Парень и святая

«я уезжаю не ищи меня было здорово но это конец глеб»

Я на грани слез. Весь день, с самого утра, как прочитал эти слова. Доехал до офиса как во сне; чужим голосом говорил по дороге по телефону; превратившись в деревянную куклу, добрался до кабинета и закрыл за собой дверь. Но ненадолго. Я обречен быть на людях, весь мучительный день, пока в груди болезненно ухает сердце.
Непереносимо, как медленно время тянется, и дела, дела, одно за другим – то что-то подписать, то какая-то встреча, как будто что-то может иметь значение, если Глеб меня бросил, вот так теперь прощаются – смс отправили, и вперед, дойдет-не дойдет, а какое нам дело, мы же уезжаем, а вы тут оставайтесь, нам по фигу.
Запах его вспомню, и волна боли накрывает, теплый, сладкий запах, от котят совсем маленьких похоже пахнет – теплой шкуркой и молоком, что ли; можно было лицом в волосы уткнуться и дышать родным человеком, да только какой же он был родной, если вот так бросил меня?!
Затылок его перед глазами – мальчишеский, беззащитный, хотя он и моложе меня всего-то лет на шесть, Настин ровесник; и ничего не надо было, только лежать рядом с ним и любоваться на свое счастье, а счастье возьми да и исчезни. Ну и поделом мне. Надо сдохнуть, и Насте все деньги оставить, чтоб нашла мужика нормального и забыла про меня.
Я сдурел совсем, когда Глеба встретил, влюбился так, что хоть удавись – ну невозможно стало жить без человека. Даже не в сексе дело, хотя мне так хорошо ни с кем не было, до мурашек на спине, до дрожи; он такой был… милый, ласковый, что я даже снова стал целоваться, как в юности, а то годами не целовался – а зачем, парни почти все случайные, редко с кем подолгу встречаться получается, раз-два, и до свидания, какие уж тут нежности, совершенно не к чему слюни распускать, что мне, каждого расцеловывать, их вон сколько у меня было, а я один.
Насте я все хотел открыться, отпустить ее, но я еще и трус к тому же – не могу сказать прямо, я типа с парнями более чем близко общаюсь, ты уж извини, что сразу не предупредил, дорогая, е**сь я с ними, так я все намеками, намеками – то страницу на экране открытой оставлю, то из другой комнаты, едва дверь прикрыв, договариваюсь, куда подъехать, что же я за сволочь, почему бы и не сказать все как есть?!
У меня за кабинетом - маленькая ванная комната, иду туда, плещу в лицо холодной водой, смотрю на себя в зеркало. Красавец, что сказать, хоть для журнала снимай, глаза зеленые с желтоватой радужкой, копна волос каштановых, ни одного седого пока нет, да и вообще я высокий, моя гордость – живот подобранный, не скажешь, что под сорок, в спортзале пашу, как конь; в кого такой – не понятно, родители обычные, а я, видно, в деда пошел с материнской стороны, и ростом, и внешностью, только бровь сегодня дергается, а так – вполне себе ничего, только бы мне счастья немного, и было бы совсем хорошо.
А деньги мне сами в руки идут, чутье у меня на них, вот только не знаю, как любовь найти, как ее разглядеть. Понятное дело, бумажник достал, хотя какой там и бумажник, достаточно на машину посмотреть – и любой пойдет; да не нужно мне любого, вот в чем беда, вот что я понял- единственный должен быть, под меня скроенный. Чтоб только я – и никого больше; смешно, конечно, про верность говорить, при моей жизни, но не могу больше быть одним из многих, устал.
Я совещание в три часа не переживу. Отменить нельзя – что сказать этим самодовольным скотам, у каждого по две любовницы, не говоря уж о семьях, типа меня любимый бросил, мне теперь не до чего дела нет, идите вы с вашим совещанием сами знаете куда, я не вынесу этого – сидеть на людях, говорить что-то, улыбаться, а мне выть хочется, ну как же так – взял и уехал?! Что было не так-то? Не ругались, не ссорились – а и из-за чего бы нам собачиться ?! Я же его обожал. Он был для меня всем, вообще всем в этой жизни, воздухом – вот я и задыхаюсь, дышать нечем стало, нужно точно в коттедж поехать и покончить со всем этим – что в таких случаях делают, снотворное пьют? Только сначала нужно уладить дела для Насти. Настя. Сколько лет она со мной потеряла. Ну ничего, еще успеет наверстать.
Какой тогда летом вечер был, когда мы с Глебом в сумерках в парке гуляли! Счастье неописуемое, воздух уже прохладный, и синева, глубокая синева разливается, а Солнце потихонечку так уходит, не торопясь, день был долгий, жаркий, но приятный, летом так бывает – вроде и знойно, но по хорошему, греет, а не печет. Мы с дорожки в гущу деревьев ушли и совсем одни остались, а то все велосипедисты какие-то сумасшедшие мимо носились. Сидели просто, на поваленном стволе каком-то, так хорошо, и Глеб все рассказывал что-то о работе, а я даже и не слушал, о чем именно, сам голос его меня завораживал, если б я знал, что все закончится так скоро, тогда бы и умер.
Что-то я все о смерти думаю. Мне же еще и сорока то нет, куда это я так заторопился?
Как сказать Насте, кто я?
Милая, как ты, наверное, уже заметила, я гей.
Ну, это как-то глупо звучит. Мы с ней все-таки не то чтобы как брат и сестра живем, так что заметить то, собственно, и нечего было, я уж старался; жили, вернее, пока Глеб не появился - ну не мог я с ней спать, вообще ни о ком, кроме Глеба даже думать не мог. Сколько мы с ним пробыли вместе? Месяца три всего? Три месяца вообще без секса – должна же Настя понять, что что-то не так? Возмутиться. Спросить. Устроить скандал. Разве женщины не хотят жизнь устроить?!
Или вот так:
Настя, я тебе изменяю, но не с женщинами.
Еще глупее. Так привык скрывать, что правду уже и сказать невозможно. А, гори оно все огнем.
Совещание еле высидел. Говорю с важным видом, а сам весь дрожу – уехал Глеб, уехал, я один, никому на хер ненужный, опять искать, опять новые и новые пацаны, все в спешке, то они спешат, то я , и все втихомолку, втайне ото всех, да что же я , проклятый что ли?
За что мне все это?
Неужели это расплата за Андрюшу?! Я с ним расстался как раз после свадьбы; не решился я с парнем съехаться, женился вместо этого и обрубил связь, также вот, одним махом, только в глаза сказал, хоть на это смелости хватило. Помню, как у него губы прыгали и как он все за руку меня взять пытался. Дела в компании тогда только в гору пошли, не время было рисковать. В аду мне за это гореть. А я и горю.
В шесть из офиса выхожу, даже раньше своей помощницы, первым вылетаю и домой – хотя зачем домой-то? Но еду все-таки, и плачу, подвываю потихоньку, и в конце концов паркуюсь кое-как, поднимаюсь на свой этаж, и все мысль бьется – а как Насте все объяснить? Вид у меня в любом случае жуткий. И колотит всего, зуб на зуб не попадает. Звоню.
Настя открывает дверь. Она хорошенькая, маленькая, мне по плечо, принцесса из мультика японского, глазищи карие огромные, длиннющая челка правую бровь закрывает, прелестные ушки, чудесный лукавый рот, пахнет цветами. Видит своего мужа и разом бледнеет, дико, как полотно. Мне бы пройти в кабинет, выпить, выплакаться в одиночестве, привести себя хоть немного в порядок, но я не могу. Больше не могу быть один. Больше не могу врать. Лучше умереть. И я полный урод, дебил самый настоящий, говорю вдруг не своим дрожащим голосом:
- Насть, меня Глеб бросил.
Тут меня такие рыдания пробивают, что я сползаю на пол, прямо в прихожей, и реву в голос. Вот такой каминг-аут у меня получается.
Да что это?!
Откуда рука на моем плече?!
Я не сразу понимаю, что Настя села рядом со мной на пол и обняла, как маленького. Спрашивает:
- Как бросил? Это тот, последний? С чего вдруг, у вас же все хорошо было.
Не верю сначала своим ушам. Брежу, что ли? А потом - вспышка, прозрение. Настя, вроде бы, и так знает. Даже что у нас с Глебом все хорошо было. И от изумления – знала, и ни слова?! – перестаю рыдать.
- Да я давно уже в курсе, - объясняет мне Настя. – Ты, по-моему, сделал все возможное и невозможное, чтобы я догадалась. Знаешь, мы же с тобой живем вместе. Нетрудно заметить, когда ты счастлив. Но как – бросил? И пойдем, вставай. Поднимайся, Миха.
Уводит меня в гостиную. У нас огромная квартира, хоть банкеты, хоть вечеринки устраивай, но только мы гостей дома не принимаем, да и друзей у меня нет – только деловые знакомые, какие уж тут друзья, если полжизни под замок заперто. Я рассказываю Насте все, что нужно, что не нужно, вообще всю свою настоящую жизнь, не могу остановиться, поток слов, облегчение невероятное, как будто старый нарыв вскрылся, и гной выходит, рана очищается. Без утайки - как я был влюблен в четырнадцать лет в своего одноклассника и даже писал стихи; как тихо, тихо, потихоньку жил с одним парнем, когда учился в институте; как и позже тоже пробовал что-то серьезное построить, и с Андрюшей, и еще с другим пареньком, но ничего не получалось, тяжело, когда нужно жить в тайне. По ходу дела я пью коньяк, но не пьянею, а вроде как расслабляюсь. Чуть-чуть плачу. Глеб ушел. Валяюсь на диване, прямо в костюмных брюках и рубашке офисной, весь мятый, изжеванный, видок, должно быть, у меня отвратительный, тошнотворный, но Настя слушает. Пьет со мной коньяк, по полглотка, и курит – а я и не знал, что Настя курит и что у нас дома вообще сигареты есть.
- Уйдешь? – спрашиваю, а сам весь леденею – уйдет, конечно, чего оставаться-то, я уже не изменюсь, нормальным не стану.
-Мих, если ты не против… чтобы у меня была своя жизнь, я бы осталась, - говорит Настя.- Клянусь, я тебя ничем не скомпрометирую. Ты же на мне женился для отвода глаз? Правильно?
Тут я вообще выпадаю в осадок. Моя жена, которой я изменял, можно сказать, направо и налево с парнями, спрашивает у меня вот что. Не против ли я, чтобы у нее была своя жизнь? Обещает быть осторожной – а то вдруг кто прознает, что у моей жены любовник? То есть, мужик нормальный. Пока я пытаюсь это переварить, моя девочка мне объясняет:
- Я, можно сказать, теперь эксперт по мужской любви. Перечитала все, что только можно, на русском, на английском.
Улыбается:
- Мих, я геевских фильмов пересмотрела – часов на тысячу, ну, знаешь, летчику нужно столько-то часов налетать, чтобы на международные трассы выйти? Вот и я также. В общем, если из нас двоих кто-то и извращенец, то это я. Пойми, я твою жизнь не осуждаю. Так что решай. Хочешь – уйду.
А у меня слов нет. Не знаю, что сказать. Только на всякий случай хватаю Настю за руку- чтоб не вздумала уходить, пока я, видите ли, с мыслями собираюсь.
-Не уходи. Настя, не уходи, - прошу я. – Это дико звучит, но ты единственная женщина… с которой я могу жить. И прости меня.
- Да я счастлива, - говорит мне Настя. – И потом, а что ты можешь поделать–то? Ты же не нарочно, в самом деле.
Но добавляет:
- Но, Миха, хоть одна женщина, хоть когда-нибудь - и …
- Какие уж тут женщины, - бормочу я. – Детка, я тебе благодарен… черт, как же это сказать-то?
Настя машет на меня рукой.
Мы еще идем к компьютеру моему, посмотреть на фото Глеба, но я уже не плачу. Просто очень больно. Красивый, умный, забавный. С кем он теперь? Где? Кто его целует, любуется на отражение двух тел в высоком зеркале, кто его заполучил?! В чьих он глазах , кто с ним говорит?! Кто им дышит?!
А потом я отмокаю в ванной, а Настя сидит рядышком на коврике, следит, наверное, чтобы я не утонул. Или не перерезал себе вены безопасной бритвой. Или потому что, невероятным образом, я ей не противен, а слушать в сотый раз про то, как Глеб пах котенком – не надоело. Я все пытаюсь растолковать жене, что Глеб был не как все, что я его и вправду полюбил, что это было у меня серьезно. Говорю, говорю, и вдруг задаюсь вопросом – а насколько серьезно-то? Вот ведь на самом деле. Ушел бы я из семьи, от Насти, то есть? Зажил бы с ним открыто, с любимым моим? Пороху хватило бы вот так с парнем съехаться? Рискнуть бизнесом, бытом налаженным, поставить на карту все, чего достиг?!
Совершенно нереальный вечер.
После ванны я снова валюсь на диван, и Настя заставляет меня поесть, чуть-чуть – бульончик вкусный, честно говоря. Я уже пьян. Да еще накачан валерьянкой.
Звонит телефон, и гнусавый голос определителя сообщает, что это моя мама. Только ее не хватало. Вспоминаю, что вроде как пятница, и что в субботу, завтра то есть, мы должны у мамы быть. Я этого не перенесу. Мать ничего обо мне не знает. И отец тоже. Я их единственный сын. Успешный, как принято говорить, бизнесмен. Жаль только, что пидорас. А так все нормально. Практически можно гордиться.
Настя берет трубку. Мама ее любит. Что странно. Или чует, что со мной не все ладно, и старается, чтоб Настя не ушла?!
-Да, Марина, - говорит моя жена, они мамой по именам зовут друг дружку, - отдыхает, у Миши выдалась очень трудная неделя. Рынки, сами знаете, как штормит. Еврозона преподносит сюрпризы. О, да. Конечно. Нет, дремлет. Заедем, конечно. Миша все ваши отбивные вспоминает. И еще картошечку.
Это намек – чем меня побаловать, всеобщего любимца.
- Ну что вы, я даже и не стараюсь ваш рецепт повторить, - и еще минут пять женской болтовни.
Потом Настя серьезно говорит мне:
- Мих, нужно завтра заехать, ненадолго. Детка, держись. Тебе легче будет, если побудешь на людях.
Садится рядом со мной, но даже не дотрагивается. Она сильная, мне бы таким быть. Смотрит на меня, с сочувствием, да, но не с жалостью. И говорит:
- Заживет, все заживет, Миха. Хорошо, что ты вообще любить умеешь. Другие и рады бы, да не могут. Понимаешь? Не всем дано любить. Хотя бывает больно, - и вздыхает.
А что я про Настю знаю? Ничего, вообще ничего. Женился, чтоб вопросов не возникало. Красивая девчонка, умница, чем не пара? У нее тогда какой-то тяжелый роман закончился, вот я и подсуетился. Завалил деньгами - и забыл, на все эти годы. Вроде все в порядке, не болеет, с моими родителями ладит, вопросов не задает. Внешне я красивый, только внутри трухлявый оказался. Сломал меня Глеб. Не выстоял я.
В общем, Настя укладывает меня спать. Спрашивает, у законного, заметим, мужа:
- С тобой посидеть?
Мы давно по разным комнатам разъехались.
- Посиди,- говорю. Все не так одиноко.
Я ложусь, а Настя осторожно устраивается рядом, протягивает руку и замирает. Я беру ее пальцы и кладу себе на лоб. Так и засыпаю.
Под утро просыпаюсь как от толчка. Настя спит рядом, спинкой ко мне. Сопит тихонько. Прелестная куколка. Видно, ее сон сморил. У меня дикий стояк, просто колом. Я полный, окончательный скот. Открываю тумбочку со своей стороны постели, шарю, достаю презерватив. Ну такой вот я муж, меня, прежде чем к жене подпускать, лучше всего прокипятить. Или хотя бы хлоркой промыть. Поворачиваю ее к себе. Сейчас Настя как закатит истерику. Ну еще бы, наговорил о себе Бог знает чего, и еще с сексом лезет, подонок. Но она только вздыхает, не раскрывая глаз, чуть двигается, чтоб нам было удобнее, и обнимает меня за шею. Я вспоминаю Глеба, еще каких-то парней, и у нас получается настоящая супружеская любовь.
В субботу мы едем к моим, Настя за рулем, я протрезвел, не плачу, потому что в ступоре. Очень, очень больно. Ноет все тело. Но хоть не один, и то хорошо. Настя же говорит, что все заживет? Она должна знать, верно? У женщин же интуиция сильно развита, я сколько раз об этом слышал.
Вечер получается спокойный. Говорит Настя, я ем и пью. Зверский голод вдруг напал, мету все подряд, мать только подавать успевает. Мы с отцом на двоих выпиваем бутылку водки, хотя он мне всю юность отравил своими поучениями. Это он еще про парней не знал, а то бы со свету меня сжил. Мне кажется иногда, я разбогател только чтоб от него отвязаться, он из тех, кто считает, раз богатый – то все в порядке, что за убожество такое.
А потом мы снова дома, я читаю переписку с Глебом, раз тысячу, хотя там полная фигня – просто привет, как дела, и все такое прочее. Рассматриваю фото. Вспоминаю родинку у него на шее, веснушки на плечах, старый маленький шрам на пояснице – упал с велосипеда в юности, то, как он смешно всегда дул на кофе горячий. И как он любил болтать обо всем на свете, птичка-говорун. Как Глеб мог вот так меня бросить?! Неужели из-за денег?! Я тратил на него не считая – детей нет, компания процветает, так что же жалеть?! Но может быть, Глебу казалось, что я скуплюсь?! Может быть, он ждал машину, а я не угадал?! Не понимаю. Тысячу лет проживу, а не пойму, не могу себе представить, чтоб вот так такие отношения прервать, послать человека на фиг– по смс!
Надо как-то жить.
Пью неделю, Настя всем говорит, что у меня грипп. Она со мной, надолго меня одного не оставляет. И я к ней вроде как привязываюсь, по настоящему. Она умница, моя жена. Знает, что сказать, как сказать, когда лучше промолчать. Мне все в голову дурная мысль приходит – вот встретить бы такого парня, как Настя!
А потом – бац, и я снова живой. Рана свежая, но не гноится, жить можно, и все по старой начинается – не могу без парней долго протянуть, только теперь я никуда не тороплюсь, а куда спешить-то, Настя в курсе, меня не ждет, даже вроде рада, что я ожил, снова при деле, а у нее свои дела, любовник, спортзал, бассейн. И все такое. Только я становлюсь жестоким. Грубым. Не буду больше влюбляться. Пару раз делаю каким-то нежным пацанам больно, нарочно. Мне это удовольствия не доставляет. Но мне нужно выжить. Зато ласковый я теперь дома. Путаюсь у Насти под ногами, все хочу ее чем-нибудь порадовать. Но с фантазией у меня плохо, я реально тупой, умею только деньги зарабатывать, а потратить уже ума не хватает. Покупаю хлебопечку – меня прикалывает хлеб печь. Пахнет на всю квартиру, и вкусно. А по ночам иногда плачу, все-таки. Много, видно, всего за жизнь накопилось. Когда совсем невмоготу, иду к Насте, в ее комнату. С сексом не лезу, ложусь рядом и успокаиваюсь. Настин друг интересный, должно быть, мужик, раз она с ним встречается.
Я Настю никому не отдам. Пусть встречается, но не отпущу ее, никогда, я эгоист, урод законченный, подонок, мразь, но раз Настя не ушла, пока можно было, она моя. Я так решил.