Ночь накануне зимы

Сегодня мне исполнилось тридцать. Я сижу перед погасшим экраном телевизора, наедине с бутылкой водки и полной пепельницей окурков. Все в доме давно спят, бурчит кран с водой где-то на кухне, мокрый тополь царапает ветвями закрытое окно, словно просит пустить его погреться. 30 ноября, ночь накануне зимы - последняя ночь моей молодости.

* * *

Что поделаешь - никогда я не был примерным мальчиком. Моя пэтэушная компания пила дешевую алкогольную дрянь, смолила "Беломор" по очереди, кайфовала, засунув носы в пакет с "Моментом". Мы шатались по чердакам и подвалам, тискали припозднившихся девчонок по вонючим темным подъездам и уверенно числились трудными подростками в детской комнате милиции.
После очередного визита инспектора отчим срывался на крик, мать рыдала в комнате, а я - шестнадцатилетний оболтус, на голову выше их обоих - ухмылялся и в очередной раз сбегал из дома.
Не скажу, что я был таким уж лидером в нашем дворе, окруженном хрущобами. Но и в последних не ходил. Я и пара-тройка моих близких приятелей качали всевозможные бицепсы-трицепсы в полуподвальном клубе "Атлет", поэтому особо задевать нас мало кто бы рискнул. Так, легкая перебранка, а выяснять отношения кулаками - себе дороже.
С невинностью я расстался лет, эдак, в четырнадцать. Моему образованию на этом поприще очень поспособствовала мамина подружка-хохотушка Елена Витальевна, дважды разведенная тетенька, для которой развлечение с малолеткой было забавным приключением. Ну мне-то она казалась первой красавицей. Я безумно страдал, когда ей надоело меня обучать, и Леночка просто выставила меня за дверь. Зато среди своих друзей я оказался единственным, кто умел не только хватать наших случайных подружек за коленки потными ладонями. Хвастались, конечно, все - каждый был половым гигантом, но в реальной ситуации дело, как правило, ограничивалось мокрыми поцелуями в район уха, да лапаньем за что попало.
С этой милой компанией, где каждый второй к двадцати пяти годам спился, а каждый третий - сел, я неминуемо отправился бы той дорогой, которую мне усердно пророчили - в колонию, а, затем, и в тюрьму. Но Бог уберег. Или мой ангел-хранитель. А вернее всего - Славка, Славочка, моя странная и горькая любовь.
Вообще-то его звали Мирослав. Его дворянские предки каким-то образом уцелели в кровавой революционной бойне, умудрились выжить при Сталине, дать прекрасное образование своим детям при Хрущеве и Брежневе. Из поколения в поколение передавались у них имена, традиции, столовое серебро и огромная библиотека. Славка был последним представителем этого семейства.
Мы познакомились в сентябре, в последние дни бабьего лета. Я направлялся домой и увидел на скамейке около нашего подъезда субтильное существо в огромных очках. Рядом стояли какие-то коробки, сумки, и существо их охраняло. Я даже не сообразил сначала - пацан это или девчонка. Существо нервно вертело головой в пушистых золотых кудряшках, постоянно поправляя сползающие на тонкий изящный носик очки. Я сел рядом. У существа оказались большие, слегка выпуклые, темно-серые глаза, тонкая длинная шея и изящные пальцы с овальными ногтями. Существо звали Славиком. И было ему те же 16, что и мне. Никого, хотя бы отдаленно похожего на этого эльфа, я не встречал ни до, ни после.
Мы познакомились и разговорились. Он оказался моим соседом не только по подъезду, но даже и по лестничной площадке. Я вспомнил бабульку, которая жила одиноко в трехкомнатной квартире напротив. Видимо, племянница-таки уговорила бабку разменяться, боясь, что преклонный возраст и старческие болячки рано или поздно лишат ее возможности жить в отдельной квартире. Прописывать к себе бабка решительно никого не хотела, предпочитая доживать век в одиночестве, но под крышей, а не на улице.
Вот в эту квартиру и переехали Славка, его родители и дедушка.
Кто сказал, что не бывает любви с первого взгляда? Я понял, что не смогу жить без этих глаз, - каким-то глубинным чувством. Не влюбляясь в девочек, не зная настоящей любви женщин - только голую постель - я оказался во власти этого тщедушного подростка сразу и навсегда. Конечно, Славка об этом и не подозревал. Он просто принял меня в свои друзья, пустил в свой мир - книг, картин, музеев, снисходительно позволяя взамен оберегать его от всевозможных бед и недоразумений. А недоразумения начались в тот же вечер.
Славка отправился выгуливать свою собаку. Я, естественно, увязался с ними. Крохотный японский хин с огромными влажными глазами гордо семенил по дорожкам парка, задирая лапку во всех подходящих и неподходящих местах. Я замешкался, прикуривая, за поворотом аллеи, и тут же услышал слабый голос Славки:
- Валерааа!
Несколько подростков с параллельной улицы, мающиеся бездельем в теплый осенний вечер, окружили моего эльфа. Один из них выдирал у Славки из руки поводок, двое других с хохотом тискали хина, залившегося отчаянным тявканьем, четвертый, заломив Славкину руку за спину, лез ему в штаны, видимо, решив проверить - мальчик это или, все же, девочка.
В несколько прыжков я оказался рядом. Пацаны хорошо меня знали, но их было четверо, а я - один. Они отпустили Славку, который одной рукой судорожно прижал к груди собаку, а второй пытался застегнуть брюки, и стали меня окружать, словно волчата. Я не стал дожидаться, когда у них это получится. Драка вышла славная, враг был наголову разбит и позорно бежал с поля боя, но и мне досталось. Я заливался кровью из разбитого носа, было жутко больно, и Славка почти бегом потащил меня домой, по-прежнему цепко держа своего японца.
Он так красочно рассказывал матери, как на него напали хулиганы, а я мужественно встал на его защиту, что мне даже стало неудобно. Я сидел, прижимая к носу грелку со льдом, в залитых кровью куртке и брюках, а мама Славика охала и ахала, и благодарила, и сердилась на подлых мальчишек, которым все равно, над кем издеваться - над собакой или человеком.
В итоге, нос оказался сломанным, отец Славы самолично отвез меня в травмпункт, где меня и привели в относительно приличный вид. Когда я вернулся, мать Славы, Нинель Аркадьевна, сидела у нас дома и пересказывала историю моим предкам. Я не знал, как они отнесутся к моей очередной драке, поэтому быстренько слинял в свою комнату. Через некоторое время в дверь деликатно постучали. Отчим, возникший на пороге, долго смотрел на меня:
- Я был бы рад, если бы ты подружился с Мирославом. Он очень воспитанный, интеллигентный мальчик. Из хорошей семьи. Может быть, и ты возьмешься за ум, общение с такими людьми облагораживает.
Я сначала и не понял, кто такой Мирослав. А когда понял, разозлился на отчима. Вот за что я его терпеть не могу - так это за привычку читать нотации. И из всего извлекать мораль. Я не собирался облагораживаться, я просто хотел этого Славку, до дрожи, до судорог в пальцах. Я хотел его иметь, как коллекционеры - безумно дорогую вещь, которая существует в одном-единственном экземпляре. Это стало смыслом моей жизни на долгие-долгие годы.
Конечно, все это я осознал намного позже. А в ту сумасшедшую осень я просто перестал представлять свою жизнь без Славки. Мои 16 лет разделились на ДО и ПОСЛЕ. До Славы и После Славы. Все, что было ДО - не имело никакого значения. Все что ПОСЛЕ - было бесконечным счастьем от начала и до конца.
Весь день я жил ожиданием встречи, потом мчался домой, переодевался из своей дурацкой учебной одежды в нормальную и летел к Славкиной спецшколе. Если уроки у него заканчивались раньше - я просто сбегал с последних часов в ПТУ. Славка появлялся из школьных дверей, близоруко щурясь, отыскивая меня взглядом, и мы шли на остановку автобуса, ехали домой, поднимались на наш общий четвертый этаж. Потом начиналось самое большое счастье дня - или у меня дома, или у него. Мы садились рядом и начинали разговаривать - обо всем.
Славка поначалу был поражен тем, что я, по его выражению, был дремуч, как дикарь. Нет, разумеется, я читал книги - фантастику, детективы, приключения. Да еще из школьной программы кое-что, по необходимости. Но для моего эльфа это все была не литература. Познания у Славки были энциклопедическими. Он цитировал Кафку, Цвейга, Ницше, Маркеса, которого я по невежеству тут же спутал с Марксом и Энгельсом. Он рассказывал мне чуть ли не в лицах Бальзака и Золя, Шиллера и Драйзера. Он заставил меня прочитать всех Толстых, Чехова, Лермонтова - и строго экзаменовал, правда ли я читал или вру. Выяснив, что я не был ни в одном музее, Славка тут же выпросил у моего отчима денег и повез меня в Эрмитаж. Как хороший экскурсовод, он таскал меня по залам, рассказывая, объясняя, а в галерее Героев войны 1812 года показал мне портрет одного из своих предков. Надо ли говорить, что ради Славки я готов был на все, даже на шатание в субботу по музеям и концертным залам. Но, спустя какое-то время, я вдруг понял, что мне становится интересно. Интересно обсудить историю Ругон-Маккаров, выставку нэтцке в Эрмитаже, музыку Шнитке. Конечно, до Славки мне было далеко, но я уже не чувствовал себя рядом с ним неандертальцем. Он открывал мне свой мир, и я мечтал стать частью этого мира.
В отличие от меня, слабо представлявшего, чего я хочу в этой жизни, Славка твердо знал свое будущее. Сначала биофак Университета, затем аспирантура, кандидатская, докторская, а, в перспективе, лет к 40 - 50 - Нобелевская премия или, как минимум, - звание Члена-корреспондента Академии Наук. Я мог только восхищаться им и боготворить, греясь в лучах его будущей славы.
Зимой Славкин дедушка заболел. Долгие обследования подтвердили диагноз - саркома легкого. Однажды, стылым февральским вечером, Славка позвонил мне по телефону и дрожащим голосом попросил немедленно придти к нему. Надо ли говорить, что через минуту я звонил в дверь напротив. Славка, открывший мне, был бледен до синевы, губы у него дрожали. Оказалось, что дед вечером впал в кому, родители уехали к нему в больницу, на Моховую, а Славка остался совсем один, вместе с собакой, и ему жутко страшно. Это была первая надвигающаяся смерть в Славкиной жизни. Ночевать в одиночку в пустой квартире он был не в состоянии. Мы долго сидели на кухне, молчали, потому что говорить о чем-то казалось нам кощунственным. В два часа ночи Славка встал и пошел в свою комнату, касаясь рукой стен. Я отправился за ним следом, не зная, что делать дальше.
Слава раздвинул диван, постелил постель, медленно стянул с себя одежду и лег, глядя на меня мокрыми от слез глазами.
- Ну, ложись, чего ты ждешь?
Все внутри меня замерло - сердце бухнуло где-то в желудке и остановилось. Я разделся, потушил свет и лег рядом со Славиком, пытаясь унять вдруг задрожавшие руки. Ноги у него были ледяные, да и весь Славка был тощий и холодный, словно лягушонок. Я обнял его узкие плечи, прижал к себе, пытаясь согреть. Какое-то время Слава еще всхлипывал, шмыгая носом, потом задремал, и я услышал его ровное дыхание.
Тикали часы, хрюкал и сопел под диваном хин, капала вода из неплотно закрытого крана, а я лежал, обнимая своего эльфа, полный какого-то странного тихого счастья.
Потом были похороны, поминки, сороковины, - и вдруг пришла весна. Стремительная, теплая, смывшая холод и потери зимы. И с весной пришла любовь. Мой Славка влюбился - безоглядно, забыв обо всем на свете. А я мог только ревновать и вздыхать про себя - вот же его угораздило. Действительно, худший объект для любви подыскать было трудно. Лидочка была выше Славки на голову, раза в два крупнее, и, что самое страшное, - давно и безнадежно влюблена в меня. Мы таскались втроем в музеи, в кино, на дискотеки. Слава пытался заинтересовать Лидку своими знаниями - она восторженно разглядывала мои бицепсы. Он рассказывал о великих скульпторах и архитекторах, а Лидочка безумно хохотала над полуприличными анекдотами, которые я время от времени выдавал. Мне она была сто лет не нужна, но Славик ужасно мучился этим безразличием. Когда я попытался обратить ее внимание на моего друга, Лидка брезгливо передернула плечами:
- Этот недомерок? На что он мне сдался?
Как ни странно, наша со Славкой дружба совсем не пострадала. Он приходил ко мне домой и начинал рассказывать, как звонил Лидусе, что она ему сказала, а он ответил, а она что-то фыркнула и бросила трубку. И вот теперь он ходит и страдает, может, я ей звякну, ко мне-то она придет точно. Приходилось звонить. Лидка прилетала, как угорелая, обнаруживала, что я не один, и начисто теряла интерес к любому разговору. В конце концов, Славка вылечился от своей любви - так же неожиданно, как и влюбился. Просто в один прекрасный день он пришел ко мне и заявил, что с него хватит, и вообще, скоро химия достигнет таких высот, что для любви будет достаточно съесть таблетку - и готово. Я помечтал про себя, как скормил бы ему самому такую таблеточку, но, разумеется, промолчал.
Шло время, Славка заканчивал свою школу, я - ПТУ, меня ждал какой-нибудь завод с каким-нибудь токарно-фрезерным станком, потом - армия, потом - опять завод, а Славку - Университет, звания, всемирная известность.
Пока я служил в непобедимой Красной Армии, мы обменялись со Славиком почти двумястами письмами. По одному - каждую неделю. Он подробно описывал свою учебу, кафедру, сокурсников, изо дня в день - прилежно, словно вел дневник. Я отвечал покороче, мне было далеко до Славкиных способностей описывать характеры и поступки, и очень скучал, наверное, так же, как скучали мои товарищи по своим невестам и подружкам. Они разглядывали фотографии своих любимых, но не мог же я любоваться на фотографию парня, пусть даже похожего на девочку.
Но, наконец, служба закончилась, и я вернулся. Славка немного подрос, но, по прежнему, еле- еле дотягивал золотоволосой макушкой до моего подбородка. Мы обнялись, похлопали друг друга по спинам и сели на диван разговаривать, словно и не расставались на два бесконечных года. Мой друг слегка посолиднел, сменил свои огромные тяжелые очки на модные, затемненные, в позолоченной итальянской оправе. Исчез тоненький эльф, его место занял стройный, невысокий, прекрасно и со вкусом одетый юноша. Но остались умные светло-серые глаза и обаятельная нежная улыбка. Я смотрел на свое отражение в огромном зеркале напротив - медведь медведем с носом набок - и думал о том, какие мы разные, и каким меня видит Славка.
На завод я не пошел, устроился работать в автоколонну к отчиму, благо в армии получил права. Слава учился, блестяще закончил Университет, получил направление в какой-то закрытый научный институт, через год - направление в аспирантуру. Он шел своим, четко намеченным путем. Конечно, мы виделись намного реже, чем раньше. Я мотался по городам и весям на своем Совтрансавтовском трейлере, между делом трахал плечевых блядей, на двоих с напарником, да случайных девок. У Славки тоже появлялись и исчезали какие-то девочки, он по-прежнему рассказывал мне обо всем, делился успехами и неудачами. Все это время я так и не решался сказать ему о своих чувствах. Слава скользил по жизни легко и удачливо, а когда у него возникали какие-то трудности, я старался во-время подставить плечо. Например, одолжить денег на хороший ресторан с девочкой, или привезти для нее модную шмотку из Финляндии или Швеции. Или вмешаться в какие-то разборки, когда выяснялось, что Славик увел эту девочку у слишком ревнивого соперника.
На банкете по случаю защиты Славой кандидатской я не был. Так получилось, что мне выпал долгий рейс через всю страну. Зато потом мы с ним вдвоем славненько посидели в "Метрополе". Славик взахлеб рассказывал, как прекрасно приняли его работу, строил грандиозные планы на будущее. Ему должны были дать целую лабораторию, аж двух лаборантов и, разумеется, хорошее финансирование. Он уже написал несколько статей, на одну даже сослался какой-то английский журнал по микробиологии. Так что я сижу не просто с кандидатом биологических наук, а с будущим Нобелевским лауреатом, это точно. Славку всегда быстро развозило от спиртного, я еле дотащил его в тот вечер домой и получил страшный выговор от Нинель Аркадьевны. Мне всерьез было заявлено, что если подобное еще раз повторится, она запретит Славочке со мной дружить.
Любаша работала диспетчером в нашем парке. Нежная девочка, немного странноватая в своей увлеченности книгами и фильмами о большой любви. Я какое-то время безуспешно за ней ухаживал, потом понял, что я не герой ее романа, и мы остались друзьями. Она познакомилась со Славкой у меня на дне рождения, и они начали встречаться. Славкины родители его нового увлечения не одобрили. И, видимо, дали это понять обоим влюбленным. По-крайней мере, в один прекрасный вечер Слава собрал свои вещи и переехал жить к Любе в коммуналку. Нинель Аркадьевна ворвалась ко мне, не успел я вернуться из очередного рейса.
- Это ты, ты один во всем виноват! Познакомил его с этой плебейкой! С этой дрянью, которая Славика обманула, завлекла. Теперь все пойдет прахом! Все наши надежды, все наши труды! У него такие перспективы! А теперь он не вылезает из постели этой проститутки! Вместо того, чтобы работать, у него же докторская!
Нинель Аркадьевна так кричала, что у меня зазвенело в ушах от пронзительного голоса. На шум прибежала мама, стала ее успокаивать. Потом Славкина мать долго рыдала в соседней комнате, а я просто ушел из дома, чтобы не выслушивать еще раз, как я виноват перед их семьей.
Честно говоря, я ожидал приглашения на свадьбу, но Славка неожиданно вернулся через месяц домой, а на следующий день уехал на симпозиум в Москву.
А еще через день ко мне пришла Люба. Она была бледна и измучена, словно долго и изнурительно болела. Я усадил ее в кресло, налил горячего чая, принес маминого печенья. Любаша из вежливости поклевала, словно птичка, и внезапно разрыдалась. Оказалось, что она беременна. Из ее сбивчивого рассказа я понял, что Люба сказала об этом Славику, а он неожиданно заявил, что не уверен, что это его ребенок, что она была не девушка, когда они стали жить вместе, что я за ней тоже ухаживал и неизвестно еще, спали мы или нет. Уж ему-то, Славе, хорошо известно, какой я кобель. Люба пыталась его переубедить, но Славка попросту собрал вещи и ушел.