Спички

Глава 7.
Я ехал в полупустом вагоне метро, дремал под гул проводов, положив рюкзак себе на колени, мне казалось, что я сливаюсь с ним, что я и мой рюкзак – одно целое. И…я не могу двинуться, потому что я – рюкзак, а рюкзаки, по определению, не шевелятся… Ощущение потери физического тела… Ощущение затерянности. Я очнулся от этого состояния, придя в реальность, щуря глаза, пытаясь понять, куда я уехал. Оказалось, что на следующей станции мне выходить. Поезд начал тормозить ещё в туннеле, затем появилась ярко освещённая станция. Поезд остановился, громко, с хлопком, раздвинув двери. Я стремительно вышел на мраморный пол, оглядываясь и читая надписи, в какую сторону мне выходить. Женька, как и я, жил почти в центре, но вот от Катерины, забравшейся далеко на юго-запад, пришлось добираться прилично. Я вышел из метро. По тускло освещённым фонарями переулкам, дошёл до его дома, из подъезда как раз кто-то выходил, и я прошмыгнул внутрь. Пешком поднялся на третий этаж и дважды коротко нажал на звонок. Опёршись плечом о стену, выкрашенную в холодный зелёный цвет, я ждал… Каждая секунда отдавалась в висках. Ожидание волновало, потому что…я не знал, что же встречу здесь.
Наконец-то, возле двери по ту сторону послышались движения, потом скрипнул замок. Повернулись ключи. Дверь открыл он. Сорока сантиметровая дыра между ним и мной, сорока сантиметровый проём, в который я увидел его слегка нахмуренные озабоченные глаза. Я улыбнулся правым уголком рта. Я всегда так улыбаюсь, половина моего лица спокойно угрюма, половина саркастически легкомысленна.
- Ты? – выдавил он, искренне удивлённо, но как-то сонно.
- Ты не отвечал. Я звонил тебе. Я написал тебе…ты не ответил…
Женька задумался, потерев затылок.
- И чего?
- Я из дома свалил. Я туда не вернусь. По крайней мере сейчас… - пояснил я.
- И чего ты от меня-то хочешь? – проговорил он, словно всё ещё спал на ходу.
Я внимательно оглядел его из-под бровей, начиная выходить из себя. Ничего не ответил. Мы стояли по разные стороны дверного проёма и молчали. Он ждал, по-видимому, каких-то объяснений.
- Ты чего меня игноришь? Я тебе звонил! – эмоционально выпалил я.
Он промолчал в ответ.
- ***ня! – с наигранной лёгкостью произнёс я, - не очень-то надо было. Не вовремя, значит, пойду! – дерзко договорил я и метнулся к лифту. Но он резко схватил меня за предплечье, я дёрнулся и вырвался, но он поймал меня за куртку.
- Куда собрался? – напористо выпалил он.
- Отпусти меня! Я пойду! – я дёрнул плечом.
- Никуда ты не пойдёшь, раз пришёл…
- Считай, что я не приходил! Тебе это приснилось. Отпусти меня! – раздражённо заявил я, начиная скрипеть зубами, - Я сказал – отпусти! Я уйти хочу!
Он не ответил, применив силу, схватил второй рукой за куртку и буквально закинул меня внутрь квартиры, толкнув так, что я невольно плюхнулся на низкую обувную тумбочку. Женька закрыл дверь, я вскочил на ноги и, понизив голос, с агрессией проговорил:
- Я сказал, что ухожу!
- Сиди! – он толкнул меня назад.
Я снова вскочил, прорываясь к двери с таким остервенением и энтузиазмом, которому позавидовали бы матросы, падающие грудью на амбразуру.
Женька, пользуясь тем, что выше, скрутил меня в охапку и снова с силой посадил на тумбу.
- ****ь! Что ж ты за идиот такой! Попробуй ещё раз подскочить тут! – выпалил он. Жилы на его лице задвигались, - Ты как упрямая самка недоделанная!
- Я не хочу здесь оставаться… - повторял я, бубня себе под нос, - ты меня бесишь! Дай мне уйти!
- Сиди – вновь проговорил он, садясь на корточки и начиная стягивать с меня кеды.
- Неееет! – упрямился я, пытаясь не дать ему разуть меня.
- Тоже мне…пойдёт он… никуда не пойдёшь, когда я сказал, - произнёс он, сняв с меня кеды, поднял вверх с тумбы обвисшего меня и подтолкнул в коридор в сторону комнаты.
Я повиновался, но вид мой был чрезмерно недовольный. Злой вид, помятый, униженный…
Войдя в комнату, я всем своим бараньим весом упал на диван, уставившись перед собой на ковёр.
- Какой ты упрямый болван! У тебя дух противоречия. Ты этим вредишь только себе… - проговорил Женька, стоя напротив меня, продолжая читать мне нотации, упрекая в плохом поведении, отвратительном характере и непоследовательности.
- Ты для этого меня сюда затащил? Чтоб учить меня жить? – проорал я.
- Если не я, то кто? Родители тебя избаловали. Ты превратился из домашней фиалки, кою пыталась взрастить твоя мать, в мерзкий кактус, от которого никакого толку.
Я усмехнулся. Сравнение с кактусом мне понравилось.
- Можно подумать… фиалка – это хорошо… Фиалки бывают только девочки, - проанализировал я.
- Какая разница, как назвать! Смысл-то один.
- Разница есть…я предпочёл бы, в таком случае, быть либо кастумом, либо клостридиумом, – попытался блеснуть знанием и остроумием, хотя не очень-то вышло.
- Вернулся в адекватное состояние? – усмехнулся он. – Ну, поведай мне, что там у тебя стряслось…
- Уже неважно… - я махнул рукой, – ты где был? Мне пришлось к Катерине ехать, навязываться.
- Уже интересно! – рассмеялся он, - много ли было счастья в её глазах? Ты оправдал её надежды?
Я зло посмотрел на него. Женька решил перевести тему, ответив на мучающий меня вопрос:
- Сотовый сегодня дома забыл. Проспал. На работу спешил. Забыл… А вечером так и не добрался до него. Спать завалился.
Я кивнул головой, дав понять, что объяснения удовлетворили меня.
- У меня теперь какое-то испорченное настроение. И…жрать хочу… - я поднялся и отправился на кухню, - Кстати…ты чего один-то? Батя где?
Женька двинулся вслед за мной.
- Батя сегодня у своей любовницы. Она ж вдвое моложе его. Так что он на всю ночь. Дома сегодня не появится.
Я сунул в рот печенье, которое лежало в вазе на столе, и полез в холодильник, жуя и продолжая разговаривать.
- И часто он так?
- Ну…да…он последнее время там почти поселился, – проговорил Женька, пожав плечами. Таким путём он скоро заделает ей ребёнка. И будет у меня второй сводный брат или сестра.
- А маманя всё с тем мужиком живёт?
- Ага…куда она денется? Они же взрослые люди. Пусть жизнью наслаждаются.
- И…не мешают наслаждаться другим… - подытожил я, - Что за говно? У тебя жрать нечего!
- Пельмени возьми… - предложил Женька.
Я открыл морозилку, достал замороженную пачку, потряс ею в воздухе перед носом Женьки.
- И это ты называешь пельменями? Это по-твоему человеческие пельмени? – возмутился я.
- Человеческие? – усмехнулся он, - нет…вроде были говяжьи…
- Тьфу ты, ё! Не гони! Ты понял, о чём я! ибо это…нечеловеческие пельмени! – и я бросил их назад в морозилку.
- Ну, извини, я же не знал, что его Высокопреосвященство, Великий и Ужасный гурман посетит мою скромную обитель!
- Поизголяйся тут! А мне теперь что делать на ночь с голодным животом?
- Завтра сходишь в магазин. Пока чайку попей с печенюшками…
- На какие шиши в магазин?
- Я оставлю тебе денег…
- Ладно… - угомонился я.
В этот момент у меня «замычал» телефон в заднем кармане джинс. Я полез за ним, добыл на свет и ответил:
- Да… - это был отец, видимо, появился дома, но выяснить у моей матери что-то внятное, так и не смог.
- Марик! Где ты? Мне мама рассказала что-то…я так ничего толком и не понял.
- Всё нормуль, батянь, - добродушно ответил я, - я у Женьки.
- Когда домой собираешься?
- Ну…думаю, что явно не сейчас…не знаю…может, и не завтра…Посмотрим. Думаю, мамке будет без меня поспокойней. Точняк?
- Ну, смотри сам тогда. Звони. Славке привет передай.
- Ага…как только его увижу…
- Ну, давай.
- Ага… - и я запихнул телефон обратно.
- Слушай…- начал Женька, - я спать пойду. Мне рано на работу. Завтра день сложный. Ты там сам разберёшься.
Я кивнул, запихивая в рот следующую печенку, глядя на его исчезающую в темноте коридора спину.
Я сел на табуретку, крутя в руках кружку с горячим чаем. Часы на стене показывали половину первого ночи. На улице снова пошёл дождь. Мелкие капли можно было разглядеть под светом фонаря. Из переулка доносились пьяные крики какой-то женщины.
- Ююра-а-а! – кричала она.
Я выглянул в окно, увидев под дождём два силуэта.
- Ю-ю-юра-а! – вновь переулок исторгал из себя этот вопль.
Вопль взывающий о жалости…Я снова посмотрел в окно на улицу, потонувшую во влажном тумане, который кое-где пронзали яркие пятна неспящих окон. Мне нравится смотреть в чужие окна. Видеть в них жизнь. Не ту, которую мы видим в телевизионном ящике, а настоящую, неспешную, ничем непримечательную. Я выключил на кухне свет и на ощупь прошёл по коридору. Дверь в Женькину комнату была не закрыта. Я приоткрыл её шире, аккуратно протиснулся внутрь и остановился в нерешительности. Уличный свет проникал через незашторенное окно, падал прямо на пол в форме четырёхугольника, задевал краем диван, белое одеяло, казавшееся в темноте серо-синим. Я тихо прошёл к нему, глядя на отвернувшуюся к стене фигуру. Аккуратно сел рядом, дотронувшись до его локтя. Он не шелохнулся.
- Ты спишь? – тихо спросил я.
Он не ответил, я слышал его ровное дыхание.
- Спишь… - еле слышно подытожил я, лёг рядом в одежде, повернулся на бок и уткнулся лицом в его шею.
Запах его волос, его тепло так рядом со мной. Меня невольно охватил трепет, остро кольнувший меня изнутри. Я закрыл глаза, но понимал, что не могу спать рядом с ним. Какая-то внутренняя неловкость и яркий свет фонаря, падающий мне в глаза. Я лежал рядом с ним в темноте, уже не кажущейся мне такой непроглядной, как до этого. Я оглядывал комнату, изучая мифологических существ, появившихся в ней с наступлением мрака. Вещи, одежда, предметы объединялись в новые формы, приобретая сходство с сущностями, населяющими тёмное измерение. Вещи тоже издают звуки. Я вспомнил бабушкин рояль, который иногда пугал меня в детстве, когда среди ночи невидимые гномы дергали за одну из струн. И рояль издавал короткий сигнал. Сигнал кому, и что это был за сигнал, я так и не узнал. Так и сейчас стены шептали мне, паркет издавал едва уловимые шёпотливые скрипы. И дыхание Женьки уже не казалось таким громким по сравнению с шёпотом моего сердца. За окном периодически раздавался металлический звон упавшей капли на карниз, разбившейся об него, разлетевшейся вдребезги, превратившейся в пыль. Шелест шин об асфальт и проносящиеся отсветы фар на потолке, распугивающие моих мифических животных. Я грезил с открытыми глазами, как когда-то…в детстве. Только сейчас мне не было страшно. Вернее…мне не хотелось бояться. Я закрыл глаза, изгнав прочь все мысли, перед плотно закрытыми веками, словно ставнями, я дал волю своим произвольным видениям, которые тут же радостно вынеслись из сознания, расползаясь по телу, охватывая его анестезирующим сном…
Когда моя голова вновь обрела желание мыслить, двигаться и ощущать, был уже полдень. Женьки рядом не было. Я был на том же месте, где уснул, но накрытый пледом, а на полу, возле дивана лежала записка на альбомном листе, прижатая сверху, в целях заметности, деревянной сидящей кошкой.
«Я ушёл на работу. Деньги возьми в ящике стола. Ключи от квартиры висят в ключнице в коридоре. Найдёшь.»
Я поднялся, встряхнув головой. Умылся. Взял деньги. Нашёл ключи. Запер входную дверь и пошёл осваивать райончик в поисках приличного супермаркета. Затарившись нормальными, съедобными продуктами, вернулся назад, приготовил завтрак. И как раз тогда, когда я сидел на кухне, жуя бутерброд, закинув ноги на стол и переключая каналы в телевизоре, в замочной скважине стали ковыряться ключи. Дверь отворилась, и на пороге возник дядя Слава, отец Женьки.
- Ба! Марик! – возопил он, его физиономия расплылась в широкой открытой улыбке, - Ты-то тут какими судьбами?
Я поднялся, чтобы в более приемлемом виде застать хозяина квартиры.
- Да…у меня чёт с мамой траблы полнейшие. Ну, вроде Женька согласился мне помочь, предоставив часть своей территории…как бы…так…
- Вот Женька! Я-то думал, застану тут молоденькую школьницу в неглиже, а тут ты, красавец! – он рассмеялся, подойдя ко мне и потрепав по плечу.
- О! Смотрю, от тебя будет толк! – продолжил дядя Слава, - в кое веки в этом доме съедобная еда! Молодец! У! Омлетик! Чудесненько.
- А вас чего? Юная особа не удосужилась покормить? – не преминул съязвить я, ухмыльнувшись краем рта.
- А! Бабы!, – махнул он рукой, - молодая ещё. Ничего не умеет, я ей поваренную книгу купил. Учится, - он потёр руки в предвкушении завтрака.
- Вам от бати моего привет…пламенный! – добавил я.
Дядя Славка благодарно кивнул, жуя кусок моего омлета.
- И чего сыном недовольны? Мой бы такие омлеты готовил, я б и не жаловался! – он хохотнул, разинув широко свою, практически медвежью, пасть, в которой я даже успел рассмотреть кусочки недожёванного омлета.
Он довольно стукнул меня по худосочному хребту, выражая, таким образом, своё крайнее дружелюбие и добродушие. Я снова криво усмехнулся, добавив:
- Дядь Слав, мож…по чайку?..
- Определённо…


Глава 8.
Сегодня город окрасился в коричневые тона. По календарю уже началась зима, но термометр показывал что-то в районе 2 градусов тепла, небо было затянуто тугим серо-охристым воздухом, сверху моросил мелкий, но частый дождь. Я шёл по мокрому асфальту, наступая тяжёлыми ботинками в коричневые лужи… Город казался таящим шоколадным миром, коричневый асфальт, коричневые дома, скрывающиеся под постоянным небесным оросителем, коричневые лужи, в которых отражались деревья цвета сепии, с торчащими острыми ветками, путающимися друг в друге. Я сам, словно охристый человек в камуфляжной куртке и коричневой шапке, спущенной на глаза, месящий грязь под ногами, бегущий навстречу, но мимо… Бегущий прочь, куда-то вперёд к неизвестной цели, мимо сиеновых домов, с облезающей штукатуркой, мимо сероватых саркофагов со следами сырости на стенах. Я подумал о том, что я давно не видел неба, забыл его натуральный цвет, забыв, какое у него бывает настроение, потому что последние 3 месяца небо постоянно либо плакало, либо надувалось и молчало, готовясь к следующему надрывному плачу. Что же так испортило твоё настроение, Небо? Отчего я так давно не видел твои утренние золотистые сияния и розовые закаты? Город заслоняет тебя от меня, он возвышается надо мной, как строгий взрослый над непонятливым сопляком, который ходит пешком под стол. Ощущаю себя провинившимся, сосланным стоять всю жизнь в углу, лишь мечтая, об одном…увидеть твоё великолепие! Коричневые тёмные окна обратили на меня свои пустые взоры, готовые расплакаться вместе с тобой, мечтая о твоей улыбке, жаждя отражать райскую синеву, а не этот седой туман, надвигающийся с высоты, приманивающий воронов, смешивающийся с коричневым дымом высоких труб… С грязной крыши в высь взлетели тёмные силуэты голубей, напуганных глухим хлопком в глубине тёмных дворов. Просыпаясь с трудом каждый день, я не могу понять, который час, думая, что на город спустились сумерки…я живу в этих сумерках, и в половину четвёртого дня ощущаю всем существом клубящуюся темноту…коричневый город окрашивается синими холодными тонами, утопая в них, словно погружаясь глубже в тёмный колодец… Я жду холодов, потому что хочу хоть на немного увидеть яркое небо, небо чистого прямого цвета…а не эту модерновую грязь…
В университете я предавался приятному состоянию творчества…по крайней мере там я был обязан творить в любом настроении, делать то, что необходимо. Это спасало меня, отвлекая от личных дум, я отбрасывал всё своё в сторону, погружаясь в то, что было дОлжно нарисовать или сделать…
Последнее время моё имя слишком часто склонялось в стенах ВУЗа, склонялось моими сокурсниками…Даже самая наша мажорная мажорка с сильнейшим чувством собственного достоинства и неописуемой гордостью вдруг окликнула меня, первый раз за всё это время:
- Марик, а мог бы ты помочь мне? Сказать, что у меня не так?
«Ба… - подумал я, - неужели даже она признала во мне лидера?».
То что некоторые девицы постоянно кидали мне комплименты, что я выдающийся, что они равняются на меня – уже стало обыденностью…
Мои уроки рисунка постоянно сводились к тому, что первые минут 45, учитывая, что я вечно опаздываю, я рисовал на своём листе А2, но потом начинали поступать просьбы:
- Прийди, Марик, посмотри, а?
- Ой…а глянь, что тут у меня?
- Марик, у меня не получается…нарисуй мне чуток…
Я молча покидал свой мольберт, подходил, щуря глаз на модель и переводя взгляд на рисунок. Брал в руки карандаш и уверенными штрихами правил, кому-то стирал всё и рисовал заново основу. Проверял пропорции, объясняя, что человек налажал…
Снэйк снисходительно относился к моей профессиональной популярности. Он всегда улыбался…
Не знаю, с чего бы я стал так отзывчив, зачем мне было помогать кому-то, тратя своё время…наверное, я просто боялся погружаться в свои мысли. Я стал искать общения, жадно искать его, ходить на улицу за булками, даже когда сам не хотел есть, просто идти с ними, слушать их разговоры. Иногда смеяться вместе…хотя мне было не сильно-то смешно, это работала какая-то защитная реакция – все смеются, и я должен хотя бы улыбнуться.
Каждый раз после учёбы, я шёл переулками домой, вернее в дом Женьки, потому что я всё ещё жил у него, за это время я хорошо изучил, что где лежит, я даже навёл там свой некий условный порядок. Я установил новые правила. Его отец приезжал очень редко, в таких случаях – чаще всего утром. И я кормил его незатейливым завтраком, как тогда… потому что с появлением меня в его квартире появилась нормальная еда и съедобные продукты. Дядя Слава был счастлив, что Женя и я стали такими близкими друзьями, потому как он считал, что Женьке необходим отличный друг, пусть один…но близкий друг…Он не знал и даже смутно не догадывался, какими близкими друзьями мы стали за это время, какие отношения связывали нас… Легче всего прикрыться дружбой… Сколько девушек и юношей совместно снимают квартиры. Сколько однополых людей живут вместе на одной территории, но никто не назовёт их отношения чем-то большим, чем просто дружба или совместное пребывание из практических соображений.
Сегодня я точно так же бежал вниз по ступенькам после занятий, когда заметил, что в стороне возле дерева стояла Катерина… Я на секунду остановился в задумчивости. Но потом уверенно направился к ней. Она заметила меня и бросилась на встречу, неожиданно сильно обняла меня, повиснув на шее. Я почувствовал едва уловимый запах её сладковатого с яблочным привкусом парфюма, я невольно приобнял её за плечи, она сильнее зарылась лицом в моей куртке. Я не мог выдавить из себя ни слова… я стоял, легонько придерживая её за хрупкие плечи, понимая что что-то произошло, но не понимая ничего. Я услышал, вернее я осознал по её едва содрогающемуся телу, что она неслышно плачет.
- Кать… - заставил себя что-то произнести…
Получилось невнятно, как-то хрипло и неуверенно… потому что я не знал, как правильно вести себя в ситуации, когда ни с того, ни с сего девушка разыскивает меня, чтобы встретить и броситься в объятия…
- Катерина… - повторил я, - скажи мне…что-то случилось?
Она приподняла голову, но в глаза не посмотрела…. Щёки и нос её раскраснелись. Я аккуратно, не отстраняя её, снял с руки перчатку и холодной рукой дотронулся до её щеки. Увидел, что пальцы у меня испачканы краской, въевшейся в кожу. Мне не хотелось стирать её слезы своей испачканной «цветной» рукой. Я посмотрел на печальное лицо, которое обычно светилось улыбкой, но сейчас было похоже на мордочку какого-то маленького зверька. Я приблизил лицо к ней и коснулся её щеки своим горячим языком, почувствовал во рту солёный вкус от её слёз. Я снова с осторожностью лизнул её щёку…потом другую и посмотрел ей в глаза. Она прямо смотрела на меня, я ощущал её искренне удивление и ещё что-то…едва уловимое, нечто, что я не мог до конца осознать.
- Ты… - вдруг тихо произнесла она.
- Я не могу вытереть тебя рукой…у меня…руки грязные…
Она вдруг улыбнулась.
- Ты…такой ребёнок…ты…добрый ребёнок…совсем не злой, каким ты уверенно хочешь казаться…
Я не знал, что ответить…в этот миг она снова стала Катериной, какую знаю я, улыбающуюся, взрослую и понимающую.
- Пожалуйста… - тихо проговорила она, - я ещё немного постою так?.. – и она снова уткнулась в мою шуршащую куртку.
Я аккуратно поправил одной рукой тубус за своей спиной и положил подбородок на её макушку. Мы стояли так какое-то время. Потом она тихо прошептала:
- Меня… - она запнулась, - меня зло обманули…
Я молчал, внимательно слушая её, чувствуя, что начинаю нервно хмурить брови.
- …я пошла туда, доверяя своей знакомой, думая, что нужна моя помощь, а меня заперли с ним…
Она резко замолчала, скрывая свой срывающийся голос.
Я начинал понимать, что она хотела сказать этой фразой. Она просто упорно не желала выпалить мне эти два страшных слова, пытаясь донести до меня суть в таком пространном предложении… Но вывод я сделал правильный. Ощутив каким-то непостижимым образом, что начинает закипать в моём сердце, она крепче обняла меня и вымолвила:
- Пожалуйста…мне некому было это сказать… я…
- Я знаю… - выпалил я, желая, чтобы она не ворошила внутри себя воспоминания, но она, видимо, набралась смелости и выпалила, всё так же не поднимая головы:
- Я была девственницей. Я не хотела заниматься этим с кем-то просто так, я…ждала тебя… но они…они зло подшутили надо мной… мне было очень больно…
- Ты никому больше не рассказывала?
Она покачала головой.
- Это произошло сегодня?
Она вновь кивнула.
- Кто они? Ты знаешь их?
Снова безмолвный кивок.
Я начал соображать, желая лишь злой мести, не важно кто это, сколько ему лет, и что он за персона, моё существо жаждало мести.
Я аккуратно отстранился. Заметив, что её шарф пристал к липучке от моей куртки, осторожно отлепил его, чтобы не попортить, решительно взял её за руку и потащил куда-то по улице, на ходу задавая вопросы.
- Покажи их мне! Где они бывают, ты знаешь?
- Не надо… - заскулила она, - они изобьют тебя.
Я сильнее сжал её руку, таща за собой.
- Ты должна показать их мне! Хотя бы кого-нибудь одного!
Мы буквально прорвались сквозь стеклянные двери метрополитена. Сумбурно пролетели мимо людей. Заскочили в наполненный вагон поезда. Катерина умоляла, чтобы я остановился. Но во мне давно не было столько решимости, сколько сейчас.
Попав через пол часа в её район, я начал поиски, выспрашивая, где они обычно сидят и тусуются. Я, конечно, знал, что девки – злые существа, но чтобы настолько! Чтобы подружка детства могла специально обмануть, толкнув в руки к кому надо. Ради чего? Злость и зависть…
Мы обошли несколько мест, где заседала местная скучающая молодёжь, бродили по тёмным дворам, тускло освещённым фонарями, в лучах которых виднелись мелкие падающие с неба капли.
Я понимал, что вряд ли удастся найти кого-то из них, но я должен был попытаться. Лишь когда Катерина взмолилась, что устала и хочет есть, я остановился, предложив ей пойти в магазин и купить шоколадку. Мы прошли к местному небольшому магазинчику, проникли внутрь, в тепло…Я изучал шоколад на витрине, как вдруг почувствовал, как Катерина сильно сжала мою руку, я вмиг огляделся. Посмотрел на неё. Она глядела в сторону соседнего отдела. Я внимательно начал изучать стоящих там людей. Но на глаза мне сразу попалась молодая девица в обтягивающих джинсах, в короткой куртке и распущенными крашенными блондинистыми волосами. Я решительно направился к ней. Катерина побежала за мной. Подойдя к девице, я тронул её за плечо, желая, чтобы она обратила на меня внимание. Ощутив, что я нашёл первого виновника, что-то внутри меня затряслось праведным гневом.
Девица посмотрела на меня с нескрываемым отвращением, словно я был дождевым червяком, попавшим ей под каблук. Взгляд её метнулся по мне, потом мимо, кажется, на Катьку. Она уверенно усмехнулась, собираясь отвернуться, но я схватил её за предплечье и потащил к выходу из магазина. Мы втроём выскочили из магазина на мокрый воздух, я подтолкнул самоуверенную даму в сторону и громко спросил:
- Зачем?
Она оглядела меня с ног до головы, хмыкнула и процедила:
- Что, Катечка? Привела защитничка униженных и оскорблённых? Да тебе мальчик одолжение сделал, а то так бы и ходила в старых девах всю жизнь…
Если бы змеи умели смеяться, то именно так они бы это делали, как данная особа. Она попыталась уйти, но я не сдержался и ударил её по лицу. Не кулаком, конечно, я отпустил ей крепкую пощёчину. Гнев вскипел во мне, как вскипает чайник. Она взвизгнула и попыталась вцепиться мне в лицо, но я крутанул её, и как оказалось достаточно сильно, потому что она, каким-то образом, резко отлетела в сторону и свалилась на грязный асфальт, отражающий всполохи огней. Вдруг я услышал пронзительный Катькин голос. Обернувшись, увидел летящий в меня большой кулак, который чудом попал мне не в голову, в а плечо, я отлетел. Передо мной возник парень, прилично крупнее меня, рядом с ним ещё один поменьше, но плечистый. В душе я понимал, что всё это бессмысленно, потому что я никому ничего не докажу, но моё тело рванулось вперёд, локоть мой достиг груди крупного парня, он слегка крякнул, но в этот миг второй угодил мне под дых. Меня скрючило. В очередной раз я ощутил, что оказываюсь на асфальте. Слышу Катькин голос. Что-то им кричит. Взывает к их разуму…странно, но небесполезно.
- Если бы её? А если бы её? Чтобы сделал ты?! – до меня доносятся Катеринины крики.
Не смотря на то, что меня успели-таки немного отметелить, всё ещё слышу и различаю перед носом крупицы крошащегося асфальта. Ощущая, что меня больше не бьют, приподнимаюсь, смотря на тёмные удаляющиеся три фигуры. Катерина подбегает ко мне. Я стою, скорчившись. Она смотрит на меня обеспокоенными глазами, аккуратно дотрагивается до моего виска.
- У тебя скула разбита…- говорит.
Я выдавливаю улыбку. Аккуратно добредаю до кирпичной стены магазина и прислоняюсь к ней.
- Чёрт…где мой тубус? – нелепый вопрос, который почему-то сильно беспокоил меня в этот момент.
- У меня… - Катерина показывает мне чёрный цилиндр.
Я киваю.
Странно, но в душе ощущение, что я мало получил, что надо было больше. Какой-то нездоровый мазохизм, желание, чтобы мне было больно…Больней, чем ей… Потому что меня не было рядом, и отомстить я не смог…и вообще…ничего не смог, ничего не могу… Какое-то состояние беспомощности, бессилия, заострённое чувство вины. Ненавижу себя за это! Ненавижу! Хочется биться головой о кирпичную стену.
Она подходит ближе. Я различаю, что по её лицу опять текут слёзы.
- Мне только с бабами драться… - ухмыляюсь я, оглядывая свою грязную одежду.
- Пойдём ко мне… - произносит она…
- Нет… - я мотаю головой – твоя мамка уже, наверное, дома. Начнутся вопросы лишние. Ты же не собираешься её пугать? – я многозначительно посмотрел на неё, - давай я тебя провожу…
Она замотала головой, но я упрямо пошёл вперёд, слегка хромая на левую ногу.
- Однако…они послушались тебя…значит, не до конца уёбки… - сказал я и ухмыльнулся, - …иначе бы собирала меня сейчас по частям…
- Дурак… - бросила она, но улыбнулась и взяла в руки сотовый телефон.
- Мамке звонишь?
- Неа…Женьке…пусть он тебя домой отвезёт, а то … - она не договорила, потому что на другом конце ответил он, - Жень… - начала она, - Пожалуйста, можешь заехать за Мариком?
Я понятия не имел, что подумал в тот момент он, но, по-видимому, дал положительный ответ. Мы ещё минут сорок сидели с ней у подъезда под навесом, ожидая Женьку. Катерина сбегала в аптеку, расположенную на первом этаже её дома, залила мне ссадины на открытых частях тела.
- Я только подкидываю тебе проблем…
- Констатируешь факт? Но…ты ведь проблемный ребёнок…
- Сходи обязательно завтра к врачу. Поняла? – настойчиво потребовал я.
- Ты тоже.
- Да…
Невдалеке на мостовой остановилась тёмно-синяя Тойота. Из неё уверенным шагом вышел Женька. Подошёл ближе, окинул меня взглядом и сухо проговорил:
- В машину садись и не напачкай мне на сиденья. Там пакетики лежат, подстели себе под зад, а то как чмо.
Я напоследок взглянул на Катерину.
- Больше…не ходи со шмарами к ним на хаты… обещаешь?
- …обещаю… - и она потупила взор.
Я покорно сел в машину, подстелив на заднее сиденье пару полиэтиленовых икеевских пакетов. Несколько минут Катерина с Женькой стояли у подъезда, о чём-то говоря. Я устало откинулся на спинку сиденья. Он хлопнул дверцей и взялся за руль.
- Что на сей раз сподвигло отважного Марика на отчаянные самоубийственные поступки?
- Моя морда притягивает кулаки…
- В следующий раз предупреждай, куда ты намыливаешься, потому что я вообще-то тебе звонил, но…ты, бесспорно, не слышал…
- Это было как-то спонтанно…Спасибо, что приехал за мной…
- Как я мог не приехать? Ведь мы в ответственности за тех, кого приручили…


Глава 9.
- Этот фант…расскажет нам анекдот! – выпалила Катерина, достав из колпака фантик от японской жвачки.
Я потянул шею, удобней развалившись на диване.
- Вам жёсткий или терпимый? – выговорил я, одаривая её кривой ухмылкой.
- Приличный… - ответила она, сложив губы бантиком.
- Короче так… - начал я.
«Перед лекцией подходит студент к своему преподу-профессору и говорит:
- Ой…отпустите меня домой, пожалуйста…
- А в чём дело? – интересуется профессор.
- Что-то плохо себя чувствую….у меня ангина…
- О! Голубчик! Конечно-конечно…ступайте домой!
После лекций препод-профессор прогуливается по центру города и внезапно сталкивается нос к носу со своим нерадивым студентом, который идёт в обнимку с шикарной брюнеткой.
- Голубчик! Думаю, что с ТАКОЙ АНГИНОЙ – вы должны лежать в постели!»
Я довольно откидываюсь на спинку дивана, кривя улыбку. Женька едва видно улыбается, Катерина внезапно заходится бурным смехом, Снэйк закуривает очередную сигарету.
- Я же просила приличный… - смеётся она.
- А чем он неприличный? Хочешь ща Снэйк тебе выдаст анекдот про … - я недоговариваю, потому что она перебивает меня, размахивая руками.
- Марик…я не сомневаюсь, что ты сам можешь мне такое рассказать…
- И показать тоже могу, пойдём? – я делаю вид, что подрываюсь.
Хватаю её за руку и в прямом смысле утягиваю за собой из тёплой комнаты на холодную дачную веранду. Изо рта идёт пар, за окнами падает снег, над дверью светятся фонарики, которые развесила мать, создавая атмосферу рождественской сказки.
- Ты чего? – спрашивает она, глядя на меня огромными синими глазами.
Я смотрю на её выражение, как у какого-то зверька, по лицу, особенно по носу, прыгают весёлые веснушки, несмотря на глубокую зиму.
- Ничего… просто надоело…
Она, кажется, не понимает, зачем я так бесцеремонно вытянул её. Да я и сам не очень это понимаю.
- Тебе не надоели эти вечные придумки наших предков типа «рыбалки на Новый Год» и «совместной ёлки с дядей Славой»?
- Нет… - она, недоумевая, покачала головой, - по-моему это отличные затеи…и, как ни банально, если бы не твой отец и дядя Слава, мы бы все торчали по своим хатам и тупили у компьютеров.
Я уставился в пол, не найдя, что ответить…
- Возможно… - проронил я, - ты права…да…
- Пойдём назад? – она с мольбой посмотрела на меня. Я понуро кивнул.
Войдя в натопленную комнату с промороженной веранды, я прямиком направился к дивану, заняв своё место…и как-то понуро, отстранённо наблюдал исподлобья за происходящим.
Предки решили провести новогодние и рождественские праздники на даче, дав возможность собраться и нам. В итоге я затащил Снэйка с собой, Катерина привезла двух подруг: одна низкорослая и круглобокая Зося, анимешница и, вцелом, незапаренная и в меру легкомысленная; вторая неотягощённая интеллектом девица, с лицом хищной рыбы. Я чувствовал, исходящую от неё угрозу по отношению ко всему живому. Женька притащил двух парней с работы, о которых я не имел ни малейшего понятия: один был на вид неопасен – толстый, смешной, веселящийся «пивной бочок» Вася….Чёрт побери, ну а как его ещё могло звать? Только Вася, определённо. Второй был высоченным и длинноволосым, практически какой-то Данила Поляков – модель и все дела…
Я чувствовал себя некомфортно рядом с ним. В душе я искренне надеялся, что никто про меня ничего не знает. Что этот «Данила Поляков», которого звали Шуриком, понятия не имеет, кто я, какое отношение я имею к Женьке…
Хотя, чего это я так разволновался? Возможно…Женька сокрыл тот факт от этого длинноволосого, что я живу у него на квартире почти пол года. Но эта мысль не вселяла мне уверенности.
- Этот фант станцует нам стриптиз! – я очнулся от этого визгливого возгласа, оторвав взгляд от своих полинялых джинс.
Возле стола стояла «хищная рыба» Юля и держала в руках фантик из-под конфеты «Мишка на севере». Из кресла вальяжно и, ничуть не смутившись, вылез Шурик, мотнув своей конской гривой из стороны в сторону.
- Может, ограничимся приватным танцем? – вырвалось у меня.
- Нет-нет! – вскричала Зося, дико хохоча и поправляя кофточку, в которой прыгала, как мяч, большая грудь.
Шурику, кажется, задание было по нраву, он начал производить какие-то телодвижения. Женька рассмеялся, стукнув себя по колену. Вася вообще был доволен этим «праздником жизни». Катерина неловко улыбалась, ожидая, что же будет.
- Ну на хрена?! - возмущённо выпалил я.
- Деточка! Тебе жалко, что не тебе это выпало? – съязвила Зося.
Я промолчал, зло уставившись на неё.
- Не беспокойся, на твои косточки мы ещё успеем наглядеться! Дай на мужика поглядеть, а? Не ломай кайф! – хохотнула она.
- Деточка, я свои кости тебе показывать не собираюсь, не переживай….единственное, что тебе остаётся – это смотреть, потому что твой удел Васеподобные!
- А что! Вася очень даже мужик себе! - проговорил Женька, - правда, Вась?
Вася молча поднял банку с пивом в знак согласия.
- Раз вылез – давай тоже танцуй! – пропищала Юля, она, по-видимому считала, что пищать и тянуть слова – это верх сексапильности.
- Давай вперёд и с песней! – добавил Женька.
«Сука такой…издевается… - промелькнуло в моём взвинчивающемся мозгу, - Ты ждёшь, что я разорусь. Разосрусь и уйду вон, сказав, что вы все - козлы. Я знаю, чего ты добиваешься. Думаешь, я послушно буду плясать под вашу дудку. Марик не будет клоуном по вашему желанию. Я клоун только тогда, когда хочу этого сам…». Женька стоял, опершись спиной о стену рядом с диваном. Все вроде бы чего-то ждали. Во мне что-то щёлкнуло…Вы хотите театр? Будет вам театр!
Я резко поднялся с дивана, стремительно подошёл к Женьке и, в прямом смысле слова, впился губами в его рот. Он не ожидал от меня этого. Он не успел ни отстраниться, ни отпихнуть меня. Я криво осклабился, оглядев всех, и вышел вон, закрыв дверь. Кровь ударила мне в голову. Сердце забилось быстрей от осознания того, что я только что сделал. Я нахлобучил шапку, на ходу одевая куртку, вышел на мороз, под падающий хлопьями снег.
- Это что был за акт? – поперхнувшись пивом, выпалил Вася.
- Он просто безбашенный мудак, споконей! – заржал Снэйк.
- Он небезбашенный… он просто придурок… - проговорил Женька, вытерев рукавом рот.

Я целый час бродил по пустым улицам, спрятав нос в воротник. Мне хотелось знать, что сделал Женька, мне хотелось знать, что он сказал, мне хотелось знать, что он подумал.
Когда я вернулся, в заснеженном саду, возле наряженной ёлки сидела на корточках Катерина, закутанная в цветной полосатый шарф по самый нос. Я тихо проскрипел снегом, подходя к ней. Я присел рядом с ней на корточки, пытаясь заглянуть в её синие глаза, но она прятала их от меня. Она не шелохнулась, она не сказала ни слова, она, кажется, игнорировала меня. Она? Игнорировала меня?
- Кать… - прохрипел я не своим голосом.
Молчит. Каштановые кудряшки разбросаны по спине, лишь теребит руками в варежках еловую веточку.
- Кать… - повторяю я, - Ты чего? Ты обиделась? Тебя там кто-то обидел?
Молчит. Она молчит…Она…та, что всегда говорит и говорит….
- Кать… - глухо бубню я.
- И давно это у вас? – чувствую, что её голос срывается. Понимаю, чего ей стоило это спросить.
- Что это-то?
Молчит.
- Блин…Кать…это шутка была ж…
- Врёшь… это не шутка была…
Голос срывается, но в нём не чувствуется обиды. Что-то другое…что-то неуловимое…
- Что он сказал? – спрашиваю, смотря на висящий на ели синий шар с узором. Не могу на неё смотреть. Кажется, что разговариваю с прокурором.
- Хм… сказал, что ты просто придурок…
- И всё? Ну так и есть же! А чё народ?
- Тебе так интересно, какой ты произвёл фурор своим поступком? – процедила она сквозь зубы.
- Думаю…Снэйк ржал, да?
- Да…
- Обкурок ****ь…. – я рассмеялся.
- Твоя жизнь театр? Театр одного актёра? На других начихать?
Катерина ставит меня в тупик. Так со мной она ещё не говорила никогда. Отмалчиваюсь, взвешивая слова в мозгу.
- Твоё право меня ненавидеть, Кать…
Я поднимаюсь, отряхиваю колени от нападавшего снега.
- Иди уже… - в голосе чувствуются скрипучие нотки, как будто сейчас заплачет.
- Нет.
- Упрямый такой? Специально? – прячет лицо глубже в шарф, наклоняя голову.
- Нечего меня гнать, я не хочу уходить. Я с тобой ещё не разобрался.
Вдруг сильно стукает меня своим маленьким кулачком по ноге, поворачивает лицо ко мне. Глаза красные, нос покраснел, ещё больше похожа на зверушку, сидящую под ёлкой. Так невинно, так забавно…как будто сошла с рождественской открытки.
- Уйди же! – кричит.
Не могу уйти… Ноги не идут никуда…не могу уйти, бросив эту растрёпанную мышь с забрызганным слезами лицом. Я хлопаюсь на колени в снег, обнимаю её. Сжимаю рыже-каштановую мышь в объятьях. Чувствую, как её кулачки бьют меня по спине. Пусть бьёт.
- Ты же знаешь, что это всё фигня…это всё не имеет никакого смысла… - я говорю…слова мои долетают до её чутких ушей.
Она замирает. Перестаёт биться испуганной птицей. Я продолжаю говорить…Обычно говорит она, теперь говорю я…
- Всё не имеет важности…


Глава 10.
Она отпустила мою руку…она ушла, удаляясь в темноте под непрерывно и медленно падающим снегом, оставив меня одного… Я чувствовал, как на ресницы ложатся пышные снежинки, залепляют глаза. Её силуэт удалялся, скрываясь под навесом, потом распахнулась дверь, выпуская тёплый воздух…и она скрылась в недрах моего старого дома из потемневшего дерева, продутого ветрами, впитавшего влагу летней росы, длительные осенние дожди, мокрый снег и капель, струящуюся с крыш весной…
Я смотрел ей вслед… Я чётко ощущал, как она сейчас вошла в жаркую комнату, наполненную смехом, улыбками, как она растворилась в атмосфере жизнерадостности, и её слёз не заметил никто. Катерина ведь не может плакать… она не умеет… Её никто не знает такой…но знаю я. Я – единственный, кто знает, как розовеют её глаза и нос, только я знаю, почему…
Я не мог пойти за ней. Я знал, что ей необходимо побыть одной…без меня. Она дала мне это понять, поднявшись с липкого снега…и когда я попытался взять её за руку…она осторожно, словно, пытаясь заранее попросить прощения за этот поступок, кончиками пальцев коснулась моей холодной ладони…и ушла.
Я встал под навес, ковыряя носком ботинка так до сих пор и не заделанную брешь в досках на крыльце.
Когда я зашёл в дом, было уже достаточно поздно. Я ощущал тишину. В гостиной комнате на диване спали валетом Вася и Шурик, который вальяжно раскинул свои длиннющие волосы так, что они свисали с дивана вниз, струясь, как вода из трубы.
Я залез на свой чердачный этаж. Женька сидел за столом, качаясь на стуле, подбрасывая монетки в воздух, они потом со звоном падали на старый стол с потрескавшимся лаком. Я остановился, молча, смотря в его спину.
- Пришёл? – как-то глухо спросил он.
Я кивнул, но рта не раскрыл. Спина безмолвствовала.
Я прошел по скрипучим доскам пола, бросил куртку на древний сундук. Она плюхнулась с каким-то странным звуком, но свалилась на пол, брякнув молниями и клёпками, прошуршав, как осенние листья под ветром. Я сел на диван у окна. Кажется, последний раз…я точно так же сидел, когда все уезжали, а за окном был дождь и тугое серое низкое небо. Между стёклами так же, как тогда лежат высушенные временем дохлые мухи. Что изменилось за это время? И…изменилось ли?
Изменилось…всё…и в первую очередь изменился я… всё остальное не имеет значения…
- Ты…боишься? – вдруг спросил Женька…голос его почти напугал меня. Он был глубокий и спокойный, но в нём чувствовалась какая-то скрытая угроза.
- Чего?
Он вновь подкинул монетку. Она со звоном упала на стол, покатилась и полетела вниз, глухо звякнув об пол.
- Вот и я спрашиваю себя…чего?
- Так ты себя спрашиваешь или меня? – буркнул я.
- Не знаю… - ответила спина, - ты как спичка… загораешься, и пламя сжигает тебя, опустошая… ты любишь эту девчонку?
Я перевёл взгляд с его спины на сушёных мух, пытаясь найти ответ. Хотя нет…я не пытался искать ответ. Чувства мои молчали, как молчал и мозг, отказываясь выдавать ассоциативные видеоряды. Мой взгляд приковали мёртвые скрученные тельца чёрного цвета с неимоверно маленькими тонкими ножками, поджатыми по бокам.
Монеты продолжали гулко звякать об стол.
- Ты когда-нибудь замечал, как переливаются крылья мух на солнце? – вдруг спросил я.
Женька молчал, так же монотонно покачиваясь на стуле.
- Ты видел, как играет солнце в их сухих крыльях, которые, кажется, сделаны из тончайшей слюды? Чёрт…я так давно не обращал на это внимания… я забыл, каким спектром цвета играют эти маленькие скорлупки…
- Ты наивный… - вдруг проговорил он, - ты неопытный и…детский… - добавил он после секундной паузы.
- Хм… - я криво усмехнулся, - открыл Америку… хотел обидеть или констатировал факт?
- Возможно…я опоздал… - он поднялся со стула, сгрёб мелочь в руку, пересыпал её в банку на полке и впервые за всё это время посмотрел на меня.
Лицо его было сурово…он двигал скулами, как обычно он это проделывал, скрывая или же наоборот показывая внутреннее недовольство. Руки в карманах, лицо острое…колючее лицо, следы такой же колючей щетины на подбородке, глаза острые…смотрят на меня…пристально, вопрошающе. Свет как-то падает на него, усиливая жёсткость в лице. Скулы выступают. Если рисовать его сейчас, придавая образ, то это был бы какой-нибудь асассин или воин из клана ниндзя. Как рисуют таких персонажей в аниме? Он…красивый персонаж, но ему не хочется доверять, потому что красота его воинственная. В моей голове даже пробежала цепь картинок, как он беспощадно убивает неверных.
- Ты ещё можешь всё исправить… - вдруг вырвалось у меня, - ты можешь найти себе «своего» человека. Я не подхожу тебе.
- Не тебе решать! – выпалил он и ушёл…ушёл куда-то вниз…
Вот… Он тоже ушёл…Сегодня день такой особенный. Обычно я ухожу, но сегодня уходят от меня…все… вот и он ушёл.
Я рассмеялся одной половиной лица, достал спички из кармана джинс, повертел коробку, сдвинув крышку, посмотрел на стройный ряд лежащих спичек…мёртвые стройные солдаты…деревянные спичечные солдаты. Так же неестественно прямы, как неестественно скрючены мёртвые мухи. Разбив их стройный ряд, я вынул одну, с минуту повертел её в руках и бросил в рот, завалившись на диван, глядя в потолок, на котором всегда находились силуэты невиданных животных, картины сражений и сцены у моря.
Снизу раздался смех. Кажется, началось какое-то ночное бодрствование. До моего слуха долетали обрывки фраз, клочки шуток. Мне стало интересно, как ребёнку, что твориться там без меня. Я подловил себя на том, что внимательно слушаю разговоры, пытаясь разобрать и вникнуть в тему. Рывком поднявшись, я подошёл к люку и сел на край, свесив ноги вниз и глядя с высоты своего чердака. Вася с Шуриком уже не спали на диване, вместо них на диване сидел Снэйк в обнимку с хищной Юлей, рука его гуляла по её округлым частям тела, рот беспрерывно искал что-то в её рте. Я усмехнулся в слух, потому что знал, что именно Снэйк разведёт эту девицу, потому что Снэйк всегда разводит хищных дам. И хищницы становятся мелкой добычей на то время, которое есть у него. Я спустился по лестнице вниз, пнув ногой Снэйка в голень. Он оторвался от своей вкусной добычи, своим обычным прищуром посмотрел на меня, протянув мне кулак для приветствия. Ну…мы с ним кулаками здороваемся обычно. Просто он, видимо, день с ночью перепутал.
- Давай…мужик! – протянул он, ожидая моего приветствия, второй рукой не выпуская Юлин бок.
Я ударил свои кулаком об его. Он был доволен, сразу переключив своё внимание обратно на неё.
Мой добрый друг Снэйк. Как здорово иметь рядом такого простого незапаренного чувака, который никогда не будет лезть в мой внутренний мир, не будет вмешиваться, не будет влиять, не будет советовать, просто воспринимать меня…просто ненавящиво быть…
Это человек, с которым я смеюсь. Снэйк хороший граффитчик…и учитывая то, что он по своей легкомысленной сути нереально тусовый, как всякий хоппер…я продолжаю удивляться, почему мы с ним так спелись за эти полгода. Что может объединять меня и его?
Смех?..
Возможно это и будет верный ответ…
Я прошёл мимо них, чтобы не мешать, хотя они, конечно, уже не обращали на меня никакого внимания. По тёмному коридору я шёл на кухню, видя свет впереди. Я тянулся туда, как ночной мотылёк, влекомый яркой лампой и тихими голосами. Я аккуратно заглянул из-за дверного косяка. За столом сидела Зося и Шурик, он мешал чайной ложной чай в мамкиной фарфоровой чашке, напротив сидела Зося, взирая на него лицом удивлённого кролика. Я зашёл под свет оранжевого абажура.
- Марик…чайку? – вдруг просиял Шурик.
Я как-то немного удивился, услышав от него такую заботу к моей вредной персоне…. К тому же, он казался мне каким-то самовлюблённым недотрогой. Может, ошибался? Сегодняшний день не перестаёт удивлять меня, даря сюрпризы на каждом шагу.
- Ну…да.
Шурик поднялся, подтянув сползшие узкие джинсы. Он открыл шкафчик и растерялся в обилии кружек.
- Ой… - процедил он, - тебе в какую?
Зося внимательно разглядывала его. Наверное…она даже рисовала в голове яойные фанарты с участием Шурика. Так чётко читался её задорный вдохновенный взгляд, обращённый на него. Я усмехнулся себе под нос. У меня он ассоциировался лишь с красивой породистой лошадью на бегах. Что-то было в нём нелепо смешное…но благородное.
- Чашка с котиками тебе подойдёт? А?
Он повернулся ко мне, держа в руках чашку с нарисованными толстыми котами в обнимку.
- Миленькая такая…а?
- Миленькая…наверное… - сдался я, - няшная типа да? – спросил я у Зоси.
- Няшная, детк, няшная…как и ты…. – ответила она.
Ба! Стукнуло мне в голову. То ли выпитый Зосей алкоголь смягчил её, то ли она просто расслабилась, то ли это безусловное влияние этого косматого парня на неё так сказывается.
- Сахар нужно? – спросил он, - чай чёрный или?
- Чёрный…два куска…спасибо… - промычал я, смущаясь.
Шурик мешал ложкой чай, неумолимо звеня о бока кружки.
- Пожалуйста… - он поставил кружку с толстыми котами передо мной.
Я аккуратно поднёс её ко рту, разглядывая мелкие образовавшиеся пузырики на поверхности чая. Я слушал их разговор. Такой свободный, такой лёгкий, простой… и мне стало грустно, что так не умею – так же говорить с людьми.
- Знаешь… - вдруг проговорил Шурик тоном заговорщика, обратившись ко мне, - ты бы с Женькой побазарил. Он чёт хмурной, как туча… - он незаметно подмигнул мне.
Я допил чай и, пожелав ребятам приятной ночи, вышел в тёмный коридор. Тёмный коридор, по бокам пара закрытых дверей. Стойкое ощущение, что я в какой-то компьютерной игре, типа квеста…или кибер-панковского триллера? И только свет из кухни падает на пол, освещая клочок тёмного коридора. По углам тени, кажется, что кто-то выскочит из-за угла, как казалось в детстве, когда я звал мамку, чтобы она включила свет, объясняя ей, что в тенях прячутся привидения. Из-за закрытой двери послышался какой-то невнятный шум. Я невольно прислушался. Обрывки фраз.
- Отстань…
Голос…Катькин голос…она говорит: «Отстань». Мои ноги врастают в пол. Я чувствую, что не могу двинуться. Навостряю слух. Мужской голос плохо слышен. Непонятно чей… Дёргаю дверь. Дверь закрыта изнутри. Я чувствую, как начинает кипеть мозг. Тут же прокручивается версия, как во время просмотра детектива – либо там Женька. Либо там Вася. Судя по тому, какой у меня был разговор с Женькой – там может быть он. Судя по Васе и его внешней безопасности и выпитому пиву – его там быть не может.
- Прекрати уже этот фарс! Выпусти меня!
- Что за дерьмо? – выкрикиваю я, дёргаю дверь, - Сука, ****ь, открой дверь на хер!
За дверью какая-то возня. Я начинаю дуреть. Дёргаю дверь. Безнадёжно. Ударяю плечом в дверь. Безнадёжно. Сильнее врезаюсь в дверь плечом. Бессмысленно.
- Отрывай! Ёб ты!
Я останавливаюсь в темноте. В коридор из кухни выглядывают Зося и Шурик. На их немой вопрос отвечаю, напряжённо сдвинув брови:
- Катьку кто-то запер. Не открывает.
Шурик с Зосей переглядываются.
- Идите… - приказываю им, тоном, не терпящим возражений. Они послушно удаляются.
Голова вновь пораждает монстров. Сразу вспоминаются американские триллеры, где весёлая тусовка на даче непременно заканчивается тем, что всех по очереди зверски и неизвестно кто убивает. И это «мясное чекотилово» заканчивается тем, что зрителям понятно – это определённо кто-то из тусовки, но кто так и не ясно до самого конца. Я мотнул головой, пытаясь избавиться от красочных ассоциативных картинок.
- Сука! Тока не на моей даче! Открывай! …Кать!!! Она здесь не причём…Выйди, поговорим! – я кричу, взывая к Женькиному разуму.
- Я её не выпущу! – ответ вонзается мне в голову. Но…голос…это не Женька. Я чувствую внутреннее облегчение от того, что там не он. Но…суть дела не меняет.
- Вася! Козёл! Выпусти её немедленно, иначе я выпотрошу твой жирный живот к чёртовой матери!
- Он ключи спрятал! – слышу испуганный Катькин голос.
- Мразь! – выкрикиваю я. Бегу на веранду, распахиваю шкафчик на стене, ищу на полках запасные ключи, не нахожу. Выбегаю на улицу. Холод забирается под одежду. Я пробегаю вдоль дома к окну. Хватаюсь руками, за промёрзшую раму окна. Подтягиваюсь, опираясь ногами о трещины в досках. Это же мой дом. Никто не смеет устраивать в нём беспредел. Я же знаю мой старый домишко, в нём нет дурацких стеклопакетов. И форточка в этом окне никогда плотно не закрывается. Я ударяю кулаком в раму, форточка распахивается. В комнате темно. Я запускаю руку внутрь, нащупывая щеколду. Железяка плохо поддаётся, но я сдвигаю её, распахиваю окно. Влезаю внутрь. Всё это происходит за считанные секунды, параллельно мозги успевают подумать: «Где этот кретин Женька?». Глаза уже успели привыкнуть к темноте. Различаю Катьку, сидящую в углу на кровати. Глазищи огромные. Вася стоит посреди комнаты, почёсывая пузо под свитером. В темноте напоминает жирного чумного зомби после апгрейда из последних «Пятых героев». Я толкаю его в грудь с силой, он оседает на кровать, плюхаясь массивынм телом.
Чувствую, как Катерина обхватывает меня сзади. Останавливаюсь. Шумно дышу, чувствуя, как колотит всего изнутри. Чувствую, что руки и ноги как будто дрожат.
- Ключи давай! – говорю Васе.
Он роется…копошится в темноте на полу. В распахнутое окно врывается морозный воздух.
- Быстрей давай!
Слышу за дверью народ собрался, голоса бубнят. Слов не пытаюсь разобрать. Вася достаёт ключи из кармана и бросает их на пол. Поднимаю. Обойдя его, открываю дверь, ощущая вялость в ногах.
- Катечка! – выдыхает заботливая Зося, бросаясь к ней обниматься.
Я выхожу в коридор. Он уже нетёмный, он ярко освещён электрическим светом. Не замечая никого, словно во сне, бреду в комнату, мимо дивана, где всего несколько минут назад нежился Снэйк в объятьях дикой Юли. Хочу скрыться на своём спасительном чердаке. Но меня кто-то останавливает, взяв за плечо. Оборачиваюсь. Женька.
- Блин… - ищет слова, чувствую… - Марик… Ты…
Смотрю на него, как дохлая эмоционально высушенная муха.
- Прости меня…чёрт…я не доглядел… Я… слишком много думал о себе…
На моих губах застывает немое «А…», в смысле «забей», я поворачиваюсь, чтобы уйти.
- Чёрт… Марик… Прости…
- Жень, вы меня сегодня морально изнасиловали…отстань, а?
Я отстраняюсь, поднимаюсь наверх, дохожу до старого скрипучего дивана и падаю лицом вниз. Тыкаюсь носом в колючий плед, по крайней мере, он не такой колючий, как его глаза.


Глава 11.
Мне снился сон, такой необычайно красочный, в потрясающих контрастах, с пронзающим изнутри золотистым колоритом, как на картинах Возрождения. Золотистый с сиреневыми искрами закат, деревья отливают золотом, окутывают теплом красок. Я иду по песчаной дороге вдоль охристых полей, иду по солнечному лесу, в ветвях которого играет вечернее солнце. Мир утопает в мягкой нежной дымке сна. Я выхожу на поляну, усеянную сплошь упавшими цветками каштанов. Эти белые цветки с красными прожилками, кажется, светятся изнутри, они густо покрывают поляну толстенным слоем. Я сгребаю всю эту красоту в руки, подбрасываю над головой. Я греюсь всем телом в мягком пушистом свете, когда вдруг замечаю, что на поляну вышел большой чёрный волк. Он остановился и смотрит…смотрит на меня своими пронзительными яркими глазами, в которых сверкает солнце и отражаются цветки каштанов. Он огромный, косматый, шерсть его добротно блестит, лоснится. Он не уходит. Смотрит на меня, застывшего посреди поляны, усыпанной прекрасными цветами. Всё вокруг имеет общий колорит…и только он, лишь волк выпадает из общей картины, он чёрный, чёрный как смоль, он чернее ночи. Он медленно двигается ко мне, но я не ощущаю его агрессии. Мне хочется дотронуться кончиками пальцев до его потрясающе красивой шерсти. Я протягиваю руку. Он оказывается куда больше, чем мне казалось издалека. Его голова, почти что, как голова медведя, широкая, косматая. Уши стоят торчком, слушают шорох, исходящий от меня. Я дотрагиваюсь до его ушей, они плюшевые, шелковистые. Я не могу оторваться, я трогаю его пушистые мягкие уши. Уже не так робко, уже надавливаю ладонью на его голову, ловя каждой клеткой кожи его тепло. Меня начинает захватывать в какой-то водоворот, передо мной разворачивается небывалая трансформация. Чёрный волк начинает распрямляться, его выгибает, шерсть куда-то исчезает с каждой секундой, тело уже не волка, человеческое тело, тело молодое и сильное, я различаю острые черты лица, яркие глаза, острые эльфийские уши, он откидывает голову назад, его длинные чёрные волосы развевает ветром, они шёлковым потоком струятся в золотых лучах.
Я чувствую, как золото льётся мне в глаза, я чувствую…понимаю, что просыпаюсь. Мне тепло, яркое утреннее солнце вливается под веки.
Я ощущаю его рядом с собой. Значит…ты был тем чёрным волком, испытывающим трепет от моих прикосновений к твоих гладким ушам. Ты трогаешь меня под одеялом. Я не хочу открывать глаза, чтобы моя сказка эпохи Возрождения не улетучилась вместе с лепестками, вместе с сиреневым закатом, вместе с гладкой чёрной шкурой, вместе с этими пронзительными глазами. Я полусонно, едва касаюсь его кожи, она такая же гладкая и шёлковая, как шерсть огромного волка. Чувствуя, что я откликнулся на его осторожный призыв, он становится более напористым. Мои глаза всё ещё закрыты, но я вижу сквозь…я чувствую его, не открывая глаз. Твои уши… они будут испытывать тот же трепет, как когда я едва касался их кончиками пальцев. Я касаюсь языком изгибов его уха, путаясь, блуждая им по лабиринтам ушной раковины. Чувствую, как его тело едва выгибается, подаваясь вперёд. Я сам подаюсь вперёд, ближе к нему, прижимаясь торсом к его. Обхватив крепче рукой его голову, дышу ему в шею, кусаю за кожу, кусаю его плечи. Возможно я тоже волк…и у меня нет больше никакой возможности показать свои чувства. Лишь зубы. Я могу лишь несильно кусать его, прижимаясь крепче к его горячему телу. Глаза невольно открываются, медленно…по чуть-чуть, на миллиметр за каждую минуту. Солнце никуда не делось. Не хочу помнить себя, не хочу помнить своё имя, не хочу знать, кто это рядом. Пусть это будет тот эльф-оборотень. Потому что это не может быть кто-то другой. Я хочу, чтобы он больно кусал меня за загривок, но кусаю сам. Видимо, ощутимо, потому что слышу его едва слышное «…мм…». Так всегда. Хочу, чтобы было больно мне, делаю больно другим. Не останавливаюсь. Дотрагиваюсь цепкими пальцами до его спины. Слышу его учащающееся дыхание. Теряю ощущение, не понимая, где я и что вокруг после всех этих перевёртываний и тактильных изучений его тела. Ползу куда-то, касаясь щекой его живота. Испытываю нечто схожее сам. Ощущаю, как его рот сомкнулся. Меня пронзает молниеносная дрожь.
- Ммм…сука… - неразборчиво роняю я.
Втягиваю воздух сквозь зубы, закрыв глаза. Губы пересохли. Касаюсь языком его живота, двигаюсь ниже. Смыкая рот, ловлю его невольную дрожь. Пытаюсь представить сейчас его лицо, но едва справляюсь со своими ощущениями. Я, кажется, чувствую тоже, что и он, потому что знаю, что всё наступит одновременно…
Уши закладывает, как при полётах на самолёте. Жарко. Мокро. Я лежу на спине, не смея открыть глаза. Всё ещё гулко дышу. Слышу шорох рядом, он согнул одну ногу, зашевелился, как всегда первый, поднимается с дивана. Я едва приоткрываю глаза, вижу его силуэт со спины в ярких лучах утреннего солнца.
- Ты даже во время секса не можешь матом не ругаться… - выдаёт он, со смехом в голосе.
- Прости… - сам улыбаюсь, потому что смешно.
- Я мыться пошёл…
Киваю.
- Кинь полотенце!
- Не пойдёшь?
- Не… - лениво тяну я.

Окончательно очнувшись ото сна, одеваюсь, потягиваю шею. Появляется Женька, кивком зовя меня вниз.
- Помнишь, ты спросил меня вчера… - начинаю я, тем самым невольно останавливая его, собравшегося спускаться.
Молчит.
- Ты спрашивал, люблю ли я её? – делаю паузу.
Он ждёт, застыв на лестнице.
- Я…испытываю к ней какое-то тепло…но…. Она не снится мне, понимаешь?
Он смотрит внимательно мне в глаза своим волчьим взглядом.
- Я не вижу её во снах… нет её там…
Мы ещё несколько секунд сверлим друг друга взглядами.
- Спускайся, - наконец, проговаривает он, - все уже завтракать собрались.
- Угу…мычу себе под нос и послушно двигаюсь за ним, сунув руки в карманы.

С кухни доносятся голоса. Останавливаюсь по привычке в проёме двери, оценивая ситуацию. Встречаюсь взглядом с Васей. Он тут же опускает взор.
- Не смотри на него так страшно! – вдруг заступается Зося, - Парень перепил вчерась…
Я отмалчиваюсь, хотя ответил бы, но состояние расслабленное.
Вижу Катьку, сидящую в углу. Как-то скромно улыбается, прячет глаза. От меня ведь прячет, знаю. Сажусь напротив неё. Женька ковыряется в кухонных ящиках. Зося копается у плиты.
- Спасибо… - вдруг тихо роняет Катерина, - и…прости меня…
- За что прости? – так же тихо спрашиваю я.
- Да…просто так… - она опускает своё веснушчатое лицо, но я вижу, что уголки губ подняты. Смеётся. Прежняя.
Шурик рядом потрясающе делает вид, что ничего не слышал, ничего не понял. Хотя это лишь вид, потому что я вижу, что этот породистый зверь знает и понимает гораздо больше. Сразу вспоминается Дао Де Цзын – «Говорящий не знает, знающий не говорит…». Последнее время эта простая истина постоянно подтверждается на практике. Говорят постоянно, доказывая что-то с пеной у рта, именно ничего не знающие…Умные молчат. Молчат, потому что знают. Вот и чёрный волк молчал, потому что знал.
Окинув кухню взглядом, не нашёл ни Снэйка, ни Юльки. Даже удивился бы, если б нашёл. Ухмыльнувшись невольно этой мысли, глянул на Женьку. Сел рядом с Катькой напротив меня. Интересно, чтобы я смотрел и…выбирал? Или… чтобы смотрел и сравнивал? Или…чтобы самому смотреть, где бегает мой взгляд? Если так, то он ошибается. Потому что мой взгляд не бегает. Он уверенный и чёткий. Он отражает мою внутреннюю действительность, коя такова, что в моей жизни всё ясно. Я делаю что-либо только если хочу, и практических мотивов у поступков нет. Они идут из глубины, из нутра, от внутреннего желания, чувств и побуждений эмоционального характера. Я часто слышу в свой адрес необоснованную критику по поводу поведения и внешнего взаимодействия с миром. Почему-то незнающие считают своё мнение истинным и единственно верным, считая себя настолько опытными, чтобы трактовать чужое поведение и чужие мотивы. Я сталкиваюсь с этим на каждом шагу, но я умнее, поэтому никогда не скажу им об этом. Пусть пребывают в своём мифологическом мире, где все должны быть одинаковые, стремясь к только им понятным и правильным в их понимании целям. Я настолько углубился в эту мысль, которая прожигала моё сознание, что завис с вилкой в руках. И очнулся, когда Женька ткнул указательным пальцем мне в подбородок.
- Пока ты ковыряешься в метафизичном, реалисты всё сожрут… - казалось, он читает мои мысли.
Или… просто знает? Потому что сам через это проходил?..


Глава 12.
- Марик, вставай, надо народ проводить… - Женька тормошит меня за плечо.
Я невнятно буркаю сквозь сон, начинаю лениво потягиваться, разлепляю сначала один, потом второй глаз. За окном снова серый тусклый день. Я медленно сажусь на диване, почёсываю затылок, хмуря брови.
- Чё такое? – более менее проснувшись, узнаю у Женьки.
- Чего чего? Народ сегодня по домам разъезжается, завтра Шурику и Васе на работу, у Катьки там какие-то планы, у девчонок…
-Только у меня планов никаких… - улыбаюсь половиной лица.
- Только ты, Марик, можешь позволить себе хоть весь год на даче торчать!
- Только обещай приезжать меня навещать и продукты привози вовремя… - смотрю на него, смеюсь.
Женька делает вид, что недовольно вздыхает.
- Ну, понял…ща...
Поднимаюсь, натягиваю джинсы, на полу нахожу скомканный полосатый свитер, трогаю волосы, поправляю чёлку, потому что искать расчёску слишком долго и слишком лень.
- Иди…чего стоишь пялишься? Жопу мою никогда не видел?
Женька покачивает головой, отмалчивается, спускается вниз, оставляя меня одного наверху. Я выглядываю в окно, там внизу на снегу возле ёлки Шурик с Катькой играют в снежки, она смеётся, кучеряшки торчат из-под яркой шапки. Громко смеётся. Я, кажется, знаю, что мне нравится в ней…
Мне нравится эта детская непосредственность, её искренний лучистый смех, её веснушки…
Ей ещё взрослеть и взрослеть, как и мне. С такой лишь разницей, что пока жизнь не испортила её чистый наивный дух. В отличие от меня…
Почему она, сталкиваясь с неприятностями, пусть со слезами, но преодолевает их, не теряя свою открытую улыбку? Если нас с ней поставить друг против друга, то она будет инь... Если она посмотрит на меня она улыбнётся, мило сморщив веснушчатый нос, широко распахнув свои чистые глаза… Если она будет прыгать и радоваться снегу, хлопая в ладоши, то…что буду делать я?
Я буду стоять, ссутулившись, сунув руки в карманы, смотря на неё одним лишь глазом из-под растрёпанной чёлки, тёмный глаз будет печален, а правая половина рта будет неестественно зло смеяться.
Сейчас мне было сильнее всего жаль, что за все эти зимние дни…я ни разу не видел её такой, какой сейчас она была там. Всё время, что она была со мной, она либо плакала, либо прятала глаза. Как было хорошо раньше, когда она постоянно говорила и говорила, смеялась надо мной и никогда не обижалась. Но… всё когда-нибудь проходит…
Я нехотя отвернулся от окна, подошёл к стулу, взяв с него куртку, которая приветственно прошуршала мне: «Я твоя…».
Я улыбнулся этой мысли, накинув куртку на плечи, спустился вниз, нахлобучил шапку на глаза, вышел в сад. Дневной свет ударил в глаза. Я оступился, вновь забыв про дыру в досках на крыльце, зацепился ботинком, слетел вниз, но удержался на ногах.
- Тьфу ты ахш ты! – вырвалось у меня.
Почувствовал, что поймал её взгляд на себе. Следом за мной на крыльцо высыпали Юлька под ручку со Снэйком.
- Осторожно, дырка! – вскрикнула Катька.
Юлька тут же остановилась, с наигранным ужасом глядя под ноги.
- Ой… - манерно выдавила она.
- Ой, действительно…ДЫРКА! – хамским экспромтом выдал я, - Добрый день, Дырка!
Снэйк тут же понял не о чём, а о ком я. Он хитро посмотрел на меня и разорился диким смехом, сгибаясь пополам.
- Смотри, не обоссысь… - добавил я.
Случайно столкнулся с Катькой взглядом. Взгляд строго сверлил меня. Она-то поняла, что я имел в виду, она не поддерживала, она всем видом показывала недовольство и разочарование.
Только Юля не поняла ровным счётом ничего, аккуратно переступая на высоченных шпильках через неожиданное препятствие в досках. Снэйк всё ещё пребывал в корчах. Кажется, это не Юлю, а его надо было держать под руки. В голове тут же пробежала мысль, что вот сейчас он проводит галантно, ну, насколько позволяет ему образованность, Юлию до машины, обнимет её, облобызает, хлопнет дверцей автомобиля и…прости прощай, пишите письма…и в записной книжке Снэйка лишь добавится очередной ничего не значащий для него номер телефона. Интересно, как он записал её телефон…Юля? Или Юля №3? Или…Юля-шпилька? Я зло хмыкнул себе под нос. Но у неё ведь совсем иные ощущения. Она сейчас приедет домой, позвонит подругам, расскажет о своём бурном рождественском сексе, покажет всем фотки. Выложит их «В контакте». И через пару недель окончательно убедившись, что он, выражаясь дамским языком «долбоёб», сильно позлится и запишет его в СВОЙ список бывших или несостоявшихся.
А Катька недовольна моим поступком. Она вообще стала много позволять себе недовольств в мой адрес. Я заметил, чем теплее я стал к ней относиться, чем больше замечать, чем больше чувствовать её, тем больше она ощущала незримый контроль надо мной и возможность показывать своё разочарование моей персоной.
Пусть показывает. Ей нравится ощущение, что она проявляет надо мной материнскую опеку. В этом она даже забавна. Всё равно её лицо напоминает смешного зверька.
Во дворе появился Женька, в сером пальто, шея замотана длинным тёмно-зелёным шарфом, острый нос прячет от холода в него.
- Ну, что решили? – выясняет он, обращаясь к Шурику.
Шурик отвлекается от своих «снежных игр» с Катериной, выпрямляется, двумя пальцами убирает с лица длинную прядь волос, как-то резко преобразившись во взрослого и серьёзного, примерно такого как сам Женька.
- Жень, ну я отвезу всех. Я ж на тачке, не проблема.
- Хэй! – вдруг подаёт голос Снэйк.
Он кажется таким нелепым на фоне этих двух ухоженных персон, он в широченных штанах, нос смотрит набок, потому что ломали не раз, голос у него хриплый прокуренный.
- Ребят, я с вами поеду, лады? – обращается больше к Женьке нежели ко мне, потому что Женькина машина. И водит Женька.
Ловит немой вопросительный взгляд Юли, сразу оправдывается:
- Я недалеко от Марика живу.
Телега прокатывает, хотя он и вправду не так уж далеко живёт от меня, хотя я сейчас у Женьки живу, но не сути важно, ибо Женька тоже недалече от моей родной квартиры обитает.
- Ну, тогда мы, наверное, поедем. А то вечером в пробки встанем, – поясняет Шурик.
Шурик берёт с земли пару сумок и двигается в сторону калитки. Все гуськом послушно бредут за ним.
Я нагоняю Катьку справа, руки в карманах, довольная саркастичная улыбочка на лице, хорохорюсь перед ней на последок.
- Зачем так о Юльке сказал?
- Да лан, Кать… она же даже не поняла…
- Марик…ты такой злой и грубый…
- Тогда почему ты меня так любишь? – смотрю на неё в упор.
Она недовольна надула губки и шлёпнула меня по шапке.
- Сейчас за такие слова по шапке надаю! – какая смешная угроза из её уст.
- С таким выражением лица будешь Белоснежку пугать… - громко смеюсь.
Доходим до машины. Все утрамбовываются в авто, девчонки за заднем сиденье, Вася понурый сидит спереди, по ходу сам недоволен своим «чудесным» поведением.
Катька на прощание обнимает меня, я сильно сжимаю её и приподымаю над снегом, ставлю на место. Зося чмокает остающихся в щёки, Юля, кажется, назвала Снэйка «Зай».
«Мать её! - мозги мои трясутся от смеха, - этот Зай срать на тя хотел… Какая неимоверная глупость и пошлость…Убил бы сразу, если бы меня Заем кто-нибудь назвал. Гадость какая.». Невольно смотрю на Катьку. Глаза вроде довольные, но немного печальные, смотрит на меня. Хорошо, что она не такая, ей в голову не придёт гнать парням такую пошлятину.
Шурик с Женькой пожимают руки. Шурик хлопает дверцей машины…Уезжают. Я смотрю на дорогу. Начинает падать снег. Пустая дорога, и тёмная иномарка, удаляющаяся на глазах, растворяется в морозном влажном воздухе.
Всё…уехали…как будто ничего не было. Ни встречи, ни смешных ночных посиделок, ни злых шуток, ни Катькиных слёз, ни солнца в его волосах вчера утром…
Я медленно поворачиваюсь.
- Идите шмотьё забирайте и поехали тож. – проговариваю я, - Мне надо дом проверить.
Плетусь по саду назад в уже пустой дом. Тихо в саду. Только вороны извлекают своё громкое «Кра».

Мы со Снэйком сидим на заднем сиденье. За окнами быстро мелькают деревенские дома, снег налипает на стёкла. Женька сосредоточенно ведёт машину, дворники танцуют из стороны в сторону, размазывая липкую грязь на лобовом стекле. До Женькиных ушей постоянно доносятся наша пустая болтовня, начинаю понимать, что если он вытерпит это, то вечером мне обязательно скажет, что я дебил. Пусть… Снэйк – мой лучший друг.
- Ах, ты сука Белоснежка… - громко ржёт Снэйк. Он всегда громкий.
- Дебил…с *** надо было так ржать над тупой Юлей? Я думал она просечёт…
- Слыш…я ещё не всё скурил, дурья твоя бошка. У меня ещё крапаль есть.
- Козлина…блин… - выдаю я, - ты его сныкал хоть?
Смотрю на отражение Женькиного лица в зеркале машины. Понимаю, что завтра он точно будет снова выступать по поводу меня, моего друга и прочей ботвы…да ещё и крапаля, который мы сегодня непременно скурим.
Всё…завтра всё…все разборки завтра, но крапаль мы скурим.
- Может, ты пороешься в своих широких штанах…и окажется, что он не последний? – громко ржу я.
Женька в наши базары не влезает. Ну так…куда ему, он у нас взрослый и респектабельный. Я хоть ещё и не курил, но как-то заранее повеселело, похорошело…

Снег как-то плавно превратился в дождь. В лифте зачем-то повесили зеркало, но в этом подъезде оно точно долго не проживёт. Двери медленно и скрипуче открылись, выпустив на лестничную площадку двух крайне весёлых и одного хмурого человека. Кто-то выкрутил лампу, Женька долго ковырялся ключами в дверной скважине. Наконец, впустил нас в пустую тёмную квартиру. Так странно, нас не было всего неделю, а в коридоре гуляет эхо. Я быстро скидываю обувь, бросаю куртку на крючок. Влетаю в комнату, врубаю свет, лезу в шкаф в поисках дисков с концертами, которые собирался показывать Снэйку. Снэйк влетает в комнату за мной. Сразу становится громко, шумно. Сразу включается большой телевизор, квартира наполняется громкими звуками. Наверное, она даже соскучилась за это время по человеческой речи и звукам. Женька медленно и неторопливо разувается, разматывает свой длинный шарф, лицо ничего не выражает. По правде, в такие моменты мне хочется назвать его «занудой». Уж передо мной мог бы не играть свою вечную роль гордеца.
Снэйк подзывает меня к себе. Радостно достаёт маленькую трубку.
- Блин…у тебя всё с собой…ничего мутить не надо! С фига гнал, что крапаль последний? Отец-эконом, блин! – смеюсь я, глядя на него.
- Учись, пока я жив! - он доволен собой.
Снэйк разваливается на кожаном диване. Достаёт зажигалку.
- Женьк! Давай подваливай к нам…
- Ну его! – отмахиваюсь я, - он не будет.
- Да лан… Кто ж от халявного крапаля отказываться будет? Жень! - он громко окликает его.
В дверях появляется Женька. Я чувствую, чем вся ситуёвина попахивает.
- Марик, не ссы! – вдруг выдаёт Снэйк, оборачиваясь ко мне, словно прочитал гнетущие меня мысли.
- Жень! Ну чё ты, как? Давай, блин, такие ж праздники невьебенные были!
Женька вдруг улыбается, обходит диван и садится рядом с нами.
- Другое дело… - широко улыбается Снэйк, становится видно, что у него нет одного зуба сверху.
Магический ритуал… и дымящаяся трубочка попадает ко мне в руки, я втягиваю дым, прикрывая глаза, задерживаю его внутри, не торопясь выдыхать. Разглядываю деревянного идола на трубке, смотрю в его пустые глаза.
- Шустрее, медитатор, народ ждёт! – похохатывает Снэйк.
Я молча передаю трубку пробуждений ему. Потом она попадет к Женьке. Так… трубка мира ходит по кругу. Я откидываюсь на спинку дивана, Снэйк начинает живо рассказывать какую-то историю, которую я слушаю в пол уха, сосредоточившись на внутренних ощущениях. Вернее тщательно ища что-то внутри.
Я помню, что потом мы совершили нападение на холодильник, Снэйк нашёл в заначке у дяди Славы в шкафу бутылку хорошего вина, которую они с Женькой ополовинили. Потом оказалось, что у Снэйка осталось ещё. И мы снова курили. Часов в 12 ночи Снэйк подорвался домой, сказав мне на прощанье, стоя в дверях:
- Не знаю, как там выглядит золотая молодёжь, ничего не знаю. Золотая молодёжь – это мы, чувак!
В итоге хорошо накурившись, мы с Женькой поняли, что день был длинный и хочется спать, но оказалось, бельё старое сняли в стирку и надо стелить кровать. И самое отвратительное, что Женька ощутил ярую потребность в том, чтобы мы непременно постелили белье, хотя я призывал к здравой логике - просто упасть спать. Но он же такой правильный, такой педантичный. Его дворянская кровь просто не может спать без чистого белья или же без белья вообще. Ну, простынку мы постелили, а вот с одеялом случились большие проблемы, потому что у одеяла есть пододеяльник. И …если вы не знаете, чем занять себя на ближайшие полтора часа по обкурке, то вставлять одеяло в пододеяльник – это то самое занятие.
- Марик…давай я буду держать, а ты тыкай туда одеяло…
- Сука…тыкай… я могу тыкать…только не одеяло…я ничего не понимаю…где у него конец?
- Конец… у него нет конца, у него есть края… возьми за края и тыкай…
Беру за два края и, найдя отверстие в этом огромном тканевом мешке, начинаю просовывать внутрь одеяло за уши.
- Суй аккуратней… просовывай давай глубже…
- Женя…я, сука, ща тебе суну. Я не понимаю ни ***, куда его сувать.
- Давай так…ты заткни всё одеяло внутрь…
- Давай… - рьяно всовываю со злобой одеяло внутрь, сдувая со лба волосы.
Женька стоит и держит пододеяльник за уши, как ни в чём не бывало.
Пытаемся расправить. Трясём с двух сторон, понимаю, что что-то не то.
- Марик…у тебя руки из жопы растут…оно там всё перекрутилось внутри.
- Подожди… Давай ещё раз встряхнём! – предлагаю.
Встряхиваем.
- ***ня какая-то… - подвожу итог.
- Не ругайся…лучше…давай так…
Внимательно слушаю его.
- Давай влезай внутрь пододеяльника, найдёшь, где оно спуталось, распрямишь… и мы снова встряхнём.
Начинаем переворачивать это пухлое гигантское существо. Нахожу огромную щель в его пасть, влезаю. Ещё ничего не сделал, понимаю, что сейчас сдохну тут, жарко и лень ужасно шевелиться. Но я пытаюсь понять, где оно перекрутилось, кажется, нахожу, начинаю распрямлять.
- Ну чего там? – осведомляется Женька.
- Бля…я ща здесь ёбнусь. Мне жарко, я…запутался, кажется.
- Блин…ну вылезай тогда, давай я слазаю…
Я начинаю давать задний ход, понимаю, что нога запуталась в тряпках.
- Ё…я выхода не вижу…
- Мудило… - выдаёт он откуда-то снаружи.
Вокруг меня лишь синего цвета ткань и цветное одеяло, которое похоже на большую улитку.
- Ща я тебя выну, не бойся…
- Я не боюсь, - задето моё самолюбие, - я ваще ща его порву на хрен!
- Я те порву! Сам будешь тогда на свои деньги покупать…
- Ну…помогай давай… вынимай меня.
Слышу, как он начинает копаться, ковыряться, дёргать в разные стороны пододеяльник. Я тщательно стараюсь выбраться наружу. Каким-то образом спасительная щель в этот мир оказывается у меня за ухом, Женька вытягивает меня, я, путаюсь в ткани, но всё-таки вылезаю. Одновременно со мной и половина пододеяльника выворачивается на изнанку.
- В баню твой пододеяльник!
- Нет… ну нельзя всё так оставить, ты же понимаешь… - упорствует он.
- Не ****…я спать хочу… можешь один в нём копаться.
Женька встал, повертел всё это сооружение, посмотрел с одной, с другой стороны… чем закончилась история противостояния Женьки и пододеяльника я в тот вечер так и не узнал…
Потому что проснулся уже на следующий день поперёк незастеленной кровати в тех же джинсах и майке, в которых был накануне. На часах было пол первого, Женька дрых рядом, а на полу так и лежал ком из постельного белья…


Глава 13.
Быстро шагая по серому тротуару, вдоль стоящих в «пробке» машин, я вглядывался внутрь автомобилей, разглядывая людей, всматриваясь в их лица. Они, в свою очередь, с любопытством разглядывали меня, моё лицо. Люди по своей сути существа любознательные с пытливым умом, но им совершенно безразлично, кто шагает мимо них. Им лишь праздно интересно. Мои глаза фиксируют все эти лица, они фиксируют даже больше: белого игрушечного тигра на приборной доске, красную кофту на переднем сиденье, небрежно брошенную кровавым пятном. Так странно… Сколько лиц, сколько жизней сейчас стоит в «пробке» и смотрят на меня, а я смотрю на них, не запоминая никого. Как удобно устроен мозг. Он видит, воспринимает, фиксирует и забывает…. Забывает с такой быстротой, с какой несётся лихой мотоциклист по узкой вихляющей горной дороге. Так же несутся мысли по извилинам мозга, накрениваясь на резких поворотах. Несутся мысли… несутся люди…
Все они едут куда-то… зачем?..
В этот момент мой мозговой мотоциклист резко затормозил, завизжав тормозами и оставив след на влажном асфальте. «Я тоже должен поехать куда-то… в поисках себя…» - подумал я. Остановился от этой мысли. Затормозил. Я действительно должен поехать. Но не один. Есть те, кому так же необходимо узнать о себе что-то.
Порывшись в кармане джинс, я извлёк телефон, холодными непослушными пальцами включил, посмотрел время. Подсчитал. Понял, что как раз чудесно успеваю.
И я побежал, я бросился бегом по серому слегка влажному асфальту, мимо скучающих в автомобилях людей. Я неровно дышал, но продолжал бежать, ощущая всем телом это движение, которое так было необходимо мне, моему застоявшемуся телу, моему скучающему мозгу, моей закостенелой жизни. Бежать вперёд, к неведомой расплывчатой цели, даже если и не цели вовсе, но двигаться вперёд.
Я взбежал по ступенькам, ворвавшись в здание ВУЗа, где она занималась, столкнулся с какой-то девицей, которая неловко отпрянула, покрутив у виска пальцем, бросив что-то вроде: «Совсем что ль?». Что «совсем» или кто «совсем», она, конечно, не сказала. Как часто у людей вылетают неконтролируемые слова, они взлетают в воздух, как маленькие, едва оперившиеся воробьи, взлетают ввысь и пропадают навсегда, бессмысленные, пустые. Подбегаю к висящей на стэнде «информационной доске», рыщу глазами в расписании, нахожу. Запоминаю, несусь на третий этаж. Считываю номера аудиторий. Вот она…та самая, необходимая мне, открыта. Заглядываю внутрь. Преподавательница что-то говорит. Игнорируя её, разыскиваю глазами Катерину. Нахожу Каштанку, сидящую в третьем ряду. Машу ей рукой, пытаясь обратить на себя внимание, вместо этого смотрят на меня не те. Смотрят с любопытством, кто-то хихикает.
- Белоснежка! – выкрикиваю…
Тут же обращаю на себя внимание всех, в том числе и преподавательницы. Она тут же начинает известную занудную песню, типа: «Кто вы такой, молодой человек…» и ля-ля-ля, как будто для неё это имеет какое-то значение. Катерина подскакивает, как ужаленная, начинает глупо и часто повторять: «Извините!». Хватает сумку, пробирается сквозь ряд сидящих, выскакивает ко мне за дверь. Я хватаю её за руку и волоку за собой. В аудитории за нашими спинами продолжается общее веселье и недовольство преподавательницы.
- С ума сошёл! Вот она мне влепит завтра!!! – кричит Катерина.
Я смеюсь…
- Завтра тебя не будет здесь…
- Что значит?.. – недоумевает Катерина, едва поспевая за мной на своих каблучках.
- Сейчас объясню…
Я бегу вниз по ступенькам, держа её за руку, она, спотыкаясь, неуклюже, словно застигнутая врасплох Золушка, бежит вниз за мной, не отпуская моей руки, что вот-вот, кажется, она потеряет свой хрустальный башмачок.
- Подожди… - вынимает из сумочки гардеробный номерок.
Я выхватываю его из её рук, забираю нежно-кремовое пальто, требовательно помогаю ей его надеть. Всё в спешке, как будто рушится здание, и это последние секунды, когда мы можем выскочить из-под завала. Она на ходу застёгивает пальто.
- Мы уезжаем завтра утром.
- Куда? – Катерина выпучивает глаза, абсолютно ничего не понимая, - Кто уезжает?
- Мы! Ты, я и Женька… но он ещё не знает.
Она останавливается, широко открывает свой ротик и начинает заливисто смеяться. Неостановимо. Смотрю на неё, как она машет головой, словно норовистая лошадка, как заливается ярким, звонким смехом.
Не могу удержаться и улыбаюсь.
- Ой, не могу вообще… - она опирается рукой о моё плечо, стараясь отдышаться, - Тебе, Марик милый, лечиться надо. У тебя слишком возбуждённая нервная система.
- Ну, так вылечи меня! – смеюсь.
- Для чего ты сорвал меня с занятий?
- Пошли… - тяну её за собой на улицу.
Выкатываемся из подъезда здания, хочется вздохнуть полной грудью, как будто осуществил что-то неимоверное – вытащил её из-под завала.
- Что за нелепые идеи? – Катерина смотрит на меня испытующим взглядом.
- Нам троим необходимо путешествие в поисках духа.
Она неотвратимо смотрит на меня. Лицо серьёзное, смотрит очень внимательно, как будто ищет подвох в моих словах, разглядывает меня, словно не уверена, кто перед ней.
- Нет, - отрицательный взмах головы, - НАМ троим это не нужно. Это нужно лишь тебе. Он и я. Мы определились. Нам нечего искать в твоём путешествии. Это ты скользишь на грани, не зная, в какую сторону податься. Неуверенный здесь лишь ты.
Она застала меня врасплох этими словами. Я, признаться, не ожидал от неё такой резкости, такого уверенного тона, такой непоколебимости. Возгорающаяся внутри меня шалость тут же сошла на нет. Испарилась так, будто сама мысль о ней – была лишь сном, ночной фантазией, которая с утра показалась простой и неинтересной банальщиной.
Внутри вскипало негодование по поводу «кажущейся ей моей неуверенности». Сказать было нечего. Слова вообще странная штука. Их можно понимать так, как хочется на данный момент. Я не стал посылать в воздух эти звуковые сочетания, несущие абсолютно разный смыл для каждого конкретного человека. Вместо этого я резко схватил её за отвёрнутый воротник пальто, молниеносно приблизил к ней лицо и поцеловал в губы, она не ответила, но и не оттолкнула, я не прекратил, не смотря на отсутствие реакции с её стороны. Я продолжал напористо целовать её в губы, проталкивая язык ей в рот. Наконец, она сдалась и ответила. Как-то испуганно, с осторожностью крадущейся мыши. Я не собирался останавливаться, даже ощутив спиной чьи-то взгляды, даже когда кто-то, выходя из подъезда, слегка толкнул меня в спину, потому что мы стояли на проходе. От неё пахло яблоками. Она отстранилась лишь, когда я стал неумело задирать подол её пальто.
- Поехали ко мне, - тихо проговорил я, касаясь ртом её волос.
Она начала было что-то говорить, но я целенаправленно игнорировал её неуверенность, крепко сжав тёплую маленькую руку и ведя в сторону троллейбусной остановки.
«Либо сегодня, либо никогда…». Какая-то слепая уверенность вела меня. Я не думал о последствиях, я полностью отбросил мысли, поплыв на волнах ощущений. Мне не хотелось, чтобы я вдруг опомнился, или тем более опомнилась она, я не давал нам такой возможности, растворяясь телом в этой ситуации, абсолютно вышедшей из-под контроля. Я не помню, как привёл её в свою квартиру. Всё мелькало перед моими глазами, как плохо смонтированный дёргающийся клип. Вот дверь, ключи на ощупь, пустой тёмный коридор, пёс выбежал, встречает, подставляя голову мне под руку. Руки игнорируют его, они заняты чем-то другим, кем-то, от кого пахнет яблоками.
Куртка, пальто, кеды, сапоги, сумка – все эти вещи, сами сбрасываются, падают на тумбочку, скатываются на пол, шурша, мягко стекая вниз, любовно соприкасаясь. В дверном проёме комнаты возникает голова отца, жующая что-то, он внимательно не без удивления смотрит, смотрит нам вслед, удаляющимся в страстном танце витиеватых движений, захватов, прикосновений. Шёпот ткани, движения мышц, дыхание невысказанных слов, острые мурашки на коже, мягкие шелковистые прикосновения её пальцев, спрятавшаяся робость, плавные изгибы её тела. Мягкость была во всём. Я мысленно сравнивал её с собой. Она, как обтекаемая, упругая, мчащаяся антилопа по знойной саванне, испуганная, но грациозная. И я, остробокий от худобы и поджарости, быстрый, где-то грубоватый, летящий, спешащий обогнать ветер гепард. Она казалась добычей в моих зубах, пылко сопротивляющаяся, жарко дышащая, пахнущая зелёной травой. А я впивал свои острые, не знающие пощады зубы в её молодую плоть, ощущая свою власть над ней в полной мере, упиваясь ею.
Жар стих. Я лежал рядом, глядя в потолок, не смея взглянуть ей в глаза. Она пошевелилась, слегка упёршись локотком, заигрывая, улыбаясь, кудряшки растрёпаны, раскиданы по плечам. Кажется, она счастлива. Ну, что ж, я дам ей это счастье, раз так решил. А гложущие мысли, индульгирование, баталии разума и сердца будут потом. Всё потом. Не сейчас, сейчас я утону в её рыжем свете, упиваясь охотничьим азартом. Я слишком долго не мог понять, слишком долго сдерживал себя. Не понимал, что рвалось изнутри. Может, я и сейчас не понимаю, что движет мной, но я не хочу думать.
Она склонилась надо мной, щекоча свисающими кончиками волос, мягко провела по моей груди пальчиком, наклонилась ниже, глядя в глаза, будто ожидая ещё чего-то. Продолжения.
Аккуратно касаясь подушечками пальцев, она проводила из стороны в сторону по моим соскам. Закрыв глаза, я выпустил несколько неритмичных выдохов, по которым она могла понять, что её прикосновения заставляют напрягаться моё едва расслабившееся тело…

***

Весь тот день я помнил смутно, сквозь фильтр ощущений, заставляющих вздрагивать в экстатическом вопле моё тело. День ли, вечер ли… я уже плохо помнил, потому что время смыло, наполнив танцем страсти. Время остановилось, хотя для других летело так же, как летит обычно. Неостановимо, быстро. Поздно вечером я проводил её домой. Она устало улыбалась. Думаю, я тоже выглядел вполне усталым, но самодовольным и насытившимся, как отъетый белый кот из подъезда, устало глядящий на мир с претензией: «Чем вы вообще можете меня удивить?..».
Как ни странно, я вернулся домой, уже не боясь реакций моей матери. Она не сказала мне ничего. Батя оценивающе, но с лукавинкой в глазах смотрел на усталого меня, когда я вернулся, закрыв входную дверь на щеколду. Он опять что-то жевал, сидя на кухне, попивая горячий чай, распускающий цветы пара, струящегося дымком вверх.
Он неловко то ли хмыкнул, то ли кхекнул. Кажется, я даже понял отчего. Возможно, ему и хотелось бы поговорить и обсудить со мной мои сексуальные утехи, но он лишь подал вид, ничего не сказав. Я прошёл в свою комнату, посмотрел на рьяно раскиданную постель, как будто в ней бесился огромный зверь. Ничего убирать не хотелось. Я сел на корточки возле постели, прислонившись к ней спиной. И именно тогда меня накрыло. Беспощадно накрыло всё то, что я наглухо запер в своём сознании.
Ради чего? Зачем? Возможно, для удовлетворения своего эгоизма. Доказать свою решительность и уверенность. И что теперь? Готов ли ты нести ответственность за это? Говоришь – быть честным перед собой и всегда делать то, что считаешь правильным. Или всё-таки то, что хочешь? Воспламеняться и гореть. А потом восстанавливать почерневшее искорёженное нутро.
Теперь я понял кое-что, о чём писали древние в своих книгах. Любовь женщины развращает мужчину. Она растлевает его, потому что он чувствует себя Богом, он ощущает себя царём. Он владеет женщиной, и его эгоизм поёт, он упивается собой, своей силой и властью, как упивался я. Любовь двух мужчин другая. Она…честна?.. Равноправна? Она причиняет боль.
Я опустил голову на колени, закрывшись руками. Так лучше думалось.
Она была права, говоря о моей неопределённости. Я сам страдал от неё даже больше, чем от раздирающего стены одиночества. Я искал себя с ним. Вернее, я бежал от своих мыслей, погружаясь в эрос с ним, вот теперь я, вновь, сбегая от себя и одиночества, которое никуда не пропало, кинулся на неё, чуть ли не сожрав от сладострастия. Врал ли я им, когда чувствовал, когда делал поступки, которые, как мне казалось, и есть истинный я? Или всё, что я делал, диктовало моё эго? Или пламя, возгорающееся внутри?
Предал ли я его? Предал ли её? Себя? Или сразу всех троих?..
Как бы я ни хотел, я, кажется, не мог любить по-настоящему. Любить кого-то, не себя. Не сиюминутно, а перманентно?
Случайные искры продолжали разжигать огонь размышлений, но тонущие в сумрачном свете стены и раскиданная постель безмолвствовали, игнорируя сжавшегося в ком, скорченного человека на полу…

Эпилог
Конечно, я пришёл к ней позже, сказав, как она много для меня значит. Я пришёл к нему, сказав всё. Сказав даже больше, чем хотелось. Я прощался, но прощался не навсегда. Никто не остановил меня, потому что я решил. И на сей раз был уверен в необходимости действия.
Или это очередной акт эгоизма бросить их так, как бросил я. Думаю, нет. Это необходимость.
Яркое солнце смотрит в глаза, вдалеке гудят электрички, столбы электропередачи уходят в перспективу, жужжа, как летние мухи. Я сажусь в полупустой вагон на лакированную деревянную скамью, как в детстве, предвосхищая путешествие. За окном будут мелькать дома, деревья, местности, заборы… Бесконечные заборы, скрывающие от нас глубины подсознания. В моей жизни больше не будет заборов. Я снесу их к чёртовой матери, возведя мосты…