Золотой Город

Конь топнул копытом. Вниз я почти свалился, удержался за стремя, чтобы не убежать вместе с песком в долину. Слезы смывали пыль с моего лица. Слезы смывали боль с моего сердца. Солнце. В небе плыли птицы.
Я опустился на колени, упираясь руками в землю.
— Мой Город... Золотой Город... — шептал я, склоняясь и целуя камни, цветы, песок и прах. Пот и слезы оросили святую землю подо мной. Я был прощен. За все, что делал по дороге сюда. За все, что бросил, чтобы добраться. Я помнил, как продал свою одежду, чтобы купить кусок хлеба, я помнил, как отдал фамильное кольцо, чтобы хватило на лошадь. И это тогда стало началом моего падения. Грех убийства я принес в Святую Землю.
Я не врал, когда говорил в садах дворца одного короля, что сделаю все, чтобы добраться до Города.
Не чувствуя голода и усталости, я снова взобрался на коня и направил его вниз. Еще двадцать минут мой рот сосал пыль и жар солнца. Я не знал, где искать, куда ехать, у меня не было денег, еды и даже воды. Я не знал правил, я продал свою веру и свои принципы, лишь бы хватило смелости начать путь. И теперь, когда он подошел к концу, я боялся больше, чем в самом начале. Я был один.
Конь захрипел и остановился у самых открытых сейчас ворот. Стены поднимались вверх, но прохлады я не чувствовал. Мне нечем было заплатить за вход.
— Господин! — мальчишка дернул меня за рукав. Черные глаза блестели от восторга, — господин, хотите отдать лошадь?
— Уйди, — вот воронье, уже слетается на падаль.
— Господин, я дам пять за лошадь, а еще десять — за седло.
Маленький делец.
— Зачем тебе лошадь, мальчик? — на ломанном языке местных земель спросил я.
Белозубая улыбка. Гадёныш, так он не бедняк, хотя одежда — лохмотья.
— Понял, можешь не отвечать. Давай пятнадцать, а то скажу им, кто ты, — я кивнул на двух мужчин у ворот. На белых плащах (и как же им не жарко?) у обоих были красные кресты.
Мальчишка скривился и выудил из кармана туго набитый кошелек:
— Двадцать, господин, чтобы ваши уста не открылись даже по воле Аллаха!
С конем было не жалко расставаться. Мне уже ничего не было жалко. Этих денег мне хватит на ночлег и, что важнее, проход в город.
Запись в книге, отсчёт монет, и вот тяжелый воздух сменился ароматом трав и смехом женщин у фонтана. Те двое у ворот даже не узнали, что мы с ними похожи. Я не выглядел так, как раньше. Спутанные волосы и поседевшая борода, а лицо исчеркали морщины и несколько шрамов. Широкие штаны уже не сковывали движений, как раньше. Сапоги без каблуков, никакой брони, никакой шпаги... кривая сабля стала моей рукой, а ночь — лучшей подругой. Я научился видеть в темноте без факелов, выучил крики всех птиц и рычание каждого зверя. И больше не был тем, кто когда-то выехал за ворота Парижа с яростной мечтой в душе. Мне казалось, что даже сердце мое стало другим. Мне нужен был один дом, но я не искал его сейчас.
Искупал руки в фонтане в переулке, согнав с камней стайку детей. Те столпились теперь за углом низкого дома, скалились, как волчата, смеялись и подмигивали мне. Они не злились. Они узнали во мне чужака, но не стали мешать наслаждаться водой. Я умылся и выпил две горсти свежей воды. Кто-то когда-то говорил мне, что они все живут в грязи, что пыль у них вместо подушки. Я смеялся сейчас, глядя в чистую воду. Животных в городе я не увидел, только иногда тенями вдоль стен проскальзывали тонконогие кошки. Выгонять их, видимо, никто не стремился, ведь кошки ловили крыс и берегли хранилища.
Выпрямившись и утеревшись рукой, я кинул рядом с фонтаном несколько монет. Пачкать воду грязными деньгами я не хотел, но отблагодарить детей, которые позволили отдохнуть, был обязан.
— Пускай ведет твой путь Звезда всех звезд, господин! — мальчишки засмеялись и кинулись подбирать деньги.
В сердце застонала боль. Я любил этот народ, хотя он проклинал мой. Чертовы англичанин, француз, австриец и немец, решившие, что могут распоряжаться верой и чужой страной. Хотя виноваты, наверное, не короли... Не могут позволить божественные цари хранить святыни своей веры тем, кто не верует в одного с ними бога. Никто из них не понимал, что Аллах... такой же Бог, как и тот, кому служит Папа. Все эти войны, все эти страдания простых людей... Города, которые разрушаются, города, с церквей которых срывают колокола.
Я поднял голову вверх, рассматривая такое мучительно-голубое небо. Взгляд сам собой обратился на восток. Золотой Купол сиял под солнцем, призывая к себе. Я готов был ходить по Городу вечно. Это был мой Город, моя земля. Я словно вернулся домой из страшного похода под названием жизнь. Сорок лет длился этот поход, и вот я здесь, могу омыть ноги и улечься на ковры в тени беседки.
Побывав на рынке и купив хлеба, я отправился к богатому кварталу, хотя и понимал, насколько нелеп мой вид для этого места. Входить туда я все равно не собирался, поэтому опустился на скамью рядом с двумя стариками и закрыл глаза, откинувшись на теплую стену чьего-то дома. Арка открывала вход в квартал, рядом толпились нищенки и побирушки, их плач сливался с гомоном толпы и бряцаньем сабель — где-то тренировались стражники.
Ушел я оттуда только после заката. Найти в простом районе дом, где можно было бы переночевать, оказалось сложно, но мне, видимо, сопутствовала удача, потому что еще до появления всех звезд я уже лежал на подушках рядом с другими бедняками, глядя в видневшееся сквозь худую крышу небо. Мне нужно было отдохнуть всего несколько часов, а потом я пойду на поиски того дома, что снился мне когда-то давно.
Ночью Город был тих, но не пустынен. Многие предпочитали работать ночью, потому что дневная жара часто сводила с ума. Мне не хотелось попадаться на глаза стражников, которые наверняка знали, кто обычно ходит по ночам, и меня среди них не было. Путь до богатого квартала был неблизок, но я прошел его за какие-то сорок минут. В лунном свете дома выглядели белыми и синими. Под крышами сонно ворковали голуби. Это было прекрасное место. И я словно чувствовал, куда нужно свернуть и как прокрасться, чтобы не столкнуться со стражей или другими ночными жителями. Вот луну заслонило облако, и я скользнул между двумя деревьями, чутко вслушиваясь в дыхание араба рядом с колонной.
Журчание фонтана подсказало мне, что я на месте. Только здесь, в этом доме, серебристая вода изливалась из клювов орлов, что сошлись в схватке за обладание властью на земле. На втором этаже еще горел свет, значит, я не опоздал и не пришел слишком рано. Я помнил все, что видел во сне, я помнил все, что мне когда-то рассказывали. Небо разгоралось звездами, я уселся на подушки, набросанные в беседке у фонтана. Струйки из клювов великих птиц скрещивались, разбивались брызгами. Я потерял право носить свой герб, но когда-то там был орел. Он нес в клюве оливковую ветвь. Я никогда не вернусь под власть своего рода, я изгнан оттуда. Меня никто не ждет.
— Кто здесь? — громкий голос покрыл мое тело дрожью и жаждой. Эти слова я слышал и тогда. Мальчишка с темными глазами смеялся и грозился утопить меня в пруду французского короля.
— Кристоф д'Эрсан, друг мой... — прошептал я, не в силах найти голос.
Темная фигура быстро шагнула вперед. Луна не тронула его волос и его лица. В темных прядях сверкали рыжие — он всегда любил украшать себя краской и камнями, золотом и шелками. Он всегда с жадностью гладил длинными пальцами мои перстни, и я не мог удержаться, я дарил их ему, а он злился и кричал, что может купить всю мою страну вместе с моими драгоценностями, но подарков не примет. Черная борода не серебрилась — ему ведь нет и тридцати пяти, он еще так молод.
— О, Аллах! — белые зубы прикусили губу на мгновение, он явно был в полнейшем замешательстве. Мы виделись десять лет назад. И я изменился сильнее, чем он. — Неужели это ты, мой господин?
Я засмеялся. Хрипло и устало. "Мой господин"... Я на его земле, я в его доме, но остался для него старшим, к которому надо обращаться с почтением. Этот мальчишка всегда был дерзким и наглым, огрызался и неоднократно кусался, но каждый раз, когда видел меня наедине, прикладывал руку к груди и говорил: "Мой господин не должен сердиться на недостойного сына шакала, ведь господин такой добрый и щедрый, он знает о горячей крови моего народа".
Да, господин знал. И когда мальчишка укладывал голову ко мне на колени, я гладил его завитые волосы и шептал, что не отпущу его в страну солнца и песков. Кажется, он когда-то мне даже верил. А потом уехал вместе с посольством. На десять лет. Теперь мой народ вел на его земле войну. Священную войну за Святой Город...
— Кристоф! Но как ты оказался здесь, в Городе, да еще в таком недостойном виде? — темные глаза блестели ярче звезд в темном небе. Я не мог дышать, глядя на него.
— Захир... Говори тише, обо мне не должны узнать...
Он сразу нахмурился. Зачесал волосы назад, открывая строгое лицо. У меня сердце забилось под подбородком. Захир аль Саад был наваждением. Пряным ароматом востока, сладостью, от которой сводит зубы. Нельзя было напиться после его улыбок. Я теперь всегда ощущал жажду. Ничто не могло утолить ее.
— Ты скрываешься, Кристоф? — беспокойство залегло в уголках его губ. Захир подошел ближе, рассматривая меня. Я знал, что он видит совсем не того франта, который щеголял в чулках и камзоле, со шпагой и в шляпе с большим пером. Перед ним стоял оборванец, старый и истерзанный жизнью.
— Я ушел от себя самого, чтобы попасть сюда, — признался я. Знал, что Захир не поймет. Но он вдруг поднял руку и тронул горячими пальцами шрам на моей щеке, провел ладонью по заросшей колючей скуле.
— Тебе нужно отдохнуть, хабиби, — шепнул аль Саад и взял меня за руку, — пойдем со мной.
От этого слова у меня что-то оборвалось в душе. Я знал, что оно означает. И не надеялся, что Захир произносит его именно с тем смыслом, с которым я мечтал. Скорее он был просто рад видеть дорогого друга, о чем и сказал.
Меня удивлял его дом. Захир провел меня через несколько комнат, пустых и темных в это время суток.
— Откуда ты узнал, где меня искать? — он не оборачивался, но продолжал держать мою руку, словно боялся, что я споткнусь о разбросанные подушки, низкие столики или бортики водоемов.
— Ты мне снился. Все твои рассказы о доме снились мне.
— Ты хорошо знаешь мой язык, господин, — сказал Захир не в тему и усмехнулся, потом качнул головой и вывел меня на вторую крышу, где была беседка, укрытая ветвями какого-то кустарника. В отличие от той, где я встретил его, эта была очевидно каким-то тайным убежищем.
— Здесь не бывает слуг или жен. Только я, — Захир отпустил мою руку и кивнул на низкий диван, — ложись, Кристоф, я принесу тебе воды и хлеба.
— Послушай...
— Нет, — Захир надавил на плечо, усаживая меня силой, — вначале я накормлю и напою тебя. Потом я буду тебя слушать.
Я больше не спорил. У аль Саада всегда была своя вера и своя правда. Видимо, поэтому я так привязался к нему десять лет назад. Хотя, разумеется, я снова пытаюсь себе лгать.
Захир вернулся минут через десять, в этом месте, казалось, и время течет совсем иначе. Поставив на пол тарелку с кусками хлеба, сладостями и фруктами, он уселся рядом. Вручил мне стакан, а кувшин опустил на ковер.
— Ешь и пей.
Звучало это как приказ, и я снова не стал сопротивляться. Захир наблюдал за мной так, словно боялся, что я встану и убегу. В глазах у него было беспокойство. И я надеялся, что печаль мне просто померещилась.
— Теперь я готов тебя слушать, Кристоф, говори, — он кивнул, как только я откинулся на диван, опираясь локтем о цветные мягкие подушки.
Говорить было сложно. Сложнее, чем решиться приехать сюда. С каждым моим словом Захир хмурился все сильнее, а потом и вовсе вскочил, стал ходить вдоль дивана. Полы его халата задевали мои ноги.
— И я убил его, украл письмо и... привез тебе.
— Ты предал свой народ?
— Да.
— Ради встречи со мной? — Захир обернулся.
Меня пробрала дрожь ужаса и восторга одновременно.
— Да. И ради того, чтобы ты не погиб в войне.
Захир взял письмо и развернул его, вскрыв кинжалом, который он поднял с подноса. Аль Саад развернулся, чтобы прочитать в лунном свете послание англичанина французу.
— Ты солгал мне, — резко сложив письмо, Захир окинул меня взглядом, — ты предал не свой народ, а народ по другую сторону этой земли. Ты хоть сам читал письмо?
— Нет, но я знал, что его везет гонец от Ричарда...
— Ты солгал. Ты не предавал Францию, Кристоф. И это хорошо. Предателя я не смог бы принять в своем доме.
— А убийцу? — горько спросил я.
Захир помолчал, потом опустился рядом со мной и взял за руку. Стал гладить мои пальцы.
— Где твои кольца, Кристоф?
— Я все продал, чтобы попасть сюда... — прошептал я, боясь поднять взгляд на его лицо, которое было сейчас так близко.
— Ты убил того, кто нес весть о войне... и гнусных деяниях английского короля. Ты помог моему народу. Это письмо получит Салах ад-Дин. Но зачем ты делаешь все это?
Я покачал головой и сжал его руку. Склонился, утыкаясь носом в теплые пальцы. Он не поймет. Да я и сам едва ли понимаю то, что привело меня сюда.
Захир молчал очень долго и не шевелился, хотя его пальцы едва ощутимо дрожали. Я не хотел отпускать его спать, я боялся, что он сейчас прогонит меня. Ведь я выполнил то, ради чего оказался здесь. Передал ему письмо.
— Кристоф, ложись отдыхать. Утром я поеду далеко... а ты останешься. Здесь тебя никто не побеспокоит. Я скажу всем, что у меня гость. Тебе нечего бояться. Мой гость священен для моей семьи.
Я смотрел, как он уходит, и понимал, что проиграл уже все битвы, на каких был и каких еще не познал. Было мучительно вдыхать воздух Золотого Города. Я замечтался о смерти, засыпая под звуки призыва к молитве.

Возможно, Захир был волшебником, но проспал я до вечера. В этом саду на крыше его дома было прохладно и темно. Солнце не сжигало, птицы не залетали, я не чувствовал вкуса пыли. Даже шум от улиц сюда не добирался. Воистину — тайное место, где можно укрыться от всех глаз. Мне не хотелось есть и пить, поэтому и просыпаться не было нужды.
Очнулся я уже на закате, когда Захир коснулся моего плеча:
— Вставай, мой господин, довольно спать. Обрати свой взор на запад, а потом поклонись востоку. И я отведу тебя в бассейн, для тебя уже готова новая одежда. Я хочу видеть тебя в одежде своего народа... а не в бедняцких обносках.
Узнаю аль Саада. Он всегда кривил нос, когда видел кого-то не в ярких одеждах.
Захир привел меня в купальню. Здесь было тепло, от жаровен поднимался ароматный пар. Рядом с бассейном, наполненным водой, стояли столики с едой и питьем. Я вспомнил ванную в собственном доме и вздохнул, начиная раздеваться. Захир плавно стукнул меня по рукам, укоризненно взглянув:
— Брось это, Кристоф. Пока слуг нет, хозяин дома поможет тебе раздеться.
Эти странные правила никак не укладывались в моей голове, но пришлось позволить мужчине снимать с меня старую куртку, рубашку, разматывать платок. Он и пояс из штанов вытащил, но, заметив выражение на моем лице, плавно отступил:
— Хорошо, давай сам, только сядь вначале.
Послушавшись, я тут же пожалел, как только Захир опустился на колени и стащил с меня сапоги. Улыбка и хитрый взгляд окончательно повредили мой разум. Раздевался я дальше уже спокойно, даже не задумываясь, что неприлично вот так оголяться перед властительным господином Города. Самому Захиру, кажется, даже нравилось видеть меня. По крайней мере, он довольно хмыкнул, сталкивая меня в воду. Окунувшись с головой, я вынырнул, отфыркиваясь. Аль Саад скинул халат и снял мягкие тапочки, опускаясь в бассейн следом. Вода была не горячей, но теплой и очень приятной.
— В ней масла и молоко, кажется. Твоя нежная белая кожа отмоется до того блеска, к которому я привык, — Захир подобрался ближе ко мне, взяв с бортика какую-то губку. Не знаю, из чего она была сделана, но плечи мои тут же покраснели и зудели, пока Захир отмывал мне спину. Я уже принимал все, что он решил со мной делать. Я был в роли игрушки — и не могу сказать, что мне хотелось сопротивляться его рукам.
— Так, теперь сам, а я схожу за одеждой, — аль Саад вручил мне глиняный кувшинчик, — это масло для волос, — пояснил он и выбрался из бассейна.