Первая кровь осени

1. Wyrd (Пустота) 

«Мне больше некуда идти». 

Люди любят эту изрядно потасканную фразу за драматизм, за едва уловимый холодок, пробегающий по коже, сквозняк из приоткрытой двери, ведущей в ледяную бездну равнодушия и одиночества, о которой с таким знанием дела писали европейские философы-экзистенциалисты. Однако, насладившись острыми ощущениями не более секунды, любой нормальный человек вернется к успокоительной иллюзии своего стабильного и безопасного бытия. Захлопни дверь, приятель, из нее дует. Если, конечно, ты не европейский философ-экзистенциалист, или, скажем, бывший наркоман, стоящий на пороге реабилитационного центра – спиной к двери, не метафорической, а вполне реальной, лицом к пасмурному осеннему дню.

Мэтт привычно потянулся к нагрудному карману куртки, выругался вполголоса, вспомнив, что сигарет там больше нет, да и быть не должно. Личные вещи ему вернули, но внесли, так сказать, коррективы. Личные вещи – звучит странно для человека, который никак не соберет воедино осколки того, что считал своей «личностью». Не так уж много и осталось от нее, если разобраться. 

Он шагнул на ступеньку ниже, потревожив на миг легкий ворох осенних листьев. Ветер тут же прилежно вернул их на крыльцо, воссоздавая исчезнувшее было ощущение заброшенности здания. Словно ты первый человек на этих ступеньках за долгое, долгое время.

«Я не хочу, чтобы ты приближался к нашим детям, ты, грязный ублюдок».

Что составляет нашу личность? Привычки, привязанности. Работа. Семья. Принадлежность к социальным группам и классам.

«Позор для нашего департамента – такие, как ты».

Уверенность в завтрашнем дне. Цепочки причин и следствий, которые мы выстраиваем в голове. Планы на двадцать, тридцать лет вперед.

«Товар высшего качества, валяй, сними пробу, не пожалеешь»…

В кармане обнаружился пакет с документами, предусмотрительно обернутый в целлофан. Несколько крупных купюр – хватит на междугородний автобус. Можно вернуться в квартиру, из которой тебя вышвырнули, и попробовать убедить бывшую жену, что стал другим человеком. Явиться к бывшим коллегам и многословно поблагодарить их за то, что наставили на путь истинный, так сказать, вовремя пресекли и куда надо сообщили.

Это так шокирует, правда? Когда полицейский, имеющий дело с наркоторговцами и наркоманами, начинает пробовать «товар»? А чего вы, собственно, ждали?

Мэтт не сразу сообразил, что понятия не имеет, в какой стороне автобусная остановка. В том состоянии, в котором его привезли сюда несколько месяцев назад, ориентировка на местности - мягко говоря, не самый важный из приоритетов. Стоило остановиться и подумать, однако ноги упрямо несли его вперед. Слишком уж соблазнительной была аллея, усыпанная листьями. После опостылевших больничных коридоров она казалась почти бесконечной. Глоток свободы перед добровольной сдачей в очередной плен – почему бы и нет? Все равно она рано или поздно выведет к трассе. Все дороги ведут либо к трассе, либо, в конечном счете, к океану – в этом счастье и проклятие жизни на острове.

В куртке болталось что-то еще, прямоугольный сверток, провалившийся в дыру в кармане и застрявший за подкладкой. Пришлось изрядно повозиться, чтобы вытряхнуть его на свет божий.

 - Твою ж мать, - пробормотал Мэтт, рассматривая помятую книгу в «карманном» переплете.  Было бы так в духе медсестер из центра – подсунуть ему Библию или молитвенник, но это? 

 - Да пошел ты, - сказал он растерянно, читая вычурное двойное имя Дэвида на обложке. В какой такой период помутнения сознания он успел купить эту книгу, раз она оказалась в его «личных вещах»? Точно ведь не собирался. Не хотел даже слышать ничего о бывшем напарнике. 

Он просто «сломался» после той истории, говорили они. Психологическая травма после ранения, говорили они. Да пошли они, вместе с Дэвидом. Ясно как день – парню просто надоело светить рожей в ночном патруле, не имея возможности даже отстреливаться. Серьезно, какой придурок выдумал эту «Гвардию покоя»? Скользкие темные улицы портовых кварталов, пристанища самого гнусного отребья и площадки для игр международной мафии… И ты на посту, пафосный воин света с фонариком и блокнотом, положенными по регламенту, в ярком светоотражающем жилете, на котором не хватает лишь нарисованной мишени. Отступать некуда, за тобой – насквозь коррумпированные бюрократы из центрального управления, за тобой – мирное население катящейся неизвестно куда страны… толпа доброжелательных идиотов, трогательно гордящихся своей историей и своим пивом, рассуждающих о взлете экономики и живущих в кредит…

Видишь, какая штука, Дэйв. Из нас двоих я больше гожусь в философы-экзистенциалисты. А книги писать почему-то взялся ты. Что-то здесь неправильно.

Заднюю обложку украшали рецензии каких-то малоизвестных журналов. «Выход за пределы обыденности», «сокрытое под пеленой бытия» и прочий словесный мусор. Взгляд выхватил строчку «поселился в небольшом городке на северо-западе…» Мэтт перечитал абзац, замедлив шаг.

Такие вещи обычно не пишут на обложках книг, или это новая мода? Вроде как «приезжайте на чашку чая, дорогие читатели»? А ну как возьмут и приедут… все одновременно. Тираж-то не маленький.

Меж тем аллея, петляя, действительно вела к трассе. Влажное от недавнего дождя полотно дороги терялось в тумане вместе с дальними холмами. Поймать автобус или попутку – и домой… Слово «дом» застряло в голове, мысль забуксовала, не находя в памяти подходящего образа.

Что такое «дом»?

Утренняя суета – дети проснулись и планомерно превращают дом в руины. Мэл готовит завтрак, беззлобно ворча на окружающих. Мэтт затягивает галстук под воротом рубашки.

Ничего не шевельнулось в душе, там, где раньше находилось что-то важное, а теперь нехотя перекатывались остывшие угли, словно в не чищенном с весны камине.

Лениво, вразвалку Мэтт пересек дорогу, и ни одна машина не вынырнула из тумана, чтобы прервать его мрачные размышления самым радикальным из способов. Он замер на узкой обочине, бездумно листая книгу и не решаясь почему-то прочесть ни строчки.

Белый «пикап» остановился в паре шагов.

- О, вы голосуете, верно?

Чистый британский выговор сбил его с толку – Мэтт даже не сразу понял, чего хочет эта женщина.

«Если бы я голосовал, я бы поднял руку, вам не кажется?» - ядовитый ответ уже почти сорвался с губ.

 - Мне нужно… на северо-запад.

Голос был его, слова – будто родившиеся не в голове, а сгустившиеся из вездесущего тумана вокруг. А что, пусть будет так, неплохо для начала. Есть дорога и есть направление, и это неизмеримо больше, чем то, что было у него еще полчаса назад.

Пара, подобравшая Мэтта, оказалась до отвращения дружелюбной. Они впервые выбрались так далеко от дома, и искренне восхищались всем, что видят вокруг. Как будто бы у них другие туманы, или трава растет в противоположном направлении, честное слово.

 - О, это же настоящие развалины замка! Ах, милый, посмотри, овечки пасутся!

Мэтт сопел на заднем сиденье, натужно улыбаясь, и с хладнокровием патологоанатома исследовал еще одну сторону своей вновь обретенной личности под названием «мизантропия».

Они остановились на ночь в гостинице на окраине небольшого городка. У них были на это деньги. Мэтт вежливо попрощался, перед уходом попросив ненадолго карту. Причудливый узор дорог будто мгновенно отпечатался под веками, стоит прикрыть глаза – вот он, сияет и пульсирует, как заполненная кровью сеть сосудов. Думать над этим феноменом не хотелось, вообще ничего не хотелось – только двигаться дальше, не прерываясь на глупости вроде еды или сна.

«Наркоман – это на всю жизнь, это не лечится. Ты просто сменяешь зависимость на менее разрушительную».

Стоянка перед неприметной ночной кафешкой была забита массивными машинами дальнобойщиков. Мэтт прошелся между белоснежными громадинами рефрижераторов на колесах, с опаской поглядывая по сторонам – на мгновение ему показалось, что вокруг вздымаются ледяные бока айсбергов, которые вот-вот сомкнутся, ломая и круша кости зазевавшегося ничтожного человечка. По сравнению с этими монстрами обычный крытый грузовик показался почти родным и уютным. Мэтт заглянул в кабину, запрокинув голову. Седой краснолицый водитель настороженно глянул на него в ответ.

 - Далеко едешь, отец? – спросил Мэтт, старательно копируя «деревенский» выговор и безбожно «глотая» гласные. 

Люди невольно расслабляются, услышав, как ты коверкаешь чопорный английский, мешая его с родным гэльским, и заподозрят тебя во всех грехах, стоит тебе начать плеваться во все стороны безупречными дифтонгами. Это у народа в крови, это почти инстинктивное, и чем дальше на запад, тем вернее этот принцип. Так говорил Дэйв, и успешно претворял в жизнь свою параноидальную теорию, прикидываясь «парнем из глубинки» перед мало-мальски незнакомыми людьми – при том, что запросто мог говорить, как хренов лорд, если в том была необходимость.

 - До самого океана, - ответил дальнобойщик, ухмыляясь.

 - Туда-то мне и надо…

Это было слишком легко, словно во сне. Впрочем, временами Мэтт и правда проваливался в сон. Моргнул – и холмы сменились хвойным лесом, ночь сменилась утром, дождь омывает лобовое стекло, а книга в кармане больно впилась в бок острым углом переплета.

Да пошел ты, Дэвид Киллоран или как там тебя нынче зовут.

Как они ржали, все в центральном офисе просто по полу катались. Дэйв написал книгу, вы подумайте. Наш простодушный работяга Дэйв и вдруг – писатель. Не иначе как решил издать сборник анекдотов, подслушанных в пабе на углу. Эй, Мэтт, твой кореш точно пулю в руку получил, а не в голову? 

«Пошли вы нахер», - неизменно отвечал Мэтт. «Никакой он мне не кореш, и книжку я его не читал и не собираюсь».

Потому что он бросил меня в этом дерьме, бросил и сбежал. Все меня бросают рано или поздно. В детстве – отец, потом – напарник и друг, теперь вот – Мэллори, любовь всей моей жизни, мать моих детей, видеть меня не желает. А пошла бы она нахер, вот так, да.

Потом они вдруг перестали смеяться, потом они вдруг стали ужасно серьезными, подходили по одному и спрашивали, каждый сукин сын счел своим долгом спросить: «А ты знал, какие у него проблемы с головой?»

Книжку прочли, видимо.

«Пошли вы нахер».

А теперь и у тебя проблемы с головой, дружище, и кто бы смог внятно объяснить, зачем один псих едет к другому, потому что я не возьмусь, пусть я и твой внутренний голос, я не хренов гугл, я не знаю всех ответов.

В свое время Мэтт не видел ничего плохого в том, что в напарники ему достался флегматичный деревенский увалень. К черту тонкочувствующих интеллектуалов, он сам по юности успел вдоволь наиграться с этим амплуа, и вылететь из колледжа ему это ничуть не помешало. 

«Дэйв парень хоть и недалекий, зато верный и надежный», - говорил он будущей жене через пару месяцев после знакомства с напарником.

«Пригласи его на ужин», - сказала Мэл. Они тогда только съехались, и Мэл старательно осваивала новую для себя роль «хозяйки очага», устраивая по любому поводу «торжественный семейный ужин». 

Классическая сцена из голливудского детектива. В следующем эпизоде они должны найти чью-то голову в мусорном баке.

А в реальности случилась массовая облава, ловили кого-то чуть ли не с Интерполом, патрульных кинули на усиление, хотя толку от них, прямо скажем, было немного. В итоге они с Дэвидом ночь просидели в машине, периодически произнося в рацию бессмысленный код и пристально глядя на освещенный участок перед домом кого-то из подозреваемых. Никто так и не появился, и ночь имела все шансы стать одной из сотни таких же, скучных и бессмысленных. Но тут Дэйв, руководствуясь своей долбанутой логикой, решил, что настало время тыкве превратиться в принцессу, и начал болтать. Он болтал, а Мэтт ловил отвисшую челюсть далеко под сиденьем и почти всерьез прикидывал шансы на то, что его напарника похитили фейри, подсунув взамен какого-то особенно хитрого дьявола из своего племени. Сколько можно таскать деревенских детишек, настало время внедряться в силовые структуры, действительно.

Но если так, откуда этот дьявол успел узнать всю подноготную их отдела?

Нет, это Дэйв, вежливый новичок с деревенским выговором, вдруг сменившимся хорошо поставленной речью, именно Дэйв все это время следил за своими коллегами, подмечая мелочи и тонкости, незаметные детали и косые взгляды, запоминая разговоры, которые даже не приходилось подслушивать – его довольно быстро привыкли воспринимать как бессловесную и исполнительную «мебель». 

И теперь в форме обычного дружеского трепа он решил изложить напарнику всю подноготную их начальства. Кто с кем спит, кто куда сливает информацию, кто, сколько и от кого «берет на лапу». И все это - с улыбкой, с шуточками, отмахиваясь от комментариев, мол, это же очевидные вещи, было бы о чем говорить. Мэтт и сам замечал кое-что, но Дэвид его поразил. Он как будто воочию видел скрытые связи между людьми, предметами и событиями.

 - Тебе бы в детективы с таким талантом…

 - Может, и пойду, - ответил незнакомец с лицом его напарника. – Когда-нибудь.

 - Одного не пойму, нахрена ты мне это все рассказываешь?

 - Да потому что я тебе доверяю, только и всего. Ты-то парень простой, никаких скелетов в шкафу, верно?..

Гром грянул через пару месяцев. Старик Мёрфи пошел на повышение. В зал для собраний набилась тьма-тьмущая народу, высокое начальство в блестящих погонах, даже парочка журналистов, которым не о чем больше было написать в ежедневный выпуск. Мёрфи произнес благодарственную речь, а потом Дэвид встал и мягко, вежливо, не забывая по-деревенски сокращать гласные, поинтересовался, будет ли тот в новой должности продолжать взаимовыгодное сотрудничество с Даффи,  воротилой наркобизнеса, чей фоторобот регулярно присылают нам из штатовского ФБР.

Поднялся шум, через пару дней Мёрфи куда-то исчез, а Дэйва затаскали по высоким кабинетам. Департамент затаился, ожидая развязки. «А дурачок-то наш не промах», шепотом говорили одни. «Совсем у него мозги отшибло», бормотали другие. Многие ждали, что карьера Дэвида теперь пойдет в гору, однако тот, как вскоре выяснилось, не стал просить для себя никаких привилегий и бонусов. В итоге все ограничилось благодарностью в личное дело и небольшой премией. Все окончательно убедились, что парень прост, как сосновое бревно.

«Да он меня просто выбесил», - сказал Дэвид. На премию они с Мэттом купили ящик пива и уехали за город. Из пустых банок вышла отличная пирамида, символизирующая их презрение к системе - по крайней мере, так утверждал Мэтт. Пирамида была расстреляна комьями земли в знак того, что систему нужно сломать, - по крайней мере, так обосновал этот жест Дэвид. Они становились теми еще анархистами, сбросив форму, а что толку-то. Всегда приходило время надевать ее обратно.

«Знаешь, когда человек все время лжет, он как будто вонять начинает. Пропитывается этой ложью, как грязью. С Мёрфи невозможно находиться в одной комнате, я просто задыхаться начинаю, веришь?»

Мэтт верил. С первого дня, иррационально и бессмысленно, как не верил даже школьному пастору в детстве.

«Черт бы тебя побрал, Дэвид. Как ты мог оставить меня с ними? Они все пропитаны ложью и страхом, я тоже стал это чувствовать, стал задыхаться, вот и начал забивать ноздри кокаином, а потом…»

Самооправдание – не выход, говорили в клинике. Признай свою вину. Это ты проявил слабость, это ты сдался, ты и только ты принял добровольное решение сбежать от жизни в иллюзорный мир, порожденный химическими реакциями в клетках мозга. 

А впрочем, мысль это тоже, говорят, химическая реакция. Электрический разряд. Как молния, только крохотная, умещающаяся под черепушкой…

Стоило ненадолго прикрыть глаза, и что-то вновь поменялось, даже воздух, просачивающийся в неплотно прикрытое окно кабины, сменил вкус и запах. 

 - Хотел увидеть океан, а? – водила насмешливо глянул на него. 

Мэтт заворочался, озираясь. Сколько же он провел в тяжкой полудреме на самом деле? За окном был типичный прибрежный пейзаж: нагромождения скал и валунов, поросшие низкой травой, и где-то за ними – серая вода с белыми языками пены.

 - Мне нужно было выйти на повороте…

 - Повороте куда?

Название маленького городка, где укрылся от мира модный писатель, любимец снобов из литературных журналов, как назло, выскочило из памяти. Мэтт несколько раз беззвучно раскрыл рот, как выброшенная на берег рыба, но не смог издать ни звука.

 - Больной, что ли, - констатировал его спутник и затормозил. – Вали-ка ты искать свой поворот, пока не уехал хер знает куда. Мне еще добрую сотню километров пилить.

 - Куда, я, блин, пойду? Завез меня в какие-то ебеня, и рад… - вяло возмутился Мэтт, открывая дверь. С тем, что придется неизвестно сколько топать обратно по трассе, он уже смирился. А вот мощный пинок под зад стал неприятной неожиданностью. Падать с высоты кабины грузовика - не смертельно, даже головой на камни. Наверное, не смертельно, раз Мэтт успел подумать об этом, и даже подняться, опираясь на содранные ладони.

 - Мудила ты неблагодарный, - водитель захлопнул дверцу и тронулся с места.

Мэтт хотел крикнуть вслед что-нибудь подобающее случаю, но очумевшая память почему-то не сподобилась подсунуть ему хоть какое-то мало-мальски заковыристое ругательство. В голове вертелась только идиотская поговорка из арсенала Дэвида: «Чтоб тебя кошка сожрала, а кошку ту черти унесли». Дэйв говорил, так ругалась его бабка. А Мэтт смеялся как припадочный, особенно после второй-третьей рюмки, и предлагал дать новую жизнь этому сокровищу местного фольклора, описав подробнее дальнейшую судьбу кошки. Вот, например: чтоб тебя кошка съела, а кошку ту украл наркокурьер, набил ее брюхо пакетами с героином, повез через границу да спалился, таможенник отобрал кошку, сделал из нее чучело, а дом его подожгла мафия, и чучело сгорело, а пепел бросили в мусорку, а в мусорку попала ракета…

Выслушав версию, где бессмертная кошка сражалась с захватчиками из другой галактики, Дэйв сказал, что ему на сегодня уже хватит, и потащил домой, и сдал на руки ехидничающей Мэл. Сам он умудрялся знать свою меру, и за исключением пары случаев в основном оставался на ногах к концу попойки. Странно для ирландца в хер знает каком поколении, говорил Мэтт. Смотри, мои родители переехали сюда всего два десятка лет назад, а я уже заправский «пэдди», даром что не рыжий…

 Через пару километров прибрежные скалы ненадолго уступили место отмели, усыпанной мелкой галькой, и Мэтт не удержался от искушения, спустился к воде, умылся, вздрагивая от прикосновений к коже холодной влаги.

Что за странная блажь – увидеть океан, в самом деле. Можно подумать, он не видел его в родном городе. Пусть и под иной личиной, в липких татуировках мазутных пятен, молчаливо и жадно глотающим трупы неугодных кому-то из местных банд мелких чиновников, с одинаковым равнодушием качающим на волнах рыболовецкие суда и катера контрабандистов…

Что за дурость – пересекать остров из одного конца в другой, чтобы умыться? Символический акт воспаленного подсознания? Вроде как – смотри, парень, ты дошел до САМОГО КРАЯ. Дальше ничего нет, понимаешь. Тебе едва перевалило за тридцатник, еще не возраст Христа, но уже не возраст Кобейна, и вот – ты разрушил свою жизнь, отрекся от самого себя, был погребен и на третий, а может, сто тридцать третий день выполз на свет в разорванном саване. Омывать ладони в океане.

Мэтт поднял руку, рассматривая сбитые костяшки пальцев. Вода размыла уже подсохшую кровь, и ярко-алая, невозможно алая капля медленно ползла по тыльной стороне ладони. Только сейчас он понял, что последние два дня не различал оттенков окружающего мира. Информация о них достигала мозга, но не обрабатывалась – как-то так, наверное. А сейчас цвет бесцеремонно ворвался в сознание, самый первый и важный из цветов.

Он зашел в воду по колено, наклонился вперед, гладя своенравные «барашки» волн по ускользающей шкуре.

 - Твою ж мать, - сказал человек океану. – Я живой.

Так бы и стоял вечность, не чувствуя ног, растворяясь в горьковато-соленой воде, бесстрашно глядя в наползающий туман. Только что-то завозилось на границе поля зрения, насторожило, заставив обернуться.

Женщина в мешковатом платье что-то  стирала у самого края воды… а нет, полоскала в океане ветхую рыболовецкую сеть. Спутанные космы и клочья тумана надежно скрывали ее лицо, но узловатые руки коварно выдавали возраст. 

 - Простите, - Мэтт развернулся, нехотя выходя из воды. – Я мешаю, наверное.

 Старуха на мгновение подняла глаза, и меж прядей волос мелькнуло лицо, обезображенное временем и чем-то еще, видимо, ожогами. Мэтт снова пробормотал извинения и почти бегом вернулся к трассе, вздрагивая от налетающих порывов холодного ветра. Идея купания в одежде уже не казалась столь привлекательной, как полчаса назад.

 - Кого тут местные ловят у берега, интересно? Морских ежей? – поинтересовался он полчаса спустя у очередного дальнобойщика, милосердно подобравшего промокшего путника. В этот раз Мэтт попытался учесть свою ошибку и сразу завязать с водителем приятельский треп.

 - Какие ж тут местные, - ответил водитель, молодой парень в бейсболке с логотипом какой-то американской компании. Орущий из динамиков шепелявый голос Bon Jovi подтверждал, что временный благодетель Мэтта грезит о жаркой Калифорнии, что где-то на противоположном конце земного шара. – Тут и поселков-то нет до самого Клиффдена.

 - Женщина кого-то ловила сетью, - пояснил Мэтт. – Там, где ты меня подобрал.

Парень только пожал плечами, всем видом демонстрируя, что ему, в общем-то, плевать. 

«I finally found my way, say goodbye to yesterday//Hit the gas, there ain’t no brakes on this lost highway» - хрипло похвастался американец из динамиков. 

«Да пошел ты», - мысленно ответил ему Мэтт и, окончательно отчаявшись завязать разговор с водилой, вынул из кармана потрепанную книгу. Открыл на середине и попытался вникнуть в диалог двух незнакомых героев.

 - О чем пишут? – неожиданно заинтересовался дальнобойщик.

«… видел, как воздух будто бы заполняется прозрачными сферами, они толкаются, мешают, проникают друг в друга…» - вещал со страниц какой-то псих. Мэтт прикрыл книгу, заложив ее пальцем, посмотрел на обложку.

«Первая кровь осени». Что, черт возьми, Дэвид хотел этим сказать?

 - Ну… тут, в общем, про выход за пределы обыденности, м-да. И про сокрытое под пеленой бытия, - процитировал он на память, чувствуя себя полным идиотом.

Парень за рулем наморщил лоб, точно пытаясь добавить к своим немногочисленным извилинам еще несколько, только снаружи.

 - Фэнтези, значит.

 - Скорее детектив, - ответил Мэтт, изучая обложку. То, что валялось в куче осенних листьев, сильно походило на труп, или же художник был редкой бездарью. Ну, если книгу написал бывший полицейский, и в названии есть слово «кровь», глупо было бы искать под обложкой сентиментальный роман или что-то типа того, верно?

 - А я вот книжки не люблю, - доверительно сообщил ему водитель.

 - Понятно, - сказал Мэтт. Подумал и убрал многострадальный томик обратно. Еще не время.

Дождь застал его аккурат на въезде в город, под табличкой с названием, где любитель американской культуры его и высадил. Накинув на голову капюшон, Мэтт без колебаний свернул на то, что подразумевалось здесь под главной дорогой… и обещало вскорости безнадежно размокнуть. Не похоже, чтобы город – или даже скорее, поселок – жил насыщенной культурной жизнью.

«Отлично, и каков наш дальнейший план?» - спросил он себя, рассматривая невзрачные вывески редких пабов на центральной улице. Вряд ли хорошая идея – ввалиться в питейное заведение и начать расспрашивать, где тут у них писатель живет. Знал он эти маленькие городки, здесь каждый кому-то троюродный брат, все друг за друга горой и чужаков ох как не любят… 

Буквы на одной из вывесок были удачно стилизованы под руническую вязь. Мэтт пригляделся и понял, что это вовсе не бар – сквозь мутное от дождя стекло виднелось убранство экзотического магазинчика.

 Стряхивая воду с куртки, он нырнул под козырек навеса и потянул на себя скрипучую дверь.

Теплый воздух тут же окутал его, ворвался в ноздри непривычной смесью восточных ароматов. Над головой мелодично зазвенела конструкция из металлических трубочек – кажется, такие штуковины продавали в китайском квартале.

 - Вам чем-нибудь помочь?

За прилавком будто пламя полыхало  - настолько рыжими были волосы продавщицы. Мэтт даже не сразу разглядел ее лицо, засмотревшись на волосы. Еще один цвет ворвался в его сознание, бесцеремонно расталкивая по углам накопившуюся серость. Красный, оранжевый – идем по порядку, с начала спектра, все правильно.

 - Если честно, да, вы могли бы мне помочь. Мне нужно, как же там было-то… выйти за пределы обыденности, вот. Там прячется кое-кто, с кем я хочу поболтать.

 - Мы этим не торгуем, - сказала рыжая, демонстративно сложив руки на груди. Пока она сверлила взглядом посетителя, наверняка отметив его потрепанный вид и двухдневную щетину, тот подошел к вертикальной стойке с книгами. 

– О, а вот и она, значит, долго объяснять не придется. Полупрозрачные сферы заполнили воздух и все такое.

Книжка Дэвида красовалась аккурат на уровне глаз, между руководством по гаданию на Таро и карманным путеводителем по графству. Новенькая, не то что потрепанный томик  у него в кармане, который еще и промок теперь, наверное.

 - А, так вас книга интересует, - девушка улыбнулась, несколько расслабившись, и Мэтт отметил, что она довольно хорошенькая.

 - Книга у меня уже есть, - с ответной улыбкой он продемонстрировал свой экземпляр. – Мне бы теперь автограф получить. 

- У нас как раз здесь проходила встреча с автором, - похвасталась рыжая. – Но вряд ли мне удастся уговорить его на еще одну, знаете, он очень занят…

 - Не сомневаюсь, - Мэтт тщательно следил за своим голосом, чтоб в него не просочилось и капли сарказма. – Но не думаю, что он откажет одному читателю в такой скромной просьбе. Человек, который столь глубоко понимает… ну, знаете, все эти скрытые мотивы. Ну, вы понимаете, о чем я. Связи и все такое.

Искусство блефа явно удавалось ему лучше в те времена, когда физиономия его была чисто выбрита и не несла отпечаток жизни в психушке. Во взгляде собеседницы появилось сомнение.

 - Знаете что, если вы оставите мне книгу, думаю, я смогу добыть для вас автограф. Мистер Киллоран-О’Хэйс иногда заходит к нам…

 - Спасибо за предложение, но мне бы очень хотелось с ним увидеться. Я специально приехал издалека, понимаете?

Продавщица все еще колебалась, и пристально рассматривала его, словно пытаясь проникнуть взглядом за неказистую оболочку докучающего ей бродяги и прочесть его тайные намерения. Мэтту вдруг стало не по себе – а ну как у нее получится? Он отвел глаза, притворившись, что рассматривает бредовые картины на стене, пакеты с травяными сборами и подвески с разноцветными камнями, снабженные табличками в строгом соответствии со знаками Зодиака. Похоже, мода на весь этот языческий нью-эйдж докатилась и до сельской глубинки… а впрочем, разве не прячется в таких вот глухих городках дикая смесь народных верований - с незапамятных времен, когда ныне распиаренный церковью святой еще не изгнал с острова всех эльфов вместе со змеями?

- А давайте-ка узнаем, - неожиданно предложила девушка, - суждено вам с ним встретиться или нет?

Словно в подтверждение мыслей Мэтта, она вынула из-под прилавка мешочек из грубой ткани и с серьезным видом запустила в него руку.

 - Руны - это древнейший инструмент общения с судьбой, - пояснила она. – Или с богами, если ваши чувства не заденет подобная трактовка… Ой!

На раскрытой ладони юной прорицательницы лежала гладкая прямоугольная дощечка размером не больше сувенирной монеты.

 - Руна Вирд,  - продавщица удивленно рассматривала дощечку. – Нечасто она выпадает…

На взгляд Мэтта, там и вовсе не было никакой руны. Он наклонился ближе, пытаясь что-нибудь разглядеть.

 - Это пустая руна, и она означает… - девушка слегка нахмурилась, припоминая. – Либо что у человека нет своей судьбы… либо, что всё в руках богов, и бесполезно пытаться что-то изменить. Но я, если честно, спрашивала о другом…

 - Лиэн, душенька, как же там льёт! – донеслось от дверей. Там шумно возилась весьма крупная пожилая дама, отряхиваясь и сворачивая огромный зонтик.

 - От самого холма Сидхе я бежала, с вершины настоящий водопад. Этак, пожалуй, старый дом О’Хэйсов скоро совсем водой снесет, говорила вот я Мэдди, когда она еще жива была, пусть укрепят фундамент…

 О’Хэйс, значит. Дэвид, внезапно уйдя из полиции в писатели, столь же неожиданно присоединил к своей фамилии и девичью фамилии матери. Черт его знает, зачем, хотя ходили слухи, что дело в некоей давней имущественной тяжбе, вроде как без этого он не мог получить какое-то наследство. А теперь вот поселился в глуши… Мэтт сложил в уме кусочки головоломки и быстро повернулся к новой посетительнице.

 - Простите, вы ведь о доме писателя, верно? 

 - Ну конечно, - воскликнула толстушка. И только после этого присмотрелась к собеседнику. – Ох! А мы с вами еще не знакомы?

 - Я тут проездом, - пояснил Мэтт. – Значит, за холмом он, да?

 - Да, за городом, на выезде… - дама вконец растерялась, увидев, что продавщица отчаянно подает ей какие-то знаки.

 - Не беспокойтесь, я не собираюсь ему досаждать, - обернувшись, Мэтт подмигнул рыжей Лиэн. Он надеялся, что это выглядело не слишком угрожающе, с его-то нынешней рожей. Но, уже отойдя от магазина на десяток шагов, зачем-то обернулся, и успел увидеть за стеклом встревоженное лицо в обрамлении огненных локонов. Девушка следила за ним, но, встретившись взглядом с объектом слежки, поспешно отпрянула вглубь помещения.

«Всё в руках богов, верно?» - усмехнулся Мэтт. Если бы он был способен хоть на секунду поверить в гадания и предзнаменования, он сказал бы, что боги выразили свою волю достаточно ясно, прислав ему местную тетушку-болтушку с нужной информацией.

За большим и лишь с одной стороны пологим холмом городок действительно заканчивался, и начинались столь милые сердцу поэтов вересковые пустоши. 

«А знаешь, Дэйв, чей дом всегда стоит на отшибе в твоих любимых народных сказках? Колдуна, конечно».

Одинокий дуб на склоне выделялся ярким пятном, неохотно отдавая ветру ярко-желтые листья.

«Желтый, - сказал себе Мэтт, запоминая то неясное чувство, что цвет вызывал в сознании. – Значит, дальше – зеленый».

А зеленого в пейзаже было предостаточно, этот остров зеленел зимой и летом, и поэтому выкрашенный бледной зеленой краской дом словно терялся, прятался за изгородью из пестрого кустарника. 

Зеленый – спокойный цвет, он умиротворяет и дарит душевное равновесие, так говорили в китайском квартале, где промышляла проститутка по имени Ли, почти как Лиэн, только короче. Он приходил к ней под видом клиента, прижимал ее к стене в темной подворотне за рестораном и слушал, как она шепотом на ухо выдает ему секреты местных мелких дилеров, очаровательно коверкая слова. Ли знала фэншуй и даже, кажется, японское искусство икебаны, но это ей не помогло. Однажды ее нашли со свернутой шеей, телу было уже несколько дней, и оно местами уже приобретало «умиротворяющий» зеленый оттенок…

Мэтт понял, как он устал, и осознал, что буквально грезит наяву, только когда увидел дом совсем вблизи. Словно, дойдя до цели, позволил телу расслабиться наконец, вспомнить, что он давно не спал по-настоящему, что ослаб за месяцы обитания в четырех стенах, что почти распрощался с собственным «я» в наркоманском бреду, что, в конце концов, ничего не ел черт знает сколько времени. Он едва переставлял ноги, цепляясь за колючий кустарник и безжалостно обдирая руки о шипы. А оказавшись перед дверью, долго пытался вспомнить, что надо делать. Кажется, стучать.

 - Да ладно, - сказал Дэвид, увидев его на пороге. – Серьезно, что ли?

Мэтт хотел ответить что-то столь же едкое, но горло перехватило. Качнувшись вперед, он шагнул через порог, и тут его «повело». Он ухватился за ближайший устойчивый предмет, которым, как ни странно, оказался Дэйв. Голубая джинсовая рубашка была не слишком яркой, но как-то умудрилась мгновенно заслонить весь мир, закрыть все расплывающееся поле зрения, а потом, безбожно нарушая стройную палитру цветов, пришла чернота, и Мэтт позволил ей забрать себя целиком, без остатка.

Возвращаться из счастливого небытия в мир овеществленных форм не хотелось, но кто-то настойчиво пытался привести его голову в вертикальное положение, и пришлось открыть глаза, чтобы, как минимум, выяснить, что происходит. 

Внешний мир рассыпался на фрагменты, не желая собраться в единую картину. Вот рука Дэвида держит его голову, вот стакан у его губ – пахнет молоком и чем-то еще, а внимательный взгляд словно лазерным лучом обжигает кожу.

 - Пей же, черт возьми. У тебя явная гипогликемия и обезвоживание. Сколько дней ты не ел?

 - Разве может быть обезвоживание, когда все время идет дождь? – прошептал Мэтт. А может, едва шевельнул губами, но его услышали.

 - Пей и не выебывайся. Все равно ничего больше нету. Какого хрена вообще у тебя вид, как у восставшего мертвеца?

 - Пошел ты, - с удовольствием произнес Мэтт. Он долго носил эту фразу с собой, берёг, как самый драгоценный дар. Вот и пригодилась.

 - Ты, блин, рухнул в обморок, как только я открыл дверь, считаешь, это нормально?

Молоко было с привкусом меда и каких-то трав. Мэтт мельком подумал, что в жизни не стал бы пить такую гадость, если бы не… что? Если бы не Дэвид. Черт бы его побрал.

 - Увидел твою мерзкую рожу, и не смог устоять на ногах, - проворчал он, невольно вспоминая те времена, когда они преимущественно вот такими вот подколками и общались.

 - А выглядело так, будто ты приполз помирать на порог моего дома. Символично, мать твою.

 - Поздно горевать, я уже умер, - прошептал Мэтт, откидываясь назад. 

Движение это оказалось бесконечно долгим, он падал, падал и только вяло удивлялся – куда еще падать, ведь он и так уже на самом дне. А потом вдруг возникло встречное движение, сквозь его тело снизу вверх прорастало дерево, распускало ветки, одевалось листвой. В листве танцевала рыжая Лиэн, одетая лишь в ожерелье из молодых весенних почек. Корни омывал невидимый в тумане океан, на берегу тумана сидела старуха и перебирала свои сети, вылавливая оттуда белесые шарики глаз с разноцветными пятнами радужки, вяло шевелящие тонкими нитями-щупальцами окровавленных нервов.

 - Пришел за новыми глазами, да? – спросила она, и улыбка трещиной прорезалась на морщинистом лице. – Дружок твой вон, сразу с такими родился, спроси его, много ли счастья это ему принесло? Ну да воля твоя, забирай!

С ее ладони будто стрела сорвалась, вонзилась в голову Мэтта раскаленным металлом, начала ветвиться, прорастая в глазницы и виски. Он застонал, не в силах разомкнуть губы. На лоб его опустилась прохладная ладонь, и где-то далеко и одновременно рядом возник голос Дэвида, который шептал знакомые и незнакомые слова, странно искажая их, точно в старых-старых песнях:

 - … пусть три смерти они заберут… пусть три жизни тебе вернут…

«Да пошел ты», - в последний раз попытался ответить ему Мэтт, но все закрыл туман – молочно-белый, не оставляющий места иным цветам, только вкусу молока на губах.

 Он проснулся окончательно несколько вечностей спустя, под теплым шерстяным одеялом, и долго пытался сфокусировать взгляд перед собой, пока не осознал, что смотрит в потолок, где по скрещенным балкам змеится причудливый узор – то ли руны, то ли просто старинные буквы.

За окном была все та же молочно-белая пелена, что окружала его во сне. Возникло жутковатое ощущение, будто дом повис в пустоте, и Мэтт на всякий случай подошел вплотную к окну, пытаясь рассмотреть в тумане хоть какие-то признаки того, что он еще на земле, а не в неведомой бездне. С облегчением выдохнул, обнаружив вдалеке смутные очертания холмов. Просто комната на втором этаже дома, вот сходу и не разглядеть земли. 

В доме было слишком холодно, чтобы разгуливать только в штанах и майке, так что Мэтт, недолго думая, завернулся в одеяло. Так и спустился по лестнице, внимательно следя, чтоб не наступить на полы импровизированного «плаща». 

 - Кажется, мне не приснился запах кофе, - хрипло прокомментировал он, увидев Дэвида с чашкой. Тот расположился за низким столиком в гостиной, щелкая по клавишам ноутбука, однако при виде друга сразу отвлекся и захлопнул крышку, отправляя машину в «спящий» режим.

 

- Не уверен, что тебе сейчас можно кофе. 

 - Почему это, интересно?

 Дэйв смотрел на него пристально, точь-в-точь как детектив на подозреваемого. Или как врач на пациента. Этот вариант Мэтту уже порядком надоел за последние месяцы.

 - Я говорил с твоим врачом. Из клиники.

 - Вот как, - Мэтт не нашелся, что сказать. Уселся в ближайшее кресло, безуспешно пытаясь укутать пледом ноги. – Здесь отопления нет, как я понимаю? Холод жуткий…

 - Есть камин. Не уходи от темы. Первым делом я позвонил Мэл, чтобы узнать, какого хрена. Она мне все рассказала. Я не поверил и позвонил на работу. Они мне дали телефон клиники. Твою мать, Мэтт, так какого хрена?

 - Что именно тебя интересует? Зачем я приперся? Буду честен – хотел занять у тебя денег. Ты ж теперь, как-никак, модный писатель и все такое. А меня и в магазин охранником не возьмут, после клиники и всей этой херни. Но я что-нибудь придумаю, наверное. И все верну, не сомневайся.

Ложь срывалась с губ с невообразимой легкостью, совсем как недавний фальшивый акцент. Да и почему сразу ложь, просто рационализация. Мозг наконец включился и заработал, перебирая варианты дальнейшего выживания. И действительно, зачем один взрослый мужик прется через полстраны к другому в гости? Не за чашкой же молока. И не за тенью потерянной дружбы, о господи, мы же не в дешевом сериале для домохозяек, где даже мужики поголовно сентиментальны, как стареющие бразильские шлюхи.

Дэвид сорвался с места, шагнул к нему, угрожающе нависая, еще немного – и двинет в морду, не иначе. 

- Меня интересует, какого хрена ты сделал со своей жизнью!

 - А что мне было делать? – перейти на повышенные тона оказалось проще простого. На тебя орут, ты орешь в ответ. Можно еще кулаком в грудь себя бить, для убедительности. Канал "Дискавери", сюжет из жизни диких обезьян. – Ты сбежал, не сказал никому ни слова, а я остался в этом змеином гнезде. Меня перевели в отдел к О'Райли, можешь себе представить? Повышение, да. За особые заслуги. Ни одной хоть немного тронутой интеллектом рожи, поговорить не с кем! И все, каждая сука у кого-нибудь да берет на лапу, ты понял? Патрульные покрывают уличных торговцев, инспектор покрывает их поставщиков,  а шеф департамента пьет виски из личной коллекции их босса! Куда ни плюнь, везде чья-то территория, и тебе намекают «не суйся»… а я один, понимаешь, один против всей этой блядской системы, а ты меня бросил! Мой напарник меня бросил, да!

Ах ты черт, не вышло все-таки без соплежуйства. Привет вам, старые бразильские шлюхи, одолжите мне боа из перьев, возьмите с собой на карнавал. На карнавале можно прятать лица, и тогда не страшно говорить правду.

 - Твоим родителям стоило завести второго ребенка, - неожиданно спокойным тоном сообщил Дэвид и отошел. Полез в шкаф за второй кружкой, оставив собеседника давиться продолжением фразы, хлопать глазами, беззвучно глотать воздух с мыслью: «Что?..»

 - Единственный ребенок в семье получает слишком много внимания, - Дэвид спокойно развивал свою мысль, чем-то наполняя кружку. 

«Если это опять молоко, то я его придушу нахрен».

 - … и вырастает капризным, эгоистичным и эгоцентричным говнюком вроде тебя. Смотри-ка, его бросили, оказывается! Тебе не приходило в голову, что у твоего напарника могут быть свои проблемы? Свои причины бросить эту чертову работу? И я что-то не припомню, чтобы приносил клятву у алтаря, что-нибудь вроде «клянусь ходить с этим засранцем в патруль, пока кого-нибудь из нас не пристрелят».

Он изобразил торжественную клятву, прижимая к сердцу ладонь и размахивая кружкой в другой руке. Мэтт невольно фыркнул, наблюдая эту клоунаду.

 - Впрочем, ты же читал мою книгу, - неожиданно закончил Дэвид. – Значит, примерно понимаешь, почему я сбежал, да? Тем более, не так уж далеко я уехал. И оставил адрес Мэлори, между прочим.

 - Вот это новость, - Мэтт покачал головой. – Она мне ничего не говорила. Но, знаешь… может, забыла… я в больнице провалялся тогда долго, в конце концов…

 - Я ей никогда не нравился,  верно? Думаю, она считала, что я плохо на тебя влияю, – Дэвид усмехнулся и поставил перед ним кружку. 

 - Мне что, по-твоему, три года? – вяло возмутился Мэтт, обнаружив там молоко.

 - С кофе пока рисковать не будем. А нормальной еды в этом доме давно не водится. Я смотаюсь в город, куплю чего-нибудь. Тебе надо нормально питаться, а у меня тут одни консервы и концентраты.

 - Спасибо за заботу, - Мэтт с гримасой отвращения отставил кружку. – Но я здесь надолго не задержусь. 

- Никуда ты не поедешь, - категорично сказал Дэвид. Даже сделал неосознанное движение к двери, будто собрался стать в проходе и не выпускать гостя. – Пока я не увижу, что крыша у тебя на месте. Пока что до этого далеко.  

 - С чего это ты решил, интересно?

Он не успел ни заметить перемещения Дэвида, ни толком среагировать. Да, реакция ни к черту, после долгих месяцев на транквилизаторах и антидепрессантах. Мир порою распадается на статичные картинки. Вот бывший напарник еще стоит у двери, а вот он уже рядом, стискивает его запястье железной хваткой, развернув руку так, чтоб были видны шрамы на предплечье. Когда пытаешься зубами перегрызть себе вены, следы остаются некрасивые, правда. Как он тогда еще инфекцию не занес и не помер от сепсиса – уму непостижимо. 

 - А. Ну да, - Мэтт безразлично пожал плечами. 

 - Удивительно, что тебя вообще выпустили после такого.

 - Это было один раз, в самом начале. Во время ломки еще и не такое творят.  – Мэтт наконец высвободил руку из захвата. Он только сейчас понял, что на нем чужая футболка с короткими рукавами. Вроде у него таких не водилось. – А ты, значит, воспользовался моим бесчувственным состоянием, и нагло глазел на мое прекрасное юное тело?

 - Я выкинул твою рубашку, там спина вся в крови. И на башке у тебя нефиговая ссадина, между прочим. Вполне могло быть сотрясение.

 - Ага. Это был дальнобойщик номер один, - зачем-то пояснил Мэтт. 

Дэвид все не отходил. Положил ладонь ему на затылок, смотрел сверху вниз с непонятным выражением лица.

 - Какого же хрена… - тихо повторил он, явно не ожидая, впрочем, внятного ответа.

Мэтт качнулся вперед, уткнувшись лбом ему в грудь. Кажется, персонаж сериала на этом месте должен был хотя бы секунд пятнадцать порыдать на груди товарища. Потом режиссер милосердно переключит план и покажет зрителю других второстепенных героев. 

Слез не было, в голове был только вездесущий белый туман.

 - Извини, - сказал Мэтт, сам точно не понимая, за что. Наверное, за неудавшуюся мелодраматическую сцену.

Дэвид осторожно потрепал его по волосам, прежде чем отстраниться.

 - А еще из твоей куртки выпала моя книга, - сказал он, усмехнувшись. – Надо же, ты с ней таскаешься, как с Библией.

 - Я вообще не помню, откуда она у меня взялась,  - признался Мэтт, снова кутаясь в плед. – Купил, наверное, во время очередного «прихода». Знаешь, я ведь ее не читал.

 - Серьезно?  - Дэйв выглядел едва ли не обиженным. – Но почему?

 - Из-за страха, наверное, - подумав, заключил Мэтт. – Это означало бы смириться с существованием в мире, где ты больше не мой напарник, с которым мы ходим в патруль, в бар и на рыбалку примерно с одинаковым результатом… а какой-то, понимаешь ли, писатель. 

 - Но тебе надо ее прочитать. Ты тогда все поймешь. И почему я сбежал, и все мои, как ты всегда говорил, странности.

 - Что вообще за дурость, - проворчал Мэтт, - если у тебя есть проблема, ее надо обсудить с другом, потом нажраться с ним вместе и забыть благополучно, а ты предпочел уехать жить в глуши и писать о ней книги! Кто вообще так делает, америкосы? Стивены Кинги всякие? Ты вообще ирландец или кто?

 - О, немного махровых национальных стереотипов от потомка янки, отлично, то, что нужно с утра, - рассмеялся Дэйв. И это было так похоже на их прежний треп, что у Мэтта внезапно защипало в носу. Ну вот, приплыли наконец.

 - Я ее вынул из кармана и подумал, а не поехать ли к тебе, - пояснил он, хватаясь за кружку с молоком, чтобы хоть этой гадостью перебить ностальгическую горечь воспоминаний о лучших временах. – Все равно других вариантов не было.

 - Между прочим, Мэл сказала, что просила сестру встретить тебя на машине. Но ты ее не дождался.

 - Сестру, - Мэтт скорчил рожу. – Ты помнишь Хелен? В последний раз, когда мы виделись, она была ярой вегетарианкой. Но все равно съела бы мой мозг еще на полдороге. Если бы Мэл по-прежнему считала меня своей семьей, приехала бы сама. Нет, там все кончено, и говорить не о чем. Она сказала, что запретит мне видеться с детьми, и я ее не виню. Я не лучший пример для них, это точно.

 - Может… может, еще все наладится, - Дэйв исчез на мгновение в прихожей, и вновь появился, застегивая кожаную куртку. Мэтт критически посмотрел на него. Не похож он был на «модного писателя». Скорее, на еще чудом не спившегося фермера. Еще и лохмы отрастил - в косу заплетать, подражая викингам, еще рано, но от  форменной стрижки не осталось и следа. 

 - Я сгоняю в магазин, - пояснил Дэвид, - тут недалеко. Заодно заскочу к местным представителям закона, пусть удостоверятся, что я живой. А то они приезжали вечером, пока ты дрых. Предупреждали, что меня ищет какой-то маньяк с небритой рожей и в синей куртке. 

 - И что ты им сказал? – фыркнул Мэтт.

 - А что я мог сказать? Спрятал за спину окровавленную синюю куртку, которую как раз собирался кинуть в стирку, и сказал «Все в порядке, офицер».

 - Это все Лиэн, - рассмеявшись, проговорил Мэтт. – Та девчонка… из лавки…

 - Да, похоже, ты ее чем-то напугал. Она вообще-то не из пугливых, странно это.

 - Она сама себя напугала, - пожал плечами Мэтт. – Стала мне гадать на каких-то дощечках, вытащила пустую и уставилась на нее, как на откровение от Иоанна…

 - Руна Вирд, значит. Да, необычно.

 - И ты еще этой хренью интересуешься? Ну понятно, выход за пределы реальности и все такое… Что это значит хоть? Она сказала что-то вроде «твоя судьба в руках богов»…

 - Это один из вариантов, - Дэвид задумчиво потер подбородок. – А еще это может значить, что у тебя нет судьбы. Вроде как, тебя стерли из «книги жизни». И это очень выгодная позиция, потому что дальше ты сам можешь выбирать, куда пойти. Это как ноль, точка отсчета, понимаешь?

 - Я понимаю, что ты стал настоящим писателем. С ходу выдаешь лекции на философские темы, - рассмеялся Мэтт. – Впрочем, помнится, в пабе по пятницам ты еще и не такое выдавал… Это вот в таком духе у тебя книжка написана? 

 - Ты прочти сначала, - загадочно сказал Дэйв. – Я второй раз все равно так ясно не сформулирую. Там все описано. Потом обсудим…

Рев машины за окном быстро стих, удалившись в сторону поселка. Мэтт поднялся наверх, прихватив по пути ту самую книгу, валявшуюся на столе. Туман за окном чуть рассеялся, открыв взгляду все те же однообразные холмы – лишь на одном из них виднелись серые камни каких-то древних развалин. Смотреть все равно было не на что, оставалось и вправду засесть за чтение бестселлера, раздвигающего границы и бла-бла-бла так далее. Вообще-то Мэтт предпочел бы прямой и честный разговор с другом, но раз уж тот настаивает… ладно. В конце концов, это просто книжка. Не перевернется же мир от того, что он ее прочтет, верно?

 2. Подвал на Тока-Куэй-роуд 

Осенью все иначе. Всегда смотрю и поражаюсь, каждый год одно и то же, а никому и в голову не приходит, что причина у них под носом. Причина их депрессий, обострения хронических болезней, причина того, что в несколько раз возрастает уровень бытовых убийств. Статистика – штука суровая, и могу вас заверить, за годы службы в полиции я ни разу не видел, чтобы осенняя статистика подводила.

Хотите, раскрою секрет?

Я ношу его в себе долгие годы, лет с шести, наверное. Вот когда я впервые понял, что со мной что-то не так. Я вырос в городе, и это меня спасало; страшно подумать, кем бы я стал, останься мои родители в глуши, в деревенском доме, среди холмов и древних развалин. В городе много людей, слишком много, чтобы разбираться, кто из них жив, а кто - уже не очень. Случаются, конечно, казусы. Как-то раз я ехал в автобусе и рассматривал парня напротив – очень уж он бледный был, ни кровинки в лице. А потом в салон зашла женщина и села на то же место. Села прямо сквозь него, понимаете? 

Когда случается такая фигня, волей-неволей начинаешь задумываться. О том, откуда все эти страшные сказки и поверья, что мы изучаем в школе как «фольклор», и почему твоя семья несется в церковь по любому поводу, и почему бутылка со святой водой у мамы всегда наготове. Мы не говорили с ней об этом, но я думаю, она тоже их видела. Или знала, что я вижу.

Ну вот, не обошлось без воспоминаний о детстве, а зарекался ведь начинать книгу с такой банальщины. Последнее дело это - выбивать сочувствие у окружающих, жалуясь на тяжелое детство. «Я был изгоем, я чувствовал, что отличаюсь от других детей, и пока они простодушно грелись под лучами ласкового солнца, моя туманная звезда где-то за облаками всегда манила меня идти тропами, недоступными прочим, наполняя и явь, и сны тревожными образами и лицами, что так неохотно затем стираются из памяти…» Ну, или что-то такое, я не запомнил дословно, прежде чем протрезвел, а записи на салфетке из бара наутро превратились в бессмысленные каракули. Это было бы чертовски хреновое начало для книги, признаем же честно, так что оно и к лучшему. Правда в том, что я умел быть «как все», мне пришлось этому научиться, и если я порой молчал больше, чем другие, зарабатывая славу тугодума, так это потому, что опасался заговорить ненароком о вещах и явлениях, окружающим недоступных. Есть какая-то высшая истина в том, что нормальному человеку не лезут в глаза призраки и прочие непостижимые твари, и не мне с ней спорить.

Эй, я все помню, не надо смотреть так укоризненно, я помню, что обещал раскрыть секрет осенних депрессий и прочих сезонных аномалий.

Секрет очень прост: дело в том, что летние духи уступают место осенним. Не знаю, куда уходят первые и откуда приходят вторые, но выглядят и ведут себя они совсем иначе. И под «духами» я подразумеваю не призраков, вовсе нет. Обычные мертвецы скромные и тихие, чаще всего они даже не знают, что умерли, бродят себе по привычным маршрутам, словно в полусне, пока не растают - иногда прямо у меня на глазах. То ли дело духи; я так думаю, некоторые из этих существ никогда и не рождались в человеческом теле, а другие прошли после смерти такую мучительную трансформацию, что от людей в них ничего не осталось.

Летние духи – что-то вроде фейри из сказок, по крайней мере, смотреть на них приятно. Они появляются в мае, на праздник Бельтейн, и с ними вполне можно иметь дело. До самого Лугнассада, до сбора урожая они правят бал, и за неимением холмов танцуют по ночам на крышах панельных высоток, как ни в чем не бывало. В августе их становится все меньше, и все больше других, менее приятных на вид, после осеннего же равноденствия только глумливые рожи вторых и мелькают в тени домов, а иногда и среди многолюдной толпы. И если вы думаете, что после Самайна они угомонятся, то черта с два – весь ноябрь они еще попадаются мне на глаза. Только зимой город наконец становится почти таким, каким его привыкли видеть остальные, и на опустевших крышах танцуют лишь холодные ветра, не имеющие, к счастью, привычки принимать человекоподобную форму.

Это все лирика, впрочем, но раз вы дочитали до этой страницы, я, пожалуй, покончу со вступлениями. Зима – спокойное время, однако до зимы было еще далеко, когда мы с напарником выехали по очередному вызову в один из густо застроенных прибрежных районов. Надо признать, унылые серые доки сейчас медленно, но верно сменяются офисными зданиями, сверкающими стеклом и сталью, и земля здесь дорожает, однако сверни на боковую улицу – и вот они, старые кварталы с теснящимися друг к другу многоэтажками. Сюда не забредают туристы, и правильно делают – здесь можно ожидать чего угодно.

В одной из квартир на первом этаже случилась семейная ссора, и соседи вызвали нас, утверждая, что слышали сквозь стену крики, угрозы и просьбы о помощи. К моменту нашего приезда буйная парочка притихла, и это было ничуть не менее подозрительно. 

Конечно, была вероятность, что супруги помирились и если мы сейчас вломимся в дверь, горя желанием спасти бедную женщину от изверга, нас вполне может встретить ударом сковородки по голове стокилограммовая мегера. Мэтт высказал эту версию, пока мы топали по длинному, словно кишка, коридору в поисках нужной двери. Мой напарник обожает прикидываться равнодушным циником, чтоб никто не догадался, как сильно ему хочется верить людям. Совсем как я люблю прикидываться простодушным парнем, чтобы не вызывать излишних подозрений. Мы здорово сошлись с ним с первого дня службы, и, если б я не оставил по ряду причин привычку молиться на ночь, каждый вечер возносил бы благодарности небу за то, что нас определили в один патруль. И если бы я мог поделиться с ним своим секретом, может, многое было бы проще, да только таких материалистов, как Мэтт, не сыщешь на всем нашем благословенном острове, да и бесполезно искать, потому что родители привезли его аж из Орегона. Видимо, решили, что там подобных ребят навалом, а вот у нас как раз нехватка. Этих янки ничем не проймешь, я и рисковать не стану, и поэтому я промолчал о том, что знал. 

А знал я, что случилось нечто нехорошее. Поблизости было множество духов – холодных, осенних, охочих до крови и человеческих слез, но они не показывались, мельтешили где-то в окрестностях, просто я уже научился чувствовать их присутствие. И то, что к дому они не приближались, настораживало еще сильнее. Что могло одновременно возбудить их и напугать, не позволяя войти и насытиться?

 - Выбиваем? – предложил я, когда на стук никто не отозвался.

 Мэтт с сомнением посмотрел на добротную деревянную дверь. 

 - Я тебе что, Рэмбо хренов? Тут косяк явно крепче, чем наши головы. Давай-ка для начала через окно заглянем.

 - Ты постучи еще, может, не слышат, - посоветовал я, направляясь обратно. – И осторожнее, не стой на линии выстрела, мало ли…

 - Не учи ученого, - огрызнулся напарник. 

Мэтт в полиции на целых полгода дольше, чем я, поэтому хрен с два он позволит мне ему советовать. Я, конечно, не упускаю случая ткнуть его носом в очевидные вещи. Это же так весело - смотреть, как он бесится по мелочам.

На улицу выходило только окно кухни. Я несколько раз пересчитал окна, чтобы не ошибиться - нет, все верно, та самая квартира. Решеток не было, хоть и первый этаж. Вот не заботятся ведь о своей безопасности, а потом ругают полицию... Впрочем, сейчас безответственность жильцов была нам только на руку. 

Хотелось бы мне сейчас написать, что я бесшумно проник в квартиру, однако буду с вами честен - я с грохотом выбил стекло, а потом, ругаясь сквозь зубы, протиснулся в узкое кухонное окно, очень стараясь не изрезаться осколками. По крайней мере, если тревога ложная, застеклить окно ребятам будет не в пример дешевле, нежели ставить новую дверь - вот примерно такой ерундой я старательно забивал себе мозги, потому что уже знал, что увижу. Знание это принадлежало какой-то примитивной, животной части меня, той самой, по велению которой шерсть встает дыбом на загривке в случае опасности, даже если волей эволюции или всевышнего шерсть у нашего племени там давно уже не растет.

Дородный лысеющий мужчина лет за пятьдесят лежал в луже крови. Кровь еще продолжала растекаться по полу, хотя с виду хозяин квартиры был мертвее мертвого. Голова его была проломлена чем-то тяжелым, а на груди сочными экспрессионистскими мазками алели ножевые ранения.

Женщина сидела за столом и тихо плакала, утирая слезы тыльной стороной ладони. Пальцы ее все еще сжимали длинный разделочный нож. 

Признаться, я так и застыл столбом посреди комнаты. Картина была та еще. Что бы там ни думали о нашей работе мирные граждане, трупы нам нечасто приходится видеть.  А тут еще женщина, увидев меня, начала причитать:

 - Я не знаю, что со мной, не знаю, что на меня нашло, простите...

Ее завывания, наконец, вывели меня из ступора. Я кинулся к двери, впустил напарника, и началась обычная в таких случаях суета. Вызвать детективов, разогнать любопытных соседей, отобрать нож у свихнувшейся тетки, предварительно надев перчатки - еще не хватало стереть отпечатки с орудия убийства. Хорошо хоть, женщина была не буйной. Она будто сама не понимала, что произошло. Временное помешательство, бывает и такое. Может, мозги разъедены алкоголем, а может, и наркотой. В шкафчике над ванной - антидепрессанты пополам с китайскими снадобьями в характерных пакетиках с иероглифами. 

Впрочем, пусть теперь детективы копаются в ее вещах и строят версии, а наше дело маленькое, как говорится.

Кровь, меж тем, все вытекала из трупа, разбегаясь по полу крохотными шариками, будто ртуть. Я даже потянулся проверить у него пульс, встретив недоуменный взгляд напарника.

 - Кровь уже должна была остановиться, - пояснил я. Мэтт подошел ближе, то и дело оглядываясь на женщину. Конечно, мы уже нацепили ей наручники, но мало ли что она может выкинуть.

 - А разве она не остановилась?

Тут-то до меня и дошло, что разбегающиеся капли-шарики вижу я один. Проследил их взглядом и увидел, как они вновь собираются на небольшом участке пола и там исчезают, словно впитываясь в покрытие. Может, стекаются в углубление, только с виду там нет никакого углубления, доски как доски.

 - Знаешь, пойду-ка я поговорю с соседями, - выпалил я первое, что пришло на ум, и бросился наружу.

Мэтт удивился, но, как всегда, прикрыл меня. Сказал потом приехавшим детективам, что мне стало нехорошо от вида крови. Ребята с пониманием отнеслись к моим слабым нервам, а я спорить с этой версией не стал. Мысли мои в тот момент крутились совсем в иных сферах.

Соседи, конечно, никуда не разошлись - столпились во дворе и галдели, обсуждая происшествие. Пытались заглянуть в разбитое окно, как будто не их мы отгоняли пятью минутами ранее. Что за удовольствие, интересно - поглазеть на чужую смерть? 

Я постарался напустить на себя максимально строгий и официальный вид, вернул на место помятую фуражку и объявил:

 - Мне нужен ключ от подвала!

 - Думаете, она в подвале еще кого прикопала? - живо отозвалась сухонькая старушка.

 - К ним племянник приезжал на выходных, Коннор, да что-то давненько не видно его, может, и его тоже? - народ загалдел, шумно выдвигая версии, одна другой бредовее. 

 - Это убийство в состоянии аффекта, а не работа маньяка, видно же, - я волей-неволей ввязался в дискуссию, хоть и зарекался это делать. - Ключ от подвала! Кто сможет мне открыть?

Обладатели ключа нашлись, и стоило больших трудов уговорить их не следовать за мной в сырую темень подвального этажа. Спасло положение то, что у меня был фонарик, а у них - нет. Все же я официальное лицо, как-никак.

Кровь, пусть и призрачная, утекала куда-то вниз, и вряд ли только под действием силы притяжения - уж больно целенаправленно она стекалась к определенному участку. А значит, ее что-то притягивало. И я был совсем не уверен, что мне стоит на это "что-то" смотреть, но проклятое любопытство потом бы меня с потрохами сожрало, точно знаю. И поэтому я сейчас топал по узкому и темному коридору, прикидывая, где примерно располагается квартира несчастной семейки.

Долго искать не пришлось: вскоре я услышал звук. Отвратительное чавканье, бульканье и хлюпанье, наводившее на мысли о болоте, и еще - о протекающих трубах.  Версия с трубами могла бы объяснить и удушливый смрад, ударивший в ноздри. Но потом я увидел ее, и все версии разом покинули мою несчастную голову, а ноги рефлекторно дернулись эту самую голову унести как можно дальше.

Старуха была не из мира живых, в этот раз у меня никаких сомнений не возникло. Ее распухшее синюшное лицо напоминало об утопленниках, что по несколько дней лежат в нашем морге, дожидаясь опознания. Морщинистая шея перетекала в бесформенное тело, в пропорциях которого было не больше человеческого, чем в кольчатом туловище гигантской жирной гусеницы. Глаза ее, к счастью, были закрыты, и я до сих пор не уверен, смог бы я сохранить рассудок, доведись мне встретиться с ней взглядом. Длинный, похожий на змеиный, язык периодически показывался меж почерневших губ, чтобы ловко поймать очередную каплю, стекающую с потолка. 

Подробнее рассмотреть ужасную обитательницу подвала мне не дала ее свита. Осенние духи, как я уже говорил, не слишком приятны на вид, но здесь будто собрались наиболее омерзительные представители своего рода. Шелестящая черными полупрозрачными крыльями мелочь резво поднялась в воздух, потревоженная лучом моего фонарика. В прямом свете они были почти невидимы, и мне пришлось направить фонарик в сторону, чтобы в рассеянном боковом свете разглядеть их гротескные маленькие тельца. Некоторые напоминали людей, точнее - уродливых младенцев, вроде тех, что показывают в социальной рекламе, призывая воздерживаться от алкоголя и курения во время беременности. У некоторых из покрытых шерстью туловищ торчали паучьи лапы. Маленькие злые глазки то и дело вспыхивали во тьме тлеющими угольками. Собравшись в импровизированный хоровод вокруг чудовищной старухи, они затянули то ли песню, то ли заклинание, слов которого я почти не мог разобрать - уж больно отличался язык от того гэльского, к которому мы привыкли. Обрывки фраз, что все-таки долетали до сознания, не слишком-то проясняли ситуацию:

 - Первая кровь.... первая кровь этой осенью... первый осенний пир для Матери...

Я не сразу заметил, что по мере движения хоровода то один, то другой дух покидал его и с безобразной гримасой вожделения припадал к одному из множества темных сосков на раздутом теле старухи, а через полминуты нехотя отрывался, роняя на пол кровавые капли. Пришлось изо всех сил стиснуть зубы, сдерживая подкативший к горлу комок тошноты.

От тела этого невозможного существа к потолку тянулись пучки то ли алых лент, то ли сосудов. Они были почти незаметны и явно нематериальны. Позже я увидел, где заканчиваются эти "ленты", и спокойствия мне это знание отнюдь не прибавило. А пока что я едва не помер на месте, когда бодрый голос сзади спросил:

 - Нашли что-нибудь, офицер?

Один из жителей дома, вооружившись фонариком, пробрался следом за мной. Теперь он старательно осматривал отсыревшие стены, в упор не замечая происходящей у него под носом безумной фантасмагории.

 - Канализация, видать, потекла... Ну и вонь!

 - Здесь ничего нет, - сказал я, разворачиваясь к выходу. Уж не знаю, почудилось или нет, только в спину мне летело издевательское хихиканье, больше похожее на скрежет несмазанной ставни.

Уже потом, во дворе, в ярком дневном свете, я боковым зрением вдруг вновь увидел алые нити-сосуды. Они вонзались в ладони убийцы, которую как раз выводили в наручниках подоспевшие детективы. Женщина брела, покорно опустив голову, и с этими нитями в руках казалась сломанной марионеткой кукольного театра, которой больше не управляет мастер из-за кулис. Когда за ней захлопнулась дверца машины, нити оборвались, словно не выдержав контакта с холодным железом, и нехотя поползли обратно в дом, подергиваясь, как живые.

 - Эй, дружище, ты в порядке? На тебе лица нет, - Мэтт подобрался ко мне незаметно, хлопнул по плечу. - Жуть какая, а? Наводит на размышления...

 - И не говори, - искренне отозвался я, понимая, впрочем, что мы говорим совсем о разных вещах. 

 - Вот так вот живешь с человеком много лет бок о бок, и не знаешь, в какой момент у него крышу снесет и он решит тебя прикончить, - как-то уж слишком пристально напарник смотрел на меня, произнося эту фразу.

 - Психи среди нас, - подтвердил я и повернулся к нему, изобразив нарочито жуткий оскал. - Они могут жить с тобой, работать с тобой в одной смене, например...

 - Ездить в одной патрульной машине, - подхватил Мэтт, усмехаясь в ответ. - Я понял. Знаешь что, давай перехватим по чашечке кофе по пути. Думаю, никто нас не осудит, после такого-то...

Думаю, никто нас не осудил бы, даже реши мы плеснуть в кофе чего покрепче. Но служба есть служба, есть ведь пределы даже у нашей с Мэттом наглости.

У этой истории должен быть какой-то красивый и многозначительный конец, скажете вы. Ну, так же всегда бывает. Главный герой вернулся в подвал с огнемётом и все там выжег подчистую. Фейри боятся огня, это всем известно. Но рисковать устроить пожар в жилом доме ради изгнания нечисти, которую никто, кроме меня, не видит - это не ко мне, извините. 

Может быть, скажете вы, стоило вызвать священника и все там освятить. Может быть. Моя мать бы так и сделала, наверное. Она все таскалась по разным церквям в городе, перебирала, ворча, что городские священники совсем не то, вот то ли дело отец Уилан в ее родном городке! Я был с ней на множестве служб, мне нравится тихая и торжественная атмосфера храмов, но... как бы это вам объяснить. Как человек, который видит духов, я мог бы ожидать увидеть хоть что-то в церкви... какое-то свечение, лучи света из ниоткуда, пение ангелов, понимаете, что я хочу сказать? Но ничего там не было. Тихое, спокойное место, куда не забредает городская нечисть... впрочем, в паре церквей я видел на мессе такие лица, что до сих пор меня терзают сомнения, так ли это... Но никаких следов присутствия той силы, что могла бы противостоять злу. 

Да и зло ли эти твари?

Я одно время трахал девку из китайского квартала, и у нее меж лопаток была татуировка со значком инь-янь, такая круглая штуковина, где черная половина плавно перетекает в белую. Если смотреть на нее в момент оргазма, она начинает вращаться. Ну, может, только у меня так, сложно сказать, как вы понимаете, тут я на статистику сослаться не могу. Но суть в том, что каждое явление со временем превращается в свою противоположность. Черная "капля" в рисунке совсем истончается кверху и кажется, будто белая одержала верх, но в самом сердце белой половинки уже расцветает чернота. Что я хочу сказать, в общем-то? Что я не вернулся в этот подвал.

Зато я покопался в хронике и выяснил вот что. Несколько лет назад в подвале и правда жила безумная бездомная старуха. На нее жаловались жильцы, ее даже пристраивали в приют при монастыре, но она сбегала оттуда, объясняя сестрам, что ее ждут "дети". В молодости она была медсестрой, приторговывала медикаментами и помогала делать подпольные аборты. Это ее в тюрьму и привело, после заключения у нее в голове помутилось, а родственников не осталось, вот и померла она в конце концов в холодном сыром подвале.

Ладно, скажете вы, если в истории нет логичного конца, в ней должна быть мораль. И вот сейчас для нее самое время и место. 

Я не знаю, что вам на это ответить, честно. "Не селитесь в доме, где пару лет назад умерла бомжиха?" Или "не нарушайте закон об абортах"?

Знаете, я не из сторонников и не из противников, я вообще не считаю себя вправе в это дело лезть, и когда при мне какие-нибудь политические активисты заводят такие разговоры, я отмалчиваюсь или ухожу. Можете закидать меня камнями, но я считаю, вопрос об абортах должны решать женщины, и только они, и черт меня дери, если я полезу в бабские разборки, я не камикадзе. Да и если духи были похожи на уродливых младенцев, это ведь может ничего и не значить, верно?

Кто их знает, как они выглядят на самом деле, если они вообще имеют определенную форму. Может, это наше сознание рисует картинки и поет нам песни на древнем языке, а что мы видим на самом деле или чего не видим - бог его знает.

Я знаю, мой долг как писателя, напугав вас как следует, взять и успокоить, но и с этим беда. Правда в том, что я не знаю, что со всем этим делать. На кого бы они ни были похожи, духи повсюду. Вы можете увидеть их краем глаза, но чаще всего милосердное сознание тут же найдет успокоительное объяснение. Вы можете жить с человеком десяток лет, а потом он, повинуясь чьей-то воле, схватит нож и принесет вас в жертву. Мир состоит из процессов созидания и разрушения, одно перетекает в другое, сегодня мы собираем урожай, а завтра станем чьей-то пищей, как бы мы ни убеждали себя, что в современном цивилизованном мире эта опасность нам не грозит. Слышите смех, похожий на звон серебряных колокольчиков? На крыше вашего дома уже танцуют существа, которые были здесь задолго до того, как люди впервые разожгли огонь на девственных зеленых холмах, и когда придут холода, они позовут своих старших братьев, чтобы собрать кровавый урожай осени.

Когда Дэйв вернулся, туман за окном уже начал приобретать сиреневый оттенок, предвещая наступление сумерек. Мэтт распахнул окно, вдохнул холодный воздух и покорно добавил очередной цвет в обновленную палитру сознания. 

 - Проветриваешь башку или комнату?  -  поинтересовался Дэвид, появляясь в дверях.

 - Разгоняю облако дешевого пафоса, - отозвался Мэтт. – Твой редактор ни разу в разговоре не упоминал, что сейчас двадцать первый век, и Лавкрафт с Дансени давно истлели в своих гробах?

 - А, я смотрю, ты ознакомился с моим монументальным трудом...

 - Самую малость. Первой истории мне хватило для начала.

 - Пойдем, - Дэвид сделал приглашающий жест. - Продолжишь играть в критика за ужином, идет? Но сначала нам придется его приготовить. Трудотерапия, говорят, творит чудеса.

Некоторые из пациентов клиники действительно ходили на подобные сеансы, трудотерапии или чего-то подобного, факт. Клеили какие-то игрушки из бумаги, рисовали картинки. Хотя это уже скорее арт-терапия, верно? Мэтт вздрогнул, вспомнив бледные лица с отсутствующим взглядом и узловатые пальцы, отчаянно стискивающие карандаши.

Там был один парень, настоящий художник, не иначе. Даже пребывая наполовину в галлюцинаторном тумане, он умудрялся создавать поразительно живые, объемные портреты неведомых существ. Твари смотрели с его полотен с нечеловеческим равнодушием. Мэтт никогда не признался бы в этом даже себе, но он боялся заглядывать в глаза нарисованным монстрам. 

Иногда бедняга забывался и не замечал, что грифель сломался, карандаш треснул в его руке, щепки впиваются в пальцы и ранят их. Он дорисовывал картины кровью, и это никого не удивляло. Чем же еще питаться тварям, которых он рисует, как не кровью...

Мэтт не сразу сообразил, что замер посреди лестницы, вцепившись в перила. Дэвид опять смотрел на него очень внимательно, но, к счастью, пока молчал.

 - Извини, я зависаю, - пробормотал он, поспешно спускаясь.

На разговор о книге Дэйв его все-таки "развел". За столом от собеседника не скрыться, не убегать же с тарелкой в ближайший темный угол, затыкая уши, чтоб не слышать вопросов. А хотелось.

 - Ну что я могу сказать, я же не литературный критик, - Мэтт старательно ухмылялся,  чтоб не демонстрировать растерянность. - Этакий небрежный, панибратский, можно сказать, стиль. Будто разговор в пабе между приятелями. Но ты выбиваешься из образа местами, серьезно. Кровь, понимаешь ли, "алеет экспрессионистскими мазками"! О господи, Дэйв, ты что, и правда думаешь о такой вот херне, когда смотришь на труп?

 - Ты и представить себе не можешь, о какой херне я иногда думал на работе, - Дэвид был неожиданно серьезен, и это было хреново. Его поведение оставляло все меньше шансов свести все к шутке. Мэтт понимал, о чем именно этот разговор, но оттягивал решительный момент до последнего.

Черт бы его побрал с этими откровениями. Вроде и так все достаточно паршиво, ну зачем добавлять в жизнь Мэтта еще и тот факт, что единственный человек на свете, к которому он приполз, потеряв все - законченный псих?

 - Ладно, только не говори мне, - не выдержав, Мэтт с шумом отставил кружку. - Не говори мне, что ты это всерьез. Все эти... духи. И мертвецы. 

 - Кое-что я приукрасил, конечно, - Дэйв не смотрел ему в глаза. Смотрел на свои руки, бесцельно теребящие край скатерти. - Я не всегда их вижу, иногда просто чувствую. Как чувствую связи между людьми. Их настроение, прежде чем они откроют рот. Слушай, я не знаю, что из этого мистика, а что наблюдательность. Но ты же сам видел, ты же сам говорил мне, что я будто насквозь их вижу, помнишь? А как я раскрыл тот "висяк" с утонувшей девчонкой? Ты же не верил тому, что я плел детективам. Ты не дочитал еще про это?

 - Извини, я не могу это читать, у меня башка лопается, - Мэтт обхватил голову руками, словно иллюстрируя высказывание. - Духи. Духи, мать твою. Я чего угодно ждал, только не этого.

 - Ладно, - он не видел движения Дэвида, но по звукам понял, что тот занялся чайником. - Знаешь что, забудь. Это неправильно, ты сам только что вылез из своего персонального ада, и тут я со своими духами, глюками, чем бы они ни были. 

 - Скажи мне вот что, - Мэтт выпрямился. - Прямо здесь и сейчас, в этой комнате, есть кто-то, кроме нас?

 - Нет, - совершенно серьезно ответил Дэвид. - Конечно, нет.

 - Тогда ладно, - Мэтт усмехнулся. Кривоватая вышла усмешка, но что поделать, других в запасе не нашлось. - Тогда я могу с этим жить. Пока ты не разговариваешь при мне с пустыми углами, все нормально.

 - Здесь их вообще гораздо меньше, и они другие, - Дэвид с заметным облегчением пустился в рассуждения. - Более древние, и ведут себя... с достоинством, что ли.

 - О господи, - Мэтт беззвучно рассмеялся. - Нет, не  настолько нормально. Давай пока не будем, а?

 - Понял, - Дэйв жестом показал, что закрывает рот на замок.

 - Знаешь, проще всего ни о чем таком вообще не думать, - через некоторое время вдруг продолжил Мэтт, склонившись над тарелкой. - Не верить ни в какую мистику. Не верить и не видеть ничего. Либо видеть и... принимать как должное, что ли. А вот поверить, но по-прежнему не видеть... это же страшнее всего.

 - Я понял. Слушай, ты потом когда-нибудь все-таки дочитай книгу. Серьезно, тогда будет понятно гораздо больше...

 - Кто о чем, а ты о своей книге... Ладно, обещаю. Если раньше не свихнусь.

В доме по-прежнему был зверский холод - непонятно, как Дэйв тут жил все это время. После ужина они наконец вплотную занялись камином и вытряхнули из трубы чертову тучу свалявшихся дубовых листьев.

 - Где-то в доме были щипцы и кочерга, точно их видел, - сообщил Дэвид, вытирая пот со лба. 

Руки у него, конечно, были в золе, и на физиономии остались черные полосы. Мэтт усмехнулся.

 - Помню твою квартирку времен стажировки, да... Так и не научился наводить порядок?

 - Что есть порядок? - выпрямившись, Дэйв принял горделивую позу, достойную греческого философа. - Существует ли идеальное, единожды установленное и незыблемое расположение вещей и явлений на оси мироздания, или же мир есть бесконечно текучее, динамичное множество форм единой энергии, перетекающих друг в друга?

 - Да ну тебя нахрен, - все еще смеясь, Мэтт направился к лестнице. - Откуда хотя бы начинать поиски? 

 - Рядом с моей спальней комната мамы. Я не разбирал ее с момента переезда... Если честно, я вообще только в гостиной и спальне прибрался. Посмотри там... Если найдешь еще что-нибудь, свистни. Какую-нибудь давно потерянную историками средневековую рукопись, Святой Грааль или кости динозавров...

Вот так вот просто взял и впустил его в комнату не так давно умершей матери. Мэтт чувствовал себя почти расхитителем гробниц, осторожно поворачивая ручку старой, рассохшейся двери.

В комнате пахло пылью и влагой, может, даже плесенью. Он брезгливо повел носом. Развести бы печь пожарче, и протопить весь дом, чтобы выгнать сырость. 

Мутное зеркало в углу, казалось, уже разучилось отражать окружающую действительность. Большая старинная кровать еще хранила остатки кружевного полога. Когда-то, вероятно, эта комната была обставлена со вкусом и со знанием дела. Что за человек жил здесь? Мэтт покопался в памяти и был вынужден признать, что о родителях Дэвида он не знает практически ничего. 

Он поискал взглядом фотографии на стенах или полках, но там обнаружилась только пара пейзажей в рамках.

На полу беспорядочными стопками были свалены старые вещи, в углу возвышалась пирамида из перевернутых стульев - похоже, Дэйв убрал из прихожей всю лишнюю мебель. Слой пыли подсказывал, что произошло это давно. Кочерга действительно обнаружилась здесь - лежала себе на прикроватной тумбочке, покрытая вездесущей пылью.

"Как он здесь жил два года, интересно? Как зимовал, не растапливая печь? И еды нормальной в доме не водится... и..."

Мэтт замер. Остановился посреди комнаты, врос в ковровое покрытие нелепым соляным столпом из библейской притчи.

А потом сполз на пол, судорожно хватая ртом воздух. Он вспомнил. 

В сознание вихрем ворвались воспоминания, точно осколки разбитого зеркала взлетели с пола, собираясь в причудливую мозаику.

"Ты же умер, сволочь такая. Тебя же убили на задании".

Он тогда сбежал из больницы, чтобы попасть на похороны. Это его ранили в руку, а Дэйву повезло меньше, пуля пробила легкое. Он не дотянул до приезда "скорой"... 

Перед глазами мелькали картинки. Мэл держит его под руку, заботливо прикрывает от дождя огромным черным зонтом, они все под зонтами, словно стая неторопливых летучих мышей, на мгновение сложивших крылья...он почему-то смотрит на кладбище сверху, поднимаясь все выше, и вся картинка будто выцвела, ни единого цвета, только оттенки серого...

Почему все черно-белое, почему почемупочему

И тут же, будто издеваясь над ним, память подбрасывает совсем иное. Разговоры, смешки, ненавистные рожи старых-новых сотрудников. Некто Фиббс, рыжеватый тип с длинным носом, он держит в руках ярко-красную кружку и говорит: "Ты читал книгу Дэвида?"...

Ярко-красную, рыжий, синяя форма, сизые прожилки на носу под кожей, все цветное

Почему они так говорят, ты же умер, ты умер, я вспомнил, ты умер и бросил меня

Мэтт провел по лицу ладонью, оставляя, наверное, такие же черные следы на лице, как Дэвид парой минут назад.

Я же подсел на наркоту, чтобы сбежать от боли, я не смог спасти тебя, не успел...

Влажный сумрак комнаты навалился на него, обнимая липким ватным пологом. Тишина была оглушительной. Тишина пустого заброшенного дома.

Мать Дэвида умерла и оставила ему в наследство этот дом, вроде так говорили. И дом стоял заброшенный, пока один псих не приперся туда в поисках потерянных воспоминаний, так, что ли?

А потом в салон зашла женщина и села на то же место. Села прямо сквозь него, понимаете? 

Только вот если верить этой невесть откуда возникшей книге, мертвецы бесплотны. А Дэйв подхватил его на пороге. И...

И девчонка из магазина, она же не предлагала Мэтту посетить могилу писателя, в самом деле. Господи, да что за бред. У него просто шестеренки в мозгах заело, и все. Или...

Или ты тоже умер, приятель. И пришел в страну мертвых, автостопом приехал, можно сказать. А местные духи были столь любезны, что указали дорогу. Начиная с той старухи. 

Руна Вирд, пустая руна. Нет у тебя судьбы, имя стерли из книги жизни, а  глаза уплыли в океан и превратились в морских ежей.

Ты сдох на ступеньках очередного "инспектируемого" притона, где задержался на несколько дней для "дегустации". А психушка была вратами чистилища, где томятся такие же потерянные души. Или...

Ты умер во сне, придавленный транквилизаторами, привязанный к койке, залитый собственной блевотиной. Скачок давления в истерзанной наркотиками башке, кровоизлияние в мозг, коллапс. И тогда они обмыли и отпели тебя, дали в руки несуществующую книгу и вывели на порог. Или...

Тот дальнобойщик приложил тебя башкой о камень, и ты остался валяться там, лицом к океану. Или...

Волны унесли твое тело, а растерянная душа осталась на месте, и мерзкая старуха пришла засвидетельствовать появление еще одного пленника в своих владениях.

Или тебя пристрелили еще там, в доках, и ваши с Дэвидом тела спихнули в океан, бок о бок, и все это - предсмертные фантазии агонизирующего мозга...

Дэйв послал его за кочергой, потому что сам не может ее взять. Мертвецы и духи не выносят холодного железа, каждый это знает. Они не разводят огня, ведь огонь разрушает магию фейри. Окружи колыбель тлеющими угольками, чтобы они не подменили ребенка, подвесь над дверью подкову. Не ходи танцевать на холме, чудная девушка Ли, этот холм слишком любит маленький народец, что если они захотят увести тебя в чертоги своего короля? 

Одним рывком добравшись до тумбочки, Мэтт потянулся к кочерге. На какое-то невообразимо страшное мгновение ему показалось, что пальцы сейчас пройдут насквозь, но потом ледяной металл коснулся кожи, почти обжигая ладонь, и он облегченно выдохнул. Перехватив кочергу поудобнее, на манер более привычной руке полицейской дубинки, он выскользнул из комнаты.

Книга все еще валялась на постели, небрежно заложенная уголком одеяла. Мэтт схватил ее, лихорадочно пролистал с конца. Реклама издательства, данные о тираже... а вот и последняя глава. Кажется, она должна заканчиваться словами "я умер". Или "мы оба умерли". Это будет... разумно, да. Самый честный финал любой истории.

Однако слова на последней странице были иными. "...Будьте осторожны", - прочитал он и поднял глаза. 

Дэвид стоял в дверях, глядя на него с совершенно нечитаемым выражением лица.

 - Все в порядке? - спросил он. Мэтт невольно попятился к окну.

 - Я помню твои похороны, - пробормотал он. - Господи боже мой, я их помню. Как будто это было со мной и одновременно не со мной. Я стоял там и одновременно летел, и поднимался все выше, и не было ни единого цвета. Сукин ты сын, скажи мне, что ты не помер. Тебя же убили в доках, в тебя всадили пулю, я прибежал, а ты хрипел, истекая кровью. 

 - Я не хрипел, я орал, мне было больно, мне же попали в руку, - очень осторожно, не спуская с него глаз, произнес Дэвид. - Ты перепугался как девчонка и выл надо мной "не умирай, не бросай меня!" Тут они и тебя подстрелили. Мы оба провалялись в больнице больше, чем положено по стандартной страховке. Потом я уехал. Мэтт, положи кочергу, мне очень не хочется получить ею по башке из-за твоих галлюцинаций.

 - Ты прожил тут два года и ни разу не затопил камин. Дом совершенно заброшен, в холодильнике не было еды, когда я приехал. Ты питался одним молоком, да? Фейри воруют молоко у людей, каждый ребенок знает... 

 - Так я теперь фейри? Или все-таки мертвец? - Дэвид осторожно приближался к нему, не спуская глаз с его импровизированной "дубинки".

 - Откуда я знаю? Может, ты вообще никогда не рождался на свет. Может, твоя мать растила подменыша. 

 - Была и такая версия, - Дэйв бегло улыбнулся. - Каждый раз, когда я не слушался родителей. А еще мне всегда было плевать, что есть и на чем спать. Помнишь, как ты ржал, когда впервые увидел мою квартиру? Эй, мы же только что об этом говорили!

Мэтт замер. Он вспоминал.

 - Твои шмотки валялись повсюду, а из мебели - одни ящики с логотипом транспортной компании... 

Картинки мелькали в голове, цветные и черно-белые вперемешку. То, что было. То, чего не было. Мэтт ловил их, пытаясь прикрепить булавками к белому полотну сознания, точно бабочек, опрометчиво залетевших на огонек.

 - Мне просто лень было разбирать их после переезда... - голос Дэвида заставлял образы вспыхивать ярче. Правильные картинки, цветные. 

Пусть так и будет, перепишем мою память заново, я согласен

 - Я никак не мог понять, как же так, ты приходил на работу весь такой правильный, с отглаженным воротничком...

 - А сейчас я наконец-то никому ничего не должен, и вот, посмотри, у меня нет ни единой чертовой рубашки, которую нужно гладить, ни одного накрахмаленного воротника. Мэтт, посмотри на меня. Ты же меня знаешь. Господи, да только ты меня и знаешь на этом свете. 

Он подошел ближе. На расстояние удара. Мэтт вытянул перед собой треклятую кочергу.

 - Возьми ее.

Дэвид осторожно высвободил металлический прут из его пальцев и прислонил к стене.

 - Я не топил камин, я ходил по дому в двух свитерах. Я писал книгу, мне было не до того. Я закупался консервами и жрал их, не запоминая названий. И не всегда замечал, день на улице или ночь. Мне так многое нужно было вытащить из памяти, отряхнуть от пыли и разложить по полочкам, по строчкам, по метафорам и иносказаниям.  Может, в каком-то смысле я и умер. Но сейчас возвращаюсь к жизни. И камин я растопил.

 - Я думал, ты не сможешь коснуться железа, - выдохнул Мэтт. - Черт бы тебя побрал, а того черта чтоб кошка унесла... 

 - Вообще-то наоборот, - Дэвид усмехнулся. - Так легко сбросить маску цивилизованного человека, правда? И дня не прошло, а ты уже веришь в призраков и силу холодного железа... Пойдем вниз, ты весь трясешься, надо согреться. И морду умой, а то похож на хренова угольщика или шахтера.

 - На себя посмотри, - огрызнулся Мэтт. - Такой же.

Он спустился по лестнице, с трудом вспоминая, как это - сгибать и разгибать ноги. Дэвид накинул ему на плечи плед, почти силой впихнул в кресло у камина. В руках у него невесть откуда появилась бутылка и стаканы. 

Благородный, темно-янтарный виски чуть искрился в отсветах пламени.

 - А днем этот человек запрещал мне кофе, - усмехнулся Мэтт, забирая второй стакан.

 - Не буду врать, выпить нужно в первую очередь мне, - Дэйв ответил похожей усмешкой. - Я чуть со страху не помер, когда увидел тебя с кочергой, и рожа безумная - дальше некуда. Вот тут, думаю, эта история и закончится. Проделают мне дыру в голове, и поделом. Нечего людям картину мира переворачивать, когда у них и без того крыша протекает.

 - Бывает такая штука - ложные воспоминания. Наверное, это оно и было...

 - Или тебе на секунду открылся... ну, параллельный мир, что ли. Может, судьба - она не как нить, а как дерево. Одна ветка так, другая этак... Могли и пристрелить меня тогда, чего уж там.

Он снова пытался имитировать "деревенский" говор, словно подчеркивая легкомысленный тон. Может, только так и надо говорить о серьезных вещах, подумалось Мэтту. Одна ветка так, другая этак... В иной ситуации Дэйв сослался бы на какую-нибудь заумную хрень, припомнил бы "многомировую интерпретацию квантовой механики", к примеру.  Но с деревом, конечно, понятнее. Вот так пусть в книжках и пишет, правильно все. Легкомысленно, будто в пабе языком чешет. Призраки вокруг, обычное дело, почему нет?..

 - Я судьбу свою уже поменял. Когда взял вторую фамилию, - неожиданно продолжил Дэвид.

 - Да, что за история? - Мэтт встряхнулся.

По крайней мере, в этой истории не должно быть призраков и духов. 

 - Дед, - короткая реплика сопровождалась секундной гримасой. - Дед с маминой стороны, у него пунктик был, знаешь, продолжение рода, все дела... Очень гордился нашей родословной, нашел там кучу важных лиц... и ни малейшей примеси англосаксов, как он всегда орал. Хрен его знает. Если семья поддерживает чистоту крови, рано или поздно начинают уроды рождаться. У меня аж два кузена... с отклонениями.  Я вот тоже, видишь... по башке стукнутый, хотя мне-то что хвалиться чистотой крови, отец ведь совсем не из этих мест. 

 - Про деда ты рассказывал, - кивнул Мэтт. - Получается, некому было  продолжать... фамилию?

- О чем и речь, у него только дочери были. Получается, прервался славный род О'Хэйсов, растворился в других. Собственно, этот дом - последние, так сказать, осколки родового гнезда... В общем, это дед постарался. Наследство я мог получить, только если возьму его фамилию. Как старший из внуков, хотя, конечно, откажись я от дома, братишки подсуетились бы тут же, не сомневайся. А мне что, я генеалогией никогда не заморачивался... Но свалить в глушь - ровно то, что мне было нужно. Да и звучит круче. Писателю звучное имя только на пользу, верно же? 

Мэтт заторможенно кивнул. Он смотрел в пламя, и пляска  огненных языков, жадно пожирающих стопку дров, довольно успешно вводила его в легкий транс. А может, алкоголь подействовал. Чертов Дэвид, ленивая задница, не мог за два года толком прибраться в собственном доме. Лови из-за него глюки из параллельных миров теперь...

Он засмеялся, и ему показалось, что смех срывается с губ разноцветными облачками. Разно-цветными. Не черно-белыми. Если это правда, если он в стране мертвых или в заколдованной земле фейри, пусть будет так, пока здесь есть цвета. И пока живы те, кто мог бы умереть. Только...

 - Быстро тебя развезло, - проворчал Дэйв и убрал бутылку. - Не стоило мне...

 - Ерунда, - Мэтт поднялся, кутаясь в плед. - Слушай, я хочу позвонить. Нужно сказать родителям, что я жив, по крайней мере. Мэл наверняка их уже просветила, но и мне не стоит быть совсем уж бездушной скотиной, как думаешь?

 - Конечно, - Дэвид подошел к двери прихожей, махнул рукой, указывая, где искать телефон. - И кстати, я не совсем понимаю, почему ты не поехал к ним. То есть, конечно, мне лестно осознавать, что я оказался твоей последней надеждой, но... 

 - Стыдно, - Мэтт замер над телефоном, вспоминая номер и код графства. - Отец и так  мной вечно недоволен. А сейчас... сейчас, он, наверное, просто плюнет мне в рожу, и будет прав. Меня всегда учили, что из проблем я должен выбираться самостоятельно. Ты говоришь, что единственных детей балуют, а вот хрен там. Не могу я приползти к ним и сказать "моя жизнь в руинах, сделайте что-нибудь". Это я им должен помогать, черт возьми, моя очередь.

 - Ладно. Не буду мешать...

Дэйв исчез за дверью гостиной, и словно растворился - даже шагов его не было слышно. Мэтт поспешно снял трубку и потянулся набрать номер.

Бесполезно. В трубке не было гудка, только свист и треск, точно из радиоприемника, не настроенного ни на одну станцию.

Этот телефон вообще не подключен к линии, придурок.

Он нажал на рычажок, постучал им несколько раз. Никакого эффекта.

Рука сама собой потянулась к нагрудному карману - за несуществующей сигаретной пачкой. Когда стадия истерики и стадия отрицания пройдена, что остается? Закурить и подумать.

Тебе не хочется курить, все эти дни ни разу не тянуло. Все, что осталось - привычное движение руки. Мертвецы не курят.

- Это потому что я лечился от наркомании, мать вашу, - прошипел в пространство Мэтт. - Какие уж тут сигареты, когда и жить-то не особо хочется.

В комнате был полумрак, только свет из-за стеклянных квадратов в двери и позволял видеть цифры на диске. В голове уже сложилась очередная черно-белая картинка. 

Он стоит среди пыльного, заброшенного дома и пытается набрать номер на давным-давно отключенном телефоне. А в гостиной горит камин, который он растопил из обломков мебели, потому что дров не было. И никого там нет, никого больше нет в доме, господи

Мэтт ворвался в комнату, не замечая, что плед соскользнул с его плеч, не замечая охватившего тело холода. Изнутри поднимался холод пострашнее.

 - Что опять? Темноты испугался?- за ехидным тоном Дэвида проглядывало неподдельное беспокойство.

 - Связи нет, - сказал Мэтт, глядя на него в упор. 

 - Дом писателя? Не знаю, может кто и был из них писателем, да только мы ничего такого не слышали. Старый дом О'Хэйсов, у холма он стоит, у подножия. Лет десять уже как заброшен, как Мэдди померла, никого не осталось, последняя она была, - толстушка поправляет шарфик на шее. - Земля там плохая, никто не позарился. 

Серый шарфик на серой шее. Серая девушка за прилавком кивает, подтверждая ее слова. У нее темно-серые волосы.

 - Помехи на линии, значит, где-то гроза, а может, и подстанцию залило... Мэтт, да что  с тобой?

 - Я хотел, чтобы они сказали мне, что я живой, - Мэтт рухнул в кресло и до боли стиснул подлокотники. - Мне уже не выбраться из этого тумана, так? Скажи мне правду, Дэйв, черт тебя дери, ты же никогда не врал мне...

 - Сразу видно, ты не дочитал мою книгу, иначе не был бы так уверен насчет вранья.

Мэтт смотрел на огонь. Хотелось прикрыть глаза и забыться, но было слишком страшно, казалось, только моргни - и окажешься в пустом доме, перед погасшим камином, в одиночестве.

На колени ему шлепнулся мобильник.

 - Звони. Уже поздно, но лучше ты их разбудишь, чем сойдешь с ума окончательно.

Мэтт не сразу сообразил, какие кнопки нажимать. Телефон казался вещью из иного мира, магической диковиной. У него мобильный отобрали еще при аресте... окей, это не было формальным арестом, просто бывшие коллеги решили активно поспособствовать возвращению его на путь истинный. Что есть истина и что есть путь, спросил бы он, будь у него настроение пофилософствовать. Но не сейчас.

Длинный гудок. Длинный гудок. Длинный, мать его в бога душу, гудок.

 - Они спят, - предположил Дэвид, на этот раз решивший не исчезать тактично за дверью.  - Или поехали куда-нибудь в гости. Или развлекаются на осенней ярмарке. Они молодцы у тебя, я помню. Живут активной жизнью. Не сидеть же им у телефона в ожидании звонка. Черт, да они же у Мэллори, наверное. Приехали встречать тебя, а что? Вполне себе вариант.

 - Ладно, - Мэтт вздохнул, прерывая вызов. Знакомый звук гудка несколько примирил его со взбесившейся реальностью вокруг.

Может, Дэвид и сам не знает, что умер. 

Может, он тоже звонит кому-то по выключенному телефону.

Заткнись заткнись заткнись

 - Ладно. Все нормально, правда. Позвоню им утром. Я лягу спать тут, на диване, ладно?

 - Ты можешь лечь в спальне, все равно я ночью собирался работать, - Дэйв мотнул головой в сторону стола с ноутбуком.

 - Как скажешь, - Мэтт поднялся. - Твори, раздвигатель границ реальности или как там тебя в рецензиях обзывают. Пойду посплю, может, и правда крыша на место встанет.

Стоило бы добираться до постели с закрытыми глазами, чтоб не увидеть ничего лишнего. Но ему захотелось проверить, не скрылся ли чертов туман. Из-за него все и так напоминало дурной сон. 

Ветер действительно чуть рассеял туман, и над открывшимися взору ночными холмами даже виднелись редкие звезды в прорехах облаков. Посреди пустоши мрачной россыпью глыб возвышались развалины. На верхушке потрепанной временем каменной башни Мэтт с удивлением заметил свет.

Туристический объект? Конечно, не стоять же руинам замка или крепости без дела...

В памяти всплыла карта автодорог, подсмотренная у случайных попутчиков. Там, естественно, были отмечены все мало-мальски интересные "культурные ценности". Со всей сопутствующей, как это называется, инфраструктурой. Придорожными мотелями, сувенирными киосками.

К этому замку даже дороги не было. Он прятался за холмами, на границе пустоши и маленького городка в стороне от трассы.

И какого же хрена там светится?

Мэтт некоторое время всматривался в неверный, дрожащий огонек, и тот вдруг погас, будто испугавшись столь пристального взгляда. На фоне темных замшелых камней, когда-то составлявших, видимо, внешнюю стену замка, появилось белое пятно и целеустремленно двинулось в сторону поселка... или в сторону дома. Деталей на таком расстоянии было не разглядеть, но по движениям похоже было, что человек в длинном белом одеянии неспешно идет по тропинке, огибающей холм.

Все верно, должен же кто-то присматривать за "памятником старины". Погасил подсветку и пошел домой, в поселок. В длинном белом дождевике.

Фигура ненадолго скрылась за изгибом холма, и Мэтт почему-то не смог заставить себя отойти от окна, пока не увидит ее снова. Потому что если этот белый силуэт так и не покажется из-за поворота, это будет значить, что он растворился в воздухе. 

"Если он исчезнет, куплю сигарет", - загадал Мэтт. "Невозможно же без курева в этом дурдоме".

Но загадочный смотритель замка не исчез, он появился на положенном месте, на едва заметной тропинке, ведущей к поселку. Он... или она, потому что теперь стало видно длинные светлые волосы, рассыпавшиеся по плечам, и одеяние, скорее напоминающее легкое платье, нежели плащ-дождевик. Перед собой женщина несла то ли фонарь, то ли свечу, и свет окутывал ее силуэт мягким желтоватым ореолом. 

Тропинка сворачивала к поселку, и женщина сошла с нее, направляясь прямиком к дому - теперь уже сомнений быть не могло. Она шла по высокой траве, не касаясь ее, не сдвинув ни единой травинки, вопреки законам физики не приминая к земле высокие куртины чуть побледневшего по осени вереска. Там, где из-под платья должны были выглядывать ступни ног, клубился туман.

Мэтт выскочил из комнаты, матерясь сквозь зубы.

 - Дэйв, посмотри в окно спальни. Поднимись и посмотри. Сейчас же, мать твою.

Наверное, тон его голоса говорил о многом - Дэвид даже не стал уточнять, в чем дело. Поднялся, встал рядом с ним у окна, окинул взглядом пустынные холмы.

 - Она была здесь, - тихо сказал Мэтт. - Клянусь тебе чем угодно, сюда шла женщина. Через поле, в одном платье, со свечой.

 - Это... ничего страшного, - Дэвид, кажется, нисколько не удивился. - Не надо ее бояться. Она не придет сюда.

 - Кто... она?

 - Ложись спать, Мэтт. Я тебе обещаю, никто не войдет в этот дом. Он защищен от духов надежнее, чем две трети церквей в этом графстве. 

 - Духи...  опять духи, - Мэтт обессиленно опустился на край постели и спрятал лицо в ладонях.

 - Она ведь молчала? - зачем-то уточнил Дэвид. - Не говорила ничего?

 - Еще не хватало, чтобы говорила!

 - Тогда все нормально, правда. Не беспокойся ни о чем.

- Ты что же, знаком с ней? Это... часто такое здесь творится?

 - Это просто один... ну, семейный дух, скажем так. Эти развалины на холме когда-то принадлежали моему семейству.

 - А, так ты у нас из знатного рода, к тому же? - нервный смех неприятно царапнул горло. - Столько открытий за один вечер.

Выйти на трассу, поймать первого встречного на четырех колесах и бежать, бежать отсюда... куда?

Дэвид внимательно смотрел на него, словно что-то решая.

 - Погоди-ка...

Он вскоре вернулся со свернутым в рулон одеялом, швырнул небрежно на постель.

 - Во-первых, ложись спать и прекращай, наконец, бредить наяву. Во-вторых, подвинься.

 - Какого хрена ты делаешь?

Стянув через голову свитер, его напарник с невозмутимым видом забрался в кровать. На пока еще относительно белой постели немедленно отпечаталась каминная сажа - видимо, просто отряхнуть штаны после чистки камина было недостаточно.

 - Я не смогу всю ночь сидеть там внизу и беспокоиться, какого хрена еще тебе взбредет в голову. Ложись спать, кровать широкая. И не беспокойся насчет духов, ладно? Я буду рядом.

 - Внизу, в конце концов, теплее, - пробормотал Мэтт, сдаваясь. Стыдно признаться, но так и правда было спокойнее. А на этой постели могла разместиться еще пара человек.

Дэйв тут же накинул на него край второго одеяла.

 - Не замерзнешь.

 - Оно воняет, бля, овцой, - Мэтт подтянул к себе ткань, с сомнением принюхиваясь.

 - Потому что его сделали из, бля, овцы. Тоже мне, городской ребенок, шерсти не видел?

- Пидорство какое-то, - проворчал Мэтт, заползая под одеяло глубже. Дурацкий треп его странным образом успокаивал, возвращая к реальности.

 - Если тебя это утешит, на этой самой кровати я трахался с двумя девчонками одновременно, - довольным тоном сообщил Дэвид. 

Он явно все прекрасно понимал, насчет трепа, насчет состояния Мэтта, насчет чертовых духов, которые бродят в тумане за окнами. И старался как мог.

Мэтт не смог сдержать смешок. 

 - Да ладно?

 - Читательницы. Приехали издалека, пообщаться про... духов и все такое. У одной грудь офигенная, у другой жопа. Не смог выбрать. Хотя они не очень-то и настаивали на выборе...

 - Теперь мне все понятно. Вот зачем тебе это писательство.

 - Вот для этого самого, точно. Ну и еще - раздвигать границы реальности.

 - Ну нахрен, - резюмировал Мэтт и повернулся на бок, чтобы не видеть треклятое окно. Ему все время казалось, что некто вот-вот посмотрит на него сквозь стекло. 

Он хотел вспомнить слова хоть какой-нибудь молитвы, но этот участок памяти был запрятан где-то глубоко меж сумбурных пятен, заполненным всеми оттенками черного и белого. 

И, словно подсказывая альтернативу, глубоко в голове возник шепот - чужой и странно знакомый голос:

 - Я взываю к семи дочерям моря...

"Ну нахрен", - уверенно повторил Мэтт, и голос исчез.

Так уж случилось, что самые интересные истории происходят осенью. Конечно, смотря что считать интересным. Тут я мог бы привести множество лицемерных фраз о том, что понятие это субъективно, но давайте будем честны с собой - "самыми интересными" мы считаем истории, где убивают людей, желательно - с особой жестокостью. Мы сами стали подобны голодным осенним духам, алчущим жестокости и крови.

Осенняя ярмарка - всегда примечательное событие. Если тебе десять лет или меньше. Когда же ты рядовой полицейский, осенняя ярмарка означает в первую очередь несколько беспокойных смен подряд. Если, конечно, начальство не придумает что-нибудь совсем уж из ряда вон. Ребятам из соседнего отделения однажды не повезло - им пришлось поработать в буквальном смысле слова экспонатами на одной из подобных ярмарок. Кто-то придумал такую акцию, вроде как, полиция должна быть ближе к народу. Любопытные детишки приставали с вопросами, залезали в патрульную машину и с важным видом нажимали на кнопки, включая-выключая сирены. Это, должно быть, выглядело ужасно мило. Первые полчаса.

"Я бы там сдох" - лаконично отозвался о ситуации мой напарник.

Впрочем, так он говорил в те наивные и беспечные времена, когда еще не был примерным семьянином и отцом двух чудесных крошек. Признаюсь, иногда я эгоистично жалею, что все изменилось. Вдвоем было немного веселее "патрулировать" окрестные бары в поисках скучающих юных леди...

Милая Мэллори, если вдруг ты это читаешь, умоляю, не устраивай ему сцен. Конечно, в глубине души твой муж всегда знал, что именно ты предназначена ему небесами, но должен же он был проверить это экспериментально?

Так вот, ярмарка - это традиция; как обычно и происходит с большинством традиций, смысл ее со временем исказился до неузнаваемости. По сути своей это ведь праздник сбора урожая, радость завершения страды, пожинание плодов. Время, когда трудолюбивый человек получает причитающееся, а лентяй остается ни с чем. Странно наблюдать, как этот благодатный период используют для проведения своих многочисленных "бизнес-форумов" люди, которые в жизни ничего не производили и не произведут. 

Считайте меня анархистом, марксистом, антиглобалистом, я рассмеюсь и отвечу, что не знаю таких умных слов, но мне кажется странным, что на современных ярмарках торгуют воздухом, словами и ярлыками, в лучшем случае - бумагой. Если хотите почувствовать дух осеннего праздника урожая, бегите прочь из деловых кварталов, заверните на один из сезонных рынков возле порта, где обычно торгуют рыбой, и наглые чайки с утра толкутся среди покупателей, устраивая свары, достойные их духовных собратьев в костюмах и галстуках, торгующихся на бирже. Там по осени на прилавках появляются горы разноцветных фруктов и тюки мягкой шерсти, будто приехавшие сюда на телеге средневекового крестьянина. А под прилавками прячется точно отмеренный контрабандный товар в безликих серых пакетах, но об этом знать совсем не обязательно, если ты очарованный атмосферой турист, а не полицейский при исполнении, конечно.

Но ярмарка - это не только натуральный обмен несуществующими благами и пир контрабандистов. Это все-таки и музыкальные фестивали, и аттракционы, и китайские фонарики в небе, и веселые компании на улицах, с полуслова запевающие вдруг твою любимую песню. Если еще и выдастся вечер, свободный от дежурства, и прелестная спутница найдется - о чем еще мечтать. 

А спутница моя в тот вечер была особенной. Из той редкой, исчезающей породы девушек, за которыми еще хочется долго и красиво ухаживать. Провожать до дома и - по крайней мере, в первый раз - на прощание лишь поцеловать руку, оставив даму крайне заинтригованной. Конечно, это не отменяет возможности, отойдя от ее крыльца на пару кварталов, найти на ночь кого-то попроще. Романтика романтикой, но полноценный выходной - слишком редкая штука, чтобы упускать шанс как следует расслабиться, верно?

Однако вечер едва начинался, когда мы с прекрасной дамой чинно прогуливались под руку по украшенному в честь ярмарки городу. Сначала петляли по центру, смотрели представления уличных фокусников и кидали монетки многочисленным музыкантам, наполнявшим пространство народными мелодиями наравне с вольными аранжировками Doors и U2, а потом, утомленные шумом и толпой, свернули в парк. Здесь было потише, нам встречались лишь редкие группки туристов и влюбленные, оккупировавшие немногочисленные лавочки. 

По крайней мере, некоторые парочки уж точно были влюблены. 

Из множества странных вещей, мозолящих глаза мне и недоступных остальным, эта еще довольно безобидна: иногда я вижу связи между людьми. Не знаю, как и описать это; вот, например, между влюбленными воздух будто наполнен множеством крошечных электрических разрядов. А когда мальчишка-наркоман, озираясь по сторонам, подходит к стоящему на перекрестке уличному дилеру, я замечаю краем глаза, как дерганым, конвульсивным движением тянутся от него к этому подонку темные и липкие нити зависимости. Если двое ссорятся - вижу, как клубится над ними багровый туман. А человек, только что убивший кого-то... поверьте, если бы вы это видели своими глазами, ни с чем бы не перепутали.

Куда же мне было идти с таким даром, как не в полицию, верно?

Но в такой вечер совсем не хочется быть полицейским, да и провидцем, посвященным в тайны мироздания, тоже. Пусть кружатся вокруг блестящие искорки, если им так нравится. 

В листве деревьев над аллеей тоже что-то мерцало. Для светляков не сезон, для электрических гирлянд не самое подходящее место. Я не рискнул спрашивать свою спутницу, видит ли она эти огни. Так ли это важно, если осенний ветер пахнет глинтвейном, где-то за деревьями звучит гитара, а теплые девичьи пальцы переплетены с моими?.. 

Мы и сами не заметили, как забрели в самый дальний и темный угол парка. Раньше здесь круглый год сверкала огнями карусель, а теперь часть территории была отгорожена и закрыта на ремонт, о чем недвусмысленно сообщала табличка на ограждении. 

 - Здесь тупик, - разочарованно вздохнула моя спутница. - Куда ты меня завел? Пойдем обратно...

Думаю, она сочла ситуацию довольно подозрительной - глухая, заброшенная часть парка, а на улице шумный праздник, никто не услышит крики... Мало ли маньяков породила современная массовая культура, этих самых маньяков усердно прославляющая? Могу понять опасения юных девушек, в каждом встречном невольно подозревающих дурной умысел.

Я собирался немедленно развеять ее сомнения и повернуть назад, к залитым светом аллеям, когда услышал музыку. Вопреки здравому смыслу, звуки доносились из-за ограждения, хотя ни один из тамошних аттракционов явно не работал, и людей там быть никак не должно было.

 - Ты слышишь это? - осторожно спросил я девушку.

 - Что-то народное, - ответила она без особого интереса. 

Меня же мелодия странным образом зацепила. Она казалась давно знакомой и почти родной, хотя где я мог ее слышать, память сообщить отказывалась. На мгновение возникло ощущение, будто эту песню напевала мне мать в глубоком детстве, хоть это и было весьма маловероятно: в сознательном возрасте я никогда не замечал за ней ни малейшей склонности к пению.

И в то же время было в этой музыке нечто чуждое, нечто очаровательно нездешнее, что выгодно отличало ее от всего прочего, что исполняли уличные музыканты на захваченных праздником улицах.

 - Откуда здесь музыка? - я в растерянности застыл перед забором с табличкой, стараясь разглядеть хоть что-то в темном переплетении деревьев и кустов, окружавшем заброшенную карусель.

 - Может, здесь сторож или смотритель... он и слушает?

- Знаешь что, давай проверим, - мелодия упорно не желала отпускать меня. Ухватившись одной рукой за невысокий заборчик, я с легкостью перепрыгнул его и подал руку спутнице.

 - Нам обязательно искать приключения на свою голову, да? - подозрительно осведомилась она, но все же перебралась следом. - Учти, моя соседка по комнате знает, с кем я на свидании, я оставила ей твой телефон.

На секунду мной овладело желание жестоко пошутить, сказав что-нибудь вроде "Хорошо, значит, у меня сегодня на ужин две юные девицы вместо одной", но, к счастью, хватило ума промолчать.

Стоило нам отойти от забора всего на несколько шагов, как за деревьями показались огни. Похоже, закрытой на ремонт территорией решила воспользоваться веселая компания молодежи. Нехватку электрического освещения они восполнили с помощью самодельных факелов и фонариков со свечами, а на ровной площадке перед закрытой билетной кассой и вовсе развели костер, самым наглым образом нарушая технику пожарной безопасности.

 - Надо бы сказать охране, - пробормотал я, оглядываясь. Вокруг будто бы с каждой секундой становилось светлее, взгляд выхватывал из темноты все новые и новые детали - и притаившиеся в ветвях фонарики, на старинный лад сделанные из выдолбленной репы, и группки людей, выныривающие из кустов в освещенный костром круг. Как только мы не заметили их с улицы?

- Да тут, как я посмотрю, отдельный праздник, - рассмеялась моя спутница. - Альтернативный. А может, это актеры репетируют?

Тут я наконец сообразил, что в окружающих было настораживающим и необычным. Одежда их наводила на мысли о добротной стилизации под прошлые века. Особенно длинные платья девушек с расшитыми подолами и блестящие пряжки на башмаках парней. Может, и правда какой-нибудь танцевальный ансамбль, которому скоро выступать на главной площади, подумалось мне. Или наоборот, "отстрелялись" уже и гуляют.

Музыканты, чья игра так заворожила меня, располагались прямо на крыше билетной кассы. Парню с флейтой, впрочем, места не досталось, и он устроился на невысоком заборчике, окружавшем карусель. Лицо его скрывалось под пластмассовой маской то ли лошади, то ли еще какого неведомого животного.

- А мне тут нравится,  - девушка рядом со мной наконец-то прониклась атмосферой и начала пританцовывать в такт музыке. Словно воодушевленные этим, музыканты стали ускорять мелодию, превращая ее из лирической в откровенно танцевальную.

Отовсюду раздался одобрительный смех, и воздух быстро наполнился топотом и хлопками танцующих. У костра закружил быстро растущий хоровод, вокруг нас замелькали лица и маски, и кто-то более ловкий и решительный, чем я, утащил мою радостно хохочущую спутницу в общий круг. Куда только девалась ее былая осторожность - она с восторгом присоединилась к незнакомой компании, нисколько не смутившись того факта, что ее короткое платье не слишком-то сочетается с костюмами остальных. Признаться честно, и я на некоторое время растворился в этой безумной пляске, забыв совершенно, где я и куда направлялся. Музыка бурлила в крови, как молодое игристое вино, и устоять на месте было решительно невозможно.

Неизвестно, чем бы закончился для нас обоих этот вечер, если бы не одна моя привычка. 

У нас в департаменте повсюду развешаны щиты с фотографиями пропавших без вести. Даже возле душевых портреты висят - нашли место, ничего не скажешь. И в коридоре возле кофейного автомата, конечно же. Я, бывало, подолгу простаивал там со стаканчиком в руке, изучая лица потерявшихся детей, подростков и старушек. Людей среднего возраста почему-то находят быстрее - их тела прибивает к берегу вероломное течение, или любопытная собака на окраине городской помойки вытянет зубами край черного мешка для мусора, в котором, порезанный на аккуратные фрагменты, покоится очередной недавно без вести пропавший примерный семьянин... Дети же слишком часто пропадают навсегда, и мне совсем не хочется вспоминать, что твердят на этот счет старинные сказки о народе холмов, обладающем странной тягой к красивым человеческим детенышам.  

Девчушке по имени Эстер едва исполнилось четырнадцать, и ее искали уже неделю. Ее родители отдали полиции на редкость удачную фотографию, почти что профессиональный портрет. Милое личико в обрамлении золотых локонов так и притягивало взгляды всех проходящих мимо стенда. Тошно даже подумать было о том, что такое прелестное дитя могло привлечь внимание какого-нибудь больного извращенца. Загружая в организм внеочередную дозу кофеина, я смотрел на ее фото дольше прочих. Если уж судьба наградила меня странным даром видеть скрытое от чужих глаз, могла бы добавить к нему и умение гадать по фотографии, жив человек или мертв, не говоря уж о том, чтобы найти его местоположение на карте. Подобный талант часто приписывают экстрасенсам, и я не раз натыкался на истории о том, как полиция где-нибудь в Штатах успешно находила пропавших с их помощью. Однако, надо признать, в родном департаменте подобных историй мне не рассказывали. Может, однажды я бы и поразил коллег своими сверхспособностями, а пока что мне не всегда удавалось отличать мертвых от живых на улицах города, что уж говорить о фотографиях. Но, видит бог, я старался. Вглядывался в лица на стенде, стараясь уловить хоть что-то, мимолетный проблеск света или тень невидимой тени, застилающей лицо. И собирал статистику по мере сил - с кем угадывал, с кем нет.

Эстер самым бесцеремонным образом сейчас нарушала эту статистику, танцуя в разноцветном хороводе ряженых. Отблески света из самодельных фонарей играли на ее лице, складываясь в причудливые картины калейдоскопа, то заливая черты мертвенной бледностью, то углубляя тени возле глаз, то расцвечивая щеки задорным румянцем. 

Заметив девочку, я и думать забыл о танце, и рванулся в центр площадки, не сводя с нее глаз. Хотел бы я думать, что ошибся, но память услужливо подсказывала, что именно эта футболка со смешным рисунком фигурировала в описании под фото мелким шрифтом: "Прочие приметы... была одета в джинсы, футболку... вышла с территории школы в 17.25..." И потом, сложно было не заметить современно одетого подростка среди этой тщательно наряженной к карнавалу толпы. 

 - Эстер! - окликнул я, и девчонка на мгновение замедлила движение, завертела головой в поисках источника звука. Глаза ее блестели каким-то нездоровым весельем, и меня она словно бы и не видела. 

Хоровод дрогнул, разделяясь на несколько "рукавов", и один из них тут же спиралью закрутился вокруг меня. Замельтешили лица, сбивая с толку и заставляя невольно отшатнуться - не все из них были человеческими. Маски, словно у тех музыкантов? Или, скорее, искусный грим? Маски ведь не умеют так скалиться и корчить рожи...

 - Эстер!

Девочку я больше не видел, ее унес беснующийся поток танцоров. Один из них вдруг оказался прямо передо мной, ухватил за руки, и мы закружились на месте. Я с ужасом понял, что не могу шевельнуться, и ноги мои будто бы уже и не касаются земли.

Лицо моего оппонента скрывала маска - без сомнений, всего лишь маска, простой пластиковый кружок с раскосыми прорезями-глазами и черной ниточкой губ. Кажется, точно такие же лежали на прилавках на улице. 

 - Зачем тебе девчонка? Она уже с нами, она уже наша. Девчонка пляшет, поет, имени своего не помнит. Танцуй и ты. Нынче большой праздник, Луна в Скорпионе, королева в норе, а черви на свободе...

Лучше бы он не говорил ничего. Может, тогда у них и оставался бы хоть призрачный шанс затащить меня в свой бесовский хоровод. Теперь же я понял наконец, с кем имею дело. Этот свистящий голос, втекающий в уши ледяной водой, мне уже доводилось слышать. Осенние духи - вот кто мог так заморочить голову мне и бедняжке Эстер. Не люди танцевали с нами в эту ночь, и не человеческий это был праздник. Может, и к лучшему, что некоторые из них прячут лица под масками - не уверен, что готов был тогда их увидеть. 

Собрав все силы, я выдернул руки из железной хватки чудовища - кто бы мог подумать, что эти создания умеют быть настолько материальными? И, тщетно пытаясь справиться с накатившим головокружением, снова позвал:

  - Эстер!

 - Я здесь! - откуда-то донесся девичий крик, и я ринулся на голос. Но не тут-то было - толпа ряженых активно воспротивилась. Каждый норовил заступить мне дорогу, толкнуть или развернуть в другую сторону. Чьи-то холодные пальцы пробирались под одежду, царапали острыми ногтями и щипали. Со всех сторон раздались голоса, визгливо пародирующие крик девочки: "Я здесь! Я здесь!" В глаза бросались странные, искаженные физиономии; некоторые из моих оппонентов, впрочем, выглядели весьма пристойно, пожалуй, даже слишком красивыми были их лица - то было не осенняя мерзость, а веселое летнее племя духов. А впрочем, стоит ли так уж решительно проводить меж ними границы, раз они не гнушаются плясать в едином хороводе?

 - А точно ли она тебе нужна? - насмешливо спросил возле самого уха все тот же свистящий голос.  - Может, Эйлиш тебе нужна? Или Эйнджел? Рейчел, Сибил, Кейси?

Передо мной вновь замелькали лица. Женские и девичьи, странно знакомые... определенно знакомые. Все они когда-то были в нашей "портретной галерее" без вести  пропавших. А сейчас показывались на мгновение среди танцующих, и вновь растворялись в вихре взметнувшихся рук и скалящихся нечеловеческих рож. Все, как одна - счастливые, смеющиеся, с вплетенными в волосы диковинными цветами. 

 - Выбери одну, - мне под руку толкался какой-то карлик, а может, до срока состарившийся ребенок, в чьи черты я предпочел не вглядываться - иногда спокойный сон гораздо дороже тайных знаний.  - Только одну уведешь! Раз уж три раза позвал... Выбирай другую!

Будь я героем какой-нибудь заумной, глубоко философской книженции, непременно задумался бы о сложности подобного выбора. О моральной ответственности героя и прочих вещах, о которых так здорово рассуждать, сидя с книгой в кресле у камина. Только я тогда был слишком испуган и дезориентирован, чтобы делать философские выводы, а поэтому так и продолжил ломиться сквозь толпу, выкрикивая:  - Эстер! Эстер!

И вдруг все закончилось. Музыка наконец оборвалась. Девочка в джинсах и белой футболке, точь-в-точь как в полицейской ориентировке и описано, стояла среди расступившихся ряженых и растерянно озиралась. Я ухватил ее за руку и потащил к выходу. И только, перебираясь через забор с табличкой "Ремонт" - когда, интересно, я научусь уже верить тому, что написано на дверях? - только тогда я вспомнил, что пришел сюда не один. 

Хорош был бы герой, обменявший у чудовищ одну девушку на другую! Я обернулся, уже готовый вернуться к безумному карнавалу, но с облегчением обнаружил, что прежняя моя спутница последовала за нами. И вид у нее был крайне разгневанный - куда там осенним  духам с их кровавыми лунами и червивыми королевами. 

 - Дэвид, что происходит? Кто это?

Представляю, как я, должно быть, выглядел в ее глазах. Нашел себе в хороводе другую юную прелестницу, и ну драпать. Прямо-таки классика жанра "все мужики-козлы".  А козел, между прочим - древнейший символ плодородия. Ему должно быть обидно за регулярные с нами сравнения.

Я собирался было пуститься в объяснения, но тут Эстер неожиданно тяжело оперлась на мое плечо. Глаза ее закатывались, девчушка была явно близка к обмороку. 

Не помню точно, что я тогда наплел, стремительно утаскивая на руках бесчувственную девочку в неизвестном направлении. Не знаю, направилась ли моя до глубины души оскорбленная спутница домой, или вернулась к танцующей за ограждением нечисти, но через пару часов она точно была дома, хоть и не желала больше со мной разговаривать - никогда в жизни, как злорадно сообщила мне ее соседка по комнате.

Теперь уже, долгое время спустя, обзаведясь кое-какими теоретическими познаниями в данной области, я понимаю: увидев, что она смогла первый раз беспрепятственно покинуть хоровод, я мог бы и перестать за нее беспокоиться. Дело в том, что все старинные легенды наперебой твердят - чудный народ холмов интересуют только дети и юные девушки, а когда те пересекают черту юности, их, бывает, даже возвращают обратно, наградив знаниями о волшебных свойствах трав и камней. Так что, раз плясавшая в хороводе нечисть не попыталась задержать мою прекрасную леди... вероятно, они сочли ее недостаточно юной, а значит, мне не о чем было беспокоиться. Беспокоиться мне стоит разве что теперь, написав эти строки. Хоть я и стараюсь без лишней надобности не упоминать здесь реальных имен, а все же, чувствую, если буду продолжать в том же духе, армия желающих выцарапать мне глаза пополнится еще одной возмущенной читательницей. Это если не брать в расчет представителей парочки преступных группировок, но об этом позже.

А в ту невероятную ночь мне только и оставалось, что отнести Эстер в безопасное место. Таковым я по ряду причин счел задний двор нашего департамента. Как подобраться к запасному выходу, не попадая в объективы видеокамер, я прекрасно знал, а что девушку скоро найдут, не было никаких сомнений - именно сюда, в обход камер слежения, регулярно бегали любители покурить.

Притворяться, что нашел ее в парке, и присваивать себе славу, я просто не рискнул. Кто знает, что Эстер расскажет, очнувшись? Обладая таким странным даром, как у меня, нельзя было не привыкнуть к скрытности и осторожности. Лучше всего, если мое имя в памяти окружающих не будет связано ни с какими странными историями.

Здорово я отступил от этого правила, написав книгу, верно?

А что поделать, если со временем становится решительно невозможно продолжать жить на грани двух миров, если тот, второй, все настойчивее врывается в твою жизнь?

Я пишу эти строчки, сидя в кресле, принадлежавшем моей покойной матери, и иногда мне чудится, будто мягкий женский голос странным эхом повторяет написанные мною слова...

Но и об этом - позже.

Когда я устало побрел обратно, ярмарка уже сворачивалась, покидая центральные улицы. Конечно, в отдельных пабах до утра просидят шумные компании, но основная часть праздника закончилась, уличные музыканты и участники представлений разбредались по домам. Некоторые даже не потрудились смыть грим, и здорово повеселились, наверное, вспоминая, как шарахался от них странный тип в помятой куртке. А мне все чудился в завываниях ветра свистящий шепот: "Выбери одну, только одну..."

Идти домой в таком состоянии не хотелось. От мысли о пустых комнатах становилось как-то не по себе. И я отправился к Мэтту.

Разумеется, он уже спал, как и положено примерному семьянину, и физиономия его при виде меня последовательно отразила все оттенки презрения, которое примерному семьянину положено испытывать по отношению к беспутному бродяге вроде меня. Пока он не успел начать эту неприятную эмоцию выражать вербально, я нагло просочился мимо него в прихожую.

 - Привет. Мне очень нужен твой душ. И выпить. Но выпить я куплю сам. Пойдем куда-нибудь выпьем? Но сначала в душ. Впрочем, в душ я сам.

 - Ты вроде и так уже... в кондиции? - напарник подозрительно принюхался. И был неправ, потому что после всего случившегося я был отвратительно, непростительно трезв. 

Липкое ощущение холодных, нечеловеческих пальцев, шарящих по телу, все не оставляло, заставляя спину покрываться мурашками. В душе я уединился не столько ради мытья, сколько ради того, чтоб рассмотреть при свете полученные от нечисти царапины и синяки. В голову упорно лезли мысли о всяческих инфекциях - в конце концов, мало ли где эти твари копались своими когтями? Раз уж они умеют так ловко материализовываться...

Когда я, выснунувшись из ванной, со всем должным пафосом спросил "что-нибудь для дезинфекции ран", Мэтт ожидаемо забеспокоился.

 - Ты что, в драку ввязался? Может, в больницу?

 - Какую больницу, уймись, тут одни синяки. 

 - Девчонку с кем-то не поделил, что ли? - усмехнулся он, убедившись, что истекать кровью я не собираюсь.

 - Хорошо ты меня знаешь, приятель. Или это я такой предсказуемый? Но выпить мне действительно надо.

У нас было любимое место за городом. Ну, если точнее, над городом. Хотя кто его разберет, где теперь проходит граница - город с каждым годом все разрастается. Просто небольшой холм, с чудесным видом: с одной стороны - на свалку автомобилей, с другой - на центр города, даже ночью переливающийся разноцветными огнями. Туда мы и забрались, набив предварительно карманы банками с пивом. Наверху порывами налетает холодный ветер, но, если спрятаться за каменным уступом, сидеть можно. Смотреть на город, молчать и не думать ни о чем особенном - редкое удовольствие. Прикончив первые пол-литра, я даже успокоился, и вновь посмотрел на городские огни с прежней теплотой. Пульсация их живого, золотистого света напоминала те загадочные огоньки, что прятались в верхушках деревьев над аллеей. Электричество - тоже своего рода магия, наверное. 

Будет ли мне спокойнее жить теперь, когда я знаю, куда пропадает по крайней мере часть из тех, чьи фотографии появляются на стене у кофейного автомата? Получится ли убедить себя в том, что в мире духов, кем бы они ни были, эти дети счастливее, чем здесь? Да полно, были ли они вовсе в этом демоническом хороводе, или чья-то непостижимая воля вытащила их лица из глубин моей памяти, лишь слегка приукрасив образы и расцветив лица улыбками? 

Ответов я не знаю до сих пор. Когда на следующий день я решился забраться в ремонтируемую часть парка, естественно, там не обнаружилось ни следа ночной вакханалии.

А в этот нескончаемый вечер, где-то незадолго до того момента, как он стремительно начал превращаться в утро, я увидел, как вдалеке, там, где огни города растворяются в темноте полей, вспыхнула цепочка костров, один за другим. Может, какой-то фермер сжигал разросшийся кустарник, вопреки всем запретам, а может, и не костры это были. Мне показалось на миг, что огни эти меняли цвет, вспыхивая синим и зеленым, белым и пурпурным, точно призрачные болотные огоньки, "фонарики фей", как называли мы их в детстве.

А впрочем, может быть, и показалось. Когда я рискнул сказать об этом Мэтту, он спросил "Какие огни?", и я рассмеялся, ткнув его кулаком в плечо. Иногда я здорово завидую тем, кто живет только в одном мире, а иногда мне так страшно за них, что дыхание перехватывает; но после литра-другого доброго пива проходит и это.

Но пусть хранят вас все боги, в которых вы верите или не верите, если доведется вам забрести в заброшенный парк в ночь осенней ярмарки. Все-таки мы, люди, не единственные, кто в такие ночи веселится, приветствуя праздник урожая.

 5. Perth (Тайна) 

Люди почему-то ложатся спать с иллюзией, что утром все будет иначе, и проблемы уйдут. Так странно с их стороны.

Мэтт проснулся мгновенно, будто и не засыпал, кажется, только что прикрыл глаза  - и вот, серая хмарь за окнами уже пытается изобразить некий робкий намек на рассвет. Сердце по неизвестной причине заполошно металось в груди, в памяти стремительно расползались жалкие обрывки сумбурного сна.

"Слишком много спишь в последнее время, - строго сказал себе Мэтт, - завязывай с этим, приятель, пора возвращаться в реальность".

Реальность холодила ступни утренней гладкостью деревянного настила, покалывала иголочками в затекшей руке, ворвалась в горло неожиданно спертым воздухом с пряной ноткой крепкого мужского пота и вчерашних носков. Мэтт скептически покосился на спящего рядом напарника и вынужден был признать, что сейчас тот ничуть не напоминал бестелесный призрак. Мысль успокаивала, разум цеплялся за нее, точно якорь в бушующем море видений.

Духи и призраки не заваливаются спать в несвежей майке, они превращаются в струйки тумана и утекают поутру в плохо законопаченные щели, а не сопят так громко, каждую секунду рискуя сорваться на храп.

Определенно, для звонка Мэл или родителям было еще слишком рано. Однако сон ушел окончательно и бесповоротно. Побродив бесцельно по дому, Мэтт в конце концов устроился в кресле внизу. Телефон Дэвида лежал на тумбочке перед ним, мигая издевательскими белыми цифрами. Пять утра. Не стоит никому звонить в такое время. Проверяя, на каком вы свете, том или этом, не забывайте об элементарной вежливости, это же несложно.

Чтение книги Дэвида, определенно, не способствовало психическому равновесию, но, по крайней мере, это был неплохой способ скоротать время. Еще одну главу, пожалуй, он осилит с утра пораньше...

Девочка по имени Эстер. Черт возьми, а он ведь помнил эту историю. Девчонку нашел Эйб, парень с еврейским именем Абрахам и совершенно не еврейским носом. Хоть заслуги его в том и не было, а все же он тогда неделю ходил, надуваясь от собственной важности. Журналисты тогда осаждали участок, выясняя, не появился ли в городе новый маньяк, требовали комментариев. Но девчонка ни черта не помнила. Как теперь понятно, оно и к лучшему.

То есть, если предположить, что в этой истории вообще хоть что-то понятно. Что это правда, вся эта невозможная белиберда про хоровод духов. Что Дэвид ввалился к нему среди ночи с безумным и хмельным взглядом, потому что побывал на ярмарке фейри, а не просто получил по ребрам в пьяной драке, как до сих пор был уверен Мэтт.

Телефон издал короткий писк, и в тишине комнаты этот звук показался неожиданно резким, царапнул болезненно по воспаленным нервам. Мэтт дернулся и рефлекторно схватил трубку, запоздало сообразив, что сообщение предназначалось не ему. На экране всплыла бессмысленная последовательность цифр: трехзначное число, двухзначное, потом одинокая цифра. Снова трехзначное, и так еще несколько циклов, каждый раз цифры разные. Отправитель в адресной книге не значился.

"Ладно. Что бы это ни значило, меня не касается".

Тишина давила на барабанные перепонки, казалось, вездесущий туман заполнил комнату, украл потрескивание половиц, столь естественное для старого дома, и шорох жуков-древоточцев, и заоконный гомон утренних птиц, которым самое время было просыпаться, приветствуя восходящее солнце. Мэтт попытался глубоко вздохнуть и не смог, словно из комнаты вдруг откачали воздух, или заменили кислород каким-то неведомым газом. Горло сдавило спазмом. "Кажется, вот что называется панической атакой", - отстраненно отметил он, наблюдая, как перед глазами мелькают сияющие точки, все чаще и чаще, поле зрения заволакивает тьма подступающего обморока...

Где-то далеко, в тысяче парсеков, в другой Вселенной, не иначе, стукнуло окно, и струя холодного воздуха скользнула по лицу Мэтта, возвращая его в реальность.

Легкие шаги прозвучали за стеной, со стороны кухни, и затихли. Он не стал бы клясться в этом под присягой, но за ними последовал и смех, звонкий и, без сомнения, женский, и мелодичный голос произнес неразборчиво несколько слов.

 - Вот неймется же некоторым в такую рань, - проворчал Дэвид, спускаясь по лестнице. Лестница жалобно поскрипывала, старое дерево вспомнило, наконец, что ему полагается издавать звуки. 

 - Кажется, я наконец отоспался на полжизни вперед, - усмехнулся Мэтт, которому едва удалось наконец отдышаться . И добавил, заранее зная ответ, зная, что почувствует себя идиотом, что ледяные щупальца страха уже изготовились заскользить по спине:

- У тебя тут... домработница по утрам приходит , что ли?

 - Нет, с чего ты взял? 

 - Кто-то открыл окно на кухне. Сквозняк, чувствуешь?

 - Наверное, я его вчера не закрыл, - отмахнулся Дэйв. - Тут не привыкли бояться воров, знаешь, и я постепенно заражаюсь этой беспечностью. Провинциальная простота нравов, прелесть же.

Мобильник, все еще зажатый в руке, вновь напомнил о себе коротким сигналом. Мэтт проверил время - белая мигающая пятерка наконец сменилась на шестерку, превращая потенциальный звонок жене из вопиюще невежливого в просто невежливый.

 - Я позвоню, ладно?

Мэллори сменила номер, но ее контакт был в списке недавних вызовов. Несколько бесконечно долгих гудков - и она сняла трубку.

 - Дэвид, что? Что случилось? Этот сукин сын снова что-то натворил? О Господи, скажи мне, что он жив! Дэвид? 

 - Мэл... - голос внезапно провалился до простудной хрипоты, до похмельного шепота на грани возможностей связок. - Мэл, это я. Я жив... Я жив?

 - Пошел к черту, придурок! Ты смотрел на часы, прежде чем звонить? Наши... мои дети спят!  Забудь этот номер, слышишь!

Он некоторое время слушал короткие гудки, глупо улыбаясь. Рядом, будто его отражение в самом странном из кривых зеркал, скалился Дэйв.

 - Она беспокоится. Она сказала "наши дети", слышал? Эй, я думаю, вы еще помиритесь!

 - Я жив, - прошептал Мэтт, протягивая телефон обратно. - И ты жив.

 Дэвид только усмехнулся. Уткнулся в экран, пролистнул список вызовов и, похоже, открыл смс. Удивления на его лице Мэтт не заметил.

 - Ты читаешь? - он, не глядя, ткнул пальцем в лежащую на столике книгу.

 - Прочел второй рассказ. Еще более странный, чем первый.

 - Погоди, то ли еще будет. Если не возражаешь...

Подняв книгу, он уверенно зашуршал страницами, выискивая что-то. Мэтт не следил - уставился в стену, пытаясь упорядочить происходящее в голове.

 - Знаешь что, поехали-ка позавтракаем в каком-нибудь относительно приличном месте, - неожиданно предложил Дэйв. 

Отчего бы и нет, сейчас он бы на что угодно согласился. Для того, кто только что окончательно и бесповоротно воскрес из мертвых, любой вариант приемлем, если в нем не будет монохромных картинок с кладбищем, заполненным влажными черными кругами зонтов.

Окрестный пейзаж за ночь нисколько не изменился, разве что дождливое небо сменилось ясным и открылись немногочисленные забегаловки на главной улице. В одно из подобных заведений они и нырнули. Мэтт споткнулся на пороге - он не слишком внимательно смотрел по сторонам, слишком много причудливых картин теснилось внутри собственной головы.

Прочитанная утром новелла оставила странное послевкусие. Будто смотришь на мир чужими глазами, перематываешь в голове кинопленку памяти, не узнавая привычных мест, снятых с непривычных ракурсов. Дежавю наоборот, каким бы словом  это назвать?

Вот и город - в памяти он оставался совсем другим. Темнее и грязнее. Только одно дело вспоминать, а иное - смотреть на него глазами Дэвида. За черно-белыми строчками прятались гирлянды золотистых огней, подсвечивающих туман, и хитросплетения улиц и лестниц, будто специально предназначенных для прогулок с девушками, и сумасшедшие чайки, залетающие прямо на городскую ярмарку, чтобы договориться с мелкими предпринимателями насчет оптовых поставок рыбы. Город, превратившийся в  праздничный шатёр, где в кронах над аллеями танцуют невидимые людям огоньки, а меж пальцев влюбленных искрится электричество. Так легко прикрыть глаза и увидеть, как Дэвид идет по украшенной бумажными гирляндами улице, вежливо улыбается  встречным, живым и мертвым - плоть от плоти этого города, этого острова. Мир для него наполнен духами и чужими кровавыми тайнами, а он все равно умудряется любить его, встречать с душой нараспашку. Готов прыгнуть через ограду заброшенного парка, услышав песню незнакомой веселой компании. Кем нужно быть для этого, безумным рыжим потомком древних ирландских королей? Подкидышем фейри, в конце концов?

 - Здесь готовят отличный омлет, - Дэйв проводил взглядом официантку. - Вот, кстати, тебе и объяснение, как я два года выживал в доме, где не водится еды, а в кухонной плите живут пауки.

- Зачем возиться с кастрюлями, если в мире существует готовая еда, - усмехнулся Мэтт. - Как же, помню твои вдохновенные проповеди на этот счет. 

 - Возиться или не возиться - вопрос целесообразности, только и всего.

 - Бороду ты тоже отпускаешь, исходя из целесообразности?

Дэйв схватил со стола кофейную ложечку и уставился на свое отражение в блестящей поверхности.

 - Скажешь тоже - бороду... Ну, не побрился пару дней. У тебя, кстати, вид не лучше.

Мэтт повторил его маневр с ложечкой - больше поблизости ничего подходящего не наблюдалось. Собственное лицо, искаженное изгибом своеобразного "кривого зеркала", едва его не напугало. Скалилось в ответ препохабнейшей макакой, менялось ежесекундно, норовило сжаться в точку, оставляя только неестественно огромный черный зрачок в центре композиции.

Он понял, что слишком долго рассматривает отражение, когда Дэвид, не прекращая трепаться, отобрал у него ложку и положил на салфетку. Надо признать, у него это вышло очень естественно, будто ничего особенного и не происходит. Из него получился бы очень тактичный санитар в психушке. Дорогой, элитной психушке, где пациентов не считают животными без права голоса.

 - ... а еще рыбный суп, например.

 - Конечно, можно каждый день питаться местными деликатесами, если ты крутой писатель и получаешь гонорары, - Мэтт ехидно оскалился.

 - Гонорары, м-да, - Дэвид отчего-то враз стушевался и покосился в сторону стойки. 

- Что, мало платят?

 - Наоборот. Я подписал контракт еще на две книги. Агент выбил мне приличный аванс  под них.

 - И...?

 - И я не знаю, о чем писать дальше, - эту фразу Дэйв произнес трагическим шепотом, перегнувшись через стол и склонившись к самому уху напарника.

 - Вот это номер, - Мэтт тихо рассмеялся.

 - Все мои истории - о нашей работе, о том, как мы выходим в патруль и я из всех сил стараюсь не показывать виду, что понимаю о причинах и следствиях в этом мире чуть больше, чем мне положено. Но истории закончились, что мне дальше делать? Новых ведь не будет.

 - Говорят, нормальные писатели в таких случаях садятся и выдумывают то, чего не было.

 - Мне не хватит фантазии, - усмехнулся Дэвид. Замолк, пережидая, пока официантка расставит на столе тарелки и отойдет. - Будем уж честны, писатель из меня так себе. Книжка наделала шуму, потому что издательство вовсю рекламировало ее как основанную на реальных событиях. Ну, то есть, на таких, которые считает реальными автор. Для кого-то автобиография шизофреника, для кого-то откровения медиума. Один критик что-то ляпнул про "новейшую европейскую традицию визионерской литературы", я аж запомнил с перепугу. 

 - Визионерской. Это про глюки, значит, - Мэтт с сомнением смотрел на разрекламированный омлет. Тут, как и в случае с книгой, похоже, реклама несколько преувеличивала.

 - Если люди любят читать всякую шизню, напиши про меня, - предложил он,  до конца не понимая, шутит или нет.

Дэвид замер, обдумывая предложение.

 - О том, как я тащился автостопом, сам не зная куда, и потерялся между мирами мертвых и живых. Добавь в повествование бессмысленных деталей, притворись, что каждая из них - символ, ключ к чему-то большему. 

 - Кофе? - спросила официантка, несколько нервным движением разглаживая не первой свежести передник.

 - Только без молока, пожалуйста, - демонстративно скривился Мэтт. Негромким смехом Дэвид дал понять, что шутку оценил. Девушка вернулась к стойке, окинув их напоследок странным взглядом.

 - Хорошая идея. Символы, говоришь? Вот молоко, да. Древнейший символ жизни.

 - И пепел из камина. Символ смерти. И отрицания. Молоко и пепел. Как тебе название для второй книги?

 - Слушай, - Дэвид торжественно вознес вверх ложку, точно священник - распятие, сколь бы кощунственной ни была аналогия. - Мы должны сделать это вместе.

 - Сделать что?

 - Вторую книгу. Мы будем гнать всякую шизню, как обычно после стакана-другого в пивной. Потом придавать ей романтический окрас. Ну, вроде как: не "герой сказал реплику", а "его голос прошелестел из тумана, столь далекий и нездешний, точно и не голос это был, а меланхоличный западный ветер запутался в листве деревьев".

 - Я в жизни не сгенерирую такую вот хрень, как ты сейчас сказал, - рассмеялся Мэтт. Его смех прозвучал неожиданно глухо, будто бы и не смех это был, а порывистый ветер захлопал ставнями в давно заброшенном доме...

Твою мать, Дэвид, сгинь из моей головы вместе со всей своей окололитературной пургой!

 - Да ладно тебе. Кто из нас двоих интеллигентный мальчик из колледжа? Это я деревенский дурачок, в лесу родился, деревьям молился. Кто на дежурстве всяких там Мураками читал, а?

 - Мураками - хрень, - проворчал Мэтт, принимая кофе из рук официантки.

 - Ему был тридцатник, когда он решил написать великий роман. И написал. Неважно, что хрень. Ты все равно не знаешь, что делать со своей жизнью, так давай, поживи для разнообразия моей, раз уж моя куртка тебе впору, и даже шерстяного одеяла моего ты почти не боишься.

 - Это что, какое-то древнее заклинание с западных островов? Звучит как оно самое. Спи под моим одеялом, живи моей жизнью...

 - Может, и заклинание. Хотя второе одеяло я тебе найду, не беспокойся.

Официантка снова покосилась на них. Мэтт невольно втянул голову в плечи. Захотелось вдруг спрятаться, слиться со стеной. Ощущение чужого взгляда обожгло кожу, ржавой ножовкой царапнуло по натянутым нервами. 

Он бегло огляделся по сторонам. На них посматривали все. Молодая пара за столиком через проход - то ли брат с сестрой, уж больно похожи, то ли выбрали друг друга из соображений генетики: последние в этой части света ослепительные блондины с  чисто скандинавской синевой глаз. Рыхлый мужик в рабочем жилете, неспешно прихлебывающий что-то крепкое. Старуха у стойки, вроде бы болтающая с барменшей.

- Почему они на меня косятся? - Мэтт перешел на шепот и зло стиснул вилку в пальцах, будто готовился прямо сейчас отражать удары в драке не на жизнь, а на смерть. 

 Дэвид даже не подумал оглядеться. Так и продолжил жевать с невозмутимым видом.

 - Расслабься. Они косятся на меня. Я тут в некотором роде знаменитость, забыл?

Ну, конечно. Автор бестселлера, продающегося в эзотерических лавчонках. Визионер новой волны, инквизиция по тебе плачет горючими слезами.

 - Взирают снизу вверх на представителя культурной элиты? - усмехнулся Мэтт.

 - Или снисходительно присматривают за самым бесполезным членом общины. Землю не пашет, рыбу не ловит, только рассказывает старые, как мир, сказочки на новый лад. Вроде деревенского дурачка, только с деньгами. Непостижимое, должно быть, явление.

Расплатившись, они вынырнули под неожиданно нагрянувший мелко моросящий дождик, который явно сомневался, идти ли ему вообще сегодня, или не выпендриваться уж, подарить местным хоть один условно-солнечный денек.

 - Заскочим еще кое-куда, - предложил Дэйв с загадочным видом. - У меня заканчивается запас ароматических свечей.

 - Нахрена они тебе?

 - Чтобы у прелестной Лиэн была хоть какая-нибудь выручка, конечно. Ну и чтоб генератор лишний раз не включать, зачем мне свет во всем доме? 

 - Но ароматические зачем? 

 - Ну что ты пристал. Для настройки на правильный поток энергии, например. Вот у нее и спроси, коли интересно.

 - Ты с ней спишь? - небрежно спросил Мэтт, высматривая среди вывесок ту самую, с рунами.

 - Нет еще. Но буду.

 - А она об этом знает? Что будешь?

 - Она мне это самым недвусмысленным образом сообщила, чтоб ты знал.

 - Вот так вот прямо взяла и пообещала?

 - Это долгая и сложная история.

 - Эй, - Мэтт придержал его за рукав, не давая рвануть вперед. - После того, как ты на всю страну написал в своей книженции, что я изменял невесте, я думаю, что имею право требовать подробностей.

- Ладно, извини, это было довольно глупо. Но я же не написал, что вы тогда уже встречались, верно?

 - Черт с ней, с Мэл, у нее теперь есть гораздо более веские поводы злиться. Ну и что там с рыжей ведьмочкой?

- Вот сейчас ты попал в точку, друг мой. Лиэн - глава местного викканского ковена.

 - Викка? Эти... неоязычники?

 - Ага. Только они готовы до хрипоты спорить с приставкой "нео". Ссылаются на древние культы и тайные знания, при этом существует куча течений, которые между собой пересекаются довольно мало. Да и фиг с ними, я глубоко не вникал, так, почитал пару сайтов. Так вот, у них весной большой ритуал.

 - И?

 - И для его проведения жрице нужен жрец. Тот, кто станет вместе с ней на границе двух миров и так далее. Короче, предстоит оргия на природе, центральным элементом которой является воссоединений женского и мужского начал Великого Духа. То есть...

 - То есть, даст она тебе только весной, в присутствии кучи народу и исключительно в ритуальных целях, и лишь потому что не смогла найти в ближайших окрестностях второго такого же двинутого обладателя члена? 

 - Ты все упрощаешь. Я уверен, это не будет союзом на одну ночь. У меня на нее, знаешь ли, серьезные планы.

 - Дурдом, - коротко резюмировал Мэтт. Развить тему не успел - стеклянная витрина с амулетами и метелками трав была уже прямо перед ними.

Китайские колокольчики над дверью отозвались на удар мелодичной трелью. Рыжая продавщица подняла голову, и лицо ее осветила искренняя радость.

 - Добрый день, - поздоровалась она, тем не менее, достаточно сдержанно. Мол, я не какая-нибудь восторженная фанатка, вы не подумайте.

При виде Мэтта, заходящего следом, она слегка нахмурилась, на полсекунды, не более. Тот в ответ постарался изобразить более-менее приличную улыбку, не похожую на оскал гиены, походя отметив, что стоило бы потренироваться перед зеркалом. 

Теперь, когда рыжая продавщица неожиданно обрела столь значимое место в причудливой картине нынешней жизни Дэвида, Мэтт представления не имел, как с ней общаться. Он предпочел бы укрыться за стеллажом с книгами и молча таращиться на витрину, пока Дэйв треплется, но тот решил иначе, за рукав вытащил его на свет божий и торжественно объявил Лиэн: 

 - Хочу представить тебе моего друга!

 - Очень приятно. Мы, кажется, так и не успели тогда познакомиться?

 - Это Мэтт, - сообщил Дэвид таким тоном, каким, пожалуй, говорил бы менеджер топовой рок-звезды. "А это, леди и джентльмены, артист, ранее известный как Принц". Ну, разумеется.

 - Да-да, тот самый ушлепок из книжки, с которым мы рассекали по городу на дежурствах.

 - Вот как, - улыбка Лиэн не померкла ни на минуту, но иронически вздернутая бровь выдавала глубину бездны скептицизма, в которую ее повергал затрапезный вид столь пафосно представленного субъекта.

Мэтт вздохнул.

 - Простите, я не хотел разбивать ваши розовые очки. Герои книжек редко похожи на себя, и еще реже - на героев. Подозреваю, вы представляли меня несколько иначе?

 - Признаться честно, я вообще вас не представляла, - Лиэн тщательно изобразила смущение.

Один-ноль, что тут еще сказать. Героям книжек никогда не следует забывать, что они не всегда - главные герои. 

Пятнадцатиминутное обсуждение ароматических свечей повергло его в смертную скуку. Двое великовозрастных подростков по разные стороны прилавка отчаянно флиртовали, и досматривать эту "мыльную оперу" Мэтт не собирался.

 - Пройдусь вниз по улице, - сообщил он, выныривая под все еще нерешительно моросящий дождь.

Улица уже через несколько кварталов резко сворачивала и неожиданно заканчивалась тупиком.  Символично, мать его. 

Нам ведь нужны символы, правда? Чтобы наполнить иллюзией смысла повесть о том, как с героями ничего не происходит.

Хлипкий заборчик, в который упиралась дорога, был частью ограждения чьего-то участка. Его можно было обойти, если подняться на холм. Кроссовки отчаянно скользили по мокрой траве, но двигаться определенно казалось более правильным, нежели стоять. А с вершины холма, вероятно, откроется более живописный вид, нежели эти унылые, давно не крашеные деревенские дома и покосившиеся сараи.

Должен признаться тебе, Дэйв, меня здорово нервируют эти твои истории. Что-то такое важное в них написано между строк, о тебе и обо мне, что-то, что неизмеримо больше меня нынешнего, и не поместится обратно, хоть ты тресни, как не поместится океан в дождевой капле, а человек - в своей собственной тени. Тенью и я стал в итоге, последовательно расставшись со всеми утешительными иллюзиями, вроде существования собственного "я". Ты пишешь о том, как приходил ко мне, заблудившись меж двух миров, и я был твоим якорем, маяком оголтелого материализма в беспокойном океане потустороннего, я возвращал тебя в реальность своими обывательскими шутками, своим напускным снобизмом недопеределанного янки, я был картинкой с обложки второсортного детектива - квадратная челюсть, героическая поза, сварливая жена и красавицы-дочки, примерный семьянин и слегка разочарованный в своей работе, но все еще хороший коп... Этот тип смотрит на меня со страниц твоей книги, но когда я пытаюсь увидеть его в зеркале, он истекает кровью из опустошенных воронами глазниц. Вот как случается - вяжешь узелки на память, цепляешь на руку,  а потом что-то пошло не так, и вот ты уже грызешь собственное запястье в припадке безумия, и старые норны, а может, и вечно юные дочери моря из древнего заговора, тянут из окровавленной раны дубленые жилы, точно нити из клубка, и равнодушно сплетают их в новый узор, бесконечный узор, который тебе никогда не увидеть целиком...

За холмом, вопреки всякой логике, обнаружилось продолжение дороги, и незнакомец, застывший над откинутым капотом машины с видом человека, увидевшего мотор второй раз в жизни. Молодой парень в явно "городском" костюме - и что только могло ему понадобиться в этой глуши?

Мэтт себя экспертом в автомобилях отнюдь не считал, и, поскольку парень за помощью обращаться не спешил, просто отвернулся от него, и по широкой дуге побрел вниз по склону. Подставил лицо ветру, попробовал его на вкус, стараясь определить, не с океана ли тот прилетел, не пропитался ли горьковатой солью и маслянистым душком гниющих в прибрежной зоне водорослей. Здорово быть ветром - меняешься себе по десять раз на день, и никаких сомнений, никакого комплекса вины, мол, нес на плечах своих чей-то мир, да не выдержал. Не всякому быть атлантом, увы.

Дэйв появился на самой границе поля зрения, замер на вершине холма, точно древний жрец, намеревающийся объявить народу решение богов.

 - Твоя мама звонит! – он помахал в воздухе телефоном, неизвестно чему улыбаясь. Как древний жрец, знающий, что решение богов народу не понравится, но деваться-то им все равно некуда.

Вздохнув, Мэтт вскарабкался обратно и взял трубку.

 - Я в порядке, мам, - привычная с детства ложь, выверенная и отточенная годами интонация.

 - Мэтью, что за дикие выходки? Мы ждали тебя дома, приготовили встречу…

 - Может, в таком случае стоило оповестить об этом меня? 

Как объяснить тебе, мама, что ты говоришь с мертвецом, с тенью, с ведьмовской куклой, набитой соломой и оживленной ради смеха лесными духами. Что я не тот, кого вы ждали. Просто вспомните старые легенды о людях, вернувшихся из волшебного мира духов и фей. Они не узнают родных и больше не едят человеческую пищу, и вскоре уходят в другой мир навсегда…

Как тебе объяснить, мама, что я не помню твоего лица?

Он отвечал на реплики, изображал несуществующие эмоции, врал и убеждал, не понимая значения отдельных слов, и смотрел вниз, на Дэвида, неспешно спустившегося по холму прямо к парню с заглохшей машиной. Тот, похоже, наконец решился попросить помощи и теперь что-то рассказывал Дэйву, эмоционально размахивая руками. Ветер, будто играясь, доносил до Мэтта отдельные слова и куски фраз, бросая их прямо в лицо. Вроде бы по законам физики и не должно быть слышно слов собеседников на таком расстоянии, но у ветра на этот счет было свое мнение.

 - Мы ожидали активности… не предполагали вмешательства… предлагают поменять схему… охрану… ваш друг в курсе?

Мэтт поспешно повернулся к ним спиной.

Разумеется, друг не в курсе. Он вообще не в ладах с головой, знаете. Но даже в таком плачевном состоянии готов поспорить, что этот разговор вовсе не о починке машины.

 - Когда ты приедешь?  - настойчивый голос в трубке вернул его в реальность.

 - Позже, мам. Мне нужно... знаешь, кое в чем разобраться...

Сколько можно мямлить, словно тебе снова десять и ты отпрашиваешься погулять до обеда? "Мне нужно..." Мне не нужно, ничего уже не нужно, только не твоя снисходительная жалость, и не ледяное презрение отца; не оправдал надежд, не смог удержаться, снова эта вездесущая частица "не", отрицание, оно ведь ближе к истине, чем любое из утверждений, верно?

Он оглянулся через плечо. Дэвид прощался с незнакомцем, хлопнул его по плечу, как доброго приятеля - может, он со всеми так общается?

Или этот парень специально поджидал его в условленном месте, для отвода глаз застопорив машину на обочине.

- ... вы работали вместе, верно? Я помню его, такой вежливый...

Очень вежливый мальчик, так бы ты сказала лет пятнадцать назад. Добавь еще, что он хорошо на меня влияет. Мэллори с этим утверждением поспорила бы, а вот древние духи холмов, пожалуй, согласятся.

Вежливый парень Дэйв шел к нему по склону, рассеянно улыбаясь, а на его светлой рубашке прямо напротив сердца расползалось кровавое пятно.

 - ...у тебя есть деньги на автобус?

Мэтт не успел продумать следующую реплику. Он во все глаза таращился на бывшего напарника. Тот не шатался, не бледнел и не думал падать. Из дырки в груди при каждом шаге толчками вырывалась темная, густая кровь. 

 - Мэтью? Ты меня слышишь?

 - Я тебе перезвоню, - выдохнул он, нажал "отбой", судорожно стиснув телефон в руке, и на пару секунд крепко зажмурился.

 - Что с тобой? - спросил Дэвид где-то совсем рядом.

Разумеется, на рубашке не было и следа крови. 

 - Снова вижу тебя мертвым, только и всего, - честно ответил Мэтт, возвращая мобильный.

 - Видения прошлого? - нахмурившись, предположил Дэвид. 

Мэтт покачал головой.

 - Или будущего.

По дороге внизу с рокотом пронесся автомобиль. Городской парень в костюме, похоже, больше не нуждался в автосервисе.

 6. Старая Тоирис 

Старая Тоирис смотрела сквозь щели в дощатом крыльце, как снуют туда-сюда проворные подошвы новых жильцов, слушала скрип колес потертых чемоданов, смаковала ароматы живых, горячих тел, чуть приправленные душком потревоженной старой пыли. Слишком долго она спала, не замечая, как сквозь нее прорастают корни и проползают черви, и теперь не спешила шевелиться, лишь потягивалась слегка, будто разминая занемевшие конечности. Будто бы у нее по-прежнему было тело. 

Она дождалась ночи, чтобы сделать первый вдох. Потянулась вверх, по отсыревшим доскам, по холодному камню стен, с северной стороны подернутых мхом. Тихо зашуршали корни спящей весенней травы, раздвигаясь и пропуская тонкие и влажные белесые нити грибницы.

Вверх, вверх, туда, где пульсируют живые соки, согретые солнцем, а не ледяной фосфоресценцией подвальных гнилушек, где бестолково мельтешат живые, разноцветные, горькие и сладкие на вкус, торопливо и жадно дышат, растут, прикасаются друг к другу, хрупкие, такие хрупкие, не потревожить бы тонкое кружево капилляров под кожей!

По стенам, перекладинам, потолочным балкам; по трещинам и швам каменной кладки, по древней штукатурке и современным панелям, опасливо избегая холодной глади оконных стекол. По витым шнурам, что стянули дорогую ткань гардин – шелк и бархат? Далеко внизу, во тьме подвала, старая Тоирис недовольно поджала губы, сетуя на расточительство нынешней молодежи. Знали бы они, в каких лохмотьях приходилось ходить ей, в те далекие годы, когда никто не называл ее «старой Тоирис!».

Знали бы они, как мучительна смерть от голода. Никто из ныне живущих не знает настоящего голода, этой сосущей бесконечности, выворачивающей нутро, переваривающей саму себя в бесконечном цикле. 

Прочь, прочь эти мысли; она больше никогда не будет голодна.

Потянулись по стенам, поднялись до самой крыши, до больших спален на втором этаже и до маленькой каморки под крышей, сплелись бахромчатым пологом под самым потолком комнаты. На концах тонких нитей набухли прозрачные капли сока, тут же помутнели, превращаясь в белки невидящих глаз. Слепота их была недолгой – неподвижные бельма вспучились нарывами, запестрели чернотой и болотной зеленью трещин-радужек, заморгали часто, стряхивая подсыхающий гной, завращали пульсирующими зрачками, осматриваясь. 

Двое мальчишек-школьников спали, укрывшись разноцветными одеялами, и по стенам метались призрачные силуэты из их сновидений: фигуры всадников и крылатых фей, готические замки, рассыпающиеся на угловатые детали конструктора, и персонажи мультфильмов, перетекающие из одной формы в другую с такой легкостью, точно в их телах не было ни единой кости. Старой Тоирис, в жизни не видевшей ни одного мультфильма, эти диковинные звери представлялись кожаными бурдюками с водой или, может быть, маслом.

Старшая девочка в комнате под крышей только успела задремать, обнимая подушку, под которой прятался дневник, полный любовных стихов. Стены комнаты покрывали обои с причудливыми завитками, и среди них терялись полупрозрачные тени тех принцев несуществующих стран, что наполняли ее сны.

В спальне на первом этаже родители этого чудного выводка спали, не видя снов. Переплетенные в любовном объятии конечности составляли под одеялом странную фигуру. Будто соломенная кукла, которой для потехи пришили лишние руки и ноги. 

В детстве Тоирис доводилось играть с такими фигурками. Однажды на ярмарке заезжий фокусник прямо на глазах изумленной публики связал куклу из платка, клочка соломы и нескольких веточек – а потом пустил плясать по земле, вокруг пылающего костра. Люди изумленно ахали, дети радостно верещали, а фокусник прятал лицо под маской, и никто не видел, смеется он или нет.

По окончании представления кукла бесстрашно шагнула в огонь и вспыхнула, точно маленький факел. 

Тоирис боялась чудес – слишком тесно они переплетались со страшными историями. Никогда не наступала на «ведьмины круги», если те появлялись в лесу. И только после смерти поняла, что нет ничего страшнее мира живых.

Рассветные лучи заставили нити поджаться, спрятаться в трещинах стен, притвориться тенями. День заполнился шумом и смехом, как и множество дней после. А ночи принадлежали молчаливому танцу подземной жизни. 

Лишь изредка Тоирис тревожила спящие лица невесомыми прикосновениями, и сны обитателей дома неуловимо менялись. Девочка, только что танцевавшая в клубе, вдруг обнаруживала, что стоит босиком на холме, поросшем травой, прямо в центре вытоптанного неведомыми существами «ведьминого круга»; вокруг клубится туман, и лишь мерцают вдалеке неровным, мертвенным светом болотные огни. Мальчишкам снилось, что холодные руки хватают их за щиколотки, и они просыпались в страхе, забирались вместе под одно одеяло и грели ледяные ступни друг о друга. А родители по-прежнему не видели снов. 

Луна убывала, и старая Тоирис чувствовала, как растет ее сила, как наполняется земными соками тело, оплетенное корнями. 

 – Что ты сделаешь с ними? – подозрительно спрашивала ее молодая Идэ, беспокойно ворочаясь в своем логове в саду. Ее иссохшие вены тоже заполняли хмельные весенние соки, кружили голову бедной дурочке. Оттаявшие ручьи шелестели над ее могилой, напевая песни, полные надежд, и девчонка думала порой, забывшись, что в этих песнях найдется пара строк и про нее. 

 – Не твоё дело, – осадила ее Тоирис, но потянулась к ней белесыми корнями трав, запустила пальцы-нити в поблекшее золото волос, пригладила локоны. – И с чего бы мне что-то делать? 

 – Слишком живые они, – вздохнула Идэ, и от вздоха ее под гниющим одеялом прошлогоднего опада зашевелились тугие тела подснежников. – Не ужиться им с тобой под одной крышей. Не ладишь ты с людьми, вот что.

- Больно ты с ними ладила, дурочка, – рассмеялась Тоирис. Рассмеялась – хриплым карканьем ворон, скрипом ставней, шорохом подвальным крыс. Женщина в гостиной дома вздрогнула и натянула на плечи шаль, сама не зная, откуда потянуло стылой мерзостью в такой пригожий, теплый день.

Идэ умерла не здесь. Ее застали врасплох в роще неподалеку, и долго гнали напролом сквозь заросли колючего кустарника. Пока трое парней насиловали ее, она беззвучно молилась – Деве Марии ли, или иной заступнице, любой, что услышит. Тоирис услышала. Когда девчонке свернули шею и бросили в лесу, небрежно присыпав ветками, из земли потянулись влажные бледные корни, обвили кровоточащее тело и утянули вглубь, в покой и темноту. Мириады крохотных жучков облепили ее, разбирая по волоску, чтобы собрать на новом месте. Кровь вместе с каплями дождя просочилась сквозь землю в русло подземного ручья, и через некоторое время смочила иссохшие губы старой Тоирис, точно сладкое вино.  

У нее, никогда не имевшей детей, теперь было множество дочерей – мертвых, как она. Наивных и отчаявшихся, непогребенных и неотпетых, самоубийц и сумасшедших. Многие спали далеко отсюда, и не хватало силы корней, чтобы собрать их вместе, но они говорили с ней, рассказывали свои истории, жаловались и негодовали, и неизменно находили утешение. 

 – Я буду добра к людям, – пообещала она. – Если они не станут нарушать мои правила. 

Несколько новолуний минуло, и ничто не тревожило живых обитателей дома. А потом мальчишки нашли в саду птичье гнездо. Крохотная рыжегрудая птичка-зарянка яростно пищала и хлопала крыльями, отгоняя неведомых чудовищ, позарившихся на ее кладку, но те твердо вознамерились поиграться с птичьими яйцами. Их оказалось так весело швырять в стену. А кружившую над ними птицу было совсем несложно сбить из рогатки.

 – Когда луна станет черной, – прошептала Тоирис, впитывая боль и гнев умирающей птицы-матери, – когда луна станет черной. Жди.

 – Отпусти хотя бы девочку, она ни в чем не повинна, – прошелестела в саду Идэ.

 – Пусть уходит, – согласилась старуха. 

С той ночи и до самого новолуния сны девочки наполнились странными образами. Женщина в разорванном платье появлялась из тумана, тянула к ней руки и шептала одно только слово: «Уходи…»

Однажды, поддавшись неосознанному импульсу, девочка встала и, не просыпаясь, вышла в сад, а потом, по дороге, и в окрестный лес. Босая, в одной ночнушке, она с закрытыми глазами ступала по траве, каким-то чудом обходя кусты и овраги. Если бы кто-то наблюдал за нею в неверном свете убывающей луны, то при должном старании смог бы увидеть призрачную фигуру, ведущую девочку за руку. Но некому из живущих было смотреть, как раздвигаются перед ней ветки, как поворачиваются ей вслед бледные шарики грибов, превращаясь в белки чьих-то глаз, лишь на мгновение вспоротые чернотой зрачка.

Обнаружив себя поутру вдали от дома, девочка очень испугалась. Разумеется, она вернулась домой. В разговорах родителей появилось новое слово – «лунатизм», а дверь комнаты обзавелась надежной защелкой.

Когда луна исчезла с небосклона – немногие могли видеть, что диск луны никуда не делся, лишь погрузился в тень – старая Тоирис потянулась и встала.

По сырому земляному полу, по растрескавшимся подвальным ступеням делала она первые шаги, и черви, ее верные слуги, копошились, торопились, собирая воедино множество крошечных частичек плоти, заново покрывая выбеленные временем кости вечно гниющим мясом. Когда они, трепеща, сползли с плеч своей госпожи тошнотворным живым покрывалом, иссиня-бледная кожа была натянута почти как при жизни, а чернота безлунной ночи стремительно насыщала седые волосы былой окраской. 

Она поднималась по ступеням, и мириады крохотных паучков спешили спуститься со стен и обвить ее стройный стан серебристыми нитями застывшей слюны. Истощая до предела свои железы, они ткали подвенечное платье для той, которой вечно ходить в невестах, так и не дождавшись своего жениха.

Вечно старая, и лишь в новолуние – молодая, Тоирис поднималась по ступеням, и поникшие травы в саду вставали, невольно следуя за ее неторопливым движением, и роскошным шлейфом тянулись за ней из подвала тонкие нити-гифы грибницы, оплетая стены, оплетая пол. Кончики нитей сливались в экстазе, оплодотворяя сами себя, набухали крохотными коробочками со спорами и взрывались, окутывая Тоирис пронзительно пахнущим гнилью, переливающимся облаком.

Она входила в спальни и, склоняясь над постелями, целовала в лоб пока еще горячие тела, выпивая на прощание их последний, самый сладкий сон.

Над постелью девочки парила прозрачная, только в безлунной тьме и видимая, Идэ.

 – Такая красивая… – вздохнула она. – Так и не узнает жизни… не узнает любви.

 – Уж ты-то ее познала сполна, – хрипло каркнула Тоирис. – На десятерых ее хватило бы, той любви. Отойди, не мешай. И не болтай о том, чего не знаешь.

 – Но ведь и ты любила, матушка, – прошептала призрачная девица, почти исчезая. – Неужели нет?

Тоирис замерла на мгновение, вспоминая то, что случилось давным-давно в этом доме. Как забавлялся молодой хозяин с невинной дочкой кухарки. Как опозорил ее, обрекая на одиночество. Как плеснул ей в лицо кипящим маслом, услышав однажды отказ.

 – Ты могла ее увести, отчего же не увела? – рассмеялась она и склонилась над девочкой.

 – Я пыталась, но дети больше не верят снам… – горестно прошептала Идэ.

Эта история случилось весной, и казалось бы, ей не место в этой книге, среди историй о тех, кто собирает осеннюю жатву, забирает жизни, похищает детей и пирует на крови. Осень забирает своё, а весна отдает, щедро делится сокровищами, сбереженными в зимние холода.

Это история не о жатве, а о прорастании семян. То, что до времени было скрыто, появляется на свет. Какими тайнами засеяна эта земля? Есть места, где лучше не задавать подобных вопросов.

Но откуда мне знать, что все было именно так?

Тоирис мне рассказала. Старуха оказалась не прочь поболтать с тем, кто способен ее слышать.

Нас вызвали соседи. Как обычно и случается, было уже поздно что-то предпринимать. Нам оставалось только передать эстафету ребятам из убойного отдела, коронеру и прочим, кто по долгу службы тучным вороньем слетается на свежие трупы, сохраняя на лицах маски профессионально отточенного безразличия. Я ждал их, сидя на крыльце и безуспешно пытаясь отдышаться после увиденного в доме. Мэтт вернулся к машине, когда там захрипела рация, повторяя наши позывные голосом дежурного. Тогда-то она неслышно возникла рядом, уселась, кутаясь в многочисленные юбки-лохмотья, покосилась на меня с интересом вздутыми бельмами глаз.

 – Здравствуйте, бабушка, – со всей возможной почтительностью произнес я. Мама бы мной гордилась: всегда учила меня уважать старость, сколь бы безобразной она ни казалась. В детстве я опрометчиво пытался посмеяться над уродливой нищенкой в метро, и на всю жизнь запомнил мамин гнев по этому поводу. А ведь та нищенка не была и вполовину так плоха, как старая Тоирис.

Люди боятся смерти, а ведь смерть, пожалуй, далеко не самое худшее, что может случиться – так думал я, глядя на непрошеную собеседницу. Иногда смерть – это благословение, и если некто лишен его, на что обречен он, если не на бесконечное разложение и гниение? Та нищенка, должно быть, давно умерла и безболезненно растворилась в окружающем мире, осела полезной органикой в желудках червей и протоплазме бактерий, или кто там еще у нас подвизается на нижних ступенях пищевой цепи…

Тоирис было уже лет триста, и ее гниение все продолжалось, перейдя из области материальной в нематериальную, и черт меня дери, если я знаю, как это вообще возможно. Гифы плесени сизым пушком покрывали ее лицо, зеленые склизкие пятна, напоминавшие лишайники, прихотливым узором расцвечивали шею и руки, едва заметно пульсируя. Я знал, что безобразный вид духа, скорее всего, лишь проекция, не самое достоверное отображение того, что увидели бы наши коллеги из убойного, вздумай они раскапывать погребенный где-то глубоко в подземелье труп несчастной. Но для этого кому-то следовало навести их на эту мысль. Я, например, не собирался.

 – Заберёте их, – это был не вопрос, а утверждение. – И детей тоже.

 – Заберём, – кивнул я. – Так положено. – И зачем-то добавил: – Извините.

 – Жаль, они бы славно вписались в компанию, – довольно искренне вздохнула старуха. 

 – И много вас здесь?

 Старуха затрясла головой, то ли в странном жесте отрицания, то ли неловко имитируя человеческий смех.

 – Много ли, мало, какое мне дело? Всё не скучно старой Тоирис и молодой Идэ. Деток мы особенно любим, детки сладкие, слаще гнилой картошки, и светятся потом в темноте их души долго-долго, лет полста, наверное. Ну ничего, скоро новые приедут, деток наделают. Всегда приезжают. Отчего не приехать, место хорошее. Для тех, кто не видит, как ты. 

По мне, так место это было – хуже некуда. Я бы снес этот дом, будь это в моей власти. Пусть сто, двести лет стоит пустырем, пусть природа очистит себя сама, растворит и трансформирует черную гниль в цветущую зелень. Рано или поздно это происходит, главное – не мешать.

Тоирис рассказала мне свою историю, хоть я и не просил особенно, скорее, направлял ее репликами, исполненными вежливого интереса. Не знаю, сколько длился ее рассказ – время для духов порою течет по-особенному, и, разговаривая с ними, невольно подхватываешь их ритм. Кажется, краем глаза я видел, как Мэтт закрывает дверцу машины и разворачивается обратно ко мне. Кажется, на это простое действие у него ушло минут десять, по моим ощущениям. 

Странное оцепенение, напавшее на нас обоих, вмиг рассыпалось, когда старуха в разговоре случайно коснулась моей руки своей скользкой холодной клешней. Я вздрогнул, отдернувшись, и она искривила лицо в презрительной гримасе, а в следующую секунду рядом уже никого не было. 

 – Детектив из убойного просит нас остаться для дачи показаний, – сказал Мэтт, сопровождая реплику кривой ухмылкой. Я чуть подвинулся, освобождая место на согретом весеннем солнцем крыльце. 

С этими ребятами стоит быть осторожнее – учуяв потенциальный «висяк», они рады будут спихнуть ответственность на кого угодно. Некомпетентные патрульные, мол, затоптали все улики, пока нас ждали. Лучше в дом вообще лишний раз не заходить.

Хотя какие улики они собирались тут найти, интересно. Никаких следов взлома, тела хозяев дома без признаков насильственной смерти. Кажется, однажды утром они просто решили не вставать с постели. Просто позволить плесени и мху прорастать сквозь тела. Если посмотреть на состояние тел, можно подумать, они пролежали так месяц или больше. Может, патологоанатом так и решит, если поленится провести детальный анализ. Если детективы не скажут ему, что соседи видели все семейство вполне живым еще на прошлых выходных, и забеспокоились только сегодня, когда запах начал просачиваться сквозь приоткрытые ставни.

Или если я не расскажу им, какие картины вспыхнули в моем сознании, когда к руке прикоснулась отвратительно мягкая плоть, материальная и нематериальная одновременно. Но я не расскажу, мне вовсе не улыбается прослыть законченным психом, верно? 

Тем более, смерть самой Тоирис не имела никакого отношения к криминалу. Старуха умерла от голода, и судя по обрывочным картинкам, кружившим в моей голове, дело было никак не позже середины девятнадцатого века.

Все мы учили историю и знаем слова «Великий голод», An Gorta Mór, но для нынешних поколений это только слова. Не каждому удастся прикоснуться к живым воспоминаниям тех лет, пусть и хранящимся в мертвом теле. Да и нужна ли эта память ныне живущим? Новый век создает новые страшные сказки, на их фоне старые истории меркнут и кажутся наивными. Жила-была бедная кухарка, прислуживала богатым господам. Никогда не воровала, гордилась своей честностью, даже в самый голодный год не смела утащить и горсти катофельных очисток. Умирая от голода, она бредила и в бессвязной молитве обращалась к Деве Марии, но память подводила, и бедняжка то и дело сбивалась на иные слова, услышанные в далеком детстве. То ли молитва, то ли заговор, то ли проклятие. Обращение к Матери, но не той, что качала в колыбели младенца в Вифлееме. А может, и не было никакой другой, может, все они – одна Мать, начиная с той безымянной, что высекали из камня древние охотники, еще не знавшие языка и не плавившие железа?

 

Мэтт вынул сигарету и поспешно закурил, явно стараясь перебить табачным дымом призрак запаха, осевший в ноздрях. Я привычно стащил у него из кармана сигарету. Курю я очень редко и только «на халяву» – ежели угостят, например. Неплотно закрытая пачка в нагрудном кармане, безусловно, считается угощением, особенно если это карман напарника. Такие вот у меня представления о здоровом образе жизни и об этикете, все верно.

В конце концов, мы оба нуждались в том, чтобы как можно скорее стереть из памяти запах плесени.

 – Вот что значит – экономить на обогревателях, – сказал я со смешком, и Мэтт посмотрел на меня, как на полного идиота, но ничего не сказал. 

Жаль мне ребят из убойного – они долго еще строили версии об утечках токсичного газа и прочих вариациях на тему внезапной смерти. Никто ведь не поверит, что тела покрылись грибницей всего за одну ночь. Ни родители, ни дети не успели проснуться, чтобы умереть, и, может быть, так и соскользнули из яркого круговорота обыденных сумбурных сновидений в бесконечный кошмарный сон о подвале и живущей в нем старухе. Я надеюсь, что это не так, я не хочу знать, так ли это, потому что уверен: ни я, ни кто иной, ни даже целый отряд священников, вооруженных галлонами святой воды, не в силах что-либо изменить.

Когда я смотрю на тела, чьи контуры уже начал скрадывать мягкий пушок прорастающих спор и веточек мха, мне приходят мысли о заброшенных зданиях в глубине лесов, о руинах предыдущих цивилизаций, о спрятанных в южноамериканских джунглях разрушенных храмах богов, чьи имена мы теперь даже не умеем правильно произносить. О снесенных ураганами дамбах и электростанциях на побережье Штатов, о радиоактивной флоре, сомкнувшейся над куполом разрушенной атомной станции где-то в бывшем Союзе. Я думаю о том, как Природа всегда возвращает свое. Я думаю о том, как самонадеянно мы носимся с мыслью, что являемся чем-то большим, нежели остальные  Ее дети. Неоязычники двадцать первого века рады звать ее Матерью, но разве мать всегда бывает ласкова к своим созданиям?

В городе у меня, как и всех остальных была почти стерильная квартира, безликая ячейка в человеческих сотах, пропитанная парами бесконечной бытовой химии: все эти порошки, кондиционеры, ароматизаторы. Пластик и металл. Но теперь я живу в старом доме, и иногда по ночам мне кажется, будто я слышу, как прорастают сквозь стены невидимые, трепетные нити: гифы плесени или корни лиан. Медленно и неостановимо, как само течение жизни и смерти, как растет ребенок в утробе матери.

Мы с ужасающей наивностью относим рост, развитие и размножение к философской, или, вернее, этической категории «хорошего» – но с яростью хозяина, прогоняющего с территории непрошеных захватчиков, боремся с ростом всего, что нарушает стерильные рамки запланированного.

Цивилизация, увлеченная «мужской» идеей прогресса, не может справиться с глубинным страхом перед чисто женским таинством прорастания зерна в плодородной почве – или в темном подвале человеческого тела. Этот страх всегда с нами, в наших сказках и научных теориях, с того самого момента, как ножницы акушера перерезают пуповину.

Я думаю о том, как часто в народных сказаниях Смерть приходит в женском обличии, и не вижу здесь противоречия. Если отказаться от идеи противопоставления двух полюсов, и перейти к идее взаимопревращения всего в цикле жизни и смерти, мир становится неописуемо прекраснее.

Я принимаю мир таким, какой он есть, не разделяя вещи и явления на категории «добрых» и «злых», и только поэтому я еще не сошел с ума. Делаю то, что могу, не жалею о том, что за гранью моего понимания, и неизменно улыбаюсь, когда вижу восход солнца.

Но когда я слышу слова «Мать-Природа», случается порой, что перед моим внутренним взором встает образ старой Тоирис: в облаке удушливого запаха, в дымке беспрестанно рассеиваемых спор, в белесом ореоле тонких, невесомых нитей грибницы.

Одеяло из «бля, овцы» определенно его преследовало. Когда Мэтт на вторую ночь тихо смылся из спальни, устроившись на кушетке в углу кухни, он точно не брал с собой этот культовый предмет, однако едва солнечные лучи заскользили по его лицу, заставив поморщиться и приоткрыть глаза, одеяло уже было тут как тут, раздражая щеку грубой шерстяной фактурой и запахом навевая мысли о славных многовековых традициях скотоводства. 

Лучи солнца, безнадежно пытавшиеся пробиться сквозь заслонки век, оказались разноцветными. Витраж из множества цветных осколков стекла дробил их на россыпь ярких пятен, превращая комнату в шизофренически-яркий калейдоскоп танцующих бликов. Будто все оттенки спектра, которые Мэтт еще не успел водворить на законные места в своем сознании, решили разом навалиться на него, едва дождавшись пробуждения «жертвы». В этом разноцветье он не сразу заметил порхающий у плиты силуэт. 

После всех странных видений и разговоров, а особенно после чтения книги Дэвида, у Мэтта сложилось определенное представление о том, как должен выглядеть призрак. И если невнятный белый силуэт, бродящий по тропинкам в вечернем тумане, этому представлению вполне соответствовал, то длинное разноцветное платье, навевавшее мысль о безвозвратно ушедшей эпохе хиппи, никак не приличествовало статусу серьезного призрака. 

Промелькнувшая было мысль о приходящей экономке была гораздо рациональнее, но тут же угасла – Дэвид ясно сказал, что никакой прислуги не держит. Может, очередная поклонница примчалась скрасить его одиночество?

Незнакомка обернулась, полыхнув на солнце россыпью рыже-золотистых кос. Мэтт замер в своем шерстяном плену, не в силах стряхнуть странное оцепенение. В ее лице прослеживалось отчетливое сходство с нынешним хозяином дома, хоть принадлежность к прекрасному полу и смягчала черты.

Мэтт попытался вспомнить, не говорил ли Дэвид о своих сестрах. Кажется, упоминал только братьев, но…

 – Пирог уже готов, – мелодично произнесла, почти пропела женщина, с веселым интересом рассматривая Мэтта. – Хочешь моего пирога?

Люди, попавшие в страну мертвых, ни за что не вернутся назад, если отведают местной еды.

А ты точно уверен, что хочешь вернуться?

 – Спасибо, – он наконец нашел в себе силы ответить, хотя тело по-прежнему оставалось пугающе неподвижным. – Мне хватает и одного запаха.

Аромат выпечки действительно плыл по кухне, и это окончательно убедило Мэтта, что он спит или, может быть, грезит на границе сна и реальности. Плита еще вчера пылилась в углу, неиспользуемая, как и добрая половина предметов в доме. А сегодня это чудесное видение вынимало из вычищенной до блеска духовки пирог на подносе. Мозаика реальности вновь не желала складываться, рассыпалась на осколки цветного стекла. 

Сон так сон, отчего бы и нет.

- Значит, хочешь вернуться, – кивнула незнакомка, эхом повторяя его мысли и тем самым подтверждая нереальность происходящего. – Кто ждет тебя на той стороне, жена?

 – И дочки, – со вздохом подтвердил Мэтт. Медовые глаза женщины смотрели на него в упор, будто проникая прямо в череп, и он продолжил, сам не зная, зачем:  – Так стыдно, я почти не скучаю по ним, а ведь знаю, что должен. Может, оно и к лучшему. Я ведь плохой отец. Никогда не умел брать на себя ответственность. Когда узнал, что у Мэл будет двойня, напился до беспамятства. Мне представлялось, что с рождением ребенка все изменится, что я должен буду стать безупречным примером и надежной опорой, и прочее в том же духе… А тут вышло, что от меня потребовали этой самой безупречности в двойном объеме, представляешь? 

«Лучше бы это все действительно оказалось сном», – мысленно выдохнул он, едва незнакомка отвела взгляд и давящее ощущение исчезло.

Мэтт ждал от собеседницы ехидства или осуждения, или фальшивого сочувствия, наспех вынутого из шкатулки социально приемлемых реакций. Но та, казалось, нисколько не впечатлилась его откровениями. Отвернувшись вполоборота к окну, она посмотрела сквозь витраж куда-то вдаль.

- Ничего удивительного, ведьмы рода Кайтлер всегда рожают двойню. Одну дочь они издавна посвящают Селене, вторую – Диане, а третья, нерожденная, сразу присоединяется к свите Гекаты Трехликой, и через нее ведьма обретает силу. Тебе не стоит печалиться, это ведь не твои дочери. В них нет ни капли твоей крови, она зачала их в означенное время под черной луной, от кого-то из своих мерзких родичей. 

Мэтт дернулся, пытаясь стряхнуть оцепенение, и сел на кушетке, проснувшись окончательно. Плита все так же пылилась в углу, заваленная коробками. Никаких витражей в окне, конечно, не наблюдалось, сквозь простое оконное стекло неохотно пробивался рассеянный свет самого обыкновенного пасмурного утра.

 – Мне от этого одеяла кошмары снятся, – сообщил он Дэвиду, обнаружив того в гостиной. Скомкал «заколдованный» предмет и швырнул в товарища. Тот поймал на лету, демонстративно обнял бесформенный шерстяной ком и прижал к себе.

 – Это древняя реликвия моей семьи, чтоб ты знал! По крайней мере, я под ним еще в детстве спал.

 – Вот-вот, оно и заметно.

О витражах и солнцеволосых девах на кухне Мэтт разговор заводить не стал. Что толку обсуждать сновидения, пусть даже и столь реалистичные? Он слышал где-то краем уха, что вспомнить во сне, что спишь – желанное умение для многих, признак духовного развития и так далее… С ним такого раньше не случалось, но кто знает, в какие причудливые узоры сплелись нейронные сети в его мозгу после всего пережитого?

Игры подсознания, вот что это такое. Сны строятся из фрагментов реальных впечатлений и картин, перемешанных, как мозаика. К черту мозаику, и, кстати, к черту все эти навязчивые образы – мозаика, калейдоскоп, витражи. 

…Разноцветные витражи украшали больничный коридор, ведущий к храмовой пристройке. Самое тихое место в дурдоме. Но чтобы попасть туда, нужно было еще заслужить право самостоятельно передвигаться по коридору. Приходилось постигать негласные законы, установленные всемогущей когортой сестер милосердия. Впрочем, тогда Мэтт не слишком утруждал себя попытками…

Ночной дождь неведомо как просочился сквозь крышу, украсив потолок в спальне влажными пятнами. Дэвид с невинным видом сообщил, что прошлой зимой он все собирался подлатать крышу, но оказалось проще поставить пару кастрюль в «стратегически важных» местах верхних комнат.

 – Как ты вообще дожил до своих лет, хотел бы я знать, – проворчал Мэтт и полез на чердак – искать течь.

Пыльная и темная комната под самой крышей, казалось, тоже некогда была жилой, но стараниями нескольких поколений превратилась в свалку то ли ценного антиквариата, то ли бессмысленного хлама. Мэтт осторожно пробирался меж коробок и свертков, подсвечивая путь карманным фонариком. Течь наверняка выдадут влажные пятна, а то и пятна плесени, нужно только внимательно смотреть вокруг. Он пытался поначалу увидеть лучики света, указывающие на трещины, но не слишком преуспел. Протекать могло и на стыках плит, в конце концов.

Под ногами что-то захрустело. Мэтт остановился и осветил пол перед собой. Душная мгла чердака тут же заискрилась разноцветными бликами: луч фонаря скользил по россыпи цветного стекла. Рассохшаяся от времени деревянная рама витража валялась поблизости. Возможно, когда-то ее аккуратно сняли при ремонте и отправили на чердак в надежде сохранить до следующего ремонта, но, как это нередко бывает, время внесло свои коррективы. Время или крысы, или птицы, или духи окрестных холмов, которым не понравились христианские мотивы орнамента.

А ты спроси у Дэвида, было ли такое. Был ли у них витраж на кухне.

Он наклонился и сгреб горсть осколков, а затем бездумно ссыпал их в карман.

Спускаться почему-то было гораздо тяжелее, нежели подниматься. Шаткая приставная лестница тряслась под его шагами, и в какой-то момент Мэтт подумал, что она сейчас повернется и соскользнет с покатого края крыши.

Дэвид бесшумно появился внизу, и будто невзначай облокотился на одну из ступенек. Лестница тут же волшебным образом перестала шататься и застыла, точно высеченная в камне.  

От этой его ненавязчивой заботы хотелось зарыться под землю. Или двинуть в морду. И ведь, черт возьми, он был совершенно прав, от этого становилось еще мутнее на душе. 

 

 – Пятен я не нашел, думаю, надо промазать все стыки, и возле каминной трубы заодно подлатать. Сейчас передохну и сверху еще погляжу, может, пару плиток заменим и все.

- Откуда такая жажда деятельности? – Дэйв иронически прищурился.

 – Не хочу быть нахлебником, – отпихнув его, Мэтт спрыгнул на землю. – Ощущение зависимости от кого-то, оказывается, просто невыносимо. Раз уж ты меня не отпускаешь, буду хотя бы отрабатывать хлеб и проживание.

 – Что за бред. Ничего ты не должен отрабатывать. А насчет того, что я тебя не отпускаю… Да езжай к родителям, сколько угодно. Ты взрослый человек, я не смею тебе указывать, верно? 

Мэтт отвернулся и потянулся за лестницей, опуская ее на землю. 

- Что, если я не уверен, что я – тот самый человек? Что мои родители на самом деле мои, что имя в документах имеет ко мне отношение? Что, если мне снятся сны о том, что мои дети – тоже не мои? Как будто меня стерли, понимаешь. Стерли мою личность. Я все помню, но и эти воспоминания – не мои, они выцветают, путаются, как старый фильм, который нравился когда-то, и я помню все детали, но не помню, чтобы мне доводилось стоять по ту сторону экрана…

 – А что, если у тебя никогда и не было личности? – в тон ему продолжил Дэвид, прячась за незнакомой, злой усмешкой. – Что, если ты всю жизнь определяешь границы своего «я» через связи с другими людьми? Стараешься быть хорошим сотрудником, примерным мужем, надежным отцом, верным сыном. Убери все эти связи – что останется? 

 – Прекрати строить из себя чертова духовного гуру! – рявкнул Мэтт, раздраженно вытирая лицо от внезапно выступившего липкого пота. – Как будто я и сам об этом не думал. Я не знаю, Дэйв. Может, меня и нет. Может, я твоя галлюцинация, воспоминание, персонаж из твоей книги.

- А может, ты только начинаешь жить по-настоящему, а?

Мэтт понятия не имел, что на это можно ответить.

 – Нам нужен битум, – сказал он, поднимая взгляд к чердачной дверце. – Или герметик. Или что угодно на основе смолы, чем можно заделать трещины.

Если бы Дэвида можно было так просто сбить с волны философского трепа… вероятно, тогда он бы и не стал писателем.

 – …хотя вполне возможно, что починка крыши так важна для тебя, как символический акт приведения в порядок своего собственного чердака, а?

 – Если ты не заткнешься, я тебе врежу, – честно предупредил Мэтт.

 

 – Ерунда, ты со мной не справишься. Не в этот период жизни, приятель.

Мэтт не стал тратить дыхание на ответ. Шаг в сторону, подсечка, нырнуть под удар, позволяя противнику рухнуть вперед по инерции… чего-то да стоит подготовка бывшего гарды, верно?

Его напарник с легкостью блокировал удар, они повалились на траву и сцепились, перекатываясь по земле и не давая друг другу высвободить руку для замаха. Дэйв безбожно рушил драматический накал момента своим дурацким и неуместным смехом, и оттого происходящее все больше напоминало дружескую возню двух щенков.

 – И что же вы не поделили, мальчики? 

Оказалось, что за ними уже некоторое время наблюдает невесть откуда возникшая Лиэн, с улыбкой облокотившись на невысокий забор. 

 – Поспорили о методах починки крыш, – Дэвид неожиданно легко вывернулся из захвата и поднялся, отряхиваясь. – А ты что думаешь, чем стоит замазать эту чертову черепицу?

 – Я думаю, стоит заменить ее на шифер, – серьезно сказала рыжая ведьмочка и протянула руку, демонстрируя хозяину дома какой-то сверток. – Вот, решила лично доставить заказ.

И они немедленно начали трепаться о крыше, словно в мире не было дела важней. Мэтт хотел незаметно уйти, но Дэвид ухватил его за край куртки и притянул обратно. 

 – Стой, ты же весь в земле. Как восставший мертвец, – рассмеялся он и принялся отряхивать куртку от грязи.

 – А ты как заботливый папаша, надо же, – поддела его Лиэн.

 – Здесь есть строительный магазин? – спросил Мэтт, бесцеремонно отпихивая товарища. – Я бы мог всерьез заняться этой проклятой крышей. Все равно больше нечем.

 – Поблизости нет, но я знаю, куда можно съездить. Здесь половина магазинов позакрывалась за последний год. Не лучшее время и место для бизнеса. 

 – Зато спрос на магические услуги стабилен? – поинтересовался Мэтт, очень стараясь, чтобы вопрос не прозвучал чересчур саркастично.

 – У меня постоянная клиентура по всему графству, – Лиэн улыбнулась. – А знаешь, мне тоже кое-что нужно… можем съездить вместе. 

 – Отлично, вот и проваливайте, а я наконец сяду и поработаю, – притворно обрадовался Дэвид. Все присутствующие старательно сделали вид, что верят.

 – Он действительно пишет сейчас? – спросила Лиэн, когда они уже выезжали за границу поселка, обозначенную деревянным указателем.

 – Пишет. Хоть и говорит, что ему не хватает идей, – усмехнулся Мэтт. – Но я-то видел, как он строчит по клавиатуре. Что еще можно делать с такой одухотворенной физиономией, как не книги писать?

Дэвид, конечно, вполне мог вместо работы над книгой вести оживленную переписку с очередной влюбленной читательницей, но это предположение Мэтт благоразумно оставил при себе.

 – Знаешь, я должна извиниться, – неожиданно произнесла девушка после недолгого молчания. – Когда ты появился, я… повела себя странно.

 – Все в порядке. Я представляю, насколько был похож на какого-нибудь психа. И это впечатление довольно обоснованно, знаешь. Последние несколько месяцев я провел в психушке.

 – Да. Определенно, я зря сочла тебя чужаком. Ты здесь впишешься, – серьезно произнесла Лиэн.

Они улыбнулись друг другу, как люди, способные одновременно понять непроизнесенную шутку. Приятное ощущение, отметил Мэтт. 

 – Будет чересчур нетактично спрашивать, за что именно тебя упекли, да?

 – Ничего такого, что добавило бы загадочности литературному герою. Переусердствовал с кое-какими колесами… начал путать день с ночью…

Время замедлилось, стало тягучим и вязким, как патока, день, ночь, сумерки, день, ночь, сумерки, а потом все сливается в бесконечные серые сумерки

 – Что ж, это тоже опыт, - девушка старательно смотрела перед собой на дорогу. – И оно того стоило?

 – Не помню. Я почти ничего не помню из этого периода. Может, оно и к лучшему.

На самом деле воспоминания были; они прятались где-то в глубинах спящей под веками темноты и периодически всплывали на поверхность плоскими, выцветшими картинками. Черно-белыми, точно страницы дешевого комикса. Мэтт не хотел иметь дело с этими картинками, только и всего.

Белое крошево таблеток, растираемых в самодельной ступке.

Потому что нельзя просто так закинуться «колесами», нужен ри-ту-ал, говорит кто-то, стоящий за спиной. Кто-то знакомый и незнакомый, его лицо в памяти -  словно обратная сторона тканого гобелена, вроде рисунок и ясен, а отдельные нити ведут не туда, перечеркивают всю картину, нарушают равновесие.

Мэтт делает ри-ту-ал, его руки действуют отдельно от него, отвратительные белые пауки, танцующие по грязной поверхности стола, ловко подхватывают и швыряют в ступку какие-то ингредиенты…

…но все началось с «колес», да, белые кружочки в яркой упаковке, спрятанные в потайном кармане, это почти как игра, как в детстве, сигареты и вырезки из порножурналов, спрятанные в тайниках неугомонных мальчишек. Закуриваешь, нервно оглядываясь по сторонам, и грудь переполняет ощущение собственной взрослости, и эта горечь во рту – самый верный признак взрослой жизни, запретной и притягательной. Потому что все они постоянно твердят об этой горечи, о том, как она отравляет каждый вдох, и хочется скорее попробовать самому, причаститься, овеществиться, обрести форму, значение и какую-нибудь важную приставку к имени, перестать быть вероятностью и стать данностью. Глупые, глупые мальчишки.

Смотрите, я достаточно крут, чтобы курить. Смотрите, я пью неразбавленный виски.

Смотрите, я уже достаточно большой, чтобы разрушить свою жизнь. Вот так, мама, шаг за шагом, и никто не остановит.

Белые кругляши катаются по грязной ладони. Это все еще похоже на игру, он ведь не такой, как эти опустившиеся твари, что приходится видеть каждый день по долгу службы, в притонах около порта, заполняющие целые кварталы недостроенных домов: очередной кризис пришел, когда инвесторы были полны надежд, и все, что им удалось построить на крепком фундаменте – некий намек на будущие дома, не данность еще, но вероятность, а теперь в пропахших дерьмом пустых коридорах этой вероятности бродят бледные тени с синюшными губами, но он не такой, он не такой, нет…

… просто больше нет сил, каждый день эти лица, эти разговоры, одно и то же, как поезд по рельсам, поезд прибывает на станцию «Безысходность» точно по расписанию.  Утренняя планерка, вечерний отчет, две неизменные контрольные точки между бездной дня и бездной ночи. Лица, которые наполняют первую бездну, возвращаются снова, стоит закрыть глаза.

И всем все равно, и никто ничего не изменит, эти дети покупают дурь у мелких торговцев и не доживают до совершеннолетия, их тела клюют разжиревшие портовые чайки, а потом не могут взлететь, орут дурными голосами и крутят головой, не в силах больше отличить небо от земли. Мелких торговцев крышуют крупные, крупных крышуют бароны, те пьют по вечерам вместе с шишками из администрации, и всем плевать…

… всем плевать, что он ходит на работу в одной и той же одежде три дня. Все они – опытные копы и могут прочесть в его глазах и суть проблемы, и ее химический состав, и более-менее точную дозировку. Да только всем плевать, они ждут, когда он упадет, чтобы выклевать ему глаза, жирные чайки-мутанты, привыкшие к вкусу человеческой плоти…

… и Мэллори ждет, когда он упадет, чтобы иметь оправдание, самое лучшее оправдание на свете, даже лучше измены. Ждет, чтобы заделаться в одночасье героиней и предметом общей жалости. 

А сукин сын Дэвид сбежал, да, наверное, он просто уехал, не оставив адреса, только в этом черно-белом фильме, что против воли единственного зрителя все крутится и крутится перед глазами, на доске в холле висит его фото в черной траурной рамке, и Мэтт останавливается перед ней, чтобы проглотить пару колес прямо под масляным глазком камеры наблюдения и прошептать «Я уже иду, приятель, осталось немного…»

Тишина, в которой даже шум мотора как-то растворился, давила на уши. Мэтт глубоко вздохнул. К черту. Он жив, они оба живы, рядом сидит симпатичная девчонка, какие, нахрен, черно-белые воспоминания?

 – А ты родилась здесь? – спросил он, сделав вид, что никакой странной паузы и не было.

Лиэн покачала головой.

 – Нет, я тоже сюда сбежала. Здесь такое место, похоже. Как будто все, кто пытается убежать от собственной тени, доходят до побережья и останавливаются. Понимает, что дальше некуда, дальше – только вода. Или камнем на дно, или уж, будь добр, развернись и встреться лицом к лицу со своим Чёрным человеком.

 – Чёрный человек – это что-то из ваших магических книг?

 – Ну если считать работы Юнга и его последователей магическими, то – безусловно, – рассмеялась девушка. – В магии немало психологии, как и наоборот, ты знал? Многим снятся сны, в которых за ними гонится черный человек. Те, кто осмелился рассмотреть его, утверждали, что видели свое собственное лицо. Наша тень, всё то, от чего мы отказываемся. То, чем не хотим быть, не позволяем себе быть. То, чем мы должны стать, чтобы стать наконец цельной личностью.

 – Может быть. А мне снятся другие сны, – Мэтт помолчал, решая, можно ли открыться рыжей колдунье. За неимением поблизости психиатра – почему бы и нет?

 – Тебе знакома фамилия Кайтлер?

 – Что-то очень смутно… и откуда я могу ее помнить? Требую подсказку, – деловито заявила Лиэн, напомнив Мэтту про школьную игру «в слова». – Писатели, поэты, политические деятели?

 – Ведьмы.

 – Чёрт. Застал врасплох. Нет, не припомню. Хочешь, покопаюсь в хрониках?

 – А у вас есть специальные ведьминские хроники, да? Такие огромные фолианты из человеческой кожи?

 – Точно. А еще сайты в интернете, доступные всем желающим, – Лиэн лукаво посмотрела на собеседника. – Разочарован, да?

 – Я ничего не знаю о современном колдовстве, – Мэтт развел руками. – Я в него и не очень-то верил до недавнего времени. 

 – А теперь, значит, веришь?

 – Не знаю. Но раз уж в моем мире все перевернулось с ног на голову, почему бы и не быть колдовству. Сейчас еще парочка вурдалаков из лесу выскочит, и дополнит картину эффектным мазком. Экспрессионистским, как сказал бы Дэйв.

 – Чего им днем-то по трассе скакать, вурдалакам, – рассмеялась Лиэн. – Да и нет у нас подобной нечисти. Это все ваш, американский фольклор. Наследник центральноевропейского, конечно. Если говорить о колдовстве, кстати, есть разные магические традиции. Вся эта мишура, что проникла в массовую культуру, с вампирами и черными магами, это все отрыжка «западной», так называемой герметической традиции. Алхимики, заклинатели демонов, трясущиеся от страха перед криво начертанным пентаклем… У нас другая магия. Природная. Естественная. Мы – часть природы, понимаешь?

 – Мать-природа, – пробормотал Мэтт, невольно вспомнив рассказ из книги Дэвида. Лиэн кивнула, подтверждая, что уловила его ассоциацию. 

 – Дэвид здорово уловил эту нить, да. Значительная часть описанных им явлений так или иначе касается именно этого принципа. Женского принципа магии. Мать, Лунная богиня. Геката. 

 – Трёхликая? – полувопросительно уточнил Мэтт. По спине его побежали мурашки. 

 – Точно. А говоришь, ничего не знаешь… Маги европейской традиции были слишком очарованы её тёмным ликом. Мы соблюдаем баланс.

 – Всё это звучит так, будто магия – только для женщин, – проворчал Мэтт.

 – Ну что ты. Здесь тоже нужен баланс, равновесие вообще – один из главных принципов. Богиня сплетается в объятии с рогатым богом лесов. Есть лоно и есть семя, это глобальный принцип, понимаешь? И для большого ритуала жрице ковена обязательно нужен жрец.

Ну да. И на весеннем ритуале им будет Дэйв. Впрочем, Мэтт не был уверен, что стоит показывать свою осведомленность, поэтому молча кивнул. Вдруг Дэвиду нельзя было об этом рассказывать, по каким-нибудь странным правилам. Когда это его останавливало, впрочем. Трепло и есть трепло. Мало ему смотреть по сторонам и копаться в чужих историях, грязных и не очень, так еще и язык за зубами держать не умеет. Умел бы – не обвинил бы однажды начальника в коррупции, не нажил бы врагов по обе стороны закона, не получил бы ту пулю, в конце концов.

Ладно, сделаем поправку на то, что он теперь вроде как писатель, подумал Мэтт. Может, так оно и проявляется, призвание. Когда твой смысл жизни – рассказывать истории, не больше и не меньше.

Лиэн, кажется, полностью сосредоточилась на дороге, а может, ушла мыслями в планирование предстоящего ритуала – как знать. Мэтт вынул из кармана книгу и раскрыл ее на заложенной странице. Закладкой был лист из блокнота, на котором небрежным почерком Дэвида были нацарапаны какие-то цифры. Мэтт мог поклясться, что еще вчера лист был чистым.

«Гадает он, что ли, на собственной книге?»

 – Перечитываешь? – поинтересовалась Лиэн.

 – Ты, наверное, удивишься, но нет. Читаю в первый раз.

 – Тогда – завидую, – вздохнула девушка. – Ничто не сравнится с первым прочтением хорошей книги.

Она кинула быстрый взгляд на раскрытую страницу и усмехнулась.

 – А, вот это как раз история, не имеющая никакого отношения к Великой Матери.

 – Ну и хорошо, – хмыкнул Мэтт. – Я уж думал, тут до конца книги будут сплошные пугающие старухи.

 – Нет, – рассмеялась Лиэн. – Дэвид умеет соблюдать равновесие.

Come away, о human child! 

To the waters and the wild

With a faery, hand in hand,

For the world's more full of weeping than you can understand.

(с)  W. B. Yeats, 1889

О дитя, иди скорей

В край озер и камышей

За прекрасной феей вслед -

Ибо в мире столько горя, что другой дороги нет.

У.Б.Йейтс*

Когда люди покупают книгу, написанную бывшим полицейским, они, вероятно, сознательно или подсознательно ожидают детективных историй со всеми их непременными атрибутами. Иначе говоря, желают запутанных расследований, погонь и перестрелок. Ладно, может быть, те, кто знает особенности работы простых патрульных, не ждут от нас интеллектуальных загадок в духе Агаты Кристи. Но тогда уж, будьте добры, добавьте в текст двойную дозу кровавых подробностей, верно я рассуждаю? 

Любая детективная история это лишь сказка о борьбе добра со злом, и пусть зло в этот раз притаилось в человеческом обличье – тем проще вообразить, что с ним можно расправиться одним метким выстрелом из пистолета или грозными словами «вы арестованы!» 

Хотелось бы и мне разделить с вами эту иллюзию. Написать историю, в которой «зло» существует отдельно от нас самих, действует по объективным законам и поддается логическому осмыслению.

Только в ней не будет детективной интриги как таковой, договорились? Потому что детектив из меня, прямо скажем, так себе. Одна из причин, почему я никогда не заморачивался с повышением квалификации. Озарения и гениальные идеи – это все для голливудских фильмов, а реальная работа детектива заключается в изучении гигантских массивов данных и сопоставлении их между собой. Почти как у бухгалтера. Ну, еще написание отчетов, куда же без него. И разговоры с плачущими людьми. Или людьми, не желающими говорить с вами, поэтому сначала их нужно заставить плакать, а потом уж разговаривать.

У меня же с фактами объективной реальности, надо признать, туговато. Сплошные озарения да видения, добрую половину из которых не знаешь, куда и прикрутить. Смотришь на какой-нибудь объективный, достоверный, незыблемый в своей материальности факт окружающего мира, моргнешь невзначай… и вдруг оказывается, что грош цена этому «факту», а все, что осталось от него – призрачный шепот, ускользающий предутренний сон, пляска блуждающих огней в городском тумане. Вот и таскаю впечатления в дырявых карманах памяти, не разбирая на истинные и ложные, важные и неважные. Перебираю их, точно осколки цветного стекла в игрушке-калейдоскопе, любуюсь игрой разноцветных бликов. И помалкиваю о том, что вижу, потому как нередко оказывается, что очевидные для меня вещи для прочих вовсе не очевидны. 

Например, некогда я обнаружил, что наш непосредственный начальник нечист на руку, но искренне полагал, что это факт общеизвестный. Такое вот у нас общество, проклятый принцип кумовства, «своих» будут прикрывать до конца. Сдается мне, у коренных ирландцев это рефлекс, отточенный годами и веками вторжений всяческих охочих до чужой земли сволочей. При первых признаках угрозы мы экстренно прощаем ближайшим соседям все их прегрешения на сотню лет вперед, собираемся гуртом, точно лейкоциты в кровяном русле, и даем отпор.

 Однако стоило мне на эту тему не вовремя пошутить – тут же оказалось, что это для всех присутствующих драматическое открытие. И я, оказывается, поймал негодяя. Награду пытались вручить. Мэтт мне две недели мозг выедал, рассказывал, что я крут, как агент британской контрразведки из каких-то его любимых комиксов. Ох уж эти янки с их сомнительными культурными ценностями!

Если говорить серьезно, вот кому следовало бы пойти в детективы. Мой напарник всегда отличался умением сопоставлять факты и делать выводы. К сожалению, кто-то в юности вбил ему в голову идею искать спасение в простых вещах. Видимо, идея легла на благодатную почву – люди, имеющие склонность много размышлять, нередко получают к ней в довесок усталость от этого процесса и разочарование в окружающем. Первый приступ этой усталости накрывает их лет этак в пятнадцать-семнадцать, усредненный возраст, когда человеческие детеныши только-только сбросили пушистую детскую шкурку, и еще не обзавелись жесткой взрослой броней. Каждый удар в эти годы ранит втройне, что уж говорить об ударах врага, притаившегося изнутри?

Представляю, как семнадцатилетний Мэтт бредет по зеленой лужайке перед кампусом колледжа, весь погруженный в размышления о тленности бытия. Ветер, точно опытный гример, умело укладывает его вьющиеся локоны в прическу «безумного гения». Название книги, что он прижимает к груди, сможет прочесть и понять едва ли треть его сокурсников. Во взгляде его печаль, за ухом сигарета, в кармане неотправленное любовное письмо, забракованное самим же автором по причине недостаточно идеального стиля. В общем, представляете себе мизансцену, да?

И вдруг из кустов высовывается некий рогатый фавн с лицом зеленым и глумливым, и шепчет: «Эй, приятель! Счастье – в простых вещах!»

Тут мой будущий ближайший друг светлеет лицом, швыряет книгу в пруд и отправляется в паб по соседству пропивать остатки стипендии. 

Нет, видения из прошлого меня пока еще, слава богу, не посещают. Просто фантазирую, каким бы мог быть подобный символический акт. А что касается образа с вьющимися локонами, так это все заслуги матушки моего напарника, которая однажды за чашкой чая устроила мне экскурсию по ключевым точкам его биографии, подкрепляя рассказ фотографиями из семейного альбома. 

И все же, хотел бы я знать, кто заронил в нем эту мысль. Потому что, как и все мудрые суждения, она имеет оборотную сторону, и переусердствовать в ее реализации тоже довольно опасно. 

Будь проще, не получай высшее образование, ищи работу, где оно не нужно. Женись, как только влюбишься; заведи собаку; заведи детей и отдай собаку родителям. Вместо пинты дорогого пива можно купить две дешевого, так зачем париться о чем бы то ни было? 

И ведь для кого-то это работает. Что тут скрывать, я и сам порою предаюсь пороку редукционизма и получаю удовольствие, упрощая сложное, сводя многообразие мира к однострочным формулам. Да только каждый должен жить своей жизнью. Наверняка у наших предков была по этому поводу какая-нибудь глубокомысленная пословица, что-нибудь вроде «каждая овца пусть живет в своей собственной шкуре». Если не было, то стоит ее выдумать. Или «каждый тюлень должен жить в своей шкуре», если вдруг искомая народная мудрость родилась на поголовно рыбачащем** западном побережье. Впрочем, согласно мифологии тех самых рыбаков, как раз тюлени в редких случаях имеют обычай сбрасывать шкуру и превращаться в людей. Но не о том я хотел сказать. А о том, что незаурядный ум, оставленный без работы, начинает работать вхолостую, и рано или поздно неизбежно порождает сонмы чудовищ. 

Не то чтобы я об этом не говорил с напарником; ну, вы, наверное, уже представляете, как далеко он меня послал. Тренер по жизненной мотивации из меня так себе, пожалуй, даже похуже, чем детектив.

Так или иначе, по разным причинам мы оба решили, что проще быть простыми патрульными. Меня, например, весьма привлекает возможность сливаться с обстановкой. И яркие жилеты или светоотражатели на форме тому совсем не помеха. В толпе, на оживленной улице города или за стеклами медленно едущей патрульной машины, полицейский – естественный элемент пейзажа. Не человек – функция. Пока он не нужен, его не видят. Разве только те, кто специально высматривает с опаской.

Притворяться элементом интерьера вообще очень весело и полезно. Да, именно в такой последовательности. Меня, бывало, в родном отделе в упор не замечали. Становились у моего стола и болтали о чем попало. Не то чтобы мне нужны чужие секреты, впрочем. Вот, разве что, перед напарником выпендриться своей осведомленностью.

И ничего особенного, право же, я для этого не делаю, никаких секретных техник от британской контрразведки, честное слово. Просто не слишком придаю значение собственной персоне. Не строю из себя черт знает что, только и всего. Люди по большей части только тем и заняты, что создают себе «имидж». Вы не поверите – даже мертвецы этим заняты некоторое время после смерти, чисто по привычке. Потому-то их и видят такие, как я. А того, кто может, хотя бы временно, снизить важность собственной персоны почти до нуля, можно, наверное, в ниндзя записывать. Если вдруг выясню, где в них записывают, непременно поинтересуюсь.

Видите? Безнадежная это затея – делать из меня автора детективов. Начал рассуждать про полицейскую работу, увлекся, очнулся – а речь опять о какой-то сверхъестественной чепухе.

Итак, работа простого патрульного очень ответственна, разнообразна и крайне важна для благосостояния общества. Заключается она в таких увлекательных занятиях, как ловля мелких хулиганов, прекращение пьяных драк и беседы с пожилыми леди, которым что-то за окном показалось. Еще мы периодически снимаем испуганных кошек с деревьев; да, сколько бы народ ни сочинял про это анекдотов, это действительно так. И тех, кто считает, что занятие это бессмысленно, я готов спросить: а что вы, собственно, имеете против кошек? У них тоже есть право пользоваться всеми привилегиями гражданского общества.

Утро начинается с планерки. Ее проводит суперинтендант***, или просто супер, как мы его зовем между собой, даже если очередной начальник и не слишком соответствует этому слову. Только на моей памяти их сменилось трое; двое любили с утра толкнуть напыщенную речь о предотвращении антисоциального поведения, что бы эта туманная формулировка ни значила.

Мы распределяем районы патрулирования, получаем вводные по особо разыскиваемым субъектам. Иногда какой-нибудь напыщенный хлыщ в галстуке приходит рассказать нам, что, согласно отчету аналитиков по очередному серийному насильнику, этот субъект по ряду сложных психологических причин должен носить желтый плащ, хоккейную маску и трусики своей мамы, поэтому, если мы увидим кого-нибудь похожего, следует немедленно сообщить диспетчеру и проследить за ним до приезда опергруппы. Мой напарник интересуется, должны ли мы сначала проверить наличие на подозреваемом женских трусов, а я в очередной раз вспоминаю, почему не пошел в детективы. А потом мы выходим на улицы и несем в этот мир закон и справедливость. Что-то похожее на них, по крайней мере.

Откуда это неуместное ерничанье в тексте, спросите вы. Все просто – рассказывать эту историю и страшно, и стыдно, вот и оттягиваю этот момент, как могу.

Стыдно – потому что я в ней предстаю отнюдь не героем; я в ней не более, чем щепка, подхваченная бурным потоком событий, заложник собственного дара, инструмент для реализации неведомых мне законов. А страшно – потому что я не знаю способов борьбы с бессмысленной жестокостью и безумием, прорастающим в человеческих сердцах, и они пугают меня даже больше, чем враждебные духи. Да, ведь духи – часть природы, ее круговорота созидания и разрушения, ее миллиардами лет отточенного баланса, а мы от нее все дальше и дальше, и кто знает, куда заведет нас эта тропа?

В тот день мы заступали на дежурство во вторую смену. Вызов поступил около четырех часов пополудни, и мы сразу прекратили жизнерадостный треп, коему предавались за неимением других занятий. Код вызова означал – пропал ребенок. Я, впрочем, все равно переспросил, уточняя. Не то чтобы мне было сложно запомнить несколько десятков цифр, просто как-то раз довелось выяснить, что девчонки из диспетчерской сами презирают все эти коды и аббревиатуры. Я с ними в этом был солидарен: можно подумать, если спрятать человеческие драмы за сухими цифрами, получится сделать их меньше и незначительней. 

Район нам в тот раз достался своеобразный: недавний пригород, незаметно слившийся с городом. Ряды аккуратных коттеджей за высокими заборами смотрелись вызывающе благопристойно, однако поверни голову – и увидишь многополосную ленту шоссе, по которому то и дело с ревом проносятся пыльные грузовики, а где-то неподалеку грохочет камнедробилка. По ту сторону дороги город обрывался, уступая место унылой индустриальной пустоши. За ней располагался крупнейший в графстве карьер; как любят повторять экскурсоводы, таская гостей по прилизанным «туристическим кварталам», из здешнего камня отстроена добрая половина города. Сейчас добыча переместилась куда-то западнее, и значительная часть карьера оставалась заброшенной.

Естественно, о нем мы подумали в первую очередь, едва глянув на карту. Не понадобилось даже произносить вслух банальности вроде «куда бы ты пошел, будь ты девятилетним пацаном?». Похоже, мы оба еще слишком хорошо помнили, как притягательны для детей подобные места. Но сначала следовало поговорить с родителями, убедиться, что они не разводят панику на пустом месте. Всякое бывает. Прежде чем отрывать от дел всяких страшно занятых ребят вроде детективов или объявлять масштабный поиск, стоит прояснить обстоятельства, определить уровень опасности и что-то там еще по инструкции.

Мать мальчишки встретила нас на пороге. Выглядела она на удивление молодо, а может, тревога делала ее лицо юным и беззащитным.

 – Он всегда возвращался домой сам, Джед у меня такой самостоятельный… у меня нет возможности возить его, понимаете, я работаю… – принялась объяснять она, нервно хрустя пальцами.

 – Давайте начнем с начала, – успокаивающе произнес Мэтт. – Как долго ваш сын отсутствует?

Стандартная инструкция. Напарник помнил ее лучше меня, вот и занимался формальностями. Как давно отсутствует? Кто последний мог его видеть? В каком направлении двигался? Случалось ли подобное ранее? Пожалуйста, предоставьте наиболее актуальный фотоснимок пропавшей персоны, чтобы мы могли разместить его на сайте.

 – Фото… конечно, сейчас, – женщина метнулась куда-то вглубь дома. Я смотрел сквозь затянутое сеткой окно на лужайку во дворе, где из ненужных досок кто-то тщательно собрал некую пародию на домик. Мальчишка любит прятаться от назойливых глаз, это стоит взять на заметку. 

Когда Джед задержался, мать позвонила в школу и выяснила, что на уроках тот не появлялся. Значит, уже почти восемь часов как никто его не видел. Плохо дело.

По крайней мере, его призрак не бродил растерянно по родному дому, безуспешно пытаясь докричаться до взрослых – видел и я такое, но не в этот раз. Значит, пока еще надежда оставалась.

 – Здесь неподалеку карьер, – как можно небрежнее постарался произнести я. – Мальчишки, наверное, постоянно убегали туда играть?

 – Что вы, нет! – женщина испуганно прижала ладони к лицу.  – Я ему запрещала!

Между «я запрещала» и «он туда не ходил» – огромная пропасть, когда тебе девять лет. Вероятно, скептицизм слишком уж явно отразился на наших лицах.

 – Там ограждения… там ведь несколько детей утонуло, разве вы не знаете… О, боже!  

Помимо прочего, в инструкции сказано, что мы должны проявлять участие и заботу о чувствах потерпевших. 

 – Не стоит волноваться, – заверил ее Мэтт. – Вы оставайтесь дома, на случай, если мальчик вернется, а мы все проверим, хорошо?

Женщина вдруг выпрямила поникшие плечи и произнесла с вызовом:

 – Я знаю, я плохая мать!

Мы глубокомысленно промолчали в ответ. Два истукана в форме, судорожно пытающихся вспомнить, что полагается отвечать по инструкции.

 – Мне было семнадцать, когда… Знаете, подростки так неосторожны. Я могла бы… сами понимаете, съездить в Англию, например…

Еще бы мы не понимали, что значит «съездить в Англию» на современном жаргоне. Там-то аборты не запрещены. Но говорить о подобных планах полицейским… впрочем, кого волнуют эти условности? Ребенок ведь в итоге появился на свет.

 – Стоило бы запретить таким вот молодым дурочкам рожать, – поспешно исповедовалась нам непутевая мать, нервно теребя рукав наспех накинутой ветровки. – Потому что в какой-то момент ты оглядываешься и думаешь: где моя жизнь? Молодость уже прошла, а жизни и не было… В семнадцать тебе хочется семью, а в двадцать семь – обратно в свои семнадцать, чтобы допьяна пить на вечеринках и трахаться направо и налево… 

 – Мы сообщим, как только что-то узнаем, – скороговоркой выпалил Мэтт и потянул меня за рукав. 

Пока мы добирались до дома школьного приятеля Джеда, с которым он обычно возвращался домой – первый пункт в нашем списке – мой напарник выкурил три сигареты, одну за одной.

 – У нее шок, – подытожил он наконец. – Ей потом самой станет стыдно, вот увидишь.

 – Думаешь, она неискренна в своих откровениях? По мне так это было довольно честно.

 – Хочешь сказать, она причастна к исчезновению сына?

 – Тогда она точно не стала бы нас вызывать так быстро. Нет, я о другом. О ее сожалениях… А что тебя так задело?

 – С чего ты взял, что меня что-то задело?

 – Ты куришь на дежурстве. 

 – Здесь нет камер.

 – И что? Подаешь плохой пример детям.

 – Отстань.

 – Тоже чувствуешь, что молодость проходит мимо?

 – Мне, знаешь ли, грех жаловаться, – вздохнул Мэтт. – Мэллори сидит с детьми, возится круглые сутки, мне остается только целовать их на ночь.

 – Жаловаться – не грех. Быть недовольным своей жизнью – не грех. Грех – ничего не менять при этом, – сообщил я тоном доморощенного гуру.

Из соображений морали и литературности повествования, пожалуй, не стану приводить дословно, куда именно послал меня напарник после этой импровизированной проповеди.  Да, психоаналитик из меня тоже не очень.

Майки, ближайший приятель Джеда, вытаращился на нас с восторгом. Кажется, даже сообщение о пропаже его одноклассника парнишку скорее взбудоражило, чем расстроило или испугало. Значит, не так уж они были близки. А может, не стоит недооценивать детскую бессердечность.

 – Он уже так делал пару раз, просто не попадался. Прогуливал школу, я имею в виду. 

 – И как часто? 

 – Довольно часто в последнее время, – мальчишка комично нахмурился, изображая интенсивную работу мысли. – Два или три раза за последний месяц, наверное.

 – Разве учителя не должны были забеспокоиться? – с сомнением спросил Мэтт.

 – Ну, он рассказывал всякие истории. Что помогал матери и прочее, – Майки пожал плечами. – Наверное, рано или поздно его должны были поймать.

Он неожиданно сверкнул белозубой, почти голливудской улыбкой. Чистенький, опрятный мальчишка. Из тех, что называют «правильными». Отличник, наверное. Мне подумалось вдруг, что меньше всего на свете я хотел бы такого сына. 

Слышал бы Джед, как легко его приятель «сдает» своих. Пусть и в мелочах. 

Странные мысли для стража порядка, знаю. 

 – Джед рассказывал, куда ходит вместо уроков?

 – Ага. Он говорил, что ходит учиться волшебству.

Где-то внутри на противной тонкой ноте зазвенела невидимая струна. Я знал это чувство – предвестник беды. 

 – И где же учат волшебству? – с улыбкой спросил Мэтт. Мальчишка пожал плечами:

 – Думаю, он просто болтал.

Разумеется, мы обо всем доложили в участок и отправились прочесывать окрестности. Поисковый отряд если и снарядят, то к вечеру, а пока нам следовало проверить самые очевидные версии.

Сторонники рационального мышления часто ссылаются на принцип «бритвы Оккама», ратуя за простейшее из объяснений. Хотелось бы мне признать их правоту, но мой специфический жизненный опыт подсказывал: возможно всякое. Как знать, может, мальчишку похитили духи холмов, точно в древней легенде. Может, и правда его научат волшебству, как обещали. И вернут обратно через двадцать лет, без памяти и с навек позеленевшими глазами, одарив на прощание талантом находить целебные травы. 

Вряд ли такой вариант устроит его мать,  конечно.

 – Как думаешь, что за «волшебство» такое? – спросил я напарника, когда мы, тщательно проверив путь от школы и обратно, все-таки направились в сторону карьера.

 – Кто его знает. Парню, похоже, непросто жилось. Отца, похоже, нет, у матери кризис взросления, или что там у нее в голове? Ребенок предоставлен сам себе, вот и уходит в мир фантазий.

Мы остановились на краю карьера, с сомнением окинув взглядом хлипкое ограждение из столбиков и сетки с яркими предупреждающими табличками. Не слишком серьезное препятствие для любопытных детей.

 – Ладно, – вздохнул Мэтт, – пойдем осмотримся.

Масштабы выработки поражали. Дальний край гигантской ямы виднелся где-то на горизонте. За далекими деревьями сновали машины и бульдозеры – видимо, сейчас основная добыча велась там. Перед нами же был давно заброшенный участок. Карьер уходил вниз крутыми уступами-ступенями, а на дне поблескивали многочисленные озерца со стоячей водой. По весне ручьи, должно быть, создавали здесь водоемы и покрупнее. 

– Это свежая осыпь или мне кажется? – Мэтт рассматривал что-то в нескольких метрах от спуска с шоссе. Пожалуй, действительно походило на след – будто кто-то поскользнулся и проехался по склону, сковырнув целый пласт старой, покрытой корочкой  грязи.

Углядел ведь зацепку, пока я глазел по сторонам. Вот кому надо было переводиться в детективы.

Помню, что задумался тогда о тяжком бремени родительства. У ребенка столько возможностей свернуть себе шею, что на пальцах не пересчитать; каково это – сидеть и перебирать их в голове каждый раз, когда сын или дочь задерживается из школы? 

Спускаясь по каменистым уступам, я не на шутку рассердился на бедолагу Джеда. Сразу видно, растет без отца, некому уши надрать! И в то же время оставалась какая-то нелепая надежда, что он просто удрал куда-нибудь, может, покататься на междугороднем автобусе или что-то столь же нелепое, но притягательное в его возрасте...

Когда, спрыгнув на относительно ровную площадку на дне карьера, я увидел мальчишку, сидящего возле небольшого озерца, только многолетняя привычка скрывать свои реакции удержала меня от вскрика. Мгновение – и я сообразил, что мы должны были увидеть его еще на спуске. Еще пара мгновений, и я убедился: Мэтт его не видит.

Вот оно, одно из главных правил моей жизни: не заговаривай с человеком, пока не убедишься, что ты не единственный, кто вообще может его видеть.

Я шагнул ближе, и Джед поднял голову. Это был он, никаких сомнений: менее часа назад я рассматривал его фотографию. Растрепанные рыжеватые волосы, рассеянный, немного близорукий взгляд: мать все планировала сводить его к окулисту, да так и не собралась. Чем-то похож на меня в детстве; совсем не похож на своего приятеля Майки.

На затылке виднелась глубокая рана. Пробил череп при падении с высоты? Или кто-то, подкравшись сзади, оглушил и не рассчитал силы…

Этот мальчишка знал, что мертв, иначе выглядел бы, как живой – никаких ран и кровавых потеков. И не будь рядом напарника, я бы, возможно, попытался его расспросить.

 –  Интересно, насколько тут глубоко?  – Мэтт пнул ногой мелкий камешек, и тот плюхнулся в ближайшую лужицу.

 – Стоит проверить, – отозвался я.  – Если они докопались до грунтовых вод, могут быть очень глубокие каверны…

Рассуждал о методах добычи камня, старых и новых, а сам отчаянно пытался не смотреть на обманчиво тихую гладь водоема. По поверхности медленно дрейфовало, расплываясь, радужное пятно бензина. Вода казалась мутной пленкой, дешевым полиэтиленом вроде того, которым затягивают теплицы. Из-под этой пленки на меня смотрело детское лицо. Не Джед – другой ребенок. Кажется, девочка немногим младше него.

Здесь уже тонули дети, сказала мать Джеда. Что, здешним беспокойным призракам понадобился новый компаньон для игр?

 – Вода грязная, ничего не разглядеть – Мэтт стоял над соседним водоемом. Я поспешно подошел к нему, малодушно повернувшись спиной к мертвецам. Зря надеялся избежать неприятного зрелища: девочка была уже здесь. Протянув ладонь, она надавила на пленку воды снизу, и та натянулась, прогибаясь вопреки законам физики. Губы ребенка зашевелились, но я не услышал ни звука.   

 – Надо найти достаточно длинную палку… – пробормотал Мэтт и полез обратно по склону туда, где виднелся редкий кустарник.

Я огляделся в поисках чего-то подходящего, и тут же пожалел, что сделал это. Многочисленные лужи, озерца, все эти пятна воды, зеленоватой от водорослей или мутной от грязи… все они показались на миг отверстиями гигантских сот, или, может, порами на поверхности не менее гигантской губки. И в каждом что-то мельтешило, двигалось, рвалось наружу сквозь тонкую пленку. Одно и то же лицо, размноженное десятки раз – или все-таки разные? 

Оцепенев, я смотрел, как одна за одной маленькие неуклюжие фигурки выбираются из воды, точно личинки, покидающие коконы. Несколько детей, говорите? Мне тогда показалось с перепугу – несколько десятков. 

 – Джед… – обернувшись, я тихо окликнул мальчишку. Он пока еще выделялся среди остальных – больше прочих походил на человека. Все же недавно из мира живых. Не успел пропитаться потусторонней злобой, присущей ненайденным и непогребенным.  – Джед, это они тебя сюда затащили?

Конечно, призраки не способны физически схватить ребенка. Но если он их видел… если они нашли, чем его завлечь?

Джед грустно посмотрел на меня, встал и протянул руку. На его ладони лежал красно-белый резиновый шарик. 

 – Волшебство, – произнес он. – Обещал научить меня волшебству… и обманул.

 – Кто обманул? 

 – Человек с черно-белым лицом.

Он так настойчиво протягивал мне шарик, что я невольно потянулся за ним. Конечно, наши руки не соприкоснулись. Призрак растаял, стоило моим пальцам пройти сквозь его ладонь. Зато сзади моего локтя коснулось нечто скользкое и холодное. Я отшатнулся, и, потеряв равновесие, шлепнулся в воду. За спиной, разумеется, никого не оказалось.

 – Эй! Проводишь следственный эксперимент? – Мэтт подбежал ко мне с палкой, но успокоился и начал прикалываться, увидев, что я стою на дне. Водоем был едва ли по пояс взрослому человеку. Утонуть в нем сложно, но вот если еще головой удариться при падении…

 – Берег действительно скользкий, – объяснил я, рассматривая комок глины, который непроизвольно схватил при падении, пытаясь хоть за что-то зацепиться. Под слоем грязи мелькнул красно-белый полосатый бок резинового шарика. – Мне показалось, что в воде что-то было, я наклонился…

 – Вот и проверь заодно эту лужу, раз уж ты в ней, – оптимистично заявил Мэтт и направился к другому озерцу.

Я сделал шаг к берегу, и моя нога уткнулась во что-то мягкое. Мягкое, но упругое, в отличие от глины или ила. 

Вода, и без того мутная от водорослей, от моего падения чище не стала. Но муть постепенно оседала и, наклонившись к самой воде, я увидел лицо Джеда. Теперь уже точно мертвое.

Когда приехали парни из участка, я сидел на ограде и сушил носки, размахивая ими в воздухе. Ботинки висели тут же на столбиках, как и куртка. Денек был жаркий, можно было и просушиться. Штаны, конечно, я снимать не рискнул, просто подвернул снизу. Дежурная бригада экспертов, выбираясь из своего фургончика, при виде меня дружно огласила окрестности громогласным хохотом. Кажется, в тот день я добавил множество деталей к своему тщательно культивируемому образу «деревенского дурачка».

 – Ну и видок! – констатировал детектив Коннелли. К слову о напыщенных хлыщах в галстуке: вот это был классический образчик подобного типажа. Кажется, он составил мнение о деле еще до того, как сел в машину.

 – Я хотел убедиться, что вижу труп, сэр, но с берега было сложно сказать однозначно, – вежливо объяснил я. 

 – Надеюсь, ты ничего там не раздавил, – проворчал детектив. Подошел к ограждению и опасливо посмотрел вниз. – М-да. Что ж, парни, за дело!

Сам он спускаться вниз явно не спешил.

 – Там на склоне явные следы падения, – сообщил ему Мэтт. Он стоял в сторонке и курил, но при появлении машин поспешно затоптал сигарету. – Падения… или борьбы. Сэр.

Коннелли мрачно посмотрел на него. По его лицу отчетливо читалось, что он думает о наглой молодежи, лезущей не в свое дело, и как сильно ему не хочется открывать дело – потенциальный «висяк».

 – Что, по-твоему, это не несчастный случай?

 – Мальчишка пропустил школу. К тому же его друг утверждает, что он говорил странные вещи о своих планах…

 – Волшебство, как же, – вздохнул детектив. – Я слышал ваш отчет. И уже говорил с его матерью по телефону. Она говорит, парень собирался выступать на школьном вечере с фокусами. Должно быть, прогулял школу, чтобы тренироваться в доставании кроликов из шляп или что они там сейчас делают. А вот на кой черт ему понадобилось лезть сюда – не представляю. Может, искал уединенное место, где никто не увидит… Тут за последние сорок лет, по-моему, пятеро утонуло, если не больше. Правда, не прямо здесь, а вон там, у восточного склона. Тут, сам говоришь, неглубоко?

 – Может, он ударился головой при падении. Или от холодной воды мышцы свело, – предположил Мэтт. – Да, про фокусы – это похоже на правду. И все-таки…

 – Сынок, – покровительственно сказал Коннелли. – Ты свое дело сделал. Дальше мы уж как-нибудь разберемся. Если будут на теле признаки насильственной смерти – Мюррей с командой мне все доложат. А ты тащи своего придурочного приятеля штаны сушить, пока никто не увидел, как он тут позорит образ нашего департамента…

 – Этот придурок, чтоб вы знали, нашел тело, – язвительно заметил Мэтт. Я жизнерадостно улыбнулся и кивнул, подтверждая то ли это сообщение, то ли слово «придурок». 

 – Ну да. И сам сверзился в воду. Что уж говорить о мальчишке? Небось так же поскользнулся. Самое простое объяснение обычно и есть правильное. Бритва Оккама, слышал?

 – Слышал. У меня был курс философии в колледже.

 – Ну вот, значит, мозги у тебя есть, – кивнул детектив. – Вот и подумай, зачем все усложнять? Ограждения здесь хреновые, это факт. За это штрафовать надо, конечно…

 – Завидую твоей выдержке, – проворчал Мэтт, когда мы отошли. – Мне вот до чертиков хотелось ему двинуть.

Я молчал, перекатывая в кармане грязный резиновый шарик.

Изменилось бы хоть что-то, отдай я этот ценный «вещдок» детективу? Да черта с два. Игрушка как игрушка, все мы в детстве швыряли такой мячик о стену и ловили, развивая координацию движений. Коннелли пожал бы плечами и упаковал его в пакетик, тут же забыв о нем. Но Джед почему-то хотел, чтобы я его взял. И хотя этот «клуб юных утопленников», что собрался на дне карьера, выглядел довольно пугающе, любопытство в моей голове в очередной раз победило страх.

Пятеро детей за сорок лет, и это только те, кого нашли. Одни озерца неглубоки, другие смыкаются со вскрытыми подземными руслами, в третьих густой придонный ил надежно укрывает тела всего за пару сезонов – может, на самом деле жертв и больше. 

Я расспросил знакомых ребят из архива насчет дат смерти, а после дежурства отправился в библиотеку. Обо всех случаях, конечно, писали в газетах. Девчонку, чей призрак был особенно настойчив, звали Шейна Хили. Ее лицо смотрело на меня с разворота газеты десятилетней давности. 

Но раз ее нашли, оплакали и похоронили, какого черта ее дух бродит по дну карьера и толкает в воду честных полицейских?

Дело в том, что, по моим наблюдениям, некоторые законы в мире призраков все-таки были. Ничего секретного: вы найдете все это в любом сборнике народных легенд. Мертвец бродит и пугает живых только некоторое время после смерти; если задерживается надолго, значит, есть на то причины. Незаконченные дела, например – но какие такие дела могут быть у маленькой девочки? 

Домой я вернулся поздно. Приветствовал меня только спертый воздух пустой квартиры – ни животных, ни женщин, ни детей. Замечательный расклад, на мой непритязательный вкус. Соседский кот на лестничной площадке – и тот лишь неодобрительно фыркнул в мою сторону. Что поделать, он меня недолюбливает. Его хозяйка, милая пожилая леди, считает, это потому, что мои предки путались с фейри, а значит, у меня есть доля нездешней крови. Кошки, мол, это чуют. Вообще-то, эта версия совсем не противоречит некоторым семейным легендам. Но с кошками в целом у меня отношения вполне нормальные. Может, однажды я заведу себе черного кота, как и положено колдуну. Говорят, коты, как и я, видят духов… что ж, возможно, приятно будет иметь рядом хоть одно существо с таким же взглядом на мир.

Однако в этот вечер, каюсь, я в кои-то веки пожалел о своем одиночестве. Уж на что я привык к мельтешению всякой нечисти в городе, а моя квартира до сих пор была относительно спокойным местом. Тихой гаванью, где можно расслабиться, скинуть любые маски… скинуть грязные носки, швырнуть их в угол и забыть на день. Да, вот оно, счастье холостяка.

И когда резиновый мячик, который я оставил на письменном столе, вдруг скатился с него и запрыгал по полу, мое сердце предсказуемо ушло в пятки. 

Этого еще не хватало!

Разумеется, я слышал о полтергейсте, но вот лично ни разу не сталкивался. Призраки почти никогда не обладают достаточной силой, чтобы перемещать материальные предметы, а духам, как правило, нет дела до наших кастрюль и чашек, так что я до сих пор понятия не имею, что кроется за этим явлением. Однако этот случай внес коррективы в мои представления о силе призраков: похоже, что предметы, имевшие для них при жизни особенное значение, они перемещать все-таки могут. Потому что, когда я уставился на шарик, который подпрыгивал на полу и никак не хотел останавливаться, в какой-то момент перед мной возник Джед и перехватил игрушку.

 – А, это ты, малыш, – сглотнув горькую слюну, хрипло произнес я. – Что насчет этого мячика? Мне отдать его детективам? Или твоей маме?

 – Он учил меня фокусам, – сказал мальчишка, продолжая подкидывать мячик. – Я видел, что он странный, но думал, это потому, что он волшебник!

 – Ты такой дурак, – сказал за моей спиной сердитый девичий голос. Так и есть – призрак Шейны Хили, с ее отвратительной привычкой подкрадываться сзади. Наверняка при жизни она была из тех сорванцов, что швыряют в прохожих орехами и подставляют подножки неуклюжим одноклассникам. – Я младше тебя, и то давно уже не верю в сказки!

Они окружили меня. Бледные, с синевато-черными прожилками вен и капилляров, с водянисто-мутными глазами. Все, кроме Джеда – типичный пример неупокоенных душ, что слишком долго оставались на земле и постепенно начали перерождаться в нечто иное. Я повернулся кругом, и обнаружил себя в кольце из бледных лиц и темных глаз, требовательно глядящих снизу вверх.

После такого любой начнет бояться призраков; я оказался оригинальнее, и с тех пор я чувствую себя несколько некомфортно, когда вижу сборища детей из семи-десяти персон. Впрочем, это не самая редкая в наши дни фобия.

 – Что вам нужно? – спросил я, подавив панику.

 – Арестуй его, – наперебой заговорили дети.

 – Посади его!

 – Или убей!

 – Человека с черно-белым лицом!

 – Фокусника!

 – Это он заманил нас туда!

 – Я не детектив, – сказал я, понимая, как жалко звучит это оправдание. – Я простой патрульный. Я не могу его арестовать, если только он не станет буянить на улице.

 – Но ты нас видишь, – упрямо сказала Шейна. – А они – нет.

В разного рода мистической литературе мне встречались упоминания о том, что призраки часто досаждают медиумам. Стоит им встретить того, кто может обеспечить связь с миром живых, как они выстраиваются в очередь, чтобы поговорить с родственниками. Всегда считал это фантазией: мертвые редко вообще меня замечали. И вот, нашлись ведь желающие.

 – И где же мне его найти? – спросил я.  – Вашего фокусника?

 – Мы покажем, – сказал Джед. – Он сейчас на том же месте, где я его встретил.

Пришлось мне обратно натягивать носки, под бдительным взглядом малышки Шейны. 

Странное, должно быть, зрелище мы собой представляли: растрепанного вида мужчина и десяток бледных детишек вокруг. Хорошо хоть, прохожим не пришлось этим зрелищем насладиться. Они, впрочем, все равно огибали меня по широкой дуге, не видя, но чувствуя окружающий меня могильный холод.

Человек с черно-белым лицом нашелся на одной из центральных улиц, у фонтана. Лицо его было раскрашено театральным гримом, а довольно спортивную фигуру облегал старомодный костюм с галстуком-бабочкой. Может, перед этим он и показывал какие-то фокусы, но мы застали его жонглирующим разноцветными шариками перед толпой запоздалых туристов. 

 – Вот он! – выкрикнул Джед, а Шейна вдруг схватила меня за руку. Первым моим желанием, конечно, было оттолкнуть холодную и влажную ладошку; меня буквально передернуло от отвращения. Она была сильна, эта девочка, раз могла имитировать прикосновения…

А потом, передаваясь через это странное прикосновение, в моем сознании закружились беспорядочные образы, которых мне с головой хватило, чтобы понять, что она схватила мою руку из страха.

Ни к чему пересказывать здесь истории гибели этих детей: таких историй полным-полно и в прессе, и в полицейских отчетах. Может быть, вы читали в газетах об этом уроде: журналисты все как один особенно подчеркивали тот факт, что он приезжий. Мол, наша благословенная земля не могла породить такое чудовище. Не знаю, так ли это. Мне кажется, человеческая мерзость не имеет территориальных границ. 

Мир взрослых предал этих детей, на секунду позволивших себе поверить в волшебство, и я оказался единственным его представителем, кто мог хоть что-то сделать.

Я смотрел, как летают вверх-вниз полосатые шарики, и видел следы застарелой крови на руках убийцы. Невидимые остальным, такие отпечатки часто сохраняются на руках и даже лицах преступников. Издалека это выглядит как некая кожная болезнь… если не присматриваться.

И единственная улика, связывавшая его со смертью Джеда, лежала в моем кармане. Долбаный шарик. 

Я видел, как человек с разрисованным лицом наклоняется и с улыбкой протягивает один из шариков какому-то ребенку в толпе. Конечно, к детям туристов он приставать не рискнет: местные удобнее. 

 – В случаях, когда невозможно действовать напрямую, можно сделать анонимный звонок, – предложил я. – Наши ребята обязаны их хоть как-то проверять.

Но что сказать? Что один из уличных фокусников – маньяк? Ищите того, кто красит лицо черно-белым гримом? Да, разумеется, патрульные могут повнимательнее присмотреться к подобным персонажам. И что они увидят при свете дня?

 – Я знаю, что сказать, – вдруг произнес Джед. И меня потащили к уличному телефону.

 – Наберите телефон доверия, пожалуйста, – вежливо сказал мальчишка, кивая на аппарат. – Нам говорили в школе, что можно звонить туда, если к тебе пристают незнакомцы. Я помню номер…

Уже набирая цифры, я вдруг понял, чего он хочет, и едва не бросил трубку. В тех историях про медиумов есть одна немаловажная деталь: медиум это тот, кто позволяет призракам говорить через него. Вселяться в него, если угодно. Подобно христианским бесам или вудуистским лоа. Черта с два я кому-то позволю…

 – Пожалуйста, – Джед стоял очень близко. Если бы он был жив, я бы уже почувствовал его дыхание на своем запястье. – Я не могу сделать этого без вашего разрешения.

 – Ну хоть это радует, – выдохнул я. – Один звонок, и все, ты понял?

Он кивнул. И я на мгновение ощутил… не знаю, как это описать, и не дай бог вам испытать подобное на своей шкуре. На несколько минут в моей голове оказалось два сознания, а мои голосовые связки напряглись до предела, исторгая из себя высокий мальчишеский голос Джеда:

   – Пожалуйста, помогите! 

Он описал им все, что знал о чертовом фокуснике. Сказал, что тот завел его в подворотню и приставал, и звал ехать с ним на какой-то карьер. Женщина на том конце провода всполошилась и заверила нас, что передаст сведения в полицию. Джед моей рукой повесил трубку прежде, чем они выяснили его фамилию. 

Позже я узнал, что расчет оказался верен: в этом «телефоне доверия» сидят такие упертые дамочки, что наш департамент под их натиском прошерстил всех уличных фокусников в этом чертовом городе. Наш тип попался на детской одежде и игрушках, припрятанных в подвале: их опознали родители некоторых из пропавших детей. Да к тому же, он уже привлекался за насилие у себя на родине. Дело вышло громкое. Сразу несколько детективов сделали себе на нем имя.

Джед послушно покинул мое сознание сразу после звонка и снова встал передо мной, радостно улыбаясь. Потом, задним числом, я оценил его верность слову: он ведь даже не попытался позвонить матери, а мог ведь.

 – Спасибо. Я хоть узнал, как это – быть большим, – произнес он. – Не так уж страшно, правда?

 – Как ты это сделал? – не то, чтобы я полагал, что мне когда-нибудь пригодится знание о механизмах данного явления, но проклятое любопытство снова бежало впереди меня самого.

Мальчишка улыбнулся и нахально вытащил у меня из кармана шарик.

 – Это волшебство, – сказал он, подкинул в руке игрушку и исчез.

Что еще осталось рассказать об этой истории? Призрачные дети больше ко мне не являлись, но я в тот раз так напугался, что сдуру пригласил свою тогдашнюю подружку пожить у меня. Она притащила в квартиру кучу ненужных вещей, затеяла там перестановки, попыталась найти место моим носкам и наладить распорядок дня… в общем, через месяц мы весьма предсказуемо расстались.

Эксперты, когда им сообщили, что искать, тут же обнаружили на теле Джеда следы насилия. Кем был тот мальчик, что сделал анонимный звонок, установить так и не смогли, хотя прокурор волком выл, требуя добыть столь ценного свидетеля.

Мать Джеда, насколько мне известно, уехала из страны, так что вряд ли кто-то среди ее нынешних соседей опознает ее по моему скудному описанию. Только поэтому я и решился рассказать историю целиком, не умалчивая деталей. 

Из рассказа об осеннем карнавале вы могли сделать вывод, что духи, завлекающие в свой карнавал наивных подростков – основная причина нераскрытых исчезновений. Что ж, не спешите обвинять дивный народ холмов: значительную часть этой статистики обеспечивают люди.

Да и потом, как точно подметил поэт, в человеческом мире столько страданий, что, в самом деле, не лучше ли для ребенка быть унесенным танцующими фейри в страну вечного лета?..

    Комментарий к 8. Come away, a human child

    _____________________________

* Фрагмент стихотворения приведен в переводе Г.Кружкова

**Автор в курсе, что тюлень не рыба, и лейкоциты не «нападают гуртом», и, кстати, к шестой главе: да, половой процесс грибов описан мною неточно. Но попытки описать его точно, с вдумчивым чтением соответствующей литературы, взрывали мне мозг. Если уважаемые эксперты в биологии могут предложить более точное описание, welcome в личку, обсудим)

***Так и не нашел, как переводится эта должность. В фильмах про Ирландию оставляют это слово без перевода.

 9. Ansuz (Слово) 

Церковь пряталась у подножия холма, замыкавшего поселок с западной стороны. Наверное, если подняться наверх по каменистой тропе, можно было увидеть побережье. Мэтт не стал проверять предположение – остановился у дверей здания, в задумчивости рассматривая замшелые стены.

Здание, должно быть, отстроили лет сто назад. Не так давно по меркам страны, где самые древние из монастырей еще помнили набеги викингов. Эта церковь была гораздо скромнее, не щеголяла барельефами и знаменитыми кельтскими узорами. Просто старый дом с крестами на крыше.

Если верить Дэвиду, любая церковь – не более чем дом с крестами на крыше.

Мэтт никогда не мог заставить себя верить во что-то просто так, без оглядки, без логических подтверждений. Да и в семье его никто не отличался религиозностью – непонятно, что вообще могло вдохновить родителей на переезд в эту страну, где найти сыну школу с исключительно светским образованием оказалось непосильной задачей.  

Разве что дед со стороны матери, оставшийся в далеком Орегоне, всегда считал своим долгом посещать местную протестантскую церковь – не ради спасения души, но ради добрых отношений с соседями, заключавшихся в обмене новостями и сплетнями в ожидании мессы.

«Душа моя давно пропала, тут и думать нечего, – шутил обычно дед, перекатывая в зубах неизменную деревянную трубку, – раз женился на ведьме, нечего и мечтать о райских кущах!»

Ведьмы. Призраки. Духи. Слова, давно потерявшие смысл, фигуры речи, за которыми для большинства людей лежит обеспеченная материализмом благословенная пустота. Дедушка, видимо, считал, что делает жене комплимент, и только.

Но если здесь, на столь далеком от материализма острове, страшные сказки внезапно обретают плоть – неужели и правда нет силы, способной разогнать вездесущую тьму?

Он не сказал Лиэн, куда направляется, просто на обратном пути попросил высадить его в поселке. Неловко пошутил о пользе прогулок и свежего воздуха для его измученной психики. Почему-то был абсолютно уверен, что его маршрут для прогулок совсем не понравится хорошенькой ведьме.

И это больше не простая фигура речи, ты ведь понимаешь, правда?

Дверь со скрипом распахнулась. Молодой мужчина в мешковато сидящей сутане окинул незнакомца внимательным взглядом.

 – Если ты не отмечен знаком фейри, входи, незнакомец, не стой у порога, – произнес он наконец. Фраза прозвучала как явная цитата, но источник сходу не вспоминался.

 – Уверены, что не отмечен? – усмехнулся Мэтт.

 – Это легко проверить. Если сможете войти...

Священник чуть посторонился, и Мэтт поднялся по деревянным ступеням, невольно покосившись на тяжелый каменный свод над головой.

 – И все же не могу гарантировать, что не имел дела с нечистью, – он развел руками и чуть улыбнулся, давая себе путь к отступлению. Если падре не настроен всерьез говорить о фейри, то и он с готовностью обратит все в шутку. Очень уж не хотелось выглядеть психом в глазах окружающих. И это, пожалуй, простительная слабость для недавнего обитателя психушки.

 – Я знаю, чей вы гость, – кивнул священник. – Новости здесь разносятся быстро. Присядем?

Он указал на ближний ряд деревянных сидений. В церкви было пусто – время утренней мессы давно прошло. Сквозь высокие окна пробивался приглушенный свет, рассыпая мягкие блики на полированном дереве скамей. К вечеру, должно быть, здание полностью скроется в тени холма, и загорятся подвешенные на цепях светильники, разгоняя подкрадывающуюся тьму.

  – Я отец Уилан, – произнес мужчина, устроившись на скамье поодаль – не рядом, отметил Мэтт. Ровно на том расстоянии, чтобы можно было говорить, не повышая голоса. – Вы хотели со мной поговорить, не так ли?

Имя смутно о чем-то напоминало. Мэтт присмотрелся повнимательней. Нет, они точно нигде не встречались. Священник был молод – наверное, младше самого Мэтта. Тонкие черты лица, которое можно было бы назвать красивым, если б не глубоко посаженные темные глаза. Узловатые худые руки крепко цеплялись за спинку соседней скамьи, выдавая напряженность позы.

Признаться, Мэтт предпочел бы пообщаться с кем-то постарше, вроде их школьного настоятеля, пожилого толстячка, по своим обязанностям и возможностям больше напоминавшего школьного психолога из американской школы его детства.

 – Исповедь? – неожиданно спросил священник. Таким тоном опытный мелкий барыга мог бы спросить его в подворотне: «Эй, парень, колеса не интересуют?»

Мэтт нервно рассмеялся.

 – Простите… нет. Признаюсь, католик из меня тот еще. Я, конечно, уважаю религию. Морально-нравственные ориентиры и все прочее. Как бывший коп, могу сказать: лучше бы людям иметь единые представления о добре и зле. И стараться, по возможности, оставаться на светлой стороне. Пусть даже и под страхом низвержения в ад.

 – Речь политика из телевизора, – хмыкнул священник. – Многие сейчас думают так. Но почему-то, соприкоснувшись с тьмой, все вы приходите в церковь. В надежде получить какое-то волшебное оружие для борьбы с ней.

 – Не мой случай, – Мэтт вздохнул. – Скажем так… что, если, прожив на свете три десятка лет, я вдруг узнал, что есть люди, которые смотрят на мир совсем иначе? Представьте, что они смотрят во тьму и видят в ней яркие цвета. Миллионы оттенков.

Он почувствовал режущую боль в пальцах и понял, что, бессознательно сунув руку в карман,  сжимает в кулаке осколки цветного витража.

 – Что, если человек, которому я верю почти как себе самому, говорит мне, что в мире нет ничего хорошего или дурного, есть только порядок вещей, установленный силами, которые мы даже не в состоянии осознать?

 – Не знаю, утешит ли это вас хоть немного, но вы не первый, кто задается подобными вопросами после общения с мистером О’Хэйсом, – священник, казалось, ничуть не удивился странному повороту разговора.

 – Надо полагать, вы не в восторге от его творчества.

 – Во времена более честные за такое сжигали, – отец Уилан улыбнулся, будто стремясь сгладить резкость своих слов. Но глаза его на миг сверкнули таким фанатичным огнем, что Мэтт с легкостью представил себе этого энтузиаста во времена «более честные» с факелом в руке.

«Точно. Не деревня, а заповедник непуганых фриков. И священник им под стать»

 – За что, за сказки о фейри?

 – За стремление смутить и запутать душу, тянущуюся к свету, представлением о том, что есть иные пути, кроме единственно верного.

 – Но откуда уверенность, что ваш путь правилен? Не припомню ни одного человека, что прошел этот путь до конца и вернулся с благой вестью, – хмыкнул Мэтт.

Разговор явно зашел не в ту сторону. Здесь ему успокоения не обрести. До того, как мир потерял свои четко очерченные, материалистические границы, религия была для него дешевым суррогатом психотерапии, снадобьем, отложенным на «всякий случай». На чёрный день. И вот, чёрный день настал, чёрный месяц, чёрных полгода, если уж на то пошло… время восхода чёрной луны, господи, откуда это вообще у него в голове? Итак, день, какого бы цвета он ни был, настал, но в доме с крестом на крыше ему вместо спасительной пилюли предлагают новые сомнения.

 – Вообще-то, был один такой, – священник указал в сторону алтаря, туда, где, нарисованный аскетично бледными красками, простирал свои руки над паствой распятый Иисус.

 – Ну да. Конечно, – Мэтт опустил голову.

 – Вы скажете, что я предвзят к вашему другу, – отец Уилан выпрямился, сцепил пальцы на коленях. – Но я подозреваю, что у вас нет всей информации. Он не рассказывал вам, что его персоной интересуются в Национальном бюро по уголовным расследованиям?

 – Он ведь работал в полиции, – полувопросительно произнес Мэтт. – Мы оказались замешаны в одно громкое дело… неудивительно, что…

 – Да, я читал. Хотелось бы верить, что все так и было, – священник с сомнением покачал головой. – И что информацию он получил именно по таким… каналам, как утверждает.

Мэтт, нахмурившись, пристально смотрел на священника. Странное напряжение сквозило в его движениях, позе, нервозной жестикуляции – руки его то и дело взлетали в воздух, словно пытаясь рисовать перед лицом неведомые знаки, но отец Уилан исправно ловил себя на этом и возвращал их на место, поспешно сцепляя в замок.

Казалось, он долгое время мечтал хоть с кем-то обсудить столь болезненно важную для него тему.

В городке, где самый верный шанс увидеть новое лицо – выловить на рыбалке утопленника и поглядеть на него… кто сильнее нуждается в исповеди, чем сам священник?

От кого, черт возьми, он мог слышать эту шутку про труп?

 – Мистер О’Хэйс пишет о бритве Оккама, не осознавая, что та приставлена к его собственному горлу, – с напором продолжал священник. – Если человек утверждает, что видел, как кого-то утащили осенние духи, а подробности гибели ребенка ему рассказал призрак… что проще всего предположить?

 – Что он псих, – фыркнул Мэтт. – Так что там с НБУ*?

– Ко мне приходили двое. Расспрашивали о нем. Через некоторое время после того, как он вернулся в дом матери. Задавали стандартный набор вопросов… Почему они вообще пришли ко мне, хотел бы я знать. Не потому ли, что хотели узнать, как близко ваш друг заглянул во тьму? И смог ли удержаться на краю?

– Вы о чем? – Мэтт вынул руку из кармана и бегло осмотрел порез на пальце. Просто несколько капель крови, ничего драматичного.

– Вы ведь читали книгу, Мэтт… мне можно вас так называть?

На какую-то шальную секунду Мэтту показалось, что тот имеет в виду Библию. Какую же еще Книгу он мог упомянуть так, будто готов написать это слово с гигантской заглавной буквы.

Но, черт возьми, он говорил об этом проклятом сборнике сказок от Дэйва.

 – Да без проблем. И да, я читал книгу. Не полностью, но представление составил.

 – Что ж… Психологи, изучающие поведение преступников, утверждают, что неспособность различать добро и зло – классическое определение психопата. Такие люди искренне недоумевают, когда их ведут на электрический стул* за убийство десятков детей.

– Вы здорово разбираетесь в оттенках темной стороны, для представителя светлой, – Мэтт нервно передернул плечами. – Постойте, вы хотите сказать, что они подозревали его…

– Маньяки такого типа часто тщеславны и жаждут признания. Как думаете, всех этих детей, что упомянуты в книге, и правда утащили осенние духи? Или это изящная литературная метафора? Мистер О’Хэйс так смело утверждает, что сама природа психопатична, что она  не видит разницы между добром и злом, что она переменчива… о какой природе он пишет, уж не о собственной ли?

Мэтт с силой зажмурился и несколько раз встряхнул головой, точно пытаясь вырваться из липкой паутины слов. Бежать отсюда, бежать, пока крыша совсем не умчалась в свободный полет…

… нет. Он не станет вести себя как последний псих перед этим субъектом. Он не псих. Не псих, а Дэвид – не маньяк…

– Ладно, падре. Я ходил с ним в патруль много лет, о’кей? Я помню некоторые из этих случаев, что описаны в книге. Мы приходили к шапочному разбору, и чаще всего наша работа заключалась в том, чтобы передать информацию диспетчеру.

 – Вы хорошо их помните? Никаких пробелов в воспоминаниях?

Мэтт хотел возразить, но спину вдруг окатило волной холода. Спутанные картинки, что преследовали его с момента выхода из больницы, зашевелились под черепной коробкой стаей голодных гусениц.

Черно-белое и цветное, свет-тьма или тысяча оттенков, ты застрял меж двух миров, выбирай, в котором меньше боли

 – В этих делах есть детали, которые не разглашались, так? Простой патрульный не мог их знать. Эта девочка, танцующая на призрачном карнавале. Что, если со временем она начала вспоминать, что с ней действительно происходило? Да, наркотики и гипнотическое внушение, что еще нужно для создания контролируемой реальности в отдельно взятой голове? Удивительно, что ее вернули назад. Как будто контроль над сознанием жертвы  для ее похитителей оказался важнее. Цель – полностью погрузить ее в специально сконструированный мир…

Только что напряженный, будто бы скованный некоей внутренней судорогой, священник буквально на глазах раскрылся, выбрался из кокона мышечных зажимов и теперь оживленно жестикулировал. Руки его будто жили отдельной жизнью, порхая перед ним гротескными белыми мотыльками. Короткие рубленые фразы сменились витиеватыми конструкциями. Так, пожалуй, говорят те, кто изучал язык – а может, и саму жизнь – по книгам, по классической европейской литературе, толстым пыльным томам в золоченых переплетах, что хранятся на самом верху библиотечных полок. А может, парень просто цитировал по памяти чужие выкладки?

  – Возможно, я сейчас нарушаю ту самую тайну следствия, к которой ваши бывшие коллеги относятся едва ли не трепетней, чем мои – к тайне исповеди. Но по вашим реакциям я вижу, что вы уже в беде. Вам нужна помощь. Нужна смелость, чтобы оттолкнуть дьявола, какими бы приятными ни были его речи.

Священник вынул из кармана потрепанный блокнот, заложенный карандашом, торопливо перевернул пару страниц.

О господи, да он и правда конспектировал. Готовился к этой встрече? К нашему разговору?

 – Скорее всего… если вы позволите, я… так, да, вот! «… Присутствуют две субличности, одна из которых полностью погружена в иллюзорный мир, сконструированный на основе народной мифологии. Вторая же занята рационализацией происходящего». Если честно, – тут отец Уилан на мгновение поднял взгляд от своих записей, – до недавнего времени я подозревал, что напарник, о котором пишет мистер О’Хэйс, не существует в реальности. Уж больно плоский, фрагментарный вышел образ. Можно предположить, что таким образом автор случайно или намеренно продемонстрировал нам свою вторую субличность, рациональную, что более-менее удерживает иррациональную в рамках…

 – А может,  – Мэтт понимал, что должен бы разозлиться, но вместо этого его сотрясал сдерживаемый нервный смех,  – может, просто Дэйв не слишком-то умелый писатель, а?

–… стремление контролировать сознание своих жертв, – священник поднял палец, призывая к вниманию, –  погружая их в тщательно выстроенный аттракцион архетипических кошмаров. К подобным личностям невольно тянутся слабые, неуверенные, зависимые люди. Контроль поначалу может проявляться как забота, может возникать иллюзия эмоциональной связи…

 – Я не отношу себя к слабым и зависимым людям, святой отец, – сквозь зубы выдохнул Мэтт, наконец уловив в речи священника нечто, что можно было воспринять как оскорбление.

Он почти хотел конфликта сейчас. Хотел драки. Что угодно, лишь бы вскрыть набухающий внутри гнойник пустоты, серой и бесконечной, поглотившей все цвета.

Потому что в черно-белом мире воспоминаний это могло быть правдой. Одной из множества страшных правд.

 – О, конечно. Ваш случай сложнее, – после секундной заминки ответил священник. Он наконец почувствовал агрессию собеседника, замер на мгновение, и неловко отодвинулся еще дальше. – А вот еще: образ тёмного и доминирующего женского начала, Матери-Природы, всемогущей и беспощадной...

 – Я знаю таких парней, знаю, о чем вы говорите. Это психопрофиль насильника, который не в силах завязать нормальные отношения, и поэтому выходит на охоту в ночные подворотни. Дэйв не имеет к ним никакого отношения, вокруг него все время крутились девчонки, чуть  ли не дрались за него. Он прекрасно знал, как их очаровать.

 – Но никто не задерживался в его постели надолго?

– Что?

 – Простите, это не мое дело, конечно. Я не его духовник. Но есть еще кое-что. Пропавшие девочки, то, как он описывает критерии, по которым «духи» выбирают жертв для похищения…  Все юные, красивые…

 Мэтт засмеялся – нервным, надтреснутым смехом.

 – Вся проблема в том, что вы не верите в фейри, святой отец. А я вот, кажется, начинаю.

 – Он когда-нибудь предлагал вам наркотики?

Священник наконец-то смотрел ему прямо в глаза. Он шел в наступление, он был уверен в своей правоте. В святости своей битвы за очередную заблудшую душу.

 – Ваш друг и напарник когда-нибудь предлагал расслабиться необычным способом? Выкурить косячок?

 – Никогда. Нам вполне хватало алкоголя.

 – Он мог подсыпать их тайно. В алкоголь или кофе. У вас возникало ощущение странной расслабленности? Или спутанности сознания? В таком состоянии сложно замечать мелкие детали…

 – Простите, святой отец. Я хотел лишь поговорить о философских проблемах, о добре и зле. А вы кормите меня отрыжкой своего чересчур живого воображения. Да будет вам известно, что все служащие полиции регулярно проходят медосмотры и сдают анализы. Подобную диверсию вычислили бы в течение первого же месяца.

Но тебя поймали не сразу, ты был осторожен, правда?

 – Но когда он уехал, вы не ощутили разницы в самочувствии, поведении?

Мир стал черно-белым, это считается?

… тот парень с таблетками подвернулся как нельзя кстати…

 – Он погружает вас в свой мир. Отрезает от прежних контактов, от родных и близких…

Мэтт в эту секунду точно знал, что чувствует граната с выдранной чекой, или бомба с истекающим таймером. Черт возьми, как же он хотел взорваться, выплеснуть на собеседника бессильную ярость… но не находил под собой твердой почвы, чтоб для начала хотя бы вскочить на ноги. Искал и не находил в себе детонатора, который запустит взрыв. Что-то мелькало на самой границе сознания, какая-то очень важная деталь, что-то, надежно доказывающее, что этот любитель популярных брошюр по психологии тотально, чудовищно неправ во всем…

Парень с таблетками, ну же, ну же… вот оно!

 – Хватит молоть чушь! – Мэтт поднялся и с облегчением расправил плечи. Гнев наполнил его, как воздушный шарик, адреналин в крови ощущался, как свежая «доза». Какое изысканное удовольствие, оказывается – орать на кого-то в полный голос.

 – Я сам это сделал, сам, ясно? Это моя жизнь, и я разрушил ее до основания, и Дэвид тут ни при чем! И тот парень, что предложил мне наркоту, я… я помню его лицо. Дэвид совершенно ни при чем.

 – Что ж, теперь ты знаешь в лицо своего демона, – священник казался безосновательно довольным. – Того, что князь лжи послал терзать тебя.

Ответственность, ты всегда ненавидел это слово

Когда узнал, что будет двойня, напился до полусмерти

Слишком многое зависит, я не могу не могу не могу

В мозгу словно рухнула очередная стена, за которой прятался очередной блок воспоминаний. Они наконец-то выстраивались в последовательность. Перевод в новый отдел. Задания, которые ему давали…

Он погружает вас в свой мир, отрезает от прежних контактов

… вот только этот ужасный «он» – не Дэйв.

Кто-то еще, в чьих руках сходятся все нити, тонкие веревочные жилы окружавших его марионеток – людей, которые задавали вопросы. Осторожные, вкрадчивые вопросы. О том последнем вечере, когда они с напарником ходили в патруль. И отклонились от запланированного маршрута.

Что он помнит? Что ему рассказал Дэвид?

Они хотели знать, будет ли он выступать свидетелем. Но против кого, если вся банда мертва?

Он не станет перекладывать ответственность, но, черт возьми, он ходил по слишком тонкому льду. Его подставляли и провоцировали. Ему пытался подсунуть наркоту каждый мелкий говнюк, которого он брал за шкирку на очередной облаве.

Они убили бы его, но сначала хотели узнать, что знает Дэвид. И проще всего было его «сломать», свести с ума, сунуть в лечебницу и…

 – Экстремальная психотерапия, да?  – пробормотал Мэтт. Волна адреналина схлынула, так и  не дождавшись разрядки, и теперь он едва держался на ногах. – Спасибо, святой отец, вы мне очень помогли…

 – Летом к мистеру О’Хэйсу приезжали некие поклонницы, – сказал ему вслед отец Уилан. – Больше их никто не видел. Я передал их приметы той даме, что говорила со мной, агенту Хоган, и она ответила коротким «спасибо». Не знаю, что с ними стало. И эта рыжая язычница – я предупреждал ее, она играет с дьяволом. Сама идет в его сети. Что я могу противопоставить им? Даже самым нечестивым созданиям нужен свет маяка в ночи.

 – Все не так, – пробормотал Мэтт. Он брел к выходу, цепляясь за спинки кресел, и священник поспешил следом, пытаясь помочь. Мэтт оттолкнул его руку.

 – Я верю… в ваши добрые намерения, отец Уилан. Но вы ошибаетесь насчет Дэйва. И зачем так рисковать, рассказывая мне все это? А если я передам ему наш разговор?

 – Он и так знает мое мнение, – ничуть не смутился священник. – Здесь все честны друг с другом.

 – Охренеть, – честно прокомментировал ситуацию Мэтт. К тому моменту он уже вышел за порог, так что священник не стал призывать его не выражаться в церкви – только скривился в ответ.

 –  Я знаю, что у меня нет доказательств, и вы не обязаны мне верить, – сказал он вслед, когда Мэтт стал осторожно спускаться по тропинке, с готовностью подставив лицо прохладному ветру. – Но с тех пор, как мистер О’Хэйс вернулся, я чувствую присутствие зла. Я просто это чувствую.

 – Надеюсь, вы рассказали об этом парням из НБУ,  – отозвался Мэтт.

 – Не парням. Леди. Агент Хоган, я говорил вам. Очень милая женщина, и сердце ее открыто Господу. У вас в кармане ее визитка, позвоните ей, если и вам будет, о чем рассказать.

Мэтт остановился и сунул руку в куртку. Точно.

 – Я когда-то был карманником,- сообщил ему отец Уилан и с неожиданным для его худощавой нервозной фигуры достоинством скрылся в дверях церкви.

 – А я, – вполголоса сообщил Мэтт окружающим пустошам, – сейчас пойду в паб. Куда еще податься после церкви, правильно?

Эндогенная депрессия. Мэтт помнил эти слова. Он читал статью в интернете, сидя в участке и страдая от безделья. Симптомы, описанные в статье, удивительно напоминали его состояние. Но пойти к врачу и все в красках описать – значило перечеркнуть свою карьеру. Которая только-только начала складываться.

после смерти Дэйва, точно, он сделал все за тебя и благородно исчез с поля битвы, а ты строишь карьеру на его костях

мерзкий шепоток за спиной: – это все его напарник…

заткнитесь заткнитесь твари он не умер не умер

Мэтт глубоко вздохнул и вновь принялся собирать цепочку воспоминаний с начала. Мутные окна домов, вдоль которых он брел, таращились на него укоризненно – человек без прошлого, куда ты идешь? Зачем?

У меня есть прошлое, я выберу то прошлое, которое мне подойдет

Депрессия. Дэйв уехал, а у него были сложные отношения с женой. Дети болели, он не высыпался и все чаще задумывался о том, что женился слишком рано, а мог бы еще… он сам точно не знал, что, но что-то же наверняка упустил, променял на домашний уют… что, романтику заброшенных парков, где танцуют духи?

Черт возьми, он просто пытался жить нормальной жизнью.

Новая должность, новые люди вокруг. Ответственность. Вся эта грязь, в прямом и переносном смысле, которую, конечно, видишь и в роли простого патрульного, но теперь в нее приходится погружаться по уши.

Незакрытая вкладка со статьей про депрессию на служебном компьютере и…

они нашли твое слабое место

Парень, предложивший ему кое-какие почти безобидные таблетки – просто чтоб было легче работать. Он не был наркоторговцем. Коллега-доброжелатель.

Наркоторговцем был второй, оформленный, впрочем, как официальный осведомитель полиции и потому наглый до безобразия. И третий…

Нет, слишком просто. Слишком заманчиво объявить, что твое падение было тщательно просчитанной операцией. Поверить в заговор невиданных масштабов, направленный на то, чтобы один бывший патрульный съехал с катушек?

Паранойя. Статью с таким названием он тоже, наверное, когда-то читал. Постоянное ощущение, что за тобой следят…

Мэтт нервно обернулся. В дальнем конце улицы маячило несколько фигур в длинных одеяниях на удивление мерзкого желтого цвета.

Просто рыбаки в клеенчатых плащах, с которых так удобно смывать кровь морских созданий.  

Даже если он и готов поверить в персональную «теорию заговора», здесь ему точно бояться некого. Если не считать, конечно, Дэвида, воплощение зла, по официальной версии местной церкви

Паб был открыт – полдень давно миновал, и у стойки уже обосновались несколько завсегдатаев. По испитым лицам и мутным взглядам несложно было догадаться, что это место – их подлинная обитель. А может, и последнее пристанище.

«Обломки кораблекрушения, вот на что это похоже. Эти люди, этот город… Потемневшее, прогнившее дерево, рваные лохмотья сетей, ржавые цепи. Месиво, разбросанное по берегу штормом, притягивает взгляд и одновременно страшит, и ты никогда не рискнешь всмотреться в него по-настоящему пристально… чтобы невнятные белесые пятна среди обломков не сложились в очертания тел».

…Говорят, лодки береговой охраны в ту ночь долго и бестолково сновали вдоль пирса, щупая фонарями темную воду. Но выловленных тел было гораздо меньше, чем ожидали увидеть обалдевшие от происходящего копы…

 – А мы всё ждали, когда же ты зайдешь, – с обескураживающей непосредственностью заявил мужчина за стойкой, широко улыбаясь.

«Если и он достанет из кармана книжицу с конспектом и начнет зачитывать цитаты из американских бихевиористов, клянусь, я вобью эту ухмылку ему в глотку так глубоко, как только смогу».

 – Я Мартин, – представился бармен, протянув массивную и жесткую ладонь.

 – Мэтью.

 – О, мы знаем!

 – Здесь не так-то просто укрыться от взглядов, а? – Мэтт натянуто рассмеялся.

 – Шутишь, парень? – хмыкнул пожилой пьянчуга у стойки, живо разворачиваясь к нему. Древний стул под ним протяжно заскрипел. – Здесь единственный шанс увидеть новое лицо – вытянуть в сетях утопленника!

Немногочисленные посетители поддержали шутника довольным смехом. Мэтт вежливо посмеялся со всеми, и вряд ли кто обратил внимание, как он на мгновение замер, скованный ужасом. Просто расхожая шутка, он ведь мог слышать ее в любом дурацком телешоу, верно?

 – Ну и каково это? – спросил бармен, протирая стакан.

 – Что?

 – Быть персонажем книги, конечно.

 – Ах, это, – Мэтт усмехнулся и осторожно опустился на второй столь же рассохшийся стул. – Довольно скучно, если честно.  Особенно второстепенным. Всех занятий-то – герой наблюдает пейзажи и думает монологи.

 – Нуу, не скажи, монологи-то там как раз у главного героя, – возразил бармен. – Чего тебе налить, Мэтью? Первый раз – за счет заведения.

 – Честно говоря, мне сейчас никак нельзя алкоголь, – Мэтт постарался изобразить самую искреннюю печальную мину, на какую был способен. – Только на днях из больницы выпустили.

 – Так за это и надо выпить! – радостно толкнул его в бок локтем сосед.

  – Тогда пива, – решил за него бармен и повернулся к крану. – Оно у нас целебное, не прогадаешь!

Ну разумеется. Кто же поверит ирландцу, пришедшему в бар, что он не намерен пить.

 – А мне как обычно, – поднял палец его сосед. – Я, чтоб ты знал, Гэри.

 – Рад знакомству, – Мэтт не сразу сообразил, что его собеседник представился. Имя его, искаженное на местный манер, прозвучало непривычно.

 – Как думаешь, он ведь напишет о нас? Об этом месте? – спросил Гэри, хитро склонив голову набок.

 – Кто, Дэйв?

 – Ну да. Нам ведь есть о чем порассказать!

 – Да что тут может быть интересного! – подал голос парень в комбинезоне, до того дремавший в углу.  – Твои рыбацкие истории?

 – Походил бы по морю с мое, не зубоскалил бы тут! – осадил его старик. – Да что там, мы из сетей порой такое вычищаем!

По наступившей тишине Мэтт понял, что все ждут его реакции. Не рассказа же – наверняка старый прохвост все свои байки уже не раз изложил всем желающим, сидя за этой самой стойкой.

 – Какое? – спросил он нейтрально.

 Старик придвинулся ближе, доверительно дыхнул перегаром в ухо.

 – А щупальца, например. С мою руку размером, с присосками. Ни на одну тварь, что я знаю, не похожи.

 – Кто их видел, те щупальца? – хмыкнул парень издалека и демонстративно опустил голову на руки, собираясь дремать дальше.

 – А я, например, книгу однажды вытянул, – сообщил гулкий бас где-то за спиной. Мэтт повернулся. В полумраке прорисовалась грузная фигура нового действующего лица – мужик в рыбацком комбинезоне, далеко не таком новом и ярком, как у его коллег на улице.

 – Книгу?

 – Точно. Страницы такие тонкие-тонкие, как из водорослей плетеные. И знаки непонятные. Я ее только на солнце вытащил, так она тут же скукожилась. В слизь превратилась.

 – И кто же это книги под водой читает, рыбы? – поддел его скептически настроенный парень. Гэри только махнул рукой в его сторону.

 – Известно, кто… Ты вот что, если хочешь историй, я…

- Я не ищу историй, – прервал его Мэтт.  – Вообще-то я ищу работу. Затем и пришел, собственно. Может, кому нужен хотя б разнорабочий?

Гэри откинулся назад на стуле и уставился на него долгим оценивающим взглядом, пожевывая губу.

 – Хочется, знаете, что-то делать руками и получать за это деньги, – пояснил Мэтт, чувствуя себя неловко под этим взглядом.

Рыбак недоверчиво покачал головой.

 – Не похож ты на парня, который много работает руками.

 – Вот такой у меня выдался период в жизни, – Мэтт пожал плечами. – Хочется посвятить себя простым занятиям.

 «Предается пороку редукционизма» – бесплотный голос Дэвида в голове насмешливым эхом процитировал его собственную книгу. Мэтту показалось даже, что губы рыбака шевелятся, повторяя ту же самую фразу, запнувшись на сложном слове.

Так и начинается паранойя. Все вокруг только о тебе и говорят, правда? Шепчутся за спиной, обсуждают… персонажа популярной книги.

 – Я бы взял тебя в бригаду, да сезон заканчивается, – с сожалением сказал Гэри. – Тут зимой такие шторма! Никто не ходит. Разве что…

За спиной глухо стукнула дверь. Взгляды всех присутствующих на мгновение скрестились в одной точке – а потом подчеркнуто нейтрально разбежались в разные стороны.

Трое рыбаков в желтых клеенчатых плащах, которых Мэтт уже видел на улице, молча прошествовали мимо стойки и уселись за дальним столиком. Отчего-то они смотрелись здесь чужеродными элементами, хотя мрачные небритые лица под форменными капюшонами не слишком-то отличались от физиономий местных завсегдатаев. Один из них отряхнул плащ, прежде чем откинуть его на спинку, и ворох мелких брызг рассыпался по полу. Кажется, снаружи снова шел дождь.

 – Видал? – в шепоте Гэри было столько презрения, что им впору было рыбу глушить. – Корпоративные…, чтоб их! – он явно «проглотил» крепкое словцо.

 – Поосторожней, приятель, – миролюбиво произнес Мартин. – Ребята тоже хотят расслабиться после работы.

 – Конешшно, – прошипел старик, едва не сплюнув под ноги. – Всю ночь гоняли на своих катерах, м? Уж их-то береговая охрана не шерстит, как нас. Все спелись…

 – С тех пор как их компания тут шарится, нам улова почти не остается, – поделился рыбак, тоже вполголоса и склонившись к Мэтту. – Работают на какую-то иностранную контору, куда только наши комитеты смотрят!

 – Давно бы им крылышки подрезали, да у них база на Чертовых камнях, – палец старика уткнулся в старую карту на стене, где вдоль изрезанной мелкими заливами линии побережья рассыпалась цепочка крохотных островков – в масштабе помельче и не заметишь.

 – Вот разве что к ним попросись, может, им и на сезон плевать, как и на наши законы, – хохотнул рыбак. По тону его было ясно, что стоит Мэтту последовать этому «совету», и его имя будет навечно занесено в списки самых страшных предателей.

Надо будет поговорить с этими ребятами, отметил Мэтт про себя. Но не здесь и не сейчас, конечно.

 – Что же они ловят у Чертовых камней? – спросил он, с сомнением покосившись на кружку с подозрительно светлым пивом, которую пододвинул ему бармен.

 – Может, русалок, – снова хохотнул рыбак. – У них там гнездо, это всем известно. Глубоко внизу, под скалами.

 – Длинный у тебя язык, Брэдли, – Гэри неодобрительно покачал головой. – С такими вещами не шутят.

 – А я и не шучу. Морские девчонки мне никогда зла не делали, с чего мне о них дурно отзываться? Надеюсь, эти парни их не обижают.

 – Вы что же, их сами видели? – поинтересовался Мэтт.

 – Да почти все наши их видят. В ясную погоду выйди в море – сам увидишь. Вылезают на камни, да не целиком, а так, что плечи видно. И волосы гладкие такие, блестящие…

 – Поболтаешься пару дней в море без баб, так начнешь фантазировать, глядя на тюленей, а? – бармен подмигнул Мэтту. – Больше их слушай. Ты вот что, насчет работы, загляни завтра после обеда. Вернется хозяин, я с ним потолкую, может, у нас найдется что.

 – Спасибо, – Мэтт не без труда соскользнул со скрипучего стула. Рыбаки в желтом на мгновение повернули головы на звук, но тут же отвели равнодушные взгляды. – Тогда я пойду еще поспрашиваю, о’кей?

Он хлопнул Гэри по плечу и подвинул тому свое нетронутое пиво. – А про русалок я Дэйву передам, конечно же. По-моему, сюжет может выйти занимательный.

 – О’кей, приятель, – засмеялся тот, явно передразнивая его американское словечко.

Дождь усиливался, хоть с утра все приметы и предвещали ясный день. За все годы жизни здесь он так и не привык к этой непредсказуемой погоде. Может, потому, что одним из первых ярких впечатлений детства в памяти отпечаталось совсем иное: бескрайние золотистые поля пшеницы, зеленые с бурой дымкой цветущих метелок поля кукурузы, пыльная дорога, жаркий и сухой воздух – океан в тысяче миль отсюда, он еще не знает, что вообще бывает так много воды в одном месте; пыльная дорога поднимается на пригорок, и он пыхтит, топча ее своими разноцветными детскими башмачками. Мать в легком платье и широкополой шляпе, ее силуэт будто плавится по краям под жаркими лучами солнца. Она остановилась в паре шагов впереди и торопит его.

«Быстрее, малыш, – говорит она, – не задерживайся. Уж кому-кому, а тебе не стоит долго стоять на перекрестках. Задумаешься и свернешь не туда, что мы будем делать?»

Мэтт не удивился бы, окажись это воспоминание ложным. Слишком много скрытого смысла теперь мерещилось ему в этой простой фразе. Но он мог бы поклясться, что с детства отчего-то и правда безотчетно опасался перекрестков, старясь быстрее проскочить их, даже на машине. Будто искушение свернуть «не туда» всегда подстерегало его.

Впрочем, здесь с перекрестками было плоховато. На удивление длинная улица никак не желала заканчиваться или хотя бы с чем-нибудь пересекаться.

Бесцельные шатания оказались утомительней, чем, к примеру, патрулирование района «на своих двоих». Кажется, всю сознательную жизнь он если и двигался куда-то, то имел при этом строго определенную цель. А теперь он плыл по течению… точно персонаж по воле неумехи-писателя, что полкниги закручивает «завязку», никак не решаясь перейти к активным действиям.

До сих пор все его действия несли в себе отрицание. Зайти в церковь и отказаться от исповеди; зайти в бар и отказаться от пива. Ладно, где же еще попробовать найти утешение доброму ирландцу?

Герой подобной истории, пропитанной национальным колоритом, дальше непременно отправился бы к женщине, подумал Мэтт, глядя на знакомую вывеску, расписанную буквами-рунами.

Лиэн уже успела занять свой пост за прилавком. На столешнице дымился конус благовоний, роняя пепел аккуратными столбиками.

 – Ну и как тебе наш свежий воздух? Не слишком воняет рыбой и перегаром? – с улыбкой поинтересовалась она.

 – Дождь смывает все запахи, – он стянул с плеч влажную куртку. – Не против, если я тут пережду немного?

 – Ну конечно, – она тут же оказалась рядом, подхватила куртку, невзначай скользнула ладонью по его плечу. – Повешу ее к обогревателю.

Мэтт вздрогнул от ее прикосновения и тут же нервно рассмеялся, пытаясь сгладить неловкость.

 – Прости за бестактность, но, – рыжая чуть прикусила губу, задумчиво глянув на него. – Ты боишься женщин, людей вообще или прикосновений как таковых?

 – Я просто… наверное, отвык. Не так сложно выйти из психушки, как вычистить ее из своей головы.

 – Прости, если тебе неприятно, я больше не стану…

 – Нет-нет, не извиняйся. Все замечательно, правда. Еще вчера ты смотрела на меня как на опасного психа, а сегодня пускаешь в магазин погреться, заботишься… все-таки у меня нечеловеческое обаяние, а?

Лиэн звонко расхохоталась, прикрыв рот ладонью.

 – Вот уж правда, людям до тебя далеко. Разве что троллям из северных сказок!

 – Меня сегодня спросили, не отмечен ли я знаком фейри, – поддерживая полушутливый тон, продолжил Мэтт. – Что бы это значило, не расскажешь?

 – Ничего, над чем следовало бы раздумывать, – Лиэн едва заметно нахмурилась. – Говорил с нашим священником?

 – Разведывал обстановку. Ты знала, что он недолюбливает Дэвида?

 – Недолюбливает, ха! Да он считает его серийным убийцей. Неужели он тебя не просветил?

 – О да, – Мэтт усмехнулся. – Рассказал еще, что Дэйвом интересуются кое-какие службы. Ладно, у святого отца богатая фантазия, но…

Ведьмочка едва до потолка не подпрыгнула от возмущения. Вот уж кто готов защищать Дэвида до последнего, мысленно отметил Мэтт.

 – Старая климактерическая сука из Бюро и бывший героинщик с недотрахом? Ну да, безусловно, тебе стоит верить им больше, чем другу и напарнику. Этот твой отец Уилан сжег себе мозги химией еще в пятнадцать, до того как его подобрал наш старый глава прихода. Я знала достойных священников, но этот ошибся то ли с профессией, то ли с эпохой!

 – Безусловно, бывшим наркоманам веры нет, – кивнул Мэтт. Лиэн замерла на полуслове, щеки ее вспыхнули. Впервые за все время их знакомства Мэтту пришло в голову, что она, должно быть, младше его лет на семь. Стоит делать скидку на это. На бескомпромиссность молодости и отсутствие глубоких шрамов, оставленных жизнью.

 – А можно поинтересоваться, почему ты всех определяешь через отношение к процессу размножения?

 – Потому что мир состоит из процессов созидания и  разрушения, как чудесно сформулировал Дэвид, – ответила девушка, несколько сбавив обороты.

 – Да, пожалуй… хотел бы я знать, за которую команду играет он сам.

 – Если останешься до весны, сможешь сам убедиться, – улыбнулась Лиэн. – Если все получится, мы отпразднуем Бельтейн, как много веков здесь не праздновали.

– Представляю, как обрадуется отец Уилан, – усмехнулся Мэтт. – Но до весны… так далеко мои планы не простираются. Не уверен даже, что будет завтра. Вот разве что ты мне погадаешь.

– Да не вопрос! Но только в этот раз ты платишь за прорицание, договорились? – подмигнула ему Лиэн.  – Не то чтобы я была слишком меркантильной, просто это нарушение правил. Вроде как ты остаешься мне должен, и между нами возникает связь, тонкая ниточка. Чем больше таких ниточек, тем крепче каждый из нас привязан к земле. А я хочу летать, понимаешь?

 – Не очень понимаю, но всячески приветствую, – улыбнулся Мэтт. – Хотя бы на метле для начала, неплохо будет смотреться. В сочетании с этой юбкой.

 – Мужчины! – фыркнула рыжая, скорчив неубедительную гримаску. Мешочек с рунами уже плясал в ее нетерпеливых руках.

 – Вот только с деньгами у меня сейчас туго, пока не нашел здесь свободных вакансий… – запоздало спохватился Мэтт.

 – Значит, расплатишься чем-нибудь другим, – улыбнулась девушка. Мэтт очень постарался не заметить в ее словах двусмысленности.

 – Какой вопрос ты хочешь задать?  – Лиэн запустила руку в мешочек, перекатывая меж пальцев шлифованные деревяшки.

Она вполне может различать их на ощупь и дурить тебя, не правда ли?

 – Что мне делать? – Мэтт беспомощно развел руками. – Знаю, вопрос дурацкий.

 – Отчего же… просто недостаточно ясно сформулирован. Что делать, чтобы достичь… чего, какого именно результата?

 – Чтобы больше не терять то, что имею? Чтобы не разрушать свою жизнь дальше? Чтобы не было так больно?..

 – Так понятнее, – серьезно кивнула Лиэн и вынула руку из мешочка.

На прилавок шлепнулась плоская дощечка с руной, напоминавшей букву R. И вторая, словно прилипшая к ней, украшенная одной только вертикальной чертой.

 – Иса… и Райдо, – девушка растерянно провела пальцем по гладкой поверхности дощечек. – Но это бессмыслица. Я хотела достать только одну, клянусь!

 – Что это значит? – беспокойство гадалки невольно передалось и Мэтту.

 – Останься и уезжай. Это руны с противоположными значениями. Движение и остановка. Не понимаю… в прошлый раз, когда я пыталась тебе гадать, у тебя будто бы вовсе не было судьбы, а теперь что же, ты живешь две жизни одновременно?

 – Да, похоже, придется мне выбрать только одну, – печально усмехнулся Мэтт. – Хотя бы для того, чтоб перестать пугать гадалок. Брось, Лиэн, это ерунда.

 – Я могу уточнить, – рыжая нервным движением сгребла дощечки обратно. – Переформулировать вопрос.

 – Не нужно. Все в порядке, правда. Людям свойственно бояться неопределенности, но я, кажется, уже начинаю привыкать.

 – Людям свойственно бояться… даже собственной природы, – задумчиво отозвалась девушка. – Или природы в целом. Всего первобытного, хаотического, не вписывающегося в рамки. Чего боится отец Уилан, как думаешь?

 – Похоже, что Дэвида. Говорит, вместе с ним сюда пришло зло.

 – Он боится Матери. Ее первозданной силы, с которой не совладать никому из мужчин.

Мэтт и не заметил, как она подошла слишком близко. Ее дыхание пахло травами, и боязно было коснуться волос – казалось, это рыжее пламя запросто опалит кожу.

 – Знала бы ты, как я своей мамы порою боялся, – рассмеялся Мэтт. – Думаешь, это наша общая беда?

Лиэн осторожно коснулась изящными пальцами его плохо выбритой щеки.

 – Пусть платой будет поцелуй, – предложила она, улыбнувшись краешком губ. – За это не слишком информативное гадание я не рискну просить больше.

 – Хм, я  знаю одного парня, который не прочь будет расплатиться за меня, – Мэтт неуклюже попытался обратить все в шутку. Рыжая лишь недовольно фыркнула.

 – Наши с Дэвидом дела это наши дела, понятно? И чего вы, парни, так серьезно ко всему относитесь?

 – Я… – Мэтт не нашелся, что ответить. Глаза ведьмы оказались вдруг совсем рядом, заслоняя собой весь остальной мир.

 – Я… не настолько безнадежен, как ты думаешь, – сказал он, наконец, и в подтверждение своих слов потянулся к ее губам.

Лиэн прильнула к нему на мгновение, но не стала слишком углублять поцелуй. Через секунду отстранилась и облизнула губы, бросив на Мэтта озорной взгляд исподлобья.

 – Теперь я узнаю твои мысли, – сказала она со смешком. – И напишу о них отчет в НБУ.

 – Ну, разумеется, именно так они и работают, я не сомневался, – столь же шутливым тоном ответил Мэтт.

Если в ее поведении и был намек на возможность продолжения, Мэтт его не уловил. Впрочем, он никогда и не мнил себя знатоком женских душ. Вероятно, для успеха ему следовало страстно прижать рыжую ведьму к стене, или распахнуть ногой дверь в подсобку и швырнуть ее на гору пыльных мешков…

Впрочем, от исповеди и выпивки он сегодня уже отказался, стоило ли нарушать столь удачно начатую аскезу?

 – Теперь тебе не спасти свою душу, сколько ни слушай проповеди отца Уилана, – продолжила Лиэн. Ароматический конус на стойке успел догореть, и она небрежно смахнула рукой горку невесомого пепла. Мэтт проследил взглядом, как серое облачко осыпалось на пол.

 – Я слышал, что у рыжих вовсе нет души, – поддел он ее в ответ.

 – О, расскажи это Дэвиду. Ему понравится.

 – Он – другое дело. Он же подменыш фейри, разве по нему не заметно? Жрет всякую дрянь  вместо человеческой пищи и пугает священников.

Лиэн рассеянно улыбнулась. Вгляд ее скользнул куда-то за плечо Мэтта. Обернувшись, он увидел только пустую улицу за стеклом витрины. Что-то мелькнуло на границе поля зрения – край омерзительно-желтого рыбацкого плаща?

 – Дождь закончился, – задумчиво произнесла девушка.

Подходящий момент для встречи с пыльными мешками в подсобке, определенно, был безвозвратно упущен.

Фейри не едят человеческую пищу, а еще они не пользуются водонагревателями. Из душевого шланга минут пять извергалась ржавая, застоявшаяся вода с металлическим запахом. Сцена в лучших традициях фильмов ужасов: героиня открывает кран, а оттуда хлещет струя крови. Мэтт представил себе, что в бачке валяется отрубленная голова одной из пропавших читательниц, и его едва не стошнило. К черту больное воображение, какой в нем прок, если ты не писатель-визионер нового поколения, предположительно серийный маньяк.

Вода сменилась нормальной, когда Мэтт уже всерьез задумался о том, что проще будет намылиться и выйти под дождь. Горячая вода пульсирующим коконом обвила тело, милосердно отгородив его от внешнего мира со всеми его священниками, ведьмами и глубоким символизмом в каждой мелкой детали. Мира, в котором пространство между вещами не заполнено пустотой, как бы парадоксально ни звучало это утверждение. Стоит присмотреться внимательнее к этой пустоте, как она превращается в кипящий бульон ассоциаций, смыслов и контекстов. И при каждом движении они липнут к коже, как паутина, забиваются в глотку, туманят взгляд. Хочется смыть их, содрать эти липкие нити, выцарапать из-под кожи, куда они уже, без сомнения, успели прорасти, побегами и корешками, бесконечно ветвящимися гифами грибницы…

 – Знаешь, если долго мыться в кипятке, кожа слезет, – сказал Дэйв где-то за спиной. Мэтт вздрогнул от неожиданности, и движение оказалось слишком интенсивным после секунд, или же веков, блаженного небытия. Тело будто судорогой сковало на мгновение. Он развернулся к двери, вытирая лицо. Вода действительно стала слишком горячей, а он и не заметил.

 – Кожа слезет, и кто знает, что окажется под ней, – меланхолично отозвался он. – Ты правда считаешь, что это нормально, входить без стука?

…Когда-то давно, кажется, множество жизней назад, Мэтт безо всякого стеснения мог выйти из кабинки в общую душевую, едва прикрывшись полотенцем. Как и все остальные ребята в участке. Когда-то, всего одну жизнь назад, он трясся под слишком холодными струями из шланга в душевой, где и в помине не было никаких отдельных кабинок и перегородок. Санитары предпочитали выстраивать их вдоль стены на кафельном полу, точь-в-точь как пленников для расстрела, только права смотреть в глаза своим палачам им не оставляли, приказывали развернуться к стене. А вместо автоматов у них в руках были шланги. Считалось, что пациенты не в состоянии должным образом помыться сами, и в отношении большинства это было чертовски верно. Мэтт вспомнил лицо Билли-дебила, парня с напрочь сожженными химией мозгами. Каждый раз, когда в спину ударяла первая струя холодной воды, Билли начинал орать. Каждый раз в ожидании этого момента он впадал в состояние, опасно близкое к панической атаке. Он зажмуривался или напротив, таращил глаза так, будто они вот-вот выскочат из орбит, обхватывал себя руками и начинал часто дышать, втягивая воздух через полуоткрытый рот с высоким, испуганным аханьем. Впалая грудная клетка ходила ходуном – дефективный поршень из кожи и костей, тщетно пытающийся наполнить энергией безнадежно поломанный механизм.

Вот таким ты меня видишь, милая Лиэн, да?

Вот таким я бы стал рано или поздно, гротескным монстром с одной из черно-белых картинок

И каждый раз, за мгновение до подачи воды, Билли мочился под себя. Видимо, от ужаса. Никто не любил оказываться рядом с ним в душевой, именно по этой причине…

 – Я стучал, – сказал Дэвид, разгоняя обоссаных призраков прошлого одним движением руки, бросающей полотенце. – И пока ты не отзывался, я успел детально представить себе безжизненное тело в луже крови. А ты, я смотрю, всего лишь решил сварить себя заживо, гораздо менее эффективный вариант.

 – Я думаю, что тебе стоит прекратить представлять себе мое тело, приятель, – Мэтт с усмешкой покачал головой. – Определенно, это какая-то нездоровая тенденция.

 – По крайней мере, это безопаснее, чем представлять, что у тебя в голове, – Дэвид смотрел на него слишком пристально, чтобы это могло быть только шуткой.

 – Надо же, – Мэтт обернул полотенцем бедра и двинулся к выходу. В доме было ощутимо холоднее. Прикосновение холодного воздуха к обнаженной коже было даже приятным, но он не питал иллюзий: к вечеру опять придется натягивать пару свитеров, чтоб согреться. Чертов дом был слишком велик как для одного жильца, так и для двоих, и упорно не желал прогреваться. Точно рептилия, погрузившаяся в оцепенение в ожидании лучших времен, он держал температуру вровень с заоконным туманом. Может, грезил, что когда-нибудь его пыльное нутро согреют изнутри многочисленные жильцы, поделившись теплом своих тел и чувств. Его строили для большой семьи, не для писателей со странностями и их свихнувшихся приятелей.

 – А я вот прочел очередную главу твоей книги. И оказалось, ты-то как раз дохрена знаешь о том, как устроена изнанка моей головы. Настолько дохрена, что я рискну задать вопрос: да неужто ты не предвидел, что будет со мной, если ты сбежишь и оставишь меня в этом гадюшнике одного? С моей-то нездоровой склонностью к простым решениям.

 – Я надеялся, что твоим простым решением будет держаться за свою семью, – тихо ответил Дэйв. Без тени осуждения в голосе – но Мэтт все равно завелся. Злость, которую в нем разбудил священник, никак не желала утихать.

 – И какого хрена ты вообще берешься на всю страну так смело рассуждать о моей жизни? Или ты, когда пишешь, забываешь, что персонажи твоей книги – живые люди, что они существуют в реальности?

 – Если честно, когда пишу, я забываю, что я существую в реальности, – Дэйв выделил голосом «я», и для пущей убедительности прижал ладонь к груди, будто пытаясь поймать это самое зыбкое и эфемерное «я», ускользающее из плена грудной клетки. – Только это и придает мне смелости вообще хоть что-то рассказывать. Я-существующий ни за что бы не решился на подобную авантюру: для этого я слишком привык притворяться частью интерьера.

Психопат путает субъект и объект, в этом его главная ошибка

«Заткнись», сказал Мэтт своему внутреннему голосу. Внутреннему отцу Уилану с горящими глазами и цепкими пальцами несостоявшегося инквизитора.

Святой отец говорит, что ты – псих. Что для тебя люди – абстрактные идеи. Легко свести человека к идее, и провести анализ, расчленяя.

Да, он сам как-то зачитывался статьями по бихевиоризму. Видел себя в мечтах великим детективом, а как же без этого. Все ушло, кануло в туман вместе с верой в то, что мир можно постичь посредством логики. Мир внутри или снаружи, без разницы. Логика – тонкая пленка, налет на поверхности, упругая кожица манящего темной сладостью плода, чье имя – хаос иррационального.

Он устало опустился в кресло, размышляя о том, что надо уже разжиться собственным комплектом одежды, а не таскать футболки у Дэвида, пусть даже их запас и кажется бесконечным. Черт его знает, когда он успевал кататься по всем этим ярмаркам, спортивным турнирам и литературным конвентам, эмблемы которых украшали бесчисленные футболки.

Присматривал новых жертв, разумеется. Маньяки часто посещают массовые мероприятия. Наверное, чувствуют себя покупателями в продуктовом магазине, выбирающими десерт для праздничного ужина.

Мэтт уронил лицо в ладони и с силой потер виски.

 – У меня, кажется, наверху валялся теплый халат. Сейчас поищу, – сообщил Дэвид откуда-то из красноватой темноты за пределами закрытых век. – Ты в нем будешь похож на почтенного отца семейства. Да что там, в нем любой будет похож на собственного предка три-четыре поколения назад.

Мэтт поневоле рассмеялся. Смех был приятным ощущением, он щекотал грудь изнутри крохотными пузырьками, точно в бокале шампанского. Смех возвращал его в тот мир, где есть цвета, где можно верить людям и не искать скелетов в шкафу и скрытых мотивов… где поцелуй женщины это просто поцелуй, а не древнее колдовство, и забота друга это не попытка «погрузить тебя в специально сконструированный аттракцион иллюзий», или как там выразился падре…

И оттуда, из спасительной темноты, вынырнуло очередное воспоминание. Как Дэйв, честно и открыто глядя ему в глаза, говорит «Ты можешь взять отгул на этот вечер, я пойму. У тебя же семья. Пожалуйста, подумай, хочешь ли ты так рисковать, подумай дважды».

Но они идут в эти чертовы доки вместе, плечом к плечу, и получают по пуле на брата, и…

Не думать не думать не думать о ране на груди и расползающихся рваных краях ты не умер нет нет

… и в этой истории они, конечно, выглядят идиотами, самонадеянными наглецами, заигравшимися в героев, наивными мальчишками, решившими, что одна сорванная сделка наркодельцов что-то изменит в этом насквозь прогнившем мире. Но, черт возьми, эта история никак не стыковалась с предполагаемым безумием Дэвида. Не маньяк он, не психопат, которому плевать на всех, кроме себя.

Святой отец тихо сходит с ума здесь, в захолустье, у него острый ум писателя детективов и воображение режиссера триллеров – право же, вот кого бы Дэвиду взять в соавторы! Но его там не было, когда этот чертов «визионер нового поколения» словил пулю в плечо, выдергивая какую-то малолетнюю сторчавшуюся бомжиху из доков из-под перекрестного огня мафии и спецназа, а значит…

«Когда я открою глаза, – сказал себе Мэтт, – когда я открою глаза, все будет хорошо».

Он не был уверен, что именно в данном случае «всё», и что в данном случае вообще может значить это туманное «хорошо». Какое-то знакомое чувство возникло на миг, необъяснимая легкость в теле, точно пародия на невесомость, что возникает в первые секунды в едущем вниз лифте. Знакомое, кажется, с детства, когда он точно так же играл, стоя на крыльце…закрывая и открывая глаза…

Он распахнул глаза и тут же сощурился от слишком яркого света.

Слишком много воспоминаний на сегодня.

Дэйв никуда не ушел. Сидел в напряженной позе на корточках, глядя на него. Наверное, прикидывал, не вызвать ли врача.

 – Просто воспоминания, – пробормотал Мэтт. – Собираю их, как паззл. Это сложно… не все кусочки подходят друг к другу. Ты вроде спрашивал как-то, из чего строится личность?

 – Это был риторический вопрос, – мягко уточнил Дэвид.

 – Конечно. Но у меня есть прекрасный ответ. На данный момент моя личность строится из непротиворечивых воспоминаний. Это как реставрация… восстановление разбитого витража. Из кучки разбитых стекол. У вас ведь был витраж на кухне?

 – Был, – невозмутимо кивнул Дэйв. – Нашел старые фото, да?

 – Нет… заглянул в память дома, – Мэтт пару секунд наслаждался недоумением собеседника, а потом вновь рассмеялся. – Видел остатки на чердаке.

 – Никто сейчас  не ставит витражи в домах. По крайней мере, в таких домах, – Дэйв с явным облегчением поднялся. – Лично я вообще за минимализм в дизайне. А ты, я вижу, тоже за минимализм. Хоть и начинаешь синеть от холода.

 – Это потому что кто-то, черт возьми, утащил мою одежду в стирку, стоило мне из нее вылезти, потом пообещал какой-то халат, но до сих пор стоит и треплет тут языком! – огрызнулся Мэтт.

 – Точно, – Дэвид исчез в дверях бесшумно, как истинный потомок фейри. Впрочем, последовавший за этим громкий топот ног по лестнице слегка подпортил впечатление.

 – Эй, Дэйв, скажи мне, что твой халат не сделан из той же чертовой овцы! – крикнул Мэтт ему вслед и поплотнее запахнул полотенце.

Воспоминание мелькало на границе сознания, робко топталось на пороге, будто понимая, что его черед пока не пришел. Порог… Мэтт стоит на пороге, крепко зажмурив глаза. Ему лет десять, наверное, судя по ощущению тела – маленького и легкого. Он играет в игру, которой научила его бабка.

«Женился на ведьме, так нечего мечтать о райских кущах» – ворчит в глубине памяти дед.

Все это что-то значило.

«Когда я открою глаза, – говорит себе мальчишка, стоящий на пороге, – когда я открою глаза, дедушкин сарай будет синим, а не зеленым».

Игра цветов. Игра с цветами. На мгновение под закрытыми веками вспыхивает образ сарая – сейчас он серый, точно на старом фото. И небо над ним серое, и частично скрывающие его ветви непомерно разросшихся в этом году яблонь…

Но когда мальчишка откроет глаза, сарай точно будет какого-то определенного цвета.

«Может, судьба – она не как нить, а как дерево. Одна ветка так, другая этак...» – говорит Дэйв.

Определенно, все это что-то значило. Но Мэтт вовсе был не уверен, что готов вспомнить, что именно.

– Парень из магазина клялся самолично доставить материалы, как только получит что-то подходящее, – сказал он, когда Дэйв вернулся. – Похоже, рад был предлогу, чтоб посмотреть на твое жилье. Да, и рыбаки в местном баре хотели знать, напишешь ли ты о них. У них полны карманы историй про русалок и бесхозные щупальца в сетях. А еще у них тут локальная война с монополистами, ты знал? Чудная вышла бы книга. Остросоциальная. «Битва за макрель» или что-то в этом духе.

 – Не выйдет, у меня весьма паршиво с реализмом, – рассмеялся Дэйв.

Он притащил не только халат, но и чистые штаны с рубашкой, так что Мэтт с радостью завернулся в целый ворох одежды.

 – Живешь в бардаке, а шмотки тащишь в стирку при виде малейшего пятнышка… словно маньяк какой-то, – сказал он, искоса наблюдая за реакцией напарника.

Тот рассмеялся. Слишком естественно, слишком…

хватит, черт возьми

 – Ты это называешь малейшим пятнышком? По мне так ты бродил где-то по колено в грязи. Понимаю, дороги у нас не очень.. Или ты ходил на пристань? Там по пути непросыхающая лужа, местная достопримечательность…

Он болтал еще что-то, но Мэтт уже не слушал. Слово «пристань» отозвалось в голове мучительным, тянущим чувством.

Потемневшие доски и серый бетон причалов. Место, где случилась судьбоносная перестрелка. Он ни за что на свете не хотел возвращаться в этот проклятый район, но мальчишка-связной назначил встречу именно там. Будто специально хотел, чтобы Мэтт нервничал. Хотя откуда ему было знать?..

Кровь давным-давно смыло волнами и дождем, но он прекрасно помнил, где именно была темно-красная, почти черная в лунном свете, маслянистая лужа

 – Они сделали меня чертовым контрольным закупщиком, представляешь? – хрипло произнес он, не узнавая собственного голоса. – Парни из наркоконтроля. Как в том телешоу про контроль качества, где домохозяйка идет на рынок, а за ней следуют телекамеры.

 – Да. Им стоило взять кого-то с нервами покрепче, – хмыкнул Дэйв. Помолчал, видимо, ожидая, что Мэтт вывалит на него еще парочку внезапных откровений-воспоминаний, и, не дождавшись, спросил:

 – А что там с русалками? Что-нибудь новое или в том же духе, что моя история про мерроу*?

 – Кажется, я ее еще не читал, – Мэтт пожал плечами. – А еще я узнал, что тебя ищет НБУ.

 – А чего меня искать? – Дэвид удивленно вздернул брови. – Я вроде всегда здесь. Агент Хоган снова в городе?

 – Нет, я… – Мэтт смешался. – Говорил кое-с-кем.

«Здесь все честны друг с другом». Точно. Куда ему со своими «городскими» понятиями.

 – Отец Уилан и его священная война против меня? О, он забавный, – весело сказал Дэвид. – Но если он будет морочить тебе голову своими теориями, я не постесняюсь повозить его мордой о стену. Пускай отлучает меня от церкви, предает анафеме или что там у них положено.

Визитка была в кармане. Проверил ли он карманы, прежде чем сунуть штаны в машинку?

Не в этом ли настоящая причина…?

А еще твоя рыжая ведьма меня поцеловала, вот так-то.

 – Да я сам ему сегодня едва не двинул! Не беспокойся, – Мэтт покачал головой. – Я никогда не имел привычки слепо верить священникам. Хоть, может, и стоило бы. Так просто – взять и согласиться с кем-то однажды установленными правилами о том, что хорошо и что плохо. Без всей этой твоей туманной философии насчет относительности и единства инь и янь.

 – А знаешь, образ простого работяги удается тебе еще хуже, чем прежде, – вздохнул Дэвид. – Хотя казалось бы, в психушке тебе запросто могли выжечь половину мозгов, вот было бы счастье, наконец-то никаких заумных размышлений, а?

Мэтт на секунду задумался, прикидывая долю шутки в этой шутке. Потом скомкал валявшееся рядом мокрое полотенце и швырнул его в напарника.

  – Размечтался! Они больше не применяют электрошок. Только химию. И беседы, беседы без конца…

Длинные худые руки в перчатках. И смуглое лицо. Итальянец или кто-то еще из южных народов, черноволосых и порывистых в движеньях. Мэтту все равно, он тупо смотрит на руки.

 – К тебе посетитель, Мэтт. Будь сегодня паинькой, – угрожающе говорит над ухом санитар. – Я не хочу тебя снова привязывать.

 – Мы хотели бы знать, – с легким акцентом говорит посетитель, – что говорил ваш друг по поводу своего героического поступка? Он отлично поработал с информаторами. У него большой талант. Как и у вас, конечно. Так прискорбно видеть вас в таком состоянии. Вам могла светить отличная карьера.

 – Да он же ни черта не соображает, и чего вы распинаетесь, – хмыкает санитар за спиной.

Рука в перчатке на мгновение исчезает, чтобы вернуться с купюрой, зажатой меж длинных пальцев.

 – Оставите нас ненадолго, о’кей?

 – О’кей, – ворчит санитар, чуть насмешливо повторяя чужеродное словцо.

Мэтт поднялся, опираясь на спинку кресла.

 – Пойду-ка почитаю о русалках на сон грядущий. Жди критики!

 – С нетерпением, – отозвался Дэвид. – Только не закапывайся слишком глубоко в психоанализ, как наш святой отец!

Книга лежала на видном месте – в круге света от настольной лампы. С аккуратно вложенной вместо закладки визиткой агента Хоган.

______________________

* понятия не имею, как они на самом деле сокращают это название

* не в Ирландии. Священник явно начитался американских бихевиористов, вроде Джона Дугласа

* ирландское название «водных дев».

Есть в жизни на острове нечто, перекраивающее души на свой, особенный лад. Счастливы те, кто не осознает этого в полной мере; вероятно, им просто повезло – их личный остров по размеру не выходит за границы пары кварталов или собственного палисадника. Те же, кто однажды попытался убежать от себя, но в конце концов увяз в сетях причудливого фрактала береговой линии, точно знают, в чем эта особенность. Наше племя узнаёт друг друга по бесстрашию, чье истинное название – отчаяние. Решимость человека, которому некуда бежать и некуда отступать.

Подобные мысли порой посещают меня в особенно дождливую погоду, когда выдается редкая минутка безделья и одиночества. Затем я, как правило, нахожу, с кем пропустить стаканчик-другой, и возражения по поводу географических особенностей моей родины растворяются в крепком настое ее плодов.

А все же, не доводилось ли вам, где бы вы ни родились, задумываться о том, что каждый из нас заперт на персональном острове посреди океана? Вообразите: ночь, туман, неспокойные волны бьются о скалы, и лишь где-то вдали мерцает призрачный свет маяка. И вы, поднимаясь на башню, зажигаете собственный фонарь, чтобы послать ответный сигнал. Может, его разглядят в тумане, а может, и нет. Ну разве не чудная модель человеческого общения?

Но если говорить серьезно, даже этот свет – неизмеримо больше, чем ничего.

Одна из самых странных историй в моей жизни как раз связана с маяком. Но началась она довольно обыденно: с разбитого фонаря на старом мосту через центральный канал.

 …- А ну стой!

Не знаю, кто разрабатывал эти свистки для патрульных, но, честное слово, не удивлюсь, если выяснится, что это неудавшаяся разработка военных. Неудавшаяся – потому что использовать это акустическое оружие будет нарушением каких-нибудь международных конвенций о недопущении чрезмерной жестокости. Каждый раз, как мой напарник с нездоровым энтузиазмом применяет свой свисток по назначению, у меня потом полдня звенит в ушах. Преступник же, наверное, должен быть просто парализован ужасом и отказаться от малейшей мысли о побеге. В этот раз, впрочем, никто и не убегал.

Девушка, только что швырнувшая камень в фонарь, сидела на мостовой и всхлипывала. Казалось, акт вандализма отнял у нее последние силы. Вокруг немедленно начала собираться толпа любопытствующих и сочувствующих. Взбежав на мостик, Мэтт разогнал их небрежным движением руки.

 – Вам нужна помощь? – спросил он у девушки, убедившись, что проводить с ней беседы о хулиганстве сейчас не время. Я же уставился на фонарь: старинный, украшенный узорным литьем. Только стеклянный корпус современный... был.

 – Плывут на свет маяка, – пробормотала девушка, не поднимая головы. – Белые, склизкие... руки... не позволяйте им!

Мэтт растерянно глянул на меня. "Врача ей вызвать, что ли?" – читалось в его взгляде. Я кивнул и отошел на пару шагов, вынимая рацию.

 – Диспетчер, у нас тут леди в состоянии нервного срыва...

 – Не беспокойтесь, мисс, – говорил тем временем Мэтт,  – мы отведем вас в безопасное место.

 – Нет, – девушка поднялась, опираясь на его руку, и стало заметно, как сильно она дрожит. Мэтт мягко тянул ее в сторону, туда, где свет от уцелевшего соседнего фонаря очерчивал желтый круг на камнях. Она слабо сопротивлялась, с ужасом глядя в сторону воды. – Нет, они плывут на свет. Надо погасить фонари!

 – Кто плывет? Рыбы?

 – Эти... я не знаю. Морское племя? Я стояла на мосту и вдруг увидела их. Белые, белые... под водой... точно как на маяке! Они меня запомнили!

 – Тогда давайте спустимся с моста, – Мэтт не стал спорить. Оно и правильно, по инструкции не рекомендуется. – Присядем на лавочку, подождем помощь... Эй, Дэйв, ты с нами или как?

 – Сейчас...

Я подошел вплотную к перилам моста, пристально вглядываясь в темную воду. Ничего необычного, никаких пугающих силуэтов. А я уж было надеялся посмотреть на легендарное "морское племя". До сих пор не доводилось, если не считать утопленников, но они-то дело иное, они все же гости, а не хозяева водной стихии. Однако если есть духи местности, если даже наши города полны удивительными и пугающими созданиями, отчего бы не существовать и духам вод?

Мы сдали девушку врачам и отправились дальше патрулировать темные улицы, но этот эпизод все не шел у меня из головы. Я, конечно, не большой специалист в области психиатрии, только наша хулиганка вовсе не выглядела сумасшедшей. Напуганной – да, но что, если у нее были реальные причины испугаться?

Я не мог отделаться от невольного сочувствия к ней. Кому, как не мне, знать, каково это – видеть то, чего не видят остальные, то, что противоречит всей современной картине мира? Мне до сих пор удавалось бегать от врачей – а бедная девчонка, если будет с ними достаточно откровенна, рискует на всю жизнь попасть " на крючок". Да и есть ли таблетки, выключающие подобные способности?

Поэтому утром после смены, поспав пару часов для порядка, я отправился выяснять дальнейшую судьбу нашей подопечной. Девчонки из диспетчерской, конечно, не упустили случая позубоскалить, уточняя, не влюбился ли я с первого взгляда в истребительницу фонарей. Их можно понять – обычно патрульные не интересуются отловленными сумасшедшими. Но адрес больницы, куда определили задержанную, они мне все-таки сообщили. Похоже, дела ее и правда были неважны, раз ее не отправили домой после осмотра.

В палату меня не пустили. Грозного вида медсестра указала мне на узкий диванчик в коридоре и унеслась говорить с врачом. У дверей мялся растрепанный вихрастый парнишка, с виду ровесник задержанной нами девчонки.

 – А ты тоже к Кимбер, верно?

Парень окинул меня хмурым взглядом, но, видимо, подозрительным не счел. – А ты кто?

 – Дэвид. Это я нашел ее на мосту. Вот, решил узнать, как у нее дела.

 – Марк, – парень пожал протянутую руку. – Что ж, спасибо, что не прошел мимо.

Тут бы мне и сказать что-то вроде "это просто моя работа". Но люди редко становятся общительнее, узнав, что их собеседник – полицейский.

 – А ты ее друг?

 – Ну, она моя подружка. Вроде как. Два месяца уже.

Похоже, этим достижением он гордился, хоть и старался не подавать виду.

 – Что врачи говорят про ее состояние?

- Я не въезжаю, честно, – парень шмыгнул носом. – Нервное истощение, стресс... откуда у нее это все? Галлюцинации... да она даже травку никогда не соглашалась попробовать! И еще вот, меня не пускают к ней. С утра приходила ее мамаша, вот ее пустили. А меня... нет, блин, они говорят, что стресс может быть вызван дурным обращением. Они меня обвиняют, прикинь? Будто я насильник или что....

Его возмущение казалось искренним. Признаться, я и сам бы в первую очередь заподозрил, что причину нервного срыва стоит поискать в ближайшем окружении девушки. Кто вредит нам сильнее, чем самые близкие?

Вот только этот случай выглядел особенным.

- Да, мне тоже показалось, что Кимбер девушка приличная. Послушай, она все твердила про какой-то маяк и про существ, плывущих на свет. Не знаешь случайно, о чем речь?

 – Маяк... ну, мы были на маяке в прошлый уикенд. Сгоняли на великах. Мы с Кимбер и еще пара друзей. Оказалось, там закрыто на реконструкцию. Ну, мы... устроили пикник там на берегу, посидели до заката и обратно. Ничего особенного. Холодно было, да и ветер поднялся, вот мы и свалили.

Секундная заминка наводила на мысль, что парень недоговаривает. Чтоб компания молодежи да не влезла в пустующее здание? Ну, может, я опрометчиво сужу обо всех скопом, но по моему опыту, им в таких местах точно медом намазано. Заброшенные стройки, оставшиеся со времен недавнего экономического пика, оказавшегося столь недолгим; аварийные здания, полузатопленные склады – вот откуда мы регулярно извлекали разношерстные компании формата "шестнадцать плюс". Не нанесенные ни на одну карту угодья королевства-без-взрослых. Территории, где можно спокойно раскурить косячок, а то и чего потяжелее, получить первый сексуальный опыт на грязном матрасе...

Самое удивительное, как через несколько лет все эти крашеные оторвы и разбитные панки вдруг преображаются, надевают рубашки с умеренно чистыми воротничками и идут работать, к примеру, банковскими клерками. Или вот полицейскими, если посмотреть на меня. Ну да, вы ведь уже решили, что я чертов тридцатилетний сноб... а я, поверьте, знаю, о чем говорю. Правда, я всем прочим субстанциям и тогда предпочитал пиво – "глюков" мне хватало и без дополнительной стимуляции.

Потерянные души, колесящие на своих разноцветных великах по заброшенным дорогам острова, с которого не деться...

Эх, уметь бы извлекать из своей глотки звуки мелодичнее стенаний мартовских котов – писал бы об этом песни, пел бы в переходах. Возможно, мне хватало бы на еду и даже пиво. Тогда не пришлось бы взрослеть, носить белые воротнички или кислотно-желтые жилеты. Увы, у меня из талантов – только способность городить терриконы слов разной степени правдивости.

 – Это который маяк-то? – небрежно спросил я. – На Хаут-Хэд далековато, нет?

 – Не, мы не туда ездили, южнее по той же дороге. Черт его знает, как называется, там табличек не было. Только вывеска департамента по туризму. Говорю же, он закрыт. Теперь, наверное, сделают там отель или что-то такое. Придумают красивое название. Там… – парень поежился, будто от холодного ветра. – Странно там. Девчонки не захотели оставаться.

 – Почему же?

 – Не знаю. Кимбер увидела что-то в воде. И…

– Что?

 – Ничего. Мы уехали, просто уехали.

Я чувствовал, что парень готов «расколоться». Что-то беспокоило его, точило изнутри. Невыносимое одиночества опыта, вот как это называется. Когда знаешь то, чем не можешь поделиться ни с кем.

 – А ты рассказал врачу о том, что было на маяке?

 – Да ничего особенного там не было!

 – Эй, мистер полицейский, – окликнула меня вернувшаяся медсестра. В глазах Марка мелькнул ужас. Отвернувшись к стене, он выругался вполголоса.

 – Доктор говорит, девочке не стоит сейчас подвергаться дополнительному стрессу. Если хотите выписать ей штраф за разбитый фонарь или еще что, обратитесь к родителям.

 – Ладно. Ничего, все в порядке, – я посмотрел на Марка, но тот с независимым видом уставился к стену. – Может быть, я зайду позже.

 – Я ничего не скажу без своего адвоката, – мрачно произнес парень, видимо, решив, что я обращаюсь к нему.

 – Я тебя ни в чем и не обвиняю. И все же, если вы что-то видели, когда были на пикнике... может быть, стали свидетелями какой-то сцены, которая вас напугала? Стоит рассказать об этом. Если что вспомнишь, обращайся в шестой участок, ладно?

 – Нечего там вспоминать, – буркнул он. – И кого из детективов мне спрашивать, если что?

 – Да любого, – я беспечно махнул рукой, направляясь к выходу. – Они у нас все молодцы.

Маяков у нас вдоль побережья множество, факт. До того, как изобрели спутниковые системы слежения и прочие полезные штуки, здешняя береговая линия, изрезанная множеством узких бухт и скалистых утесов, в комплекте с вечными туманами здорово усложняла жизнь морякам. Прикинув по карте, до которого из ближайших маяков ребята могли добраться на велосипедах, я позвонил в департамент по туризму. Меня пару раз переключали на других сотрудников, пока наконец дело не дошло до парня, ответственного за реконструкцию. Здесь все оказалось просто – из расположенных поблизости маяков закрыт был только один.

 – Там что-то произошло? – живо заинтересовался мой собеседник. Голос был совсем молодым – похоже, он был не сильно старше Марка с его подружкой. И, судя по всему, скучал на своей работе изрядно.

 – Возможно. Мне просто нужно кое-что проверить. Там есть смотритель или кто-нибудь с ключами?

 – Давно уже никого нет. Решение о реконструкции принято пять лет назад, но это не первоочередной объект, вы же понимаете. Новый маяк функционирует еще с девяносто пятого, в автоматическом режиме, а этот наконец-то передали нам… Могу прислать выписку вам по факсу, диктуйте номер!

 – О нет, не стоит. Это не официальный запрос, не трудитесь, – поспешно сказал я. – Я просто хотел уточнить, тот ли это маяк. Пожалуй, я съезжу и посмотрю.

 – Я смогу быть на месте завтра в восемь с дубликатом ключей, – деловито сообщил парень. Похоже, его приводила в восторг перспектива обнаружить на маяке чей-нибудь расчлененный труп. Черт бы побрал таких энтузиастов! Я вовсе не собирался привлекать к этому месту излишнее внимание.

 – Договорились, – со вздохом я продиктовал ему номер своего мобильника, надеясь, что он не станет разыскивать меня в участке.

Выхода не было – если я хотел успеть осмотреть «место преступления» раньше прочих официальных лиц, ехать нужно было прямо сейчас.

Что я надеялся найти, какого рода «улики», зачем вообще нужно было это самодеятельное расследование? У меня тогда и мыслей не было, что эта история когда-нибудь будет рассказана. Конечно, присутствовал тут некоторого рода азарт, желание объяснить непонятное, дать рациональное – или же иррациональное – объяснение внезапному срыву вполне благонадежной с виду девушки. Хотя, пожалуй, гораздо проще было списать все на наркоту или подавленные воспоминания о травматическом опыте. Мало ли людей внезапно сходит с ума?

Черт, возможно, это прозвучит чересчур выспренно, но в глазах Кимбер в ту ночь я увидел свое отражение. Человека, обреченного видеть то, что скрыто от других и не смеющего ни с кем поделиться – ради своего и их блага.

Никогда не испытывал нужды собирать под своим крылом этакий клуб анонимных духовидцев и делиться откровениями, но вот этой девочке хотелось шепнуть при следующей встрече что-нибудь вроде «ты была права, они существуют». Просто чтоб не считала себя сумасшедшей, дефективной, бракованной деталью механизма… Вряд ли ее психиатр одобрил бы мой порыв, конечно.

На место я отправился, как и мой недавний информатор – на велосипеде. Отличный способ передвижения, как бы ни глумился над ним мой напарник, воспитанный культурой, что отличается нездоровой страстью к большим и шумным автомобилям. Между тем, человек на велосипеде выглядит гораздо безобиднее для окружающих, имеет больше возможностей незаметно затаиться – и это не говоря уже о пользе для здоровья. Или о том, что по узкой дороге вдоль побережья не всякая машина пройдет.

Дело близилось к вечеру. Низкие хмурые тучи помогали подступающим сумеркам перекрашивать все в приглушенные тона, и неспокойное море внизу, под скалами, приобрело серо-стальной оттенок. Белые островки пены в нем казались спинами неведомых существ, поджидающих, не свалится ли к ним в лапы зазевавшийся велосипедист.

На очередном повороте вдали показалась серая башня маяка. Старое каменное строение возвышалось на небольшой косе, выступающей в море. Судя по координатам, это был тот самый маяк, однако я на мгновение усомнился, увидев в воде светлый блик, похожий на дрожащее отражение фонаря. Парень из департамента ведь ясно сказал, что маяк не рабочий. Но под иным углом блик пропал, а на верхушке башни огня не было.

Табличку, информирующую путников о том, что объект на реконструкции и нахождение на нем может быть небезопасным, я проигнорировал. Спрятал велосипед в придорожных кустах и двинулся по тропинке, петлявшей меж крупных валунов по направлению к маяку.

Массивная дверь, ведущая внутрь башни, была надежно заперта, а внешних лестниц не наблюдалось. Я обошел здание кругом, и не нашел ни малейшей лазейки – даже для гибкого и пронырливого подростка.

Что ж, если они и говорили правду о пикнике, где здесь для него подходящее место?

Вокруг были только скалы и песок. Взобравшись на один из высоких валунов, я огляделся вокруг и понял свою ошибку: если здесь и остались какие-то следы пребывания подростков, их давным-давно смыло водой. Даже сейчас, при несильном ветре, волны то и дело захлестывали через камни, смывая с песка весь возможный мусор.

Ладно, игра в детектива в этот раз катастрофически не удалась. Но не уезжать же обратно, бессмысленно потратив такой чудный вечер? Всегда можно притвориться перед самим собой, что приехал побыть наедине с природой, использовать рекомендуемый психологами метод разгрузки сознания.

Я уселся на камень, выбрав место посуше, и принялся рассеянно следить взглядом за танцующими внизу волнами.

Морское племя, сказала бедняжка Кимбер. Плывут на свет… вот только света здесь нет, даже если их компания и нашла способ забраться на маяк, он даже не подключен к коммуникациям. Или детишки запустили дизель-генератор?

Если б не парень из департамента, что намеревался притащиться сюда завтра, я бы, пожалуй, рискнул поковыряться в замке. Некоторое время обдумывал этот вариант, но не нашел разумных причин портить казенное имущество. Желание посмотреть, что же такое приплывет на свет маяка, к разумным причинам явно не относилось.

Морское племя. Все мы знаем сказки о русалках-мерроу, что нередко заключали браки с моряками. Добром это редко кончалось – затосковав по родной стихии, русалки возвращались в воду, бросив возлюбленного в одиночестве. Были и другие легенды – о том, как водные девы утаскивали кого-нибудь под воду, затем возвращали или обменивали на другого «заложника». А еще были слова одного старого заговора, с детства бродившего в памяти – я слышал, как мать шептала его порой, обращаясь к неведомым «дочерям моря». И все это прекрасно объясняется с точки зрении фольклористики, антропологии и черт знает чего еще. Море – символ первичного источника и материнского начала. Значит ли это, что нервный срыв Кимбер – следствие ее ссор с матерью?

 – Дочери моря… – тихо прошептал я, глядя на волны. Не знаю, чего ожидал в ответ, – что из воды высунутся головы любопытных русалок?

 Может, все было гораздо проще, может, кто-то когда-то погиб здесь и болтается в виде неупокоенного призрака в прибрежных водах. Почему он еще не явился действовать мне на нервы – вот вопрос. До сих пор мне как-то не приходило в голову намеренно искать призраков: их и так хватало сверх меры. Ну конечно: белые, скользкие, тянут руки, пугают… все совпадает. Утопленников я повидал немало. Черт, да у нас одна из главных причин смерти по статистике – утопление. И суицид. А иногда и то, и другое, сплетенные в одном решительном действии. Что поделать, живущие на острове всегда подвержены древнейшему из искушений – идти навстречу волнам, пока кровь и вода не породнятся, смешавшись и объединив свой нехитрый химический состав.

Блуждая в лабиринте рассеянных мыслей, я упустил момент, когда что-то неуловимо изменилось в воздухе, в самом мире вокруг. Почти бесконечное – до горизонта – пустое пространство передо мной вдруг показалось заполненным невидимыми, но ощутимыми каким-то шестым чувством структурами. Картина перед глазами не изменилась, и все же неким внутренним взором я видел, как воздух будто бы заполняется прозрачными сферами, они толкаются, мешают, проникают друг в друга и с тихим хрустальным звоном расходятся в разные стороны. Большие и маленькие, пульсирующие изнутри отголосками тысячи оттенков, они двигались во множестве направлений и с разными скоростями, но в то же время все их движение выглядело единым, на удивление гармоничным танцем. То была не высшая гармония, заданная неким внешним по отношению к миру, холодным и бесстрастным разумом, а скорее слаженная работа множества частей единого организма, отточенная миллионами лет выживания в агрессивной среде.

«Что это? – потрясенно спросил я у самого себя. И ответная мысль возникла словно откуда-то извне: – Миры, в которых мы живем, и которые так редко по-настоящему пересекаются».

Легкое головокружение, будто поворот гигантской незримой шестеренки – и странное наваждение исчезло, оставив лишь угасающий хрустальный звон в ушах и недоумение: кто, черт возьми, такие «мы»? Духи? Морское племя? Или, может быть, люди? Каждый из нас, запертый в клетке собственного уникального опыта, в хрустальной сфере своих, уникальных иллюзий, на одиноком острове посреди океана?

Позже один мой приятель-врач сказал, что подобный мистический опыт прекрасно объясняется наличием шейного остеохондроза. Сосуды, мол, пережимаются, мозг испытывает временный недостаток кислорода и генерирует странные видения; звон в ушах – очень характерный признак. Надо бы сделать реографию, томографию и черт знает что еще. Я с ним спорить не стал. В отличие от встреч с духами, тут у меня никаких объективных доказательств не было, и быть не могло. Разве только собственное ощущение, что именно так и обстоят дела, да восхищение теми редкими мгновениями, когда миры все-таки соприкасаются – мир людей и духов, «миры» людей из разных классов, стран и прочих групп…

Шорох песка под чужими ногами заставил меня вздрогнуть, возвращаясь в плотный материальный мир людей. Со стороны маяка ко мне шел незнакомый мужчина в не по погоде теплом свитере. Крепко сбитый, с седоватой щеточкой усов, простое и открытое лицо из тех, что ожидаешь увидеть в любом пабе для рыбаков и прочих работяг.

 – Здесь небезопасно сидеть. Берег размывает, – сказал он, приблизившись. – Вон те камни видите? Раньше там был причал, – он указал на едва виднеющиеся в волнах верхушки темных валунов.

 – Спасибо за совет! Просто залюбовался пейзажем, – признался я, вставая. – А вы здесь работаете?

Мужчина оглянулся на башню маяка, темную на фоне розовеющего закатного неба.

– Да, я… присматриваю тут.

 – Хм, а мне сказали, здесь никого нет.

 – Кто сказал? – на лице собеседника мелькнуло настороженное выражение.

 – Парень из департамента туризма, как же его… – я правда не помнил фамилии, и надеялся, что не придется еще раз излагать версию про несуществующее полицейское расследование. Но мужчина не проявил излишней заинтересованности.

 – У каждого маяка есть смотритель, такое правило.  – Убедившись, видимо, что я не собираюсь больше здесь рассиживаться, он неспешно направился обратно. Я последовал за ним, на ходу отряхиваясь от песка.

 – Здесь недавно была компания ребят, одна девица… моя племянница оставила здесь телефон. Утверждает, что они сидели на берегу, но знаете, эти подростки… Если уж вы здесь, может, пустите меня посмотреть внутри? 

 – Дверь обычно заперта, – мужчина невозмутимо пожал плечами. – Но если вас пустят, почему бы и нет?

На удивление быстро справившись с замком – если б я сам его не видел полчаса назад, мог бы поклясться, что никакого замка на двери и не висело – он нырнул в здание башни, и дверь со скрипом закрылась за ним, но, к счастью, не захлопнулась. Я зашел следом, осторожно придержав скрипучую створку.

К кому относилось его «пустят», я так и не понял: в здании явно никого не было уже давно. Пыли и мусора вроде не было, однако некое ощущение запустения все же присутствовало.

- Да, похоже, здесь кто-то был, – мужчина чуть нахмурился. – Пахнет иначе. Сходим наверх? Уверен, они туда лазили.

Я последовал за ним по винтовой лестнице, внимательно осматривая все боковые ниши на предмет… чего? Несуществующего телефона? Мифических «следов борьбы», которые и при ясном свете-то не всегда обнаруживают эксперты?

Однако знак присутствия людей тут все же обнаружился. Надорванный конвертик из-под презерватива, этакий насмешливый символ торжества молодости над окружающей нас ветхой стариной.

Мой спутник его тоже заметил.

 – Ваша племянница, а? – усмехнулся он. В кармане у него обнаружился пакет, куда немедленно отправился мусор. Я беспомощно развел руками:

 – Нынешние дети…

 Смотритель неодобрительно хмыкнул в усы, но от дальнейших комментариев воздержался.

 – Я не каждый день бываю здесь, – пояснил он, двинувшись дальше. – Прихожу, когда море поспокойней. Когда, говорите, дети тут резвились?

  – На выходных, думаю, вечером в субботу.

 – В субботу вечером я приходил, – кивнул мужчина. – Но здесь никого не было. Должно быть, они уже уехали.

 – И давно вы здесь работаете? – спросил я, и в следующую секунду едва не врезался в широкую спину, обтянутую свитером – смотритель резко притормозил.

 – С юных лет, – ответил он, чуть помедлив, и распахнул дверь на верхнюю площадку.

Здесь, наверху, нас мгновенно охватил влажными лапами пронизывающий ветер с океана, и я тут же пожалел, что не оделся теплее.

Мой спутник ухватился за поручень ограждения, кольцом опоясывающий площадку.

 – Если и здесь ее телефона нет, то, должно быть, его уже давно смыло в воду! – громко сказал он, стараясь перекричать ветер.

Я обошел кругом забранный в толстое стекло прожектор, внимательно глядя под ноги.

 – Похоже на то. Извините за беспокойство!

Встав рядом со смотрителем, я окинул взглядом лежащий перед нами водный простор.

 – Чудесный вид тут у вас, а?

 – Да, – мужчина чуть улыбнулся, думая о чем-то своем. – Пожалуй, мне стоит подниматься сюда почаще. С годами начинаешь забывать… а ведь это место когда-то очень много для меня значило.

 – Воспоминания юности? – я попытался поддержать беседу. Смотритель кивнул и направился обратно ко входу.

 – Как знать, может, все мы только и живы памятью тех, кто знал нас когда-то?

Спускаясь по ступеням следом за ним, я покатал эту фразу в сознании и так и этак. А потом нарочито споткнулся, неловко шагнув через ступеньку, и для равновесия ухватился за плечо своего спутника. Я был готов к тому, что рука моя пройдет через призрачную плоть и придется хвататься за стену, чтоб не катиться по ступеням кубарем до самого первого этажа. Но пальцы встретили свитер грубой вязки, под которым, несомненно, было вполне реальное тело.

 – Простите…

 – Осторожнее, – мужчина странно дернулся, будто ему было неприятно прикосновение, но все же придержал меня.

Ну, в самом деле, что еще мне было подумать после таких-то разговоров? Смотритель давно уже не работающего маяка, взявшийся из ниоткуда… С мертвецами это случается – некоторые так привязаны к своей работе или семье, что годами бродят в одном и том же месте, ворча и сетуя, что молодежь все делает не так, вот уж он бы показал им, как надо!

С другой стороны, призрак, собирающий мусор в пакеты? Это уж было бы слишком.

 – Холод там собачий, правда? – спросил смотритель, когда мы спустились вниз. Он подошел к грубо сколоченному столу, покопался там и извлек откуда-то две кружки, а из-за пазухи флягу. – Раз уж вы сюда вошли… предлагаю наконец познакомиться! Я Рэймонд, можно просто Рэй.

 – Дэйв, – ответил я, пожимая протянутую руку и размышляя, что бы могла значить эта вновь повторившаяся оговорка насчет «вошли».

За окном смеркалось, но смотритель не спешил зажигать огонь, а может, здесь и не было внутреннего освещения. Он протянул мне кружку, где плескалось спиртное со странным терпким запахом. Я едва пригубил его, надеясь, что в полумраке это не слишком-то заметно.

Как знать, может, он все-таки встретился с приехавшими сюда подростками? Угостил их настойкой собственного изготовления… а потом, значит, все как положено – странные видения, травмирующий опыт и далее по списку.

Глупости, их было четверо, если верить Марку. А он один. Проще уж заподозрить самого Марка и его друзей, что они покусились на честь юной девицы. И все же стоило забрать тот пакетик, проверил бы потом отпечатки на нем.

Нет, если б врачи обнаружили, что девушку изнасиловали, мои коллеги уже заграбастали бы парня для объяснений. Да и в больнице он выглядел искренне обеспокоенным –  такие вещи я все же вижу. Сильные эмоции людей вообще порой видны невооруженным глазом, я ведь уже говорил об этом? Марк не выглядел насильником. А вот мой сегодняшний спутник… о нем я не мог сказать ничего определенного.

 – Здесь нет электричества? – спросил я.

Рэй покачал головой.

 – Когда маяки стали автоматизировать в восьмидесятых, подключили и этот. Но первый же шторм повредил проводку. А копать здесь – берег посыплется. Расположение так себе. Некоторое время я поработал еще на генераторе, а потом всё, прикрыли лавочку.

 – Получается, вы все эти годы… просто приходите сюда… на общественных началах, что ли? – я не без труда сформулировал вопрос. Никто же не станет платить за обслуживание неработающего маяка.

 – Что, не верится? Вашему поколению сложно понимать такие вещи, да, – мужчина нисколько не обиделся. – Но у маяка должен быть смотритель. Так положено. Нужно, чтоб был свет… Огни – они нужны тем, кто в море, – сбивчиво закончил он и застыл, будто прислушиваясь к шуму волн снаружи.

 – Я понимаю, – поспешно ответил я и для отвода глаз снова поднес к губам кружку. На ней синела эмблема «Комиссариат ирландских огней». Броское название у ребят – этак можно подумать, что они берут на себя ответственность за все огни, что горят на этом острове, включая призрачные блуждающие огоньки над болотами. – Понимаю, это место ведь важно для вас…

 – Был один корабль, что по пути в столичный порт старался пройти поближе к здешнему берегу, – неожиданно пояснил Рэй. – Всегда сигналил для меня, а я забирался на верхушку и махал в ответ. С его капитаном мы были очень дружны. Он заезжал сюда, если они подолгу стояли в порту. Говорил, что этот фонарь для него – символ дома, вот так-то. Семьи у него не было, так сложилось, и… он говорил, что каждому нужен кто-то, кто зажигает для него огонь на берегу.

 – Символично, – произнес я, когда пауза затянулась.

 – Точно, – смотритель вздрогнул, стряхивая вновь охватившее его оцепенение. – Да, и пока я ждал, я… прикармливал разных морских созданий. С ними мне с детства было проще, чем с людьми. Ловил для них рыбу, хотя… понятное дело, многие из них эту рыбу ловят гораздо успешней, чем человек. Но им приятно внимание.

 – Как и всем нам, – черт возьми, мои навыки светской беседы начинали давать сбой. Слишком странной была эта беседа. Рэй все время будто прислушивался к неведомым голосам в голове. Все-таки он вполне мог оказаться сумасшедшим, и я косился на дверь, прикидывая пути к отступлению. Главное – успеть добраться до выхода.

 – Я часто сидел вон там, на камнях, – мой собеседник мотнул головой, указывая в сторону окна. – Они любопытны, только не любят больших скоплений людей. Но если долго сидишь в одиночестве, они привыкают. Я стал говорить с ними. Просил хранить моего друга там, в море.

 – Да, я слышал, тюлени очень… общительны, – пробормотал я, мысленно отвешивая себе подзатыльник. – Дружелюбны, я хотел сказать.

Рациональная часть моего сознания призывала немедленно «делать ноги» оттуда, причем говорила она отчего-то голосом моего на редкость скептичного напарника. Но, как вы понимаете, человек, с детства видящий призраков, не очень-то привык доверять рациональным порывам.

 – Это были не тюлени, – Рэй иронически улыбнулся. – Они обычно приплывали в часы, когда море спокойно. Но однажды в бурю… я увидел их в окне. Они махали мне из воды, и я вышел. Оказалось, что они привезли дурные вести. Корабль моего друга терпит бедствие у дальних скал, сказали они. И можно его спасти, но только… им нужно кое-что взамен.

«Кровавые жертвы раз в квартал, и ты приехал как раз вовремя» – насмешливо подсказал мой внутренний голос. Я осторожно поставил кружку на стол.

 – Вот как?

 – Им нужно было, чтобы я зажигал для них маяк. Всегда, что бы ни случилось. Даже если людям он станет не нужен. Им, оказывается, очень нравится, как он смотрится из-под воды, как мигает и переливается в друзах кристаллов там, на дне. И как манит подняться наверх. Вот смех-то, правда? Даже самым нечестивым созданиям нужен свет маяка в ночи.

Он был серьезен, произнося эти слова, но я все же растянул губы в вежливой улыбке.

 – И вы согласились?

– Что еще мне было делать? – Смотритель снова приложился к кружке. – Это ведь и так было моим занятием. Они… не обманули. Мы просто не поняли друг друга. Они спасли его, но его кровь уже успела сменить соленая вода. Он стал одним из них, а я… я сидел здесь. Времена менялись, всякое происходило… все эти волнения, война за независимость… меня уже ничто не тревожило.

 – Война за независимость, серьезно? – здравый смысл во мне на мгновение поднял голову. – Сколько ж вам лет, Рэй?

 – Я уже и не помню, – простодушно ответил смотритель. – Похоже, пока я нужен им, о времени можно не волноваться.

 – Кто же они такие? – рискнул спросить я наконец.

 – Разве вы не знаете сказок? – хмыкнул Рэй. – Русалки. Мерроу. Морское племя. У них множество имен.

 – Потрясающая история. Кажется, я понимаю, что такого странного могла увидеть здесь девчонка…

 – Если ваша племянница видела их…не советую ей некоторое время подходить к воде, – мужчина посмотрел на меня искоса.– Они любят забавляться с такими… с юными и невинными особенно. Я слышал, раньше они порой связывались с людьми на суше. Кому доставалась любовь, а кому пророческий дар… Но сейчас люди другие. Люди ожесточились, вот и игры мерроу с ними стали жестоки.

 – Хотел бы я… увидеть их, хоть издалека, – сказал я, и последние остатки моего здравого смысла унеслись куда-то с воплями ужаса.

 – Отчего бы и нет, в такую тихую ночь они наверняка покажутся, – Рэй нисколько не удивился. – Хочешь, иди на скалы и смотри. А мне нужно зажечь маяк.

Снаружи уже совсем стемнело и я, пробираясь меж камней, прилагал все усилия, чтоб не переломать ноги. Когда за спиной вспыхнул свет, запоздало сообразил, что можно было и подождать. Я ожидал услышать гудение генератора, но фонарь на башне вспыхнул бесшумно.

Ждать пришлось долго, с океана тянуло влажным холодом, а я поджимал под себя ноги в отсыревших кроссовках, все больше преисполняясь скептицизма. Мужик все еще мог оказаться просто сумасшедшим, и правдой в его рассказе будет разве что факт, что он и правда бывший смотритель – иначе откуда у него ключи. Заманчиво было бы поверить в его историю, вот только выглядел и говорил он вполне современно для человека, помнящего войну за независимость, да и разговор о забытом мобильном телефоне не вызвал у него удивления. Да и потом, живет он явно не на маяке, а значит, версия о запертом в этакой «капсуле времени» прОклятом смотрителе трещит по швам.

О причинах же нервного срыва надо расспрашивать саму Кимбер, и уж точно это не моя забота, да что я здесь делаю вообще? Строю из себя частного детектива по вопросам призраков и духов?

Очередная волна ударила о скалы и схлынула, и в облаке брызг мне почудились вдруг очертания крупного и гладкого предмета, вроде головы тюленя или иного крупного животного. Или человека... или кого-то, размером схожего с человеком.

 Я пристально, до рези в глазах всматривался в волны, и в какой-то миг зрение перестроилось, позволив заметить, наконец, что прибрежные воды полны неясных светлых силуэтов, неторопливо снующих вокруг, точно крупные диковинные рыбы. Так работают стереокартинки: ты смотришь, смотришь на мешанину цветных пятен и вдруг, сфокусировав глаза на нужной точке, замечаешь объемную фигуру животного или эмблему, зашифрованную в разноцветном хаосе, и уже невозможно не видеть ее, зная, что она здесь. Единожды уловив систему в мелькании светлых пятен в темной воде, я как завороженный принялся следить: вот показалось и скрылось плечо, вот плеснула длинная и бледная рука, вот иронически уставились на меня в ответ немигающие темные глаза…

Вздрогнув, я отпрянул и едва не свалился с камня.

Существа, чьи очертания можно было разглядеть в воде, не слишком-то напоминали как привычных мне духов, так и призрачных утопленников. Непостижимым образом они казались материальнее, чем любая прочая нечисть, попадавшаяся мне на пути. Поставь сейчас рядом с ними человека – я бы и то усомнился, кто здесь имеет больше прав на существование. Плоть от плоти океана, суть его и стража его – вот кем они были. И не спрашивайте, откуда это определение взялось в моей голове. 

Обернувшись к маяку, я увидел, как темный силуэт смотрителя отделился от дверей и направился к берегу. Пульсирующий свет фонаря бил поверху, далеко в океан, а света из окон башни не хватало, чтоб детально рассмотреть мужчину, но двигался он теперь иначе – точно ступая по скользкому и хрупкому льду. Мне показалось, что ноги его были босы, а свитер на спине и плечах странно топорщился, будто натянувшись на выступающих из тела мужчины наростах.

Он дошел до линии прибоя и остановился, а навстречу ему из воды поднялась совсем уж искаженная, нечеловеческая фигура. Маслянисто-гладкая кожа блестела мелкой искрящейся чешуей, а волосы, как мне показалось, заменяли длинные, самостоятельно шевелящиеся, и вовсе не от ветра, выросты.

Позади меня раздался негромкий смех, и что-то мокрое нахально толкнуло меня в бок.

 – Какой любопытный, – произнес мелодичный женский голос. Из воды на меня уставилось прелестное лицо. Если б не бледный зеленоватый цвет кожи да общий контекст ситуации, принял бы эту леди за обычную ночную купальщицу, пусть и склонную к экстриму – вода-то уже изрядно холодная.

 – Не смотри, не для тебя это, – с легкой насмешкой в голосе продолжила моя собеседница. – Все-то тебе ходить бы и смотреть, а?

 – Мать в наследство глаза оставила, вот он и смотрит, – поделилась с ней соображениями подружка, выныривая рядом. – Больше ничего не умеет.

 – Ну почему же, наверное, еще треплется про наше племя за кружкой пива, – усмехнулась первая. – На это они все горазды.

 – Я могу никому ничего не рассказывать, честно, – сказал я поспешно. От них исходило давящее ощущение угрозы – а может, я просто знал, на что они способны?

 – Да нам-то что, – рассмеялась русалка. – Нам все равно, болтают ли люди. Мы были, есть и будем. А вы, я знаю, не можете без болтовни... Кто молчит, держит в себе свои тайны – рано или поздно бросается к нам в воду с моста или обрыва. Так что хочется тебе – болтай...

Их было, конечно, не двое – гораздо больше. Воды вокруг так и кишели силуэтами. Я пытался разглядеть нижнюю часть тела моих собеседниц – неужто там и правда хвост? Но никак не получалось. В воде кругом, казалось, мелькали щупальца и зубчатые плавники, но обнаженные плечи девушек выглядели вполне привычно человеческому глазу.

В народных поверьях, вспомнилось мне, девушки-мерроу всегда прекрасны, а вот мужчины их племени похожи на безобразных морских чудовищ. Видно, от такой-то несправедливости морские девы и бегут на берег в поисках моряков посимпатичнее.

 – Здесь недавно была одна девочка, – сказал я, осознав, что девицы могут продолжать свои насмешки бесконечно – до рассвета так уж точно. – Она так испугалась встречи с вами, что слегла с... горячкой, – мне подумалось, что русалки вряд ли будут разбираться в тонкостях человеческих диагнозов.

 – Разве мы ее пугали? – звенящий смех вновь рассыпался над водой.

 – Нам она понравилась...

 – Мы бы пригласили ее погостить...

 – Но она не пойдет, слишком любит того мальчишку...

 – Зато другого не любит совсем…

 – Он ведь... не обижал ее? – я осторожно вклинился в их болтовню.

Да уж, представляю, как описывал бы свои соображения коллегам-детективам в случае положительного ответа. "Есть свидетели, но они не смогут явиться для дачи показаний, разве только вы посадите их в бочку с водой, желательно заколдованную".

 – Хочешь знать, что было?

Сложив ладони ковшиком, моя собеседница зачерпнула воды и протянула мне. Я замешкался, не понимая, что делать – пить? Смотреться в воду, как в волшебное зеркало? Наклонился, чтоб разглядеть хоть что-то – и русалка тут же воспользовалась ситуацией, выплеснув воду мне в лицо. Кругом все слышался смех ее товарок, непостижимым образом напоминавший одновременно и звон серебряных колокольчиков, и противные вопли чаек, дерущихся за добычу.

Лицо девушки оказалось вдруг неожиданно близко, и мокрые ладони легли мне на лицо, заодно мягко поворачивая голову в сторону башни. Руки мерроу были полупрозрачными: сквозь них, как сквозь зеленоватый туман, просвечивали очертания берега и темная громада маяка.

Призрачные фигурки парня и девушки остановились в шаге возле меня. Их нереальность бросалась в глаза – их будто бы вырезали со старой, потрепанной кинопленки и вклеили в цветной и объемный мир.

 – Там есть еще одна комната, – произнес Марк, нервным жестом потянув рукава своей толстовки. – Не то чтобы я намекал на что-то…

 – Именно это ты и делаешь, – мотнула головой Кимбер. Ветер швырнул ей в лицо выбившуюся из прически прядь, но она не стала вынимать руки из карманов, чтоб убрать ее. – Хочешь как Брэд и Джесс, да?

 – Что ты все время на них оглядываешься, а? – досадливо проворчал парень. – У нас все будет иначе.

 – У нас ничего сегодня не будет, – отрезала его спутница и отвернулась к морю.

 – Просто он тебе нравится больше, чем я, – зло резюмировал Марк. – Ну так он занят, смирись. Джесс выиграла соревнование… или как вы там это между собой зовете?

 – Дурак, – надувшись, девчонка шагнула вперед, но, поскользнувшись, едва не скатилась с мокрого камня вниз, в волны. – Черт!

 – Смотри не свались, – Марк ухватил ее за куртку, подтянул к себе. – Если ты не хочешь быть со мной, зачем эти игры? Так и скажи…

 – Дай мне фонарик, – потребовала девушка, проигнорировав вопрос. Когда Марк, помедлив, протянул ей фонарь, она уселась на песок и принялась методично включать и выключать его, направив луч куда-то вдаль.

 – Что ты делаешь?

 – Посылаю сигнал SOS. Чтобы кто-нибудь приплыл и избавил меня от необходимости этого разговора.

Луч фонарика скользил по темной воде, выхватывая светлые островки пены бурунов, комья водорослей… чье-то зеленоватое плечо, вслед за рукой мелькнувшее в волнах…

 – Что это? Там, в воде? – вдруг спросила Кимбер, когда Марк уже повернулся к ней спиной, намереваясь уйти.

 – Я ничего не вижу… – прищурившись, парень скользнул взглядом по волнам. – Слушай, ты думаешь, я не понимаю, почему ты стала тусоваться со мной, да? Чтоб просто быть поближе к нему…

 – Ты хороший парень, просто… я не хочу так. Не здесь, в этих пыльных развалинах.

 – Был бы это Брэд, ты бы не возражала!

 – Так, все. Оставь меня одну, пожалуйста, – сердито попросила девушка.

Марк успел отойти на порядочное расстояние, прежде чем она истошно закричала. Вряд ли он успел увидеть бледные руки, тянувшие Кимбер в воду: когда он подбежал, она уже барахталась в волнах в полном одиночестве. Рискуя свалиться вслед за нею со скользких камней, он принялся вытягивать ее на берег.

Руки мерроу исчезли с моих глаз, и силуэты из прошлого тоже растворились, рассыпавшись перед глазами ворохом блестящих точек.

 – Вы что же, решили ее утопить за несговорчивый характер? – спросил я, вытирая лицо от влаги.

 – Мы почуяли ее отчаяние, вот и решили помочь. Забрать с собой туда, где не придется делать жестокий выбор и жить с нелюбимым. Разве мало было таких, как она, приходивших на берег с тяжелым камнем на сердце? Мать, что прядет нити, посылала нас навстречу бедняжкам. В море хватит места для всех…

 – Это же просто подростковая драма, – я очень старался не сердиться на морских девиц – тоже ведь «почуют», и неизвестно, что будет дальше. – Через пару месяцев она  перестанет страдать и утешится с кем-нибудь третьим. Не стоит воспринимать все так серьезно. В наше время девушек больше не принуждают выходить замуж за нелюбимых.

 – Ты врешь, – резко оборвала меня одна из девиц, что до тех пор пряталась в тени камня. – Я помню одну бедняжку, что утонула возле порта. Это было не так давно. Ее отец – могущественный король, что держит весь остров железной рукой…

 – Эй, у нас тут шестьдесят лет как парламентская республика, – проворчал я, но собеседница, кажется, просто не поняла моих слов.

 – … он решил выдать ее за чужака, приплывшего из-за моря, ради укрепления своей власти. Она воспротивилась такой судьбе, и хотела сбежать с его богатством. Но он догнал и убил ее. Мы нашли ее на дне, с кровавой раной в груди, и забрали ее себе. Первое, что она сказала, открыв глаза – «О, если б  я могла отомстить отцу и Даффи!»

 – Кому? – имя показалось знакомым. Хотя, конечно, кого угодно могли так звать…

 – Это советник ее отца, именно он все устроил, – пояснила первая моя собеседница. – Хочешь сказать, таких историй больше не случается меж людьми?

 – Хотелось бы мне, чтоб не случались, – искренне произнес я, глядя в темные, точно ночной океан, глаза мерроу.

Это был один из тех моментов, когда мне предоставлялся редкий шанс – проверить данные, полученные от моих призрачных собеседников. Потому что рассказанная ими история вдруг сложилась в моей памяти с иной, рассказанной сухим языком полицейского отчета. Но, черт возьми, если это правда…

 – Если ваша подруга еще хочет отомстить отцу, она может рассказать о нем человеческим властям, – предложил я, стараясь не выдать волнения. – Например, она может прийти и рассказать мне о его … злодеяниях. Я ведь полицейский, между прочим.

Сообщение вызвало вовсе не тот эффект, на который рассчитываешь, говоря подобные слова в компании романтически настроенных девиц. Пусть и хвостатых – хоть хвостов я так и не разглядел.

 – Аа, стражи покоя! – издевательски протянула русалка под аккомпанемент смеха остальных. Сказать по правде, этот звук уже начинал утомлять. – Да что вы можете против него? Этот человек многих отправил к нам на дно. Хотя тебя-то мы, может, и успеем выловить…

 – И все-таки передайте ей. Мы, конечно, не в силах очистить от злых людей всю страну, но законы чтим.

 – Ага, как же… и маяк вот закрыли, – непоследовательно заявила ее подруга, напомнив мне сварливую старуху из тех, что вечно приходят жаловаться, обвиняя во всех грехах и нас, и правительство, и соседей. – А старина Рэй все реже к нам выбирается. Он ведь здорово устал за эти годы. Сменщика бы ему… Маяк ведь здесь тоже непростой, не всякому и дверь откроется. Тебя мы впустили. И девчонку эту… Но никто оставаться не хочет. А останешься, и Рэй наконец уйдет под воду. Тебе его не жаль?

 – Не настолько, чтоб занимать его место, спасибо, – максимально вежливо сообщил я.

 – Он просто не знает, как с нами весело, – лукаво произнесла другая русалка. – А давай мы тебе споём?

И, выпрямившись в воде, она издала низкий грудной звук, вибрация которого, казалось, отдавалась у меня в костях.

 – Не стоит утруждаться… – начал я и не смог продолжить фразу. К девице постепенно присоединялись прочие, сплетая свое пение без слов в странное, но прекрасное созвучие. Уверен, что были там и нотки инфразвука, который, как известно, оказывает эффект на работу человеческого мозга – чем иначе объяснить тот факт, что я, ощутив непонятную слабость во всем теле, тут же растянулся на влажных камнях и едва не заснул, несмотря на очевидное неудобство.

 С такими знаниями, право же, мне впору посылать статьи в журналы о судоходстве, мол, выдавайте рыбакам наушники, и меньше будете находить брошенных судов без экипажа. Но, конечно, кто ж мне поверит, что все дело в песнях прекрасноголосых сирен, от которых так просто свалиться за борт в забытьи?

Я чувствовал какое-то движение вокруг – похоже, мои собеседницы совсем осмелели и выбирались на берег. Кто-то прошел совсем рядом, дохнув сыростью с терпкой йодистой ноткой.

 – Не грусти, просто не для тебя это зрелище, раз уж ты с нами не останешься все равно… – прошептал возле уха женский голос, и глаза мои против воли тут же закрылись.

Песня постепенно стихла, но странное оцепенение схлынуло не сразу. Открыв глаза, я увидел россыпь созвездий в просвете разбегающихся в стороны облаков. Ветер стих, море успокоилось, и больше никого рядом не ощущалось.

Не знаю, сколько я так лежал, только, когда звезды надо мной побледнели, скатываясь в розовую  рассветную бездну, за головой моей раздались шаги.

 – Нашел, что искал? – спросил Рэй все тем же спокойным, дружелюбным тоном, что говорил со мной в начале.

 – Телефон-то? Не, они его тоже не видели, – ответил я, рассеянно улыбаясь в светлеющее небо.

 – А ты, парень, не так прост, как кажешься, а? – хрипловато рассмеялся смотритель. – То-то они тебя не тронули. Хотя я слышал, что они оберегают бардов и поэтов, может, ты из них, а?

 – Ну уж нет. Ваши морские приятели явно не слышали, как я пою, – хохотнул я в ответ.

 – Поэты это не обязательно те, кто складно изъясняется в рифму, – заметил Рэй. – Скорее это те, кто умеет видеть скрытую суть природы.

 – Ну, этого добра у меня в жизни навалом, – пробормотал я, приподнимаясь на локте. – Как думаешь, если я здесь останусь до утра, меня не смоет в океан?

 – Если и смоет, найдется кому принести обратно, – заверил меня Рэй. Он все время топтался у меня за головой, перемещаясь так, чтоб я не мог его разглядеть. Я не стал поворачиваться – успел уже осознать, что есть зрелища действительно "не для моих глаз", что бы там ни говорили об уникальности этих глаз случайно встреченные духи и русалки.

 – Удачи тебе, кем бы ты ни был, – произнес смотритель, помолчав.

 – И тебе...

Звук шагов стал удаляться, в какой-то момент сменившись влажным шлепаньем по камням то ли ласт, то ли плавников, а потом одиночным негромким всплеском.

Я смотрел в светлеющее небо, лениво размышляя о том, почему Рэй сказал не всю правду – похоже, не только друг его стал частью водного племени. Народные сказания ничего не говорят о возможности подобной трансформации – ушедшие к ним под воду люди, как правило, сохраняли человеческий облик.

Воистину, человек способен на все, даже на отказ от человеческой природы, ради избавления от одиночества. 

Шорох волн казался приглушенным, как и отдаленные крики чаек – предутренний штиль усмирил и звуки, и краски. Я знал, что где-то через полчаса поднимется бриз и на камнях станет слишком холодно, и вовсе не собирался здесь спать, но...

... но проснулся, когда солнце было уже высоко, от гвалта бесцеремонных чаек, похоже, принявших меня за мертвого тюленя. А может, и от шороха шагов, едва слышного, впрочем, за плеском волн.

Парнишка из департамента оказался на удивление длинным и худым. Подойдя ближе, он завис надо мной этакой нескладной каланчой, замотанной в форменную куртку.

 – Детектив? – неуверенно позвал он, изучая мою помятую физиономию.

 – Вообще-то, патрульный, – ответил я, поднимаясь и отряхиваясь от песка. – Но да, это я звонил вам вчера. Не беспокойтесь, я уже все здесь осмотрел. Не представляю, что могло напугать детей. Тихое, спокойное местечко. То, что нужно для отдыха на свежем воздухе!

Парень ковылял за мной до самого маяка, пыхтя от переполнявших его подозрений. Я отмахивался от его вопросов – до того момента, пока не увидел чуть поржавевший от времени замок на двери. В целости и сохранности.

 – Вы заходили в здание?

 – Нет, сначала искал вас, – несколько обиженно ответил парень.

 – Что ж, заглянем для очистки совести?

Внутри было пыльно и темно. Никаких следов нашего с Рэем пребывания. Никаких кружек на столе. Впрочем, пока я дрых, смотритель триста раз мог успеть прибраться.

 – Будет жаль, если здесь все заполонят туристы, – честно поделился я с парнем. Тот надулся и сообщил мне:

 – Туризм – важнейшая статья доходов республики!

Думаю, в тот момент он окончательно перестал верить, что я полицейский. Документов, впрочем, так и не спросил – чтоб не выглядеть дураком сам перед собой, вестимо. Если какая жалоба и прилетала потом к нам в отдел, мне о ней не сообщали.

Вернувшись домой, я откопал в хаосе коробок, хранящихся еще со старшей школы, более-менее чистый блокнот и принялся записывать эту историю. Тогда это были лишь торопливые заметки сомнительной художественности, но боже мой, каким облегчением было рассказать эту историю хоть кому-то, не боясь, что тебя потащат к психиатру!

К слову о них – бедняжку Кимбер я так и не увидел больше. Родители увезли ее на материк, и для меня ее след был потерян.

Может, однажды ей случайно попадется эта книга. Тогда получится, будто мне все-таки удалось шепнуть ей те самые слова:

«Ты не сумасшедшая. Все это было на самом деле. Они существуют».

Может, я добавил бы еще нечто вроде: «они не враги тебе».

Хотя здесь, конечно, сложно утверждать наверняка. Морские девы хотели как лучше – в их собственном понимании, конечно, но в итоге лишь напугали бедняжку до полусмерти.

Не знаю, как она спасалась дальше от образов в собственной голове. Лично я просто стал записывать все, что мне известно – и сам не заметил, как мои собственные истории сменились на истории, рассказанные духами.

Чем я заслужил их доверие? Может, тем, что ходил среди них и смотрел им в глаза без страха… ладно, почти без него. И не пытался сражаться с ними, понимая бесполезность этого.

Если б с людьми было так же просто договориться, как с призраками и русалками!

А впрочем, что мы все такое, как не призраки собственных несбывшихся жизней, запертые в клетке тела и страдающие от невозможности рассказать кому-то о своих переживаниях?

Я не утверждаю, что нашел универсальный рецепт, но это ведь тоже неплохой выход для того, кто заточён на острове собственного уникального опыта – писать истории на бумаге, класть их в бутылки и пускать по воде.

Я бы так и поступил, пожалуй, если б вовремя не встретил литературного агента, предложившего мне более современный вариант.

После этой истории я не раз долго и вдумчиво смотрелся в воду городских каналов и доков, порой пугая и раздражая напарника своим поведением. Даже в зеркальную гладь городских прудов я заглядывал с опаской, и в тоже время в ожидании весточки от новых знакомых. Но воды оставались молчаливы и недвижны.

И лишь когда наступила очередная осень, мне довелось получить ответ на терзавший меня вопрос о судьбе мятежной «королевской дочери». Однако он, пожалуй, заслуживает отдельной главы.

 11. Isa/Raido (останься/уезжай) 

Сны сбываются.

Эта мысль навязчиво пульсировала в голове Мэтта, когда он смотрел на женщину, хлопочущую у плиты. Рост и оттенок волос, впрочем, не совпадали с недавним видением. Можно ли было считать это счастливым предзнаменованием?

Захламленная кухня была приведена в относительно пристойный вид: Лиэн сегодня вызвалась продемонстрировать свои таланты в выпечке. Не иначе, поспорила с Дэвидом, что способна сыграть роль добропорядочной хозяйки и приготовить хоть что-то кроме своих колдовских зелий.

Аромат специй для будущего пирога облаком окутал весь первый этаж старого дома, и тот, казалось, недоуменно притих, пытаясь постичь произошедшую с его беспокойными жильцами метаморфозу.

- Сны сбываются, - он попробовал эту фразу на вкус и обнаружил, что она неуловимо горчит на языке.

 - Ты видел во сне, как я для вас готовлю? - со смешком произнесла Лиэн, быстро глянув на него из-за плеча.

 - Не ты. Незнакомая женщина на этой же кухне. Что странно - говорят ведь, во сне нельзя увидеть то, чего не видел раньше, и все лица там - отражения тех, кого мы хоть раз встречали.

 - У тебя устаревшая информация о снах, - фыркнула рыжая ведьма, с шумом высыпав что-то в мусор. - Эта…гостья что-то сказала тебе?

 - Она называла имя - Кайтлер. Фамилию, вернее. Ведьмы рода Кайтлер.

 - Точно, ты ведь спрашивал, - Лиэн развернулась к нему, пристально взглянула в глаза. - Уверен, что слышал это имя во сне? Потому что это был бы прекрасный пример получения информации по духовным каналам. 

 - В последнее время я уже ни в чем не уверен, - Мэтт покачал головой. - Что же оно значит? Ты посмотрела в своих секретных ведьминских архивах?

 - О, все гораздо серьезней, я посмотрела в Гугле, - насмешливо ответила девушка. - Ты немного ошибся в написании. Элис Кайтелер, первая ведьма Ирландии. По крайней мере, первая из тех, кого пытались за это судить. 

 - Пытались? - уточнил Мэтт. Сообщение его странным образом успокоило - информация, которую можно найти в Гугле, не подходит для мистического откровения. Наверняка он где-то читал об этом, только и всего.

 - Думаю, она была хороша в своем деле - в конце концов, ее ведь так и не поймали. Удрала в Англию, а затем, возможно, на континент - след теряется. История давняя, четырнадцатый век, как-никак.

 - И у нее было две дочери, - утвердительно произнес Мэтт. Лиэн чуть нахмурилась.

 - Насколько я знаю, только сын. Его она оставила здесь. По некоторым данным, его тоже судили за колдовство. По другим источникам, за "преступления" леди Кайтелер сожгли ее служанку. О, хваленая мужская логика!

 - Оставить сына на верную гибель - тоже не слишком достойный поступок, - хмыкнул Мэтт.

 - Предательство матери, - Дэвид, незаметно появившийся в дверях, произнес эти слова с особенным значением. Точно общеизвестную цитату.

 - Думаю, он еще не дошел до этой главы, - Лиэн вновь отвернулась к плите. - Иначе задавал бы немного другие вопросы.

 - А. Книга, - Мэтт отвел глаза. Он не любил, когда эти двое начинали разговаривать так, точно им известны какие-то скрытые от него тайны бытия. Даже если на то и были основания.

 - Я бы давно дочитал ее, но приходится делать перерывы после каждой главы. Слишком много всего… воспоминаний, сомнений. Представляю, каково тебе было носить все это в себе, каждый день…

 - Пожалуй, в тексте я местами слишком уж драматизирую, - с притворной скромностью опустил глаза Дэвид. Он расположился по другую сторону стола, развернув перед собой ноутбук, но пользоваться им не спешил.

 - Это точно, - Мэтт усмехнулся. – Взять хотя бы эту главу про мерроу. Тебя что же, депрессия тогда одолела? Все эти рассуждения об одиночестве, а? Не многовато тоски для твоего любимого образа простого и компанейского парня?

 - Черт его знает, не помню уже, - Дэйв легкомысленно взмахнул рукой. – Кажется, ты был занят на выходных, и мне не с кем было выпить, только и всего.

 - Удивительно, что ты никогда не рассказывал ни одну из этих историй, - Мэтт постарался, чтоб скептицизм не просочился в его тон. -  Даже спьяну не проболтался! Впрочем, тогда бы я тебе ни за что не поверил. Так странно, выходит, я совсем тебя не знал, а сам, напротив, был перед тобой как на ладони.

 - Ну вот, теперь и ты драматизируешь почем зря. Говорю же – нам стоит попробовать сочинять вместе. Пополним штат бездельников, считающих себя людьми искусства!

- Про бездельников это точно подмечено, - Лиэн лукаво улыбнулась, глянув на них через плечо. - Сидят и болтают, глядя, как я работаю, надо же!

 - Мой богатый жизненный опыт подсказывает мне, что не стоит лезть в чужое колдовство, если только тебя не попросят напрямую, - легко отшутился Дэвид. – А тут, судя по запаху, творятся настоящие чудеса!

Мэтт слушал их шутливую перебранку и чувствовал странное тепло в груди, там, где до этого гнездилась пустота, верная спутница философов-экзистенциалистов и бывших наркоманов, которым вроде как и незачем жить.

Иллюзия  дома, уюта и почти недостижимого ранее покоя захватила его с такой силой, что он почти не слышал слов. Странно было признавать это, но подобное чувство давно не посещало его даже в родительском «гнезде». Пожалуй, если чуть покопаться в ассоциациях, «домом» для него скорее была старая ферма бабушки и деда, маминых родителей, к которым его нередко отправляли погостить. В памяти с готовностью всплывали просторные комнаты, всегда залитые золотистым светом, вроде того, что сейчас носится по кухне, подсвечивая два таких разных оттенка рыжих волос. Только там и тогда за окнами вместо мятого бархата зеленых холмов плескалось сияние бескрайних полей с посевами. 

Мэтт прикрыл глаза, позволяя лоскутам воспоминаний вплестись в полотно настоящего. 

Дорога, уходящая круто вверх. Мама в легком платье, ее силуэт, пронизанный лучами.

«Не задерживайся, малыш. Не стоит тебе подолгу стоять на перекрестках».

«Связался с ведьмой, так нечего мечтать о райских кущах», - ворчит дед. Его узловатые руки ловко крутят узлы на веревке, свивая лассо на манер ковбоев из старых фильмов. 

Мэтту никак не удавалось повторить дедовский трюк – набросить петлю на столбик и затянуть. Управляться с канатами и узлами он научился намного позже, когда во время одной из своих юношеских эскапад смылся из колледжа на пару месяцев и отправился работать в порт.

Порт. Грубый узел на нити воспоминаний. Скользящий по ней разум стопорится и не хочет двигаться дальше, туда, где кровь на мокрых досках, крики, стрельба, прожектора нервно шарят по темной глади воды…

- Они ведь не все утонули, - пробормотал Мэтт, открыв глаза.

Разговор прервался, и Дэйв внимательно глянул на него.

 - Кто?

 - Ты помнишь. Той ночью, в порту. Бойцы из картеля Даффи. Не все тела нашли к утру. Мне говорил кто-то… не помню имен…. Они приходили ко мне в больницу после ранения. Может, из внутренних расследований, может из НБУ. Высказывали опасения, что кто-то выжил.

 - Эй, парни, это точно не секретный разговор? – со смешком поинтересовалась Лиэн. Глаза ее, впрочем, оставались серьезными.

 - Это просто отрывочные воспоминания, - Мэтт отвел взгляд, так и не дождавшись реакции напарника.  – Однако они начинают складываться в систему. Почитал про русалок и вспомнил вот…

 - Ты ведь не заглядывал в последнюю главу? – спросил Дэвид. 

Мэтт покачал головой.

 - Читаю по порядку, как примерный мальчик. Вот, одолел наконец историю про маяк. Должен сказать, вся эта твоя нечисть к концу книги становится уж больно материальной. От бестелесных духов к русалкам, что не постесняются живую девчонку утянуть под воду – хороша эволюция образа, ничего не скажешь!

 - А может, все наоборот, - мимолетно улыбнулся Дэйв. – Может, автор проваливается все глубже в тот мир, где нечисть реальна.

 - Нет никакого «того мира», - возразила Лиэн. – Мир один, просто мы смотрим на него разными глазами. Как через разные осколки цветного стекла, что когда-то были единым витражом. И отсюда все то одиночество опыта, о котором ты столь драматично пишешь.

 - Даже если удастся объяснить свою картину миру другому, нет никакой гарантии, что его мировоззрение сдвинется хоть на миллиметр, - покачал головой Дэвид.