За окном осина

Я хочу умереть. Просто хочу умереть. Эти слова я говорил про себя каждый день.Это же так просто, бл@дь!Для любого, кто может пошевелиться. Не для меня.
Всё, что мог – смотреть в окно, хорошо, что кровать развернута к нему, иначе смотрел бы на дверь.
Как там? "Я смотрю за окно, за окном осина, я любил немногих, однако – сильно"?
Никого я не любил. И жену не любил по-настоящему, женился просто так, всё в своей жизни делал просто так. Как надо. А кому надо? Кто сказал, что надо именно так?
Дрался не просто так. Да, это я умел. Восходящая, бл@дь, звезда ринга. Не взошедшая.

А за окном у меня действительно торчала осина, и ее круглые листочки почти все время трепыхались в движении даже от малейшего ветерка. Сколько раз я уже видел, как на ней опадали, а потом вновь распускались листья? Трижды. Три года я здесь гнил. До этого два года дома. Итого пять. А сколько еще их будет? Неизвестно. Мой лечащий врач уверял, что у меня прекрасное здоровое сердце и я легко проживу еще лет пятьдесят. Сука! Почему бы просто не дать мне сдохнуть, а мое еб@ное здоровое сердце отдать кому-то, кому нужны эти еб@ные годы?! Мне они даром не нужны, не собирался я смотреть еще пятьдесят раз, как сменяется листва на этом еб@ном дереве.

Что-то я разошелся сегодня. И не только сегодня, два месяца как мое настроение, которое и до этого-то не дотягивало до нормального, опустилось не ниже плинтуса, ниже канализационных труб. Уже два месяца, как сменилась одна из моих постоянных сиделок или, как правильно назвать мужика, который выполняет эту работу? Сиделец? Так это немного из другой оперы.
Теперь два дня через два все процедуры с моим бесполезным телом делал новенький. Полный энтузиазма и какой-то детской непосредственности мальчишка.
Как же меня бесил и этот его энтузиазм, и эта еба… Да. И он сам меня бесил.
Понятно, почему он здесь – альтернативная служба: вместо того, чтобы как все нормальные пацаны год побегать в кирзачах, он сюда спрятался. Еще бы, тепло, светло и вечером к мамке под бочок. Соплежуй-переросток. Пидор – верняк. Поэтому и в армию пойти зассал. Да на него стоило посмотреть только и сразу понятно, что под хвостовик дает: губки пухлые бантиком, волосы длинные, глаза огромные, как у теленка, а ресницы… да у моей Кристи таких ресниц не было.
Кристи… Три года её не видел, как документы о разводе принесла, так и не видел. Да ладно, кто ждал, что она всю жизнь со мной просидит? Её почти на два года хватило. Я и на столько-то не рассчитывал. Даже первые полгода не изменяла, кремень-девка, меня на пару месяцев максимум бы хватило. А она держалась, точно знаю, видел. Когда всё, что ты можешь – это смотреть и слушать, многое замечаешь. И понимаешь. Только нах*я мне понимание это? Надо же, нихера ведь тела не чувствовал, а секса все равно хотелось. Головой, другим-то никак. Как мы с Кристей зажигали – лучшие кабаки, тусовки эти звездные, вечеринки до утра… И трахались как кролики каждую свободную минуту.
Бл@-а, убил бы меня кто-нибудь, а?

О, приперся пидарюга ненаглядный, глаза бы мои на него не смотрели:
– Погода сегодня классная, так тепло, вы не возражаете, если я окно открою?

Всё еще ждешь, что я отвечу? Х*й.

Прошел мимо меня, внося запах какого-то нового парфюма, не такого, как от него пахло эти два месяца. Угу, обоняние тоже обострилось, видимо, все силы в органы чувств ушли, кроме осязания – ниже шеи я ничего не чувствовал. Сейчас от этого мелкого говнюка пахло карамелью и цитрусовыми. Вы когда-нибудь видели мужика, который бы пах карамелью? Вот нахера такому руки и ноги? Только коленно-локтевую занимать.
А мне зачем нужны были? На ринге драться? Да.
Это спорт. И деньги. И жизнь красивая.
Мимо прошла.

– Ну что, завтрак? Знаете, мне мама всегда говорит, что завтрак самый главный прием пищи за день.

Съ*би от меня. Съ*би, пожалуйста!

Мне никогда еще так не хотелось сдохнуть, как за те два месяца, что он здесь! Нет, вранье, вторые полгода такие были, как я лёг. Когда от Кристи первый раз сексом запахло, а врачи окончательный приговор вынесли. Первые полгода еще надеялся, как дурак, на что-то. Потом… Лучше не вспоминать. Но за те три года, что я здесь валялся, точно два месяца с его появления самые х*евые. Хоть бы побыстрее время его "службы" прошло и Антон-гондон отсюда свалил. Весь медперсонал местный меня знал и давно все оставили в покое, а этот никак не мог уняться, всё теребил вопросами да разговорами, всё на контакт хотел вытащить.

– Откройте рот, пожалуйста.

Открой рот, закрой глаза. Я так и сделал. Зачем мне на него смотреть? Медленно пережевывал какое-то теплое говно, которым он меня кормил, не чувствуя вкуса и не открывая глаз. Да я бы раньше с таким на одном бы поле не сел, а тут… Да хули уж теперь. Лежи, овощ, зрей. Он мне, сука, еще подбородок вытер. Пальцами.

Ненавижу, тварь!

– Я сейчас окно закрою и займемся водными процедурами, вы не против?

Против. И что дальше?

"Водные процедуры" я особенно ненавидел. Унизительно п*здец как. Нет, всё верно, гигиена и прочее, но знать, что тебя обмывают чужие, да еще мужские руки... А, если еще и принадлежащие гомосеку? Противно. Да блевать просто тянет. Ну и зачем мне речь, если я все равно ничего не мог изменить? Незачем. Вот я и молчал.
Знак протеста, как считал мой врач. Мне пох*й на его мнение. Он не давал мне умереть. И никто здесь не даст. Я пробовал первые полтора года здесь, говорил, убеждал, доказывал. Не-а. Все ссали на себя ответственность взять. Ну правильно, я исчезну, у них проблемы появятся. Понять можно, но я не хотел их понимать! Меня бы кто понял.

Потолок, стена, снова потолок, парень перевернул меня, чтобы обтереть влажной губкой. Сегодня по-быстрому, ванна – раз в неделю. И каждый раз я мечтал, что получится соскользнуть со специального захвата в теплую воду и захлебнуться. Пока мечта так и не осуществилась.
А руки у Антона достаточно сильные для пидора, не ожидал, что ему так легко меня ворочать удастся. Хоть я и похудел сильно за эти пять лет, да что там похудел – скелет, обтянутый кожей, по сравнению с тем, каким был. Сто кило живого веса. Центнер. Мышцы, масса, все дела.
Как же я тогда ничего этого не ценил?
Зато сейчас куча времени на переоценку. Завались этим временем. Снова поворот – его глаза. Растопленный молочный шоколад. Кристи любила шоколадное фондю. Даже фондюшница у нас была, она делала, а потом макала в горячий шоколад кусочки фруктов и меня кормила… Теперь меня этот кормил.
Бл@, я забыл глаза закрыть!

– Не закрывайте, пожалуйста, глаза. Я вас смущаю чем-то? Вы меня стесняетесь?

Да пошел ты! Стесняться тебя!

Все равно закрыл. Чтоб этот педрила-мученик не подумал, что его слова для меня что-то значат. Если бы он знал, каково это! Если бы я знал в свои, сколько ему – восемнадцать? Девятнадцать? Если бы я в свои восемнадцать-двадцать знал… Если бы молодость знала, если бы старость могла.
Вот только до старости мне еще долго-о-о ждать.

– Я приду через час, у нас с вами прогулка.

Не приходи ты вообще никогда! Хотя прогулка это хорошо. Единственное событие за день.

– Вам включить телевизор? Я не буду включать, если вы не ответите или хотя бы не откроете глаза.

Ого! Вот это что-то новенькое прозвучало. Раньше он включал на каком-нибудь канале по своему выбору и уходил. Дискавери или анимал плэнет. Чтоб я мог, видимо, полюбоваться на те страны, в которые никогда не попаду. А сейчас условие поставил!

Давай, мальчик, зубки не обломай.

– Как хотите.

Х*йня, обойдусь я без твоего телевизора.

Ушел гондон. Только это оказалось первой ласточкой. На следующий день он тоже оставил меня без голубого, такого же, как он сам, экрана.
А через неделю вообще заявил во время завтрака, пока я с закрытыми глазами давился ненавистной овсянкой:
– Вы же не хотите сегодня на улицу?

Что?

– Там ветрено, дождь может пойти. Я вам лучше почитаю.

Ты что, сука, ох*ел? Какое почитаю? Я на воздух хочу!

– Молчание знак согласия. Выбирайте: Пелевин "Жизнь насекомых" или Хейли "Детектив"?

Конечно, детектив, в п*зду всех насекомых!

– Пелевина. Хороший автор, вам понравится.

Да у тебя голос быстрее пропадет, чем я тебе отвечу. Читай своих насекомых, я посплю под твой бубнеж.

Вот гнида. Насекомое. Думал, меня так просто взять, да? Нет, не уснул, книжка оказалась не таким уж говном, как я ожидал. Но, бл@дь, это же вместо прогулки! И до вечера я снова был без телека, пока не закончилась смена этого долбо*ба.
Потом два дня я прожил нормально, второй медбрат – адекватный и нормальный мужик, он меня и без слов понимал, стоило глаза на экран скосить – включал и каналы переключал, пока я не моргну, мол, стой. И гуляли. И мыл он меня нормально. Да потому что мужик, а не этот педигрипал хренов.


– Мне Петр Семенович сказал, что с ним вы глаз не закрываете.

Как два дня-то быстро пролетели, а?

– Почему вы на меня никогда не смотрите? Я вас чем-то обидел?

Обиженных в жопу еб*т, уж тебе ли не знать.

– Чем я вас раздражаю?

Всем, бл@дь! Существованием своим!

– Сегодня дождь, прогулка отменяется.

Какой дождь? Ты о чем? Вон небо синее… Подловил, да? Хитровы*банный какой.

– У вас глаза красивые. Светло-зеленые, такие редко у кого бывают. Если я что-то не то сделал, извините, пожалуйста.

Да что за! Попросился бы уже давно от меня, перевели бы его к другому какому инвалиду труда, мать его! Непонятно, что не переношу его? Вот пристал как банный лист. Глаза красивые… А когда я в зеркало на себя смотрел? Не помню. Да и что я – баба в зеркало смотреться?
Теплые пальцы коснулись щеки, и только что закрытые глаза распахнулись сами, ну, подпрыгнуть-то я от неожиданности все равно не мог.

– Вам бриться надо, Петр Семенович вас не брил, да, Саша?

Какой я тебе Саша?

– У вас желваки проступают. Не нравится, когда я вас так называю? А как к вам обращаться?

Никак ко мне не обращаться! Ни-как!
Снова опустил веки. Еще только утро, а он меня уже утомил так, что п*здец!

– Если вы хотите другого для ухода за вами, вы только скажите.

Издеваешься, сволочь? Я полтора… или два? Да какая разница, здесь время застыло, как муха в янтаре, долго, короче, я молчу. И ради тебя, гейская морда, говорить не собираюсь.

– Я бритву принесу, подождете немного?

Я до пятницы совершенно свободен! Причем до пятницы через пятьдесят лет, если верить кардиограмме и врачу.

Принес. Намылил мне щеки и начал брить. Бл@-а. Я, наверное, покраснел весь под пеной, так он это делал. Словно гладил, нежно-нежно. Ну на х*я он так? Глумился. Тварь. Пять лет назад он бы обделался, если бы я у него на улице прикурить попросил, а сейчас…

– Саша? Вы что?

Ничего!

Вытер мне щеки влажным полотенцем и застыл рядом, чувствую, что застыл и сверлит своими гляделками:
– Саш…

На веки надвинулась тень, а губ коснулось что-то легкое, почти невесомое и тут же отстранилось. Это что? Он меня поцеловал? что ли? Пидор гнойный! Тут уж открыл глаза специально, чтоб видел в них, сука, всё, что я о нем думаю!
На меня девушки только так смотрели, как этот пялился, невинно и одновременно с вызовом. Мол, я не такая, но тебе дам, если настойчивей будешь. Это он на что своими бл@дскими глазками намекал?

– У вас пена на губе оставалась, я вытер, – полотенце показал.

Фух… Показалось. Что я себе напридумывал-то? Вот мудак! Может, он и не гомосек? Ну мало ли морда смазливая? И волосы длинные? Это же еще не показатель. А я накрутил себя как целка-недотрога. Нахера ему меня целовать?

– У вас глаза странные. Вы что-то хотите?

Дайте мне сдохнуть! Дайте! Мне! Сдохнуть!


Следующий месяц я держался как в песне: "На честном слове и на одном крыле". Антон не перестал меня доставать и провоцировать, но в чем-то я парня зауважал – упрямый. Без упрямства не победить ни на ринге, ни в жизни. Но я тоже упрямый. Это, может, единственное, что во мне осталось. Пока они не дадут мне умереть, я буду молчать. Ну а после, понятно, тем более.
А потом он не пришел в свою смену. И в следующую не пришел. Вот тогда я понял, что скучаю. Наше с ним противоборство напоминало мне спарринг, вел он себя как аутфайтер: держался на длинной дистанции все время и сближался лишь для резкого удара, который я не всегда мог блокировать. Я-то всю жизнь решером был.
Был да сплыл.

Он пришел, когда листья на осине покраснели и стали опадать, почти полтора месяца его не было.

– Соскучились?

Вот еще!

– Я тоже скучал. Я болел, пневмонию где-то подцепил, тоже пришлось в больнице полежать.

Вот оно что, сочувствую, парень. Уж я-то не понаслышке знаю, что в больницах не весело.

– Спасибо, сейчас со мной все в порядке.

Мне-то что? Лежал бы ты до конца своего срока в больничке, солдат спит, служба идет!

– Ну я же вижу, что вы за меня беспокоились. И соскучились. Мы уже пять минут беседуем, а вы глаза не закрыли.

Беседуем мы! Что? Бл@, точно!

Не закрыл. Но вроде глупо стало как-то закрывать после таких слов. Я же не ребенок маленький в прятки играть – глаза закрыл, типа спрятался. Жаль, с Кристей мы детей не завели, все нагуляться хотели. Так бы хоть после меня кто на свете остался.

– Не будете больше закрывать, Саша?

Не буду, х*й с тобой.

– Спасибо.

Не за что.

Ну вот и поговорили. Но ему, похоже, мало было, что я глаза перестал в его присутствии закрывать, Антон это воспринял, как приглашение к диалогу. К монологу то есть.
И стал со мной соловьем заливаться, про жизнь свою п*здеть, новости пересказывать, про фильмы и книги свое мнение озвучивать. Ну а мне деваться некуда, слушал. Только, когда совсем уже утомлял, тогда снова веки опускал, но он не обижался, понимал, что хватит на сегодня и в следующий раз продолжал почти с того же места на котором остановился. Упрямый, я же говорил.
Рассказчиком он оказался хорошим, а главное, хитрым, сука, рассказывал-рассказывал и вдруг останавливался на самом интересном месте. Иногда так и подмывало спросить, что же дальше? Но каждый раз я успевал вовремя прикусить язык.
Всё ждал, когда же он коснется своих личных отношений. Прав я был, считая его пидором, или поспешил ярлык навешать? Но вот про это Антон ни гугушеньки не говорил, про институт рассказывал, в котором академку взял, про родаков, как пилят, про друзей и вечеринки студенческие с дешевым пивом и второсортными кабаками…

Я словно его жизнью жил. И сам не заметил, как дни его дежурств стал ждать с нетерпением, теперь мне казалось, что это Семеныч не такой, как надо. Отбыл своё время равнодушно и бесчувственно, телек мне врубил и всё. А мне этого уже мало было, хотелось хоть какого-то, но общения.
С чего вдруг? Вроде давно себя мысленно похоронил, физически вот только не получалось. А тут…
И как-то я понял, лежа ночью и глядя в белый потолок без сна – снотворное мне давно не давали, как заткнулся, так и не давали, жалоб-то на бессонницу больше не было. Так вот, тогда и понял, что произошло: меня этот мелкий гаденыш с гомосячьей своей прической и коровьими ресницами приручал как дикого зверя и ведь приручил, сука! Бл@дство!
Да пошел он со своим общением! Он-то свалит через полгода или сколько еще ему осталось, в институт вернется, а мне тут лежать всему такому раскрасивому. Одному.
Я ведь привык уже. Зачем по новой ломать? Поэтому, когда Антон пришел в следующий раз, я вновь закрыл глаза.

– Саша? Что-то не так?

Всё не так, ты еще не заметил, придурок?

– Вы не в настроении?

И рядом, бл@дь, не лежал со своим настроением!

– Хорошо, я не буду вас сегодня… напрягать.

Да неужели? Вот спасибо, так спасибо. В пояс бы поклонился, если б смог!
Сука, ненавидел его! Всех, бл@дь, ненавидел!
Но он действительно постарался меня не теребить, всё, что надо делал быстро и без лишних слов. Только потом, уже после прогулки, на улице-то я глаза понятно открывал, жадно впитывая знакомую, но каждый раз немного другую, картину больничного парка, Антон, вернув меня с уже закрытыми веками на привычное место – на мой катафалк, как я называл эту койку со всякими приспособами для поднятия тела и противопролежневыми функциями, не ушел. Он сел у окна и стал чем-то тихо шуршать, словно по бумаге водил шершавым чем-то. По бумаге? Рисовал, что ли? Слегка приоткрыл один глаз, чтобы убедиться. Он, сволочь, сразу заметил, еще бы, пялился на меня.

– Я вас хочу нарисовать, вы не против?

Ой, да делай ты что хочешь, мне пох*й!

– Спасибо.

Он где-то час так сидел, может дольше, внутренние часы у меня неплохо работали, но не так уж, чтоб совсем точно, а на настенные я не смотрел, больше глаз не открыл.

– До завтра, Саша, – а ничего у него голос все-таки, глубокий и приятный. – Это вам. Подарок.

Только, когда дверь закрылась, я вернул себе зрение – на противоположной спинке кровати на обрывке скотча висел лист бумаги с моим портретом. Вот, значит, как он меня видел.
Отросшие волосы спадают на лоб, брови изломлены как-то, то ли мучительно, то ли с сарказмом, глаза… Глаза он рисовал явно по памяти и получились они у него плохо – не реалистично, не похоже на мои, как я помнил – слишком большие и ужасно грустные. У меня таких быть не могло, это парнишка нафантазировал малёк. Скулы острые, с почти черными тенями под ними. Даже мой сломанный нос Антон исхитрился сделать благородно тонким и почти ровным. Короче, намалевал какого-то красавчика с трудной судьбой, не имеющего ко мне никакого отношения. Таких только в Голливуде снимать.
Фантазер, бл@! Романтик! Подарок сделал! Втюрился в меня, что ли нежно-голубой дружок? Все-таки пидорас. Точно.

А, если я ему действительно понравился, ну х*й их знает, педрил этих, может, смогу от него своё получить? Если он влюбился, он сделает ведь, что я попрошу? Как можно чувствовать что-то к бесполезному бревну не понятно, но про синдром Флоренс Найтингейл я знал, не надо считать всех боксеров тупыми.
Могло такое быть? Утопающий хватается за соломинку. А тот, кто хочет умереть, готов гомика обхаживать, да? Да. Ради этого и заговорил бы. Только решил сперва проверить.
На следующее утро я внимательно наблюдал за моим ухажером во всех смыслах этого слова.

– Знаете, Саша, вы стараетесь не выражать ничего мимикой, но у вас очень говорящее лицо. И за то время, что мы с вами общаемся, мне кажется, я научился вас понимать. Вы что-то вчера решили. Что?

Ох бл@дь! Занесли кони вороные! Аутфайтер х*ев – вчера, значит, дистанцию держал, а сегодня херак – хук слева. А я открылся как мудак! Всё за соперника его серьезного не считал, а пора бы уже! Но глаз не отвел, не показал, что его удар в цель попал и почти в нокаут отправил. Лежал и смотрел, как он меня кормит, только глотать тяжело было под взглядом внимательных карих глаз. И когда он провел мне рукой по подбородку, вытирая несуществующие крошки, я не скривил морду как обычно, а слегка улыбнулся и поощрил его взглядом – давай, мол, парниша, не стесняйся!

– Вы сегодня другой.

Ты не представляешь насколько! Ну, что еще скажешь, голубок сизокрылый, если я на тебя буду смотреть, как на новенький ламборджини? Так ведь и не купил. Как же я его хотел: красный, спортивный, идеальный... Видно тебе, как я его хотел, а?

Антон убрал руку, и по удивленному лицу я понял, что уж мой-то апперкот цели достиг. Удалось мне взглядом его достать, раз уж руками никак. Рот у него аж приоткрылся, но ничего педик не сказал, волосы мне расчесывать стал. Ох, вот это у него вообще за*бись выходило, хотелось мурлыкать и башку, как коту, под руку подставлять. Ну а х*ли – единственная тактильная ласка, которая мне осталась.

– Вам понравился мой рисунок? Приятно рисовать такое интересное лицо. Вам, наверное, часто говорили, что вы красивый? – вот ушлепок, а? Дождался пока я размякну, и вновь в атаку пошел.

Стоп. Я же не хотел его отталкивать. Он мне нужен был. П*здец как.

Давай, мальчик, хочешь, чтобы я раскрылся? Получи.

Как там Кристи делала? Я слегка опустил ресницы, а потом резко поднял взгляд на Антона, изо всех сил стараясь, чтобы ничем не выдать рвущегося наружу дикого смеха – я соблазняю педика! Держите меня семеро, двое не удержат! И контрольный в голову: улыбнулся, а потом провел языком по нижней губе и закусил её.
Что, сученыш, дернулся? Мой свинг оценил?

– Вы… Я… Я сейчас вернусь.

Сбежа-ал. Первый раз я его довел, а не наоборот. Куда интересно? Но вернулся он через пару минут и уже спокойным. Не дрочить случаем бегал?

– Давайте на воздух, да? Погода хорошая.

За*бись просто – снег с дождем! Самое то! Но я-то в любую погоду готов из клетки вырваться.

– Я знаю, вы любите прогулки.

Прогулки люблю, тебя нет!

Пока он меня одевал, в кресло перетягивал, а потом на улицу выкатывал, я всё думал, что ведь он меня действительно выгуливает. Как собаку. Только вместо поводка кресло. И всю жизнь я буду зависимым от того, кто на работу эту грязную, да тяжелую подпишется. И мне захотелось завыть с тоски, как собаке.
Не сработает ничего, ресницами я мог до одурения хлопать, не сработает. Не будет он из-за меня своей растянутой жопой рисковать. То, что он из пассивов – к гадалке не ходи. Не мальчик, нежная девица на выданье. Щечки розовые, волосики каштановые в свете лампы медью отливали. И пахло опять же карамелью и лимоном.
Ох, я бы его трахнул, если бы… Бл@-а.
Вот, что значит, пять лет без секса. И почему желание никуда не делось? Член никогда уже не встанет, а засадить охота осталась жуть. Все равно кому. Да я и баб-то нормальных, то есть красивых-сексуальных давно живьем не видел, всё по телеку, со мной в основном мужской персонал, конечно, работа физически сложная, баба бы меня, даже такого, с места не сдвинула. Сестрички иногда приходили, уколы делали, но одна страшная, вторая жирная.
Хорошо еще, что здесь лежал, а не х*й знает в какой больничке общей. Ну хоть на это денег себе заработал. И Кристи – молодец, не поступила как тварь, не оставила меня с полностью пустыми карманами.

На улице п*здато оказалось, хоть и ветер, но я ветер всегда любил, он голову прочищает. И насрать, что мокрый снег летел и рожа моментально вся каплями покрылась, ох*енно всё. Антон подкатил мое кресло к скамейке, сел рядом, подложив под задницу руки.

Всё равно жопу намочишь.

– Здесь не мокро, дерево закрывает. А я не люблю такую погоду, грустно как-то.

Что ты знаешь о грусти, мудила?

– Да, я понимаю.

Них*я ты не понимаешь.

– Простите.

Забей.

– Домой? То есть обратно в палату?

Уже? Так скоро?

– У вас лицо все мокрое, можно, я вытру? И еще немного погуляем.

Давай, шантажист хренов.

Пальцы у него ледяными оказались, но дотрагивались аккуратно. Приятно. Закрыл глаза, но теперь уже не потому, что не хотел на него смотреть, просто представил, что это женские пальчики мне так лицо трогают. По бровям провели, чтоб капли стряхнуть, по векам, нежно потрогали ресницы, по щеке погладили, приоткрытые губы обвели… И женщина эта воображаемая своими губами прижалась. Холодными, но сладкими, карамельными…

Что?! Бл@дь! Сука еб*ная! Пидарасина сраная!

– Простите! Не ругайтесь, пожалуйста, не надо. Простите!

Простите?! Х*ев тебе тележку!

– Я знаю, я не должен был!

Ты, сука, родиться не должен был!

– Вы все равно ничего мне не скажете, да?

Да!
Да… Бл@дь, я же хотел его поощрить, влюбить, а сам сорвался. Как он понял-то, что я его матерю, а? Застыл у*бок конченый, трясется на ветру, как осиновый лист. Точно, как осина моя эта долбанная. Забить хотелось до смерти. Самого себя причем.
"Я любил немногих"… Я же и планировал его развести, а притвориться не вышло. Даже ради такой цели! Тряпка!

– Саша, не плачьте, пожалуйста.

Это снег, идиот! Или дождь. Х*й разберет, что там с неба сыпалось. Погода-то действительно говно. Вон, никого кругом, хороший хозяин собаку не выгонит. Одного меня на прогулку вывели… Сколько еще мне таких прогулок предстоит?
Ох ты, еб@ная жизнь моя, когда ты закончишься-то уже наконец? Если надо, чтоб она закончилась, пидорасом стать, я стану.

– Поцелуй меня еще, – надо же, не разучился еще говорить-то, а? Голос только охрип.

– Что?

Что слышал, бл@дь, больше повторять не буду! Глаза вновь закрыл, губы открыл, давай, сука, пользуйся. А я буду Кристи представлять. Не, Джоли. Нах*й Кристи. Цепляюсь за воспоминания, как слабак, а ведь по хорошему-то не любил её никогда, так, просто прикольно с ней было – красивая, веселая, давала всегда, что еще надо-то? Так что, пусть будет Джоли – вот у неё губки п*здец.

Ну, ты будешь меня целовать или нет, извращенец?

Поцеловал. Представляю, как это со стороны бы выглядело – один в инвалидном кресле, другой буквой "Г" изогнулся, лижутся. Фу, бл@!
Как же целоваться классно! Сильно, нежно, языком об язык, губы в губы, так, что дышать забываешь, сердце быстрее бьется, кровь бежит, а потом схватить, подмять под себя и…
И.

– Вам не понравилось?

Понравилось мне всё, отвали!
Антон перешел назад, и колеса коляски заскрипели, молодец, что дальше спрашивать не стал. Не хотелось мне с ним… разговаривать. Губы горели на ветру, жаль дотронуться нельзя до них. И дождь этот. Опять по лицу вода потекла.


После этой прогулки наше одностороннее общение с Антоном вернулось в старое русло: он трендел, я молчал. Только игра в гляделки добавилась, он часто на меня смотрел с каким-то ожиданием. Посмотрит-посмотрит и глаза отведет, обычными делами займется. И спарринг моральный он со мной больше не устраивал, не пытался подловить. Ну и мне не до того было. Первый поцелуй за пять лет. С мужчиной – первый в жизни. Мне тоже подумать не мешало, решить, насколько далеко я готов зайти ради получения того, что хочу. Так что он трепался об отвлеченных вещах, а я его глазами не пепелил и не закрывал, просто смотрел и думал о своем. Прикидывал, стоит игра свеч, получится ли у меня нужную роль сыграть и способен ли этот молодой пи*дабол на серьезный поступок.
Ноябрь закончился и декабрь пополз, осина моя белой шапкой укрылась, прогулки почти прекратились – холодно и колеса по снегу плохо идут, да и одевать меня сложнее намного. Так мы и не разговаривали, но потихоньку сближались, я улыбался ему, он мне.

Впереди Новый год был… Умереть хотелось всё невыносимее от мыслей, что где-то за этими стенами люди радуются, готовятся встретить праздник с семьей и с друзьями, выбирают подарки… Живут. И всё больше мне казалось, что никакая плата не будет слишком велика, чтобы прекратить бессмысленное и ненужное никому существование.

За неделю до праздника ко мне приехали родители. С ними я еще раньше, чем с врачами разговаривать перестал. Не мог им простить, что не дали мне тогда, когда возможность была, когда дома еще был…
И этаж ведь подходящий – тринадцатый. Отлично просто. Нет, разорались, мать Бога приплела, отец про мужскую волю вспомнил… С ними я поступил, как и с Антоном раньше. Закрыл глаза и полчаса старательно не слушал, что они мне рассказывают. Одно радовало – я не единственный ребенок у них, Ленка вон уже второго внука им родила, Гришка институт заканчивал.

– Они к тебе после праздника обязательно заглянут, сыночка.

Не заглянут. Я их послал так конкретно и далеко, что не заглянут. Они-то меня лучше родителей знали, поэтому то ли смирились и поверили, что это мой личный выбор, то ли просто плюнули, но Ленку я с прошлого Нового года не видел, а Гришку… да уже и не помню.

– Здравствуйте!

– Добрый день, здравствуйте.

О, этот придурок приперся.

– Вы родители Саши?

Ну а кто еще-то? Придурок и есть!

С ними втроем в палате вообще х*ево стало, слушать, как они меня обсуждают, как мама хвалит рисунок Антона: «Сашенька здесь так замечательно получился, у вас талант!», еле пережил, когда они распрощались и родители свалили. Если бы мог, не пережил.

– Вы и с родителями так же, как со мной? Всех, кто вам небезразличен игнорируете?

Это ты мне что ли небезразличен? Пф-ф!

– Да. Я же вижу, вы с остальными не так себя ведете, спокойнее, а на меня…

За-дол-бал!

– Заткнись и поцелуй меня. И хватит выкать! – oго, какая длинная фраза получилась!

Антон заткнулся на полуслове, заморгал, открыв рот. Но послушался.
Сел ко мне на кровать, переложил мою руку мне на живот, чтоб пододвинуться поближе:
– Вы… Ты этого действительно хочешь?

Нет, бл@дь, пошутить захотелось! Давай, педик, тебе же понравилось о щетину тереться, да? Веки опустил, чтобы он презрение в моих глазах прочитать не смог, а то он тот еще проницательный, блин!
Сейчас сложнее было его губы чувствовать, ведь никакую телку я не представлял, знал, что с мужиком сосусь, сложнее, но все равно приятно. А, главное, грело, что, может, не зря, может, сработает план мой. Вот так и целовался, то забывая кто рядом и ловя свой кайф, то вздрагивая мысленно от отвращения. Но губ не отрывал.
Мазохист я, ребята. Мазохист. Или он? Нахера ему это надо, мне-то понятно, свою выгоду от него получить хочу, а ему что? Что за извращение целоваться с инвалидом, у которого одна голова функционирует.
Голова профессора Доуэля, еб@ть её в рот!
Так я тогда думал, осторожно пробуя поцелуй на вкус, пока все мысли не вылетели под напором настойчивого рта, оставив лишь смутное желание и разъедающую внутренности тоску.
Антон гладил меня по щеке, где его вторая рука была, не знал и знать не хотел, если меня трогал, так почувствовать все равно не смогу, если себе дрочил, то на это тем более смотреть не хотелось.
А он еще постанывал мне в губы, вжимаясь всё сильнее…

– Хватит! – да я на рекорд пошел по болтовне сегодня!

– Простите! Прости…

Ну что ты смотришь, как нашкодивший щенок? Кто у нас, бл@дь, хозяин положения? Не я же! Или я? Вот ёб, действительно, что ли влюбился? Идиот! Мудила с дерьмом вместо мозгов! Кретин чертов! Пидарасина!

– Вы опять сердитесь?

Нет.

– Ты то есть. Мне непривычно еще так… к тебе обращаться, Саша.

Как же он так исхитрялся мое имя произносить, что внутри мурашки пробегали?

– Можно еще раз? Пожалуйста.

Что, не успел додрочить, да?

– Ты что… думаешь, я?.. Нет!

Да ладно-о, чё покраснел-то? Между прочим, все мы дрочим. Ну, кроме меня последние пять лет. Да не стесняйся, парень, лови свой кайф пидарасный, я у тебя и отсосать могу, если ты мне шприц с нужным содержимым в вену загонишь. Ну, да, бл@дь, шлюхой готов стать. Всё продается. А кому из шлюх такая цена светила, как мне, а?

– Саша, что же у вас внутри творится?

Ой, не начинай только! Как маман моя про бога загонять, да про каждому свой крест по силам.

– Я бы очень хотел вам помочь. Тебе помочь. Ты мне… я…

Заблеял ягненочек…

– Да, вы правы, это крайне эгоистично с моей стороны что-то предлагать, а тем более на что-то рассчитывать. Но вы мне действительно очень нравитесь, Саша, – выпалил на одном дыхании и подорвался вон из палаты.

Долбо*б! Нравлюсь я ему. Такие возможности у идиота! Молодой, здоровый, красивый, ну, если чисто объективно смотреть, да гулял бы с девушками и жизни радовался! А-а, он же, да. Ну с мужиками бы гулял, пидоров-то сейчас развелось, как собак не резанных. Что на меня-то время тратить? Псих.
Ну да мне только на руку. Так что насрать, что он больной на всю голову, насрать, что самому башню от поцелуев сносило, а вот, кстати, интересно, если бы у меня член мог стоять, он бы встал от этих обжималок? И, если да, то что бы, я сам, значит... Да что толку пустые вопросы задавать, всё равно не проверишь. Главное, помочь он мне хотел и такая возможность у него была.
Он сможет мне помочь. Вот что важным являлось, а остальное х*йня.


Следующие два дня, пока его не видел, я обдумывал тактику и стратегию предстоящего боя, тьфу ты, разговора. Похоже, пришло время нарушить мой обет молчания. Тут одними гляделками не обойтись.

Так что, когда он пришел, я сразу взял быка за рога:
– Нравлюсь тебе, да?

– Да-а, – Антон аж застыл с тарелкой в руках, – вы, ты будешь со мной говорить?

А что я делаю по-твоему? Мои закатанные глаза были ему ответом.

– Завтрак? – ох, какой у него голос-то неуверенный, а в глазах огоньки заплясали, обрадовался, дурачок.

– Ненавижу овсянку.

– Ой, я же не знал, вы не говорили, то есть, я хотел сказать, ты никак не показывал…

Завазюкал ложкой по серой массе, а сам ресницами хлопает, ну точно – красна девица с женихом впервые осталась.

– Кофе можешь нормальный принести, а не эту бурду?

– Конечно, я сейчас сбегаю, – подскочил аж на месте и умчался.

Это хорошо, что он готов мои просьбы так выполнять, глядишь, и главную выполнит. Принес кофе, трубочку мне в губы сунул, сел рядом и застыл.

– Так нравлюсь я тебе? – до чего же кофе вкусный.

– Да. Вас это шокирует?

– Меня уже ничего не шокирует. Нах*я?

– Что? – на мордахе удивление и желание понять, энтузиазм его опять гребаный проснулся, восторгом, бл@дь, засветился весь, что пару слов от меня услышал.

– Я тебе нах*я? Или пока я молчал, ты себе в голове образ прекрасного принца намастрячил? Заколдованного, бл@дь! Которого ты поцелуешь и чары спадут? Да? Так обломись, мой п*здец не лечится! – вот чего я опять завелся, а? Спугну же парня сейчас и всего делов, язык мой – враг мой.

– Нет! Я не знаю… Сложно объяснить.

– Да уж постарайся как-нибудь. Интересно, знаешь.

– Вы красивый. И мужественный очень. Глаза… такие… сильные.

Сильные. Объяснил, п*здец. Видел бы ты меня на ринге, парень, тогда у меня не только глаза сильными были.

– И ведь сердцу не прикажешь, правда? – улыбнулся так робко и по-детски, что захотелось по голове погладить и конфетку дать.

Да-а. Такому в армию точно нельзя, двух дней не проживет. Конечно, красивый и наивный, как девочка, его бы там сломали быстро. А я что собирался сделать? Так, еще не хватало отвлекаться.

– Ты мне тоже нравишься.

– Правда?

Да нет, конечно! Дебил сраный! Ты же парень! Бл@дь! Па-рень!
– Да. Очень.

– Вы так говорите, словно издеваетесь.

Оп-па.
– Мне трудно это говорить. И вообще говорить. Отвык.

– Я понимаю.

– Это вряд ли. Хватит слов. Целоваться хочешь? – кивнул неуверенно. – Целуй!


Вот так мы с ним и стали общаться, чуть что, я ему рот затыкал поцелуем.
Ни разу он ко мне после того случая в парке первым не лез, всегда приглашения ждал, изредка только спрашивал: "Можно?", я разрешал, понятно. Сам-то мальчишка боялся навязчивым показаться и не хотел меня лишний раз мордой тыкать в беспомощность – это я видел и оценил, он только смотрел с надеждой и гребаной лаской в своих телячьих глазах. Теперь я его приручал, комплименты вспомнил, что Кристи и другим девчонкам говорил, ему теперь проговаривал.
Ему нравилось слышать всякие ласковые слова, глаза аж изнутри загорались, как лампочки.
На Новый год Антон договорился, чтобы его дежурство было – ну это-то нетрудно, кому же охота на рабочем месте сидеть, а не за праздничным столом? Так что праздник он со мной встретил, шампанского принес, вместе под бой курантов выпили.
Первый праздник в больнице, когда я не один остался.
Вот за это я ему ужасно благодарен был. П*здец как.
Хороший мальчишка, добрый. Дурак, конечно, и пидор, но хороший. Светлый.

Жаль даже его становилось, я-то его считай, использовать хотел. Ну а с другой стороны, такого шанса у меня не было и не будет, нельзя упустить. А он… Да даже не посадят, никто и не подумает на него. Особенно, если по-умному сделать, никто не заподозрит скромного тихого юношу, срок его контракта истечет, и он меня как-нибудь навестит. По-родственному. Все ходы Антон здесь знал, доступов много, свидетелей минимум, его и не увидит никто.
А больница… Им скандалы и ЧП не нужны, замнут. Спишут на инфаркт, ничего мальчику не будет, точно, я чуял, а у меня чуйка хорошая.
Главное, чтоб он дозу нужную спер до конца срока своего и чтобы согласился мне помочь.

Ну а веревки из него у меня и так получалось вить, даже без рук. Забавно, казалось бы, я без возможности пошевелиться и Антон – здоровый и молодой парень, кто должен быть в нашей паре… Паре – бл@дь! Главным? Понятно, что он. Да только них*я. Он делал всё, как я говорил. Даже дрочить стал при мне после того, как я ему сказал, ну или приказал, если своими словами вещи называть. Я же видел, что после наших поцелуев у него вставал, чего ему мучиться-то? Если у меня х*й не работал, ему тоже не давать кайф словить?

– Я не могу, Саша, не надо, пожалуйста, – поотказывался он так пару дней, пока не дождался, что я прикрикнул на него. Быстренько вытащил член и начал передергивать. Так, продолжая меня целовать, и кончил. Потом уткнулся мне в шею и всхлипывал, как ребенок: – Я тебя люблю.

Приехали! Любит. Оттого, что дрочить ему приказал?
Бл@-а, так погано стало от его слов. Что еще сильнее захотелось сдохнуть. А чтобы сдохнуть, что надо? Дальше продолжать.
Ну не мог я себе позволить сопли разводить с человеколюбием этим, не мог! Что перевешивало – его недолгие душевные терзания после моей смерти с п*здатой причиной для самооправдания или мои грядущие пятьдесят лет одиночества? Спасибо, что не как в книжке – сто, но меня это мало грело.
Так что, задавил я в себе все это бл@дство ненужное и продолжил Антона уже не приручать, а дрессировать нах*й.
Через месяц он у меня сам себя искусственным членом удовлетворял. Давить долго пришлось, чтоб он его сперва купил, потом принес, стеснительный мальчик попался, но уговорил, х*ли. Бл@, в первый раз, перед тем, как он штаны стал спускать, боялся, что сблюю. Но нет, завелся скорее, представляя, как сам бы ему мог… И попка у него оказалась круглая и ровная, аппетитная как у девушки.
Часто потом ему говорил так себя трахать, он не спорил уже, постанывал и в глаза мне смотрел. А потом целовал до одурения и нежности всякие глупые шептал…
Я даже забывал на какие-то минуты, что не могу ничего, что пошевелиться никогда не смогу. С ним забывал.
Что-то у меня уже пропали мысли о том, что это гомосятина всё, как-то раздвоилось в сознании – вот есть пидоры: это отвратительно и грязно, а есть Антон и это хорошо и нормально. Вот как-то так.

Весной, когда на осине проклюнулись маленькие нежные листочки, цвета, если верить Антону, моих глаз, в очередной раз навестивший меня мой врач, отметил "улучшение моего состояния". Да п*здец какой праздник!

– У вас появился свет в глазах, Александр, это очень положительный признак. Может быть, вы закончите игру в молчанку? – щаз! Разбежался! Я демонстративно закрыл свет в глазах шторами век. – Жаль. Но я уверен, что рано или поздно мы придем с вами к взаимопониманию.

Обязательно. Как на похороны мои придешь, так сразу такое взаимопонимание начнется.

Тонику-то, это я Антона так звать стал – Тоник, запретил рассказывать кому-то про то, что я с ним п*зжу не затыкаясь почти, ну только когда сосемся, молчим, а так трепемся обо всем на свете. Меня после молчания долгого как прорвало. Я ему и про бокс рассказывал, и про Кристи, он мне про детство, про свои компьютеры и программы, только про планы на будущее мы не заговаривали. Не было у меня будущего, он это понимал, но ни разу жалости не показал. Легко с ним оказалось. И почему меня Тоник так в начале знакомства раздражал? Веселый, открытый, жизнерадостный. Он, казалось, даже не задумывался, что через пару месяцев его контракт истечет и мы больше не увидимся. Жил сегодняшним днем, радовался, что я с ним нежным стал, да ласковым. Молодец. А на меня мои грядущие пятьдесят лет каждый день давили. Еще как. И, чем больше я Тонику теплых слов проговаривал, так сильнее меня изнутри корежило.

За две недели до конца его срока, я решил, что пора. Ну а сколько тянуть-то можно? Да и поздно будет. Я же не институтка наивная, не надеялся, что он ко мне таскаться будет потом.
У него своя жизнь была. У меня своя. Смерть.

– Тоник, ты меня любишь? – спросил, когда он лежал после оргазма у меня на плече и дышал прерывисто в шею. Щекотно, но приятно.

– Да, Саш, люблю.

– Ты мне помочь как-то хотел, помнишь?

Он сел, чтобы лучше меня видеть и кивнул:
– Я всё сделаю.

Ну посмотрим сейчас, как ты за базар отвечаешь:
– Мне лекарство одно нужно. Сможешь достать?

– Наверное… Да, смогу. Мне доверяют здесь. А что за лекарство? От чего?

От жизни, бл@дь. И я сказал ему, что мне надо, наблюдая, как вытягивается его красивое лицо, а в глазах проступает сперва непонимание, а потом ужас.

– Саш, но ведь это… – не отвечая вслух, я просто смотрел на него. – Но… как же ты? А как мы?

– Мы? Ты через две недели отсюда валишь. Всё. Тоник, ты что, думал, наши отношения надолго?

Да как это вообще можно назвать отношениями с точки зрения нормального человека? Мы с ним оба больные оказались – он на голову, я, бл@дь, на всё остальное!

– Да. Я думал навсегда.

Ох ты ж еб@ться в штуцер! Долбо*бизм восьмидесятого уровня!

– И как ты себе это представлял?

Давай, мальчик, удиви меня! Как ты надеялся у нас всё будет? А? Жили долго и счастливо и умерли в один день? Через пятьдесят лет?! Под осиной?!

Он опустил голову под моим взглядом, и его глаза наполнились слезами. Девчонка, бл@дь! Ну какой он пидор? Пидоры все-таки мужики, а это… Девочка. Прижать и пожалеть.

– Тоник, не надо только, хорошо? Тебе двадцать, мне тридцать. Ты здоровый, я… сам знаешь. Я никогда не встану сам с кровати, никогда тебя не обниму, никогда не смогу тебе ничего дать, того, что хочу. Понимаешь?

– Угу, – кивнул, а слезы так и покатились по щекам, они у него нежные, щеки-то, гладкие, он и не бреется почти, раз в неделю максимум. И кожа хорошая, ровная, слегка золотистая. Я никогда не почувствую пальцами, какая она на ощупь, губами трогал, а пальцами не смогу.

– Я не хочу так. И самому не нужно и тебе жизнь портить не стоит.

Честно. Не хотел. Все равно собирался испортить, но не хотел.
Одно только умолчал, что, если бы о нем с самого начала беспокоился, то к себе бы на пушечный выстрел не подпустил. Но кто ж, бл@дь, знал, что привяжусь так. Его в паутину придуманных чувств заманивал, а увяз сам. Всё, что пять лет пряталось и задавливалось внутри, с ним наружу выпрыгнуло, разрывая и ломая всю мою оборону.
И от этого еще больнее было.
Я-то точно знал, что нас ждет, если сейчас слабину дать.
Сперва он будет приходить ко мне каждый день, потом пару раз в неделю, потом несколько раз в месяц…
А я буду ждать. Всегда. Как долбанный Хатико.
Моя и без того х*евая жизнь превратится в сплошную пытку ожиданием. Придет или нет? И когда? А вдруг в следующий раз не придет? Я буду заглядывать ему в глаза, каждый раз искать доказательства, что он еще мой.
И когда-то не найду. Нет уж. Нах*й.

– Тоник, милый, не надо, ну давай, обними меня.

Уткнулся мне в ухо и задышал со всхлипами. Дурачок мой. Что же за жизнь-то такая?

– Пожалуйста. Я ведь никогда тебя ни о чем не просил, правда?

– Угу.

– Ради меня, пожалуйста. Помоги мне. Это всё, что я хочу. Больше всего. Помоги.

Несколько месяцев назад, когда еще только начали мы с ним... даже не знаю как назвать-то то, что мы с ним начали! Я думал сказать, что остатки моих денег, которых, конечно бы не хватило на тот еб@ный полтинник лет, который мне отмерили, но еще лет на десять-то нахождения здесь было, я оставлю ему, но потом решил, что только обижу этим.
Придется, видимо, распространить мою говорливость и на других, попрошу Семеныча ко мне нотариуса позвать, оформлю всё, пока мальчишки не будет. Или не стоит? Ищи, кому выгодно. Подозрения на него наведу.
Бл@дь! Как же сделать-то лучше? Снять всё? Родителей попросить? Глупо. Они не согласятся моему убийце деньги отдавать, им не понять, что это не убийство, а спасение.
И Тоник единственный, кто может меня спасти.

– Ты сделаешь это? Принесешь?

– Угу.

Ну вот и молодец, хороший мальчик. Добрый.

– Я тебе верю, – это абсолютно искренне прозвучало. И он понял про что я, посмотрел в мои глаза и понял. – Поцелуй меня.

В этот раз поцелуй оставлял на губах привкус слез, но никогда он еще не был таким сладким. Меня ждала свобода!

Нет, конечно, его первое согласие оказалось не окончательным, мне потребовалось еще несколько дней его жестко обрабатывать, но я умею, сука, быть убедительным, когда мне надо. А мне было надо. П*здец как. И я смог.
После того, как закончились месяцы его альтернативной службы и Тоник больше не приходил ко мне в палату, я почти перестал есть и спать. Не хотелось просто, да и не нужным всё стало. Я по-прежнему лежал, не реагируя мимикой на действия медперсонала и не отвечая на редкие вопросы, но внутри всё тряслось, как натянутый до предела нерв. Или как осиновый лист.
Я ждал.
Мы договорились, что через две недели он придет. Днем, после обеда. В этот сраный тихий час, когда вся больница затихала, когда в коридорах не было ни души.
И я считал дни. Ждал, ужасно боясь, что он передумает и не решится.
То, что нужную ампулу он спер, я знал. Тоник мне показал. Красный был как рак, а руки ходуном ходили, ему было стыдно, что из-за него все стояли на ушах – еще бы пропал такой препарат! Всех еб@ли и в хвост, и в гриву, но, конечно, ничего не нашли и за руку никого не поймали, обошлось парой строгачей и покупкой за счет провинившихся такого же препарата на черном рынке.
Тоник тоже мог бы там купить, но он не знал выходов на нужных людей, да и опять-таки лишние подозрения мог вызвать. Нет, так как я предложил было проще. И безопаснее для него. Вот так же и с моей смертью будет – поорут и замнут, я это тысячу раз говорил своему робкому мальчику и смог его убедить.
Единственное, что царапало меня изнутри – то, что я брошу его. Он доверчивый, его любой подонок, типа меня, разведет как нех*й делать. Поманит красивыми словами и использует. Как я сделал.
Но выбор между долгой жизнью порядочным человеком и быстрой смертью мразью, я совершил без раздумий – пусть умру конченой сукой, но жить я не буду. Это мое право! Мой выбор! И не моя вина, что меня его лишили!
Так что я ждал дня его прихода, отсчитывая не часы, минуты.

И дождался. Сегодня. Сегодня он должен прийти.

– Семеныч… – смешно было смотреть, как подпрыгнул мужик, услышав мой голос. – Дай телефон мой. В тумбочке лежит.

Я им не пользовался уже давным-давно, с кем говорить-то? Но когда-то навороченный, а теперь уже наверняка безнадежно устаревший Самсунг по-прежнему лежал в верхнем ящике.

– Ох, бл@, Санек, ты меня напугал. Ну чё, поздравляю с возвращением в мир говорящих!

Ненадолго, надеюсь.

– Зарядку к нему подключи. Угу. Спасибо. Номер наберешь? – тысячу лет не вспоминал, но назвал цифры не задумываясь.

Тот пристроил мне телефон и вышел, деликатный, блядь! Вернулся быстро, но мне хватило.
Поговорив минуты две-три, я снова обратился к медбрату:
– Включи еще диктофон на нем. Спасибо. Всё, мне больше ничего не нужно.

Дверь щелкнула за спиной, оставляя меня в привычном одиночестве.
Я все-таки придумал, как оставить деньги Тонику, он выслушает запись и поймет, что делать. На моего тренера всегда можно было положиться и сейчас я верил, что он не подведет.
Но помимо координат тренера и указания к действиям, мне хотелось оставить в записи и другие слова, попрощаться с Антоном. Сказать про то, что чувствую к нему, объяснить всё, чтобы он понял, что сделал для меня, чтобы не переживал потом и не корил себя.
Если он придет. Если он меня не обманет. Если любит.
Я посмотрел в потолок, посмотрел в окно. И начал говорить.

– Я сижу у окна, за окном осина, я любил немногих, однако – сильно... Я никого не любил. Кроме тебя, Тоник...