Каждое второе воскресенье

Вика видит отца сразу же, стоит ей выйти из-за угла – вот он, его невозможно не заметить. Высокий, высоченный,  на голову выше многих мужчин, а уж барышни всех возрастов рядом с ним вовсе кажутся куклами, и затейливые каблуки ничуть не помогают. Он прекрасно одет, этот посматривающий на всех сверху вниз человек, и держится непринужденно, чуть склонившись к своему спутнику. Они о чем-то говорят, не наговорились за все годы, проведенные вместе; очень, очень внимательный наблюдатель заметил бы, что двое взрослых мужчин стоят друг к другу чуть ближе, чем стояли бы двое хороших друзей.Отец и любовь всей его жизни.
Тот, к кому двадцать лет назад отец ушел из семьи. Ушел от Вики, в тот далекий страшный год отметившей седьмой день рождения. Тогда Вениамину было тридцать семь, а Никите – на десять лет меньше. Время то делало их ровесниками, то разводило; то один, то другой вдруг разом становились старше и мудрее. А сейчас они попали, наконец-то, в такт, став возмужавшими, окончательно поседевшими мужчинами зрелых лет, и поди разбери, кто старше, кто моложе.
Отец расхохотался, мимолетно дотронулся до Никитиного плеча – на секунду, не больше, увидел Вику и приветственно поднял руку. Несколько часов воскресенья, второго воскресенья каждого месяца, как повелось двадцать лет назад, принадлежали отцу и дочери. Молодая женщина не возражала, однако, когда к ним присоединялся друг отца. Не друг, конечно, и не любовник – супруг. Мой папа и его муж, уже не такой молодой, но все такой же наотмашь красивый.  Когда много-много воскресений назад Вика, тогда еще подросток, впервые увидела Никиту, то искренне в него влюбилась. Вот это было да, вот это был парень – то ли рок-звезда, то ли принц из сказки, с почти прозрачными, ледяными глазами, теплевшими, стоило ему поднять их на Вениамина. Наивное восхищение все жило в ней – ничего себе, вот какой человек, оказывается, полюбил ее отца!
-Виктория Вениаминовна, вы все хорошеете, прямо уже ослепительны, а замуж не идете, - пропел отец.
Вика обняла его, быстро сморгнула пару огненных слезинок, потом чмокнула Никиту в превосходно выбритую щеку, и они отправились обедать. Отец положил Вике руку на плечо. Это была его девочка, в него ростом, в него характером, и даже, как много раз с улыбкой говорил Никита, с походкой такой же – словно отец и дочь в любой момент готовы были пуститься в сложный, порывистый, страстный танец.
Когда отец ушел о них с мамой, Вика решила сперва, что это из-за нее. За день до развязки их семейной жизни она разбила кофейную чашку отца. Нечаянно. Тогда она не поняла, конечно, дикого бешенства, мгновенно охватившего отца. Он стал так страшен, что испугалась даже Инна, Викина мама – гнев мужчины под два метра ростом был ужасен.
А потом отец ушел.
- Папа будет жить  в другом месте, - объяснила Вике мама. – Сюда он больше не вернется. Никогда. Он нас бросил.
- Это из-за меня? – выдохнула Вика.
Я никогда не смогу понять, говорила себе потом Вика, даже если проживу тысячу лет, как могла мать ответить мне: «Да, из-за тебя». Инна, конечно, говорила, что все это Вике примерещилось. Кто бы сказал ребенку такое?!
Но странным образом эти жестокие слова разбудили в девочке неистовую любовь к отцу. Жить без него не имело смысла.
Вика решила умереть.
В суматохе первых дней после крушения привычной жизни взрослые не сразу обратили внимание на то, что Вика перестала есть. Мать плакала и курила; появлялись то дедушка, то бабушка с материнской стороны; забегали подруги Инны, тоже курили и уносились прочь, вряд ли понимая, что в их лихорадочно блестевших глазах было не сострадание, а восторг - наконец-то что-то происходило! От Инны ушел муж! Ужасно! Интересно! Что будет дальше, девочки?!
Через два дня, поздно-поздно душным июньским вечером (отец ушел в начале лета) Вика никак не могла уснуть. Вот так запросто взять и умереть оказалось непросто. Очень хотелось все-таки поесть и выпить сладкого чаю. Кружилась голова. Под подушкой у Вики была фотография отца, утащенная из лживого семейного альбома. Вика поцеловала улыбающегося человека на чуть покоробившейся от ее слез бумаге и осторожно побрела на кухню, попить. Жажда была непереносима.
-Да как же можно быть дурой такой, курицей легковерной, - бушевал на кухне дед. – Инна, приди в себя! У тебя под носом, столько лет, чуть ли не со свадьбы, и ты не знала? Не знала? Да как же можно не заметить, если твой мужик… В одной постели спать, и не обратить внимания? Спустись на землю, Инна, повзрослей уже! Паршивой метлой надо было гнать его, мерзавца, а не дожидаться, пока сам уйдет. И у врача проверься, они заразные все. Его убить мало, шваль этакую!
Вика услышала эти слова - «гнать паршивой метлой», «убить мало», «шваль», и похолодела. Вот оно что! Отец не бросил ее, его выставили прочь! Он любил ее, ему пришлось уйти!
-Не вздумай давать ему с ребенком встречаться, - кричал дед. – Чтоб на пушечный выстрел к девке не подходил. Скажи ей, умер. И чтоб он сдох, извращенец. Чтоб он сдох!
Любовь к отцу, беззащитному перед этими чудовищными словами, горячей волной захлестнула маленькую Вику. Она  толкнула дверь и вошла на кухню.
- Не смей! – тихим, взрослым голосом проговорила она, глядя прямо в глаза деду. – Не смей обижать моего папу! Я буду его видеть. Или умру. Слышите? Не смейте его обижать!
Ее решимость, отражение жуткой решимости Вениамина, была так велика, что важный дородный дед спасовал перед внучкой. Он не сообразил, что сказать в ответ. На глазах у громом пораженных взрослых Вика открыла холодильник и взяла баночку йогурта. Теперь умирать было никак нельзя. Иначе некому было бы защитить отца.
- Ну, Инна, поздравляю, - нашелся, наконец-то, дед. – Поздравляю со счастливой семейной жизнью. Что отец, что его отродье. Наплачешься ты с ней, помяни мое слово.
С той тягостной сцены началось отчуждение Инны, всегда бывшей примерной дочерью, от родителей. Вениамин одним махом разрушил весь ее мир. Изящный витраж, на котором Инна с мужем держались за руки в образе рыцаря и прекрасной дамы, разлетелся вдребезги, а в разбитое окно ворвался злой ветер из другого, не сказочного мира. Тень порочности мужа – ведь это была порочность, так? что же это еще могло быть? – легла и на нее. Мать и отец стали стыдиться Инны, своей милой, образованной дочери, проглядевшей, за кем на самом деле она была замужем. К счастью, Инна не успела открыть тайну подругам. Впрочем, те и так исчезли из ее жизни, одна за другой, рассудив, наверное, что только что разведенная женщина – слишком тягостное знакомство.
Первые недели внезапного одиночества были ужасны, а Вика, как нарочно, не давала матери покоя – все спрашивала и спрашивала, когда же увидится с отцом. Вот тогда-то, во время неизбежно сопровождающих развод  тоскливых разговоров о том, как быть с квартирой, всяким другим имуществом, куда угодно движимым и вовсе неподъемным, вроде дачи, и было решено, что каждое второе воскресенье месяца Вениамин будет встречаться с дочкой. Если условятся – то можно и чаще, но второе воскресенье каждого месяца – его день.
Он сам был тогда оглушен переменой судьбы. Решился, все-таки – ушел. И не просто ушел – объяснился. Конечно, можно было повести себя умнее – не рассказывать Инне про Никиту, а сослаться на непреодолимое несходство характеров или настоятельную необходимость побыть одному. Риск был вселенским – двое мужчин могли не ужиться вместе. Одно дело – встречи, очень редко – ночи, но жизнь вместе, изо дня в день, в беспощадном свете любви, только разгоравшейся все сильнее со временем, могла стать слишком тяжелым испытанием. Оба были избалованы женщинами – Никита тоже прошел через развод, одновременно с Веней, и тоже понятия не имел, как вообще устраивается быт.
Они выстояли. Их первым убежищем была съемная квартирка размером со скворечник, сменившаяся потом почти такой же, крошечной, но уже своей – Никита разменял прекрасную, просторную квартиру, где жил с женой. А Вениамин так и оставил Инне три светлые комнаты с видом на старый московский парк – из-за Вики. Никита детьми обзавестись не успел. Так и следовало поступать – оставлять бывшим женам квартиры, дачи, сбережения – тем предстояло найти в себе силы заново начать жизнь, а их мятежные супруги и так были счастливы.
Это было даже не счастье в обычном, земном понимании слова… Это было переживание, заставлявшее сладко ныть не только сердце, но затрагивающее самые глубины их душ – просыпаться по утрам, мгновенно вспоминая, что любимый рядом, что больше не нужно никуда спешить, что больше не нужно никому лгать, что они вдвоем, что они победили. Не имело значения, что для окружающего мира их любовь была неприемлема. Ничто и никто не имели больше значения.
Кроме Вики.