандаринами пахло. Чтоб, как в детстве, чуда ждалось, а не отходняка.

    Иначе сверну шею птице твоей педерастической и съем. И в 2005 год не пойду, останусь здесь. И испорчу тебе всю годовую отчетность.

    Что мычишь? Усвоил? Исполняй.

Руслан запечатал конверт, написал на нем «Деду Морозу» и вышел на улицу в поисках почтового ящика. Пришлось пройти почти половину Невского. Ему хотелось есть. Синий ободранный почтовый ящик висел прямо возле вывески «Чебуречная».

Он протиснулся между бомжей, мелких служащих и студентов, ухватил два великолепных чебурека, полташку водки в пластиковом стакане, забился в угол и начал жевать.

Отчего-то именно загаженная чебуречная, как будто выхваченная из центра Питера 2004 года и перенесенная в какое-то другое время и место, удивительным образом тормознула его вечное желание бежать быстрее, хватать больше.

Он вышел под снегопад, немного прошел вперед и плюхнулся на заснеженную скамейку под фонарем.

Он сидел, курил и смотрел сквозь снег на ресницах на бегущих людей, кованую ограду, слабо проблескивающие огни. Он знал, что улыбается. Казалось, реальность отодвинулась и он опять тот, кто еще курит тайком, может расплакаться от обиды и рассмеяться просто так. Он был счастлив. Его охватило давно оставшееся в детстве предчувствие того, что праздник за углом, рядом, где-то здесь…

– Мааалааадой чилааавек, давайте познакомимся! – Из метели возник плешечный пидар неопределенного возраста и уселся рядом.

Руслан вздрогнул и, привычно выпрямив спину, нырнул в грязное влагалище метро. Звонок на мобильный застал его уже на платформе.

…Он был готов улететь за любые деньги, любым рейсом. Баба-яга сняла с книжки довольно приличную сумму и, пресекая любые возражения, покачала головой.

Уже второй час Руслан томился в Пулкове, каждые пять минут подбегая к кассе. Билетов не было. Заканчивалась регистрация на последний рейс.

– У вас не ближайшее родство, – сочувственно сказала администратор, – так бы просто пошли на подсадку. Может быть, кто-то опоздает…

Кто-то опоздал. Отдав кучу денег, Руслан 31 декабря летел добавочным рейсом в Калининград. Дед Мороз простил хамство и подарил ему этот авиабилет.

– Эта штука точно летает? Может быть, она просто быстро бегает? – нервно спрашивал сосед по креслу.

– Сейчас узнаем. – Стюард был невозмутим.

Оказывается, ЯК-42 еще летают. Вернее, пытаются – половина замков ремней сломана, посещение туалета является тестом на гибкость. Болтает самолет так, что даже у опытных летунов подкатывает к горлу. Приходится терпеть – шторм есть шторм.

Руслану повезло и здесь – штормовое предупреждение объявили, когда до земли оставалось немного.

Он выходит с трапа в теплый ливень, усиливающийся ветер почти сбивает с ног. Ливневые дожди и шквальный ветер – новогодняя погода Прибалтики. Пассажиры изумленно смотрят на сумасшедшего, подставляющего лицо теплым крупным дождевым каплям, ветру, который становится все сильнее и сильнее. Руслан рад дождю. Под дождем не видно слез.

– Мама, – Руслан берет за руки измученную Камиллу, – мама, мы нарядим елку, оденемся понарядней и встретим Новый год так, как будто все хорошо. Как будто вам с папой по тридцатнику, а бабуля здорова. Так же, как встречали его в моем детстве, – все вместе. Это последний Новый год, когда мы все вместе.

– Иди поставь у нее елочку, – глухо говорит Камилла, отвернувшись в сторону. – Она узнала, что ты приедешь, поела хорошо, попросила кофточку нарядную. Иди. Я пойду накрашусь. Сейчас папа придет, он пошел машину ставить в гараж.

– Сыночка мой. Сыночка.

Баба Рая с трудом садится, опираясь на локти. Руслан целует пожелтевшую, высохшую старуху. Операция не помогла. Рак поджелудочной железы успел прорасти дальше. Руслан ничего не спрашивал у врачей – он сам врач, он все знает. Может быть, неделя, может быть, месяц. Может быть, завтра.

Он улыбается и, сев на постель, начинает наряжать маленькую пластмассовую елочку крошечными, сделанными полвека назад игрушками. Он никогда не простит себе то, что потеряет потом коробку с этой елочкой в многочисленных переездах.

Пальцы нанизывают игрушку за игрушкой, а Руслан спрашивает обо всем, что когда-то интересовало его, но отодвинулось на потом. Он не плачет. Он не будет плакать, когда она позвонит ему в последний раз – после его возвращения в Питер. Не будет плакать, когда она впадет на следующий день в кому. Не будет плакать на похоронах – там никто не будет плакать, кроме папы Эдика, давно похоронившего своих родителей.

Руслан заплачет потом.

    Из дневника Руслана

    …и родители завели еще одного кота, их теперь два. Я иду вслед за матерью, она хочет показать мне что-то с балкона, но запинаюсь на секунду, глядя на бабушку, сидящую в кресле, – она никогда не любила там сидеть.

    – Что с тобой? Ты что, под наркотиками?

    – Мама, мне уже поздно начинать принимать наркотики.

Я выхожу с балкона в коридор, а бабушка уже ждет меня на пороге своей комнаты.

– Я каждый вечер сижу там, с живыми, смотрю телевизор. Расскажи, как съездил в Кишинев?

И мы сидим на корточках, и сквозь нас проходят коты, родители, соседи, и я плачу, плачу и не могу остановиться…

…просыпаюсь, а щеки мокрые.

В шесть вечера приходит понимание того, что надо что-то сделать. Например, уехать в другой город «в чем есть». И я улетаю к родителям девятичасовым самолетом. Подъезжая к аэропорту, обзваниваю знакомых, чтобы кто-нибудь меня встретил. Но вечером 7 марта все уже пьяны. Все, кроме друга юности Жеки, который в завязке уже полгода. И, выйдя из самолета в костюме, пальто и непроницаемом выражении лица, я забираюсь в грузовой тягач (это такая дура высотой с двухэтажный автобус) и отчаливаю на глазах изумленной публики.

…На полке стоят два динозавра, сделанные из какого-то материала, разбухающего в воде. Они были упакованы в растворимое «яйцо», если его кинуть в воду, динозавры вылупятся и начнут расти. Рептилии стоят на задних лапах, обнимая друг друга передними. Оранжевый динозаврик поменьше положил голову на плечо зеленому побольше.

– Это что? – спрашиваю я мать.

– Это мы с папой, – нежно улыбаясь, отвечает она, и в груди на мгновение что-то сжимается.

…Ночь теплая, и идет мелкий дождь. Только в этом городе я люблю дождь и поэтому высовываю голову в окно такси. Вокруг нет ни одного человека, и остовы старых кораблей на реке красивы какой-то странной красотой тлена. Только вода – сверху и снизу – и корабли.

– …Боже мой, я любила тебя все эти десять лет и люблю до сих пор, – нетрезвая женщина сжимает мою руку почти до хруста, как будто ей больно и она хочет перелить в меня свою боль. – И еще десять лет не увижу.

Мне за тридцать, Лере под сорок. Мы уже в том возрасте, когда в воспоминаниях совершенно естественно проскакивает «десять лет назад, двадцать лет назад». Я не знал, что она любила меня.

…Купите мимозы! – кричит мать из окна «тойоты». – Она любит мимозы!

– …Ты какого цвета заказала?

– Коричнево-розового. Она любит этот цвет. Как ты думаешь, может быть, вот тут оставить открытым? Знаешь, я как будто шью ей платье.

– Из какого материала ты заказала?

– Из мрамора.

С соседней плиты поднимается бабочка – крупный махаон – и летит в глубь почти праздничного, залитого солнцем и усыпанного цветами кладбища.