Тель-авивский дневник

[page=2[/page] 
В старом Яффо

 

Я сижу за столиком небольшого рыбного ресторанчика в Старом Яффо. Вечереет, небо темнеет, наливаясь синевой, в которой все ярче проявляются крупные южные звезды. Густо-красное солнце бросает из-за горизонта последние лучи, зажигая пожары в окнах высотных гостиниц на набережной Тель-Авива. С моря тянет прохладой и острым запахом рыбы и водорослей.
Порт Старого Яффо - крохотный заповедник ветхозаветной старины под боком у шумного современного города. Причудливая смесь современной жизни нон-стоп и древних стен, помнящих христианских апостолов. Днем здесь шумит рыбный базар, вверх-вниз проходят многочисленные группы туристов, вооруженных фотоаппаратами и видеокамерами. Вечером зажигают свои огни рестораны, кафе, пиццерии. Вдоль побережья плавают прогулочные катера, сидят на волнорезе мальчишки с удочками. Что они умудряются поймать в грязно-зеленой воде с размокшими окурками?
Через несколько столиков от меня одиноко сидит молодой мужчина, лет тридцати. Курит, пьет кофе, не отрывая глаз от брызг, взлетаюших над каменным молом. Мне тоже одиноко, но я жду Ронена, мы договорились встретиться здесь, на нашем любимом месте в Старом Яффо. Кого ждет этот молодой красавец, я не знаю, но мне забавно придумывать и примеривать на него разные ситуации. Да и время бежит быстрее.
Солнце окончательно проваливается в море, Яффо накрывает бархатный жаркий южный вечер. Моего плеча касается знакомая ладонь - Ронни, как всегда, подошел незамеченным.
- Привет, как дела?
Ох уж это "как дела". Аналог знаменитого "how do You do". Неприлично ответить, что плохо, все должно быть "бэсэдер, all right".
- Нормально, как ты?
- Отлично.
Краем глаза я вижу, как красавец, которого я так долго разглядывал, неожиданно поворачивается и в упор смотрит на Ронни. Губы его кривит усмешка, пальцы комкают пустую пачку из-под сигарет. Он встает и идет к нашему столику. Ронен углубился в меню, размышляя, что же можно заказать - чтобы быстро и вкусно, но, подняв глаза, замирает.
- Здравствуй, Ронен, - красавец отодвигает стул и бесцеремонно усаживается. - А ты не меняешься.
- Гиль? Как ты здесь очутился?- Ронни явно растерян, эта встреча, похоже, выбила его из колеи.
Красавец Гиль откидывается на стуле и потягивается:
- Да так, гулял, зашел, я же еще помню твои любимые места в этом городе.
Ах вот оно что, видимо, бывший любовник...
- Может быть, ты нас познакомишь? - Гиля, кажется, забавляет происходящее.
- Да, конечно, Гиль, это Геня. Геня, познакомься, это Гиль.
Ну я и так понял, что это Гиль, а знакомиться ближе мне совсем даже и не хочется.
- Ты перешел на русских мальчиков, милый? - Гиль, пришурившись, рассматривает меня.
Вот чего не люблю - так это деления на "русит", "мароккаи", "сабров". Какая разница, с кем спишь? Было бы хорошо и уютно, а в землю одну ляжем, да и Бог у всех один, только зовут его по-разному.
- Молчаливый у тебя друг, Ронен, даже не поздоровался.
- Здравствуй, Гиль, - ну поздоровался я с тобой, что-то изменилось? Ты мне не понравился, Гиль, хоть ты и высок, красив и строен. Слишком дерзкие у тебя глаза, слишком откровенно ты даешь мне понять, что я для тебя - человек второго сорта. Но я вот с Ронни, а ты сидел один.
- Как живешь, Гиль, как у тебя - все хорошо? - Ронни тяготится разговором, это заметно, но Гилю все равно, он наслаждается неловкой ситуацией.
- О, Ронен, я живу прекрасно. Ты в этом, я думаю, не сомневался? Закажи мне кофе, ты помнишь, какой я люблю?
Наглый ты, Гиль, как трактор. Я бы ни за что так себя не вел, впрочем, у меня европейское, а не восточное воспитание. Да и какое тебе дело до бывшего любовника, если у тебя "все прекрасно".
Пока я размышляю на тему о разницах вкусов, воспитания и взглядов на жизнь, Ронен и Гиль начинают разговаривать более раскованно. Впрочем, расслабился Ронни - Гиль и так не смущался, изначально. Я прислушиваюсь - они говорят на "академаим" - высоком иврите. Вот это уже хуже, разговорную речь я понимаю, а вот высокий штиль мне пока не по силам - да и где мне учиться, не на фабрике же.
Официант уже накрывает столик, на моей сигарете тлеет длинный столбик пепла. Гиль, накрыв своей ладонью руку Ронни, что-то нежно ему воркует. Я решаю, что эту милую беседу пора прервать, и аккуратно роняю горящий пепел на запястье отставного любовника. Гиль резко отдергивает руку, глядя на меня яростными глазами. Ронен опускает голову, скрывая усмешку.
- Извини, милый, не успел дотянуться до пепельницы, - я виновато улыбаюсь. - Надеюсь, я тебя не обжег?
- Ничего, все нормально, - Гиль отвечает сквозь зубы, он в бешенстве.
Посверкай, посверкай своими красивыми глазками. Чем больше ты будешь психовать, тем я буду спокойнее. Мне, конечно, совсем не нравится, что ты нарушаешь наш тет-а-тет, но уж своего места я тебе не уступлю.
- Ронен, твой русский мальчик, оказывается, ревнив, - Гиль опять насмешничает, но уже более натянуто.
- Ты ошибаешься, - я улыбаюсь, демонстрируя свое хорошее настроение, - мне не к кому ревновать, не так ли, дорогой?
- Ой ли, Геня? Не зарекайся, - а глаза-то у Гиля злые. - Появится на горизонте какой-нибудь смазливый эфиопчик, поплачешь.
Я пожимаю плечами:
- Я не умею плакать, Гиль, разойдемся так разойдемся. Надеюсь, это произойдет не скоро.
Что же ты молчишь, Ронни, тебя забавляет наша перепалка? Развлекаешься? Я бы ушел, но оставлять вас двоих рискованно, а пикироваться с Гилем мне неприятно. Однако, он приземлился за наш столик надолго, это очевидно. Надеется вернуть Ронни? Вообще это нехорошо, что я ничего не знаю о бывших пассиях моего любовника. По-крайней мере, было бы ясно, как себя вести. Ничего, кроме неловкости - и даже не за себя, а за этого несчастного Гиля - я не испытываю. Так он откровенно пытается меня обидеть, а я вот не обижаюсь, хоть режь. Как говорил персонаж одного хорошего сказочного фильма - "не стыди меня, я человек без гордости". Гордость у меня, может, и есть, а вот читать мне морали, как собрался сейчас делать Гиль, явно не стоит.
- Значит, Ронен, ты содержишь этого мальчика? И много ты на него тратишь?
- Геня работает, Гиль, так что за мой кошелек можешь не беспокоиться, - Ронен еще не злится, но его явно задевает упоминание о деньгах. Тратит он на меня немало, но это добровольные пожертвования, так сказать. Сам я у него ничего не прошу.
- И много он получает? Сомневаюсь, что достаточно, чтобы от тебя не зависеть.
- Гиль, а у тебя, что, денежные затруднения? Тебя так этот вопрос волнует, может, тебе одолжить? Потом отдашь, когда сможешь, - я сама любезность.
- Я могу троих таких, как ты, содержать, - Гиль пренебрежительно отмахивается. - Оставь себе, на сладкое.
- Терпеть не могу сладкое, милый, мне бы чего поострее, - Ну, у кого быстрее лопнет терпение, - Ронни, мы будем кушать или ты уже беседой сыт? Мы ведь еще много чем хотели заняться этим вечером.
- Геня, а почему бы нам не пригласить Гиля в гости?
Чего-чего? В гости этого нахала? Ронен, если это шутка, то неудачная. Я в твоем доме не хозяин, но третьих-лишних мне не надо.
- А, может, я погуляю, пока вы тут поворкуете? - Похоже, что мое терпение иссякло раньше. Гиль довольно улыбается, Ронен, кажется, не против ночи на троих, а мне что делать?
Ронни примиряюще берет меня за руку:
- Геня, ты сердишься? Мы очень старые друзья с Гилем, давно не виделись, нам хочется поговорить.
Вот и разговаривайте, на здоровье, сколько угодно. И не надо мне морочить голову рассказами о старых друзьях. Судя по физиономии этого красавчика, тут дружбой и не пахло.
Я встаю, оставляя нетронутой тарелку, и молча иду вверх по набережной. "Погода была прекрасная, принцесса была ужасная", и настроение у меня прескверное. Ну и оно мне было надо - ввязываться в словесные баталии с этим Гилем? Пусть бы сидел, выделывался. Зато теперь я один, а он - с Роненом.
Вечер уже не кажется мне хорошим, одолевают злобные мысли о страшной мести, полном разрыве всех отношений, немедленном собирании вещей и срочном переезде. В размышлениях на тему "я докажу вам, я отомщу вам" дохожу до дома. Окна нашей квартиры темны. Поднимаюсь наверх, открываю дверь. Расхаживаю по комнате, пиная все, что попадается под ноги. Гложет подспудное желание напиться, но, как назло, ничего подходящего, кроме пива, нет. Раздеваюсь, расшвыривая одежду, и заваливаюсь в постель. Провалитесь вы все пропадом!
Меня будят нежные легкие поцелуи. Не открывая глаз, бормочу что-то про желание выспаться, хотя бы раз в неделю.
- Днем отоспишься, милый, - голос Ронена доносится почему-то издалека.
С трудом разлепляю глаза. Это не Ронни!!! Гиль склонился надо мной, держа мое лицо в ладонях и касаясь губами моих губ. В коридоре горит свет, и я вижу, что там раздевается Ронен, а Гиль уже обнажен, и, видит Бог, более прекрасного тела я не встречал. Я ненавижу, когда меня будят, сказывается хронический недосып, Ронни это знает. Но нет сил сопротивляться бесстыдным рукам, ласкающим мое тело, дерзкому языку, раздвигающему мои губы, жарким волнам, поднимающимся изнутри. Среди беспорядочных мыслей, мелькающих в моей голове, - одна, самая яркая, - "как хорошо, что у нас в спальне такая широкая, мягкая и крепкая постель".
Потом я перестаю о чем-то думать и только чувствую, чувствую, чувствую...
...Днем я шатаюсь по квартире, как неприкаянный. Ронни спит мертвым сном, Гиль исчез где-то под утро, я даже не услышал - когда и как. Воспоминания о безумствах прошедшей ночи заставляют мои щеки гореть, а руки - дрожать. И больше всего на свете мне хочется вернуть жаркий слепой мрак, напоенный страстью.
Торопясь и обжигаясь, глотаю крепкий несладкий кофе. Становится немного легче, потихоньку отпускает туго натянутая струна вожделения, которая заставляет меня метаться от стены к стене.
Шарю в шкафу, доставая свои тетради. Широко открываю окно и усаживаюсь на низкий подоконник. Щелкаю зажигалкой, глубоко затягиваюсь. Передо мной чистый лист, надо мной - ярко-синее небо.
"Я сижу за столиком небольшого рыбного ресторанчика в Старом Яффо...."
 
Арабо-израильский конфликт

 

Длинная-длинная лестница под крышу. Она идет вдоль стены, снаружи, предоставляя всем любопытным возможность знать - кто, когда и к кому. Учитывая специфику района, где я нахожусь в данный момент, мне это совсем ни к чему. Однако, выбора нет, и я пролетаю четыре этажа, останавливаясь только перед знакомой обшарпанной дверью, в самом конце грязного коридора. Разумеется, звонок не работает, дверь не заперта, и я, переведя дыхание, захожу вполне спокойно.
Али валяется на своем продавленном диване, черт знает, во что одет. В комнате невыносимая жара, солнце бьет в открытое окно, дробясь по стенам и углам. Единственный приличный предмет мебели - огромный телевизор, впрочем, стоит он прямо на полу. CNN крутит последние новости - ночью израильские войска опять обстреливали сектор Газа и Рамаллу, имеются убитые и раненые среди палестинцев. Али лениво поднимает руку с маленьким пультом:
- Вон, глянь, там ваши опять ебут наших. Зато здесь и сейчас наши отыграются.
Такое начало разговора мне совсем не нравится, и я тут же начинаю жалеть, что приехал. Наши нечастые в последнее время встречи становятся все напряженнее. Насколько я успел узнать Али - ему совершенно безразличны политические игрища, впрочем, как и мне. Он живет по законам неразумной природы - хочется есть - ест, хочется пить - пьет, хочется любить - любит, а весь окружающий мир может катиться к чертям вместе с мировыми же проблемами. С чего вдруг Али вспомнил, что мы с ним принадлежим к враждующим сторонам - ума не приложу.
- Я могу и уйти, собственно. Трахайся с телеком и дальше.
Али моментально слетает с дивана и оказывается между мной и дверью. Судя по глазам, он опять обкурился и ни хрена не соображает. Скалится во весь рот, вроде бы улыбается, но лучше бы уж откровенно злился. Это его состояние мне хорошо знакомо, он теряет контроль над собой, а я потом неделю прихожу в себя и замазываю гримом синяки и ссадины. Еще мне политики в постели не хватает.
Делаю круг по комнате, бесцельно прикасаясь к валяющемуся где попало хламу. Бороться с этим свинарником бесполезно. Я несколько раз подбивал Али на уборку, но к следующему моему визиту все возвращалось на круги своя. В конце концов я плюнул, и единственное мое требование - чистое белье на постели. Всем своим видом демонстрирую брезгливость, стаскивая на пол затрепанное покрывало. Али расплывается в улыбке и рысью мчится в соседнюю комнату, освобождая дверь, к которой я быстренько и направляюсь.
За спиной торопливые шаги, почти бег. Я оглядываюсь и первое, что я вижу - узкую полоску ножа, кидающую солнечные зайчики куда-то вбок. Лезвие мелко зазубрено - нож фруктовый, но достаточно длинный, и он медленно - как мне кажется - опускается куда-то в район моей шеи.
За ножом блестят сумасшедшие глаза Али, налитые кровью. Все, что я успеваю - вскинуть руку, прикрывая горло. Нож втыкается чуть ниже локтя с противным хрустом, не ощущаю боли, только дрожь в коленях.
Али от моего толчка падает на пол, нож брякает где-то рядом.
- Идиот, - с каждым словом я чувствую, как голос садится - в хрип. - Арабская твоя морда, придурок несчастный. Ты же мог меня убить.
Я говорю по-русски, Али вряд ли меня понимает, но он и сам до смерти перепуган. Сильно сомневаюсь, что у него в квартире есть хотя бы пластырь, не говоря уже о бинте и йоде. Ноги совсем ватные, я сажусь на пол рядом с Али, держа на весу руку, по которой тонкой струйкой бежит кровь, крупными каплями падая с локтя.
- Геня, - ага, и он охрип, паразит, - Геня, я сейчас.
Пластырь все же находится. Толку от него, правда, мало - он мгновенно пропитывается кровью и отваливается. Приходится идти на кухню, оставляя за собой кровавый след, разыскивать там более-менее чистое полотенце. Али таскается за мной, по-собачьи заглядывая в глаза. И что мне сегодня вечером придется дома врать, что на работе порезался? Интересно, чем? Остро заточеной шоколадкой?
Мы валяемся поперек разложенного дивана и курим один косяк на двоих. Причем, Али лежит на спине, а я на животе, положив голову ему на грудь. Али снова щелкает пультом и снова попадает на CNN. Диктор взволнованным голосом сообщет о провале переговоров между Арафатом и Бараком. Я вдруг представляю себе эту парочку вместо меня и Али, и на меня нападает дикий смех. Мой арабский обормот в недоумении поднимает голову с подушки.
- Ты чего?
Объяснить ему я не в состоянии, я давлюсь от хохота, это уже почти истерика. Перекатываюсь на спину, зажимая рот ладонями. Али, не долго думая, вскакивает с дивана, хватает стакан с вином и выплескивает его мне в лицо, попадая в глаза. Веки обжигает огнем.
 
Воистину, у меня сегодня день удач!