Малыш

– Малыш, сядь, не маячь. – Голос Иван Иваныча обволакивал, мягко вёл шёлковой кистью по нервам. И бесил. Великий Иван Иваныч, о котором я столько слышал, но никогда не видел вживую, наконец почтил своим присутствием. Когда я выбирался со всеми в деревню на охоту или просто на шашлыки, он не мог приехать, но только у меня возникали трабблы то дома, то на работе, он всенепременно мог. Сначала я, как и все, с удовольствием слушал байки про несравненного Иван Иваныча, потом они стали надоедать – а травили их бесконечное множество. А после уже всерьёз зверел, стоило услышать: Иван Иваныч то, Иван Иваныч это… Вырываешься на выходные из города обнулиться и глотнуть свободы, а тебе по ушам все дни ездят, как Иван Иваныч тут зажигал месяц назад, или прошлым летом отрывался, или «помните? да-да, чётенько он тогда!» год назад, осенью, когда они на кабана ходили. В тот сентябрь давно ожидаемое нашим шефом телевидение приехало почему-то именно в субботу, и он не придумал ничего умнее, как заставить выйти весь офис на работу в выходной. Ненавижу!
Стены заброшенной избушки, которую мы приспособили для сборищ, сплошь увешаны фотками – почти все наши выходные Миха документировал и распечатывал на принтере. И не лень же? Иван Иваныч тоже висел запечатлённый: на первой он в камуфляже с Жориком около лодок, на второй, уже не такой бравый, один, в беседке, порядком окосевший, в обнимку с ведёрной наполовину пустой бутылью виски. Было ещё несколько групповых фоток, помятых, чёрно-белых, заляпанных грязными пальцами, но я их под шумок покидал в печку. Обыкновенный мужик, ничего особенного. Хирург вон в миллион раз приятней и на лицо, и по характеру. И поржать любит. Правда редко здесь бывал. Но превозносили почему-то всё равно Иван Иваныча. Что бы он ни сделал, что бы ни сказал, всё сводилось в итоге к его великолепности. И ума, видите ли, у него немерено, и остроумия, и отвязности целый вагон, и, набухаясь, его величество, не в махач ударялся, а каламбурил как не в себя. Идеал, чтоб его! А как он съюморил, увязнув в канаве на «уазике» по самый мост, как съюморил... Бля-я-а!
А сегодня приехал идеал, не обляпался, лично наблюдал уже второй час! И опять только и разговоров, что про него охуенного: где был этим летом, какие всосал впечатления и как ему теперь, вусмерть отдохнувшему, в падлу вернуться на работу. Раньше я думал, что все наши его зовут по отчеству за глаза. Ошибся: прям в лицо называют, а он и не морщится. Ну сорокет стукнуло, и что? Нам тоже не по пятнадцать. На тибетского старца всё равно не тянет. Или кто там бывает с дзеном? Если только борода про буддизм да лысина сияет, отражая пламя костра. Комары его не жрут, что ли? 
И сейчас Иван Иваныч с бархатной хрипотцой просил свою девушку Лену сесть. Уже в третий раз: «Малыш, сядь», – но безрезультатно. Лена так и стояла, хотя ей, наверное, положено сидеть в её беременном положении: знакомиться привёз в преддверии, как говорится, а то бы снова не почтил. Сам Иван Иваныч сразу придвинулся к костру – Колян развёл недалеко от мангала для света и тепла, – взгромоздился на огромный корявый чурбан, который валялся у дома, ни у кого руки не доходили расколоть в костёр. Конечно, это же Иван Иваныч, для которого выебнуться, как воды попить: рядом лавка, два кресла, штук пять стульев – где хочешь паркуйся. Так нет же, ему трон подавай, чтоб не как у всех! Сидел, щурился на огонь, комаров в темноте словно нехотя отводил рукой. Помятый недавним сном после по-королевски отмеченной чьей-то днюхи, куда остальных и не звали – всем днём передали по цепочке, где он сейчас и когда прибудет, – притягательно-медлительный, говорил плавно, тягуче, смеялся вполсилы. Лениво стебал Коляна, и всё равно, несмотря на заторможенность, выходило смешно. Ржали все, даже Колян. И я. Ничего не мог с собой поделать, реально смешно!
Миха сегодня был в хорошем настроении – чудо чудное. Не обижался, не бубнил, ни тихарился с лицом короля в изгнании, своим, кстати, привычным выражением лица. Развалился в любимом кресле и с улыбочкой сосал свои бабские сигареты. Дым от них тоже как-то по-бабски, несмело и аккуратно, улетал в тёмное небо. Колян – ни разу не присел – на сверхзвуковой метался между мангалом и костром, бегал в дом то за шампурами, то за салфетками, то ещё за чем-нибудь. Чтобы быстрее бегалось, прицепил на лоб фонарик – как локомотив в ночи, гонял. Жорик, скособочившись на туристическом брезентовом стульчике, которого и видно не было из-под него, впервые на моей памяти, запрятав свои коронные остроты куда подальше, словно ребёнок радовался любой шутке Иван Иваныча: ржал громко, с эхом. Видать, когда Иван Иваныч в деле, другие музы, помельче, молчат. 
Артём, тоже из их семейной офисной братии, шевелил в мангале наполовину сгоревшие дрова и подхихикивал, оборачиваясь на очередной взрыв хохота. Я один работал не с ними и потому половину того, что они затирали, когда закончили про отпуска, не понимал. Проехались по начальнику, материли его жену, новые порядки, переезд в другой кабинет, снова ржали. Междусобойчиковский юмор, мать его! Это всё Колян – затащил меня в их компанию как друга детства. Благодетель, блядь!
– Малыш, одеться не? Сегодня холодильник. А вообще… город достал. Надоело. – Иван Иваныч в который раз коснулся ладонью бейсболки. – Башка болит.
– Переезжай сюда. – Колян подкладывал ближе к центру костра наполовину сгоревшие поленья. – Здесь хорошо, здесь яблоки.
– Есть что от головы? – Иван Иваныч выдохнул и, красиво страдая, скривил лицо. Его девушка так и топталась рядом, кутаясь в выданную ей телогрейку. За всё время она толком не сказала ни слова, только слушала и улыбалась.
Пока Колян бегал в дом за таблетками – бегом, всё бегом, – все молчали. Дождавшись, когда в стакане затихнет шипение и Иван Иваныч выпьет своё лекарство, Артём со значением произнёс: 
– Шишки надо было заварить. Для головы самое то.
Я смотрел на Иван Иваныча: как ходил кадык на горле после каждого глотка, как поправленная рукой бейсболка плотнее села на голову, как встал стакан на столик... Артём кашлянул, засадил стопарь – он всегда пил не в ногу, – обвёл взглядом сидевших и принялся рассказывать:
– Берёшь шишки. Сосновые. Весной только. Рвёшь их много, целую кастрюлю надо. Потом воды…
Артёма никто не слушал: Иван Иваныч ворковал со своей Леной, которая, не дождавшись шашлыка, ковыряла ноготками запечённого чуть раньше в костре цыплёнка, Колян опять зачем-то побежал в дом, Миха, не мигая, залип в костёр. Жорик в строго охраняемом Коляном мангале безнаказанно тыкал ножом в мясо. Я один смотрел на Артёма, который будто не замечал, что рассказывает сам себе. Он был настолько жалок со своими старушечьими настойками, что стал даже трогательным. Артём всё углублялся в никому не нужные подробности кипячения шишек, помогал себе руками, по-щенячьи ловя взгляд Иван Иваныча, но слушателей, кроме меня, не прибавлялось.  
– Прага – не то, мне Италия понравилась, – вдруг включился Иван Иваныч, прибавив громкость шёлковому голосу, и все сразу повернули к нему головы. – Здания, каналы... Что-то там было такое...
Артём совсем не обиделся, что его перебили, и сам первый, открыв рот, внимал про Италию.
Наконец шашлык был признан Коляном готовым: капало розовым, а значит, для еды пригоден. И водка снова была налита и выпита. Чавканье разбавляло романтику ночи, петух на горке, что заорал и сбился, тоже был к месту. Меня начало отпускать. Ну Иван Иваныч, ну приехал, ну и хрен бы с…
– Малыш, ешь, не стесняйся.
Лена элегантно стащила кусок мяса с шампура и захрустела вдогонку огурцом. Забытый тощий цыплёнок замерзал на туристском столике.
– Давай, Малыш, бери, остынет.
– Не хочу, – отозвался Артём от мангала. 
Я открыл рот, чтобы наконец пожрать хвалёного шашлыка, да так и замер с отвисшей челюстью. Ожив, покрутил головой, убеждаясь, что реакции не последует: ни смешка, ни сальной шуточки Жорика, ни Михиной подколки по-жёсткому, ничего. Малыш, бля? Малы-ыш?! Что за хуйня? Это они всегда так любезничают друг с другом? Моя челюсть никак не желала вставать на место – я так и просидел в ахуе, пока опять не разлили по кругу.
Жуя, я только и делал, что пялился на Артёма. Словно впервые видел его. Безобидный, улыбался всё время. Когда шутка становилась подъёбкой, опускал голову или отворачивался.  Детский сад! Взгляд виноватый, особенно когда дёрнет лишку. Он младше всех нас, кого на десять лет, кого... Ого, насколько! И впрямь малыш. Но с какого хуя это нормально?! Лена налила себе сок, к алкоголю даже не притронулась – точно беременная, вытерла подбородок салфеткой, коснулась плеча Иван Иваныча, что-то прошептала ему, опять улыбнулась... Ей тоже норм, что Артём у Иван Иваныча малыш? Нет, Иван Иваныч не пидор, иначе не выговаривал своё «малыш» так спокойно и расслабленно, словно имеет право, а вот Артём... Мелкий, большеглазый, всё время с прибабахнутым выражением лица и вечной лыбой – на всю голову Губка Боб! И как я раньше не видел всего этого? Отчего-то вспомнилось, как зимой он, уже прилично набухавшись, просил меня, пока трезвого, съездить за водкой в село. Артём краснел, мямлил, после каждой фразы с жалкой улыбкой отводил взгляд. А договорив, и вовсе потупился. Я тогда всё списал на его бухое состояние. Но кто знает. Что мы про него вообще знали? Родители купили дачу, переехали – значит, живёт один: недавно развёлся и никто не понял почему. Кажется, там кто-то родился перед самым разводом. 
Я пропустил момент, когда Жорик сгонял за заначкой в дом. Заветный коробок-боробок уже валялся на столе, и как-то так вышло, что я даже приобщился к косяку вместе со всеми и не однажды. Когда успел?! Уболтали, а я ведь не собирался!
– И на хуя? Осталось-то децл всего! – Я взвесил в руках коробок и для верности открыл, хотя что можно увидеть в едва вспыхивающих отблесках гаснущего костра. – Столько выжрать и… Вам мало? Это же домашняя, экологически, бляха, чистая! Она теперь до весны сюда не приедет, у кого брать будем?
– Хули нам красивым!.. – невпопад враз погрубевшим голосом отозвался Иван Иваныч. Лена, откинувшись в кресле, смотрела в небо. Беременные к травке интереса не имут?
– Ладно тебе, Андрюха, травка лёгкая, смешная. Быстро отпустит, не бзди! – Колян ответил за выпавшего в астрал Жорика. – Водка – само собой. Не лишняя.
Огромно-круглая луна выкарабкалась из облаков и, ослепительно сияя, взлезла на верхушку огромедной ели. Звёзды всё больше проковыривали собой небо. Хоть рисуй. Выпевали своё нытьё комары, какая-то птица в кустах перепутала осень с весной и забацала трель. Ёж совсем рядом крался по своим мышиным делам. Хорошо, спокойно. Иван Иваныч сполз со своего трона и подкинул веток в почти сгоревший костёр. Сухие, они сразу вспыхнули. Тепло побежало по ногам… Прохладный воздух, словно родниковая вода, заливался в лёгкие. Хотелось пить полной грудью.
– …Увасся!! – ухохатывался Артём.
Народ ржал. Иван Иваныч снова запел про свою Италию. Начало я прослушал, но и с конца было вполне – ржа-а-а-ачно-о. 
– Позвоните в чумовозку, нас тут много! – орал Жорик в ночь после каждого взрыва смеха.

Он лежал на мне и пьяно захихикал. В темноте лица было не разглядеть, просто я знал, что это Артём, больше некому. Водкой от него почему-то не несло, хотя пил он наравне со всеми, и травкой тоже не пасло. Смешно ему! Пришёл спать, начал перелезать к стенке и не долез – рухнул всем своим весом. Нам часто приходилось спать по двое – кроватей, хорошо хоть полуторных, на всех не хватало. А желающих заночевать на печке, раскалённой сегодня до невозможности, не нашлось: внутренности зажарить можно было как нечего делать. Единственное свободное место осталось рядом со мной. Это ещё повезло, что Миха, двухметровый бугай, недавно отстроился и ушёл спать к себе.
Вместо того чтобы столкнуть Артёма и шикнуть – нехрен будить меня, остальных, я, туго соображая спросонья, схватил этого смешливого гада за бока, невольно проведя пальцами по ребрам. Артём сразу начал брыкаться и ржать чуть не в голос.
– Кончай! Хватит! – всхлипывал он между приступами смеха.
Ходили ходуном ребра, в живот мне упирался чужой член, затирала остроту ощущений ледяная пуговица на джинсах. Отлил только что? Хотелось и скорее сбросить его с себя, и, наоборот, поправить ему член, чтобы удобнее было лежать. Пуговица эта всё портила, на хрен её! Артём засопел, приподнял задницу, и, полягавшись в борьбе со штанинами, помог стащить с себя джинсы.
Дальше совсем просто – чего теряться-то. Я засунул руку ему в трусы и потерял дар речи. Мы иногда ходили здесь в баню к соседу, но именно с Артёмом у тазиков не пересекались. Теперь я поверю в истории, в которых хуем разбивают хрустальную пепельницу. Но пепельницы под рукой не было, и Артём вряд ли согласился бы на такой эксперимент. Зато был я, готовый к экспериментам, и если не увидеть эдакий феномен, то упускать шанс хотя бы пощупать не собирался. Свет включить не помешало бы, чтобы уж наверняка убедиться, да как-то стрёмно пялиться на чужой член. Обхватить и сомкнуть пальцы, даже сдавив, не получилось. Вот это да-а!.. 
Перестав трепыхаться после моих замеров, Артём горячо выдохнул мне в шею. И я сразу вспомнил, что хуёв без хозяина не бывает и что этот тоже куда-то прицеплен. Вот к нему – я приподнял голову, желая увидеть лицо Артёма. И надо, кажется, договариваться с хозяином, прежде чем… Но таможня, видать, дала добро изначально, поэтому я просунул руку дальше, захватив в ладонь яйца. Меня и тут ждал сюрприз: яйца были тоже немаленькие и бритые. Бритые! Пах тоже не слишком волосат, но яйца! До чего прикольно было гонять их в руке: гладенькие, упругие, точно антистрессовые мячики. Я сдавил сильнее… Артём дёрнулся в сторону, но я был начеку и, ослабив нажим на сами яйца, перехватил мошонку сразу у ствола – попробуй теперь вырвись! Но Артём рваться не стал, наоборот, с шипением выпустив воздух через стиснутые зубы, развёл ноги шире, и, приподнявшись на руках, толкнулся вперёд.
Запал удивляться сдох ещё у костра – после «малыша», и я просто принял как должное: Артём почти стоял надо мной на коленях и реально пёрся от того, как я мял его яйца, оттягивал, сдавливал чуть не в полную силу, как мочалку в душе. Меня же вставило от… Да от всего! От его яиц, болта невъебенного размера, от закрытых глаз и сбитого дыхания, морды его блаженной, удовольствия, написанного на ней капсом, от недвусмысленного приглашения воспользоваться. Прямо здесь, сейчас, когда на соседних кроватях дрыхнут упившиеся и накуренные пацаны. Хорошо, Иван Иваныч с Леной легли за перегородкой – парочке отдали самую широкую и почти новую кровать, – им не слышно. И если всё обставить по-тихому… Нет, пусть Иваныч утрётся!
Руки сами знали, что, как и куда. Хотя спросить всё же стоило, для порядка.
– Хочешь быть моим малышом? – И чтобы Артём быстрее думал, я снова с силой помассировал яйца, напоследок надавив на корень члена.
Артём протяжно застонал и толкнулся мне в руку. Я с облегчением выдохнул, но отчего-то вышел стон, похожий на Артёмов. Вот он, случай, которого ждёт каждый: поиметь себе подобного с огромным хером, реально вставить или просто наигравшись, показать его место, неважно! Хотя слаще будет заставить скулить под собой, натянуть по самое… И натянуть нос Иванычу. Раз и навсегда.
И всё случилось, как я хотел. Опрокинув Артёма на спину и для верности зажав рот, я сдёрнул с него трусы. Давая мне свободу, он сразу потянул мою футболку вверх и попытался сдвинуть резинку трусов.
– Руки! – прошипел я, сильнее сдавив ему яйца.
Артём в ответ выгнулся всем телом, едва не скинув нас на пол. Нет, он реально мазохист. Неужели так штырит?! Точно на кнопку давишь – волшебные яйца – мозг отрубается на раз. Артём не фокусировал взгляд, словно в забытьи водил ладонями по простыне и больше не старался меня раздеть. 
– Давай сюда свою дырку. – Я не мог остановиться. Меня несло. – Хочешь, чтобы вставили? Хочешь? Малы-ыш. Давно дрочишь на него? 
Ответов я не ждал, да и не хотел, чтобы он вообще хоть что-то говорил. Тем более про Иваныча. Я сейчас один здесь решаю, я один имею право распоряжаться, хотеть. У меня стучали зубы, настолько не терпелось вставить ему, заткнуть, заполнить собой. 
Помогать и вообще что-то делать Артём не собирался: постанывая, ёрзал взад-вперёд по матрасу, разрешая терзать свои яйца. Я не наседал, силу регулировал, понимал, что даже у самого отбитого на голову мазохиста-пидора есть предел. Я развёл его ноги в стороны, из другой руки ни на секунду не выпуская его причиндалы. Где тут… Ни хуя не видно! Посмотреть бы в реале, что там и как, а не на планшете. 
Презиков здесь не водилось в принципе, уж что-что, а это я знал лучше всех: однажды искал в авральном порядке, когда Юльке, племяннице соседа, того, что с банькой, месяц назад припёрло потрахаться. А впрочем, меня плющило с такой силой, что думал я недолго. Сменив правую руку на яйцах на левую, я приставил палец к дырке, повозил туда-сюда и надавил. Он вошёл почти целиком. Похоже, что коротнуло нас обоих. Артём, выгнув шею и запрокинув голову, замер, я же просто жарился, плавил сам себя – между ног запылала доменная печь. Голова кружилась, сладкие спазмы в животе напрочь выбили мозг. Артём играл очком, точно пил через соломинку – он сжимал лишь мой палец, а казалось, что член. Я потянул палец на себя и снова загнал внутрь. Гладко, нежно, горячо. Охуенно! Артём, видать, придерживался того же мнения, потому что, оттолкнувшись задницей от кровати, попытался насадиться ещё больше. Я не разочаровал его, повторил, Артём поддержал, тоненько скуля себе в плечо. Как запойный алкаш, толком не распробовав первую стопку, я уже потянулся за второй – прибавив к указательному пальцу средний, следил, любовался, как они исчезали в Артёмовой заднице. Когда шевелишь ими… Мммм… Артём взвыл уже всерьёз. Перестав поглаживать яйца, я сжал мошонку в горсть и, не церемонясь, оттянул на себя.
– Молчи! Не то выебу, своих не узнаешь! – И в доказательство вынул пальцы, тут же загнав их с проворотом.
Артём всхлипнул и задёргался, подкидывая задницу. Кончил, сука, за несколько минут кончил! Но я бросать едва начатое не торопился: вынимал и вставлял, снова и снова, не обращая внимания на недовольное мычание Артёма. Ещё чего! Я только разогрелся. Слышать, как пальцы входили в задницу, чувствовать, как встречали сопротивление костяшки, погружаясь до упора… Я трахал парня, трахал, как никогда ни одну девчонку. Смаргивая, чтобы лучше видеть его огромный, качающийся в такт моим движениям член. Не было ничего слаще для меня в этот момент.
Я остановился, когда Артём положил ладонь на свой член. По сравнению с его рукой он казался ещё больше. Картинка сразу сбилась и перестала казаться идеальной. 
– Руки убрал. – Я наклонился и зашипел ему в лицо: – Руки! Мало, так и скажи.
Артём скорчил обиженную мину и отвернулся. Ну точно девочка-скромняшка после своего первого раза. Я сжал напоследок его яйца, несильно, но достаточно, чтобы он, послушно застонав, всё же убрал руку.
– Не хватило? Давно не драли? – Опершись на кровать рукой, другой я продолжал долбить его зад. – Не молчи, отвечай. Я же вижу, какой ты… – Я вставлял пальцы с проворотом и без. – Так хорошо? Не молчи, сука! 
Слова сами шли на язык, щекотали слух, вкус. Я уже не разбирал, где кончается скулёж Артёма от нетерпения и начинается моё безумие. На мгновение захотелось, как мокрой псине, отряхнуться от колючего желания, нескончаемого, ядовитого. «Малыш, ты меня волнуешь». Но лишь на мгновение, потому что назад пути не было. 
Третий палец – не комильфо, уже не та эстетика, не та сладость. Не переставая терзать ахуенную дырку – почему так легко пошло? – навалившись на Артёма, я лёг выше. Он будто ждал: обхватил руками за шею, вжался, умудряясь не останавливаться и продолжая подаваться на пальцы. И тут, словно по заказу, луна высветлила прямоугольник нашей кровати. Я чуть не спустил от безупречности – всё, как я хотел! Кожа на Артёмовой шее, плечах, ямке ключиц мерцала. Он моргал влажными ресницами и, приоткрыв рот, стонал на каждое движение, негромко и тонко. Как девчонка стонал. Точёная, большеглазая, невинная девчонка, которая сдалась и наделась мне на пальцы точным восковым слепком. Мне отдалась, который никогда раньше... 
По моей щеке иголками вверх-вниз чертили дорожки ресницы. В его заднице мои пальцы… Он ласкал меня своей жопой, как такое… Бля-я, как такое возможно! Хотелось мять его сильнее, рвать изнутри. Я заработал рукой как помешанный, оттянул яйца, упершись плечом в кровать. И в ту же секунду Артём вскрикнул и затрясся. 
– Молчи, ёбта! Молчи! – Я накрыл его рот ладонью.
Было стрёмно, что все проснутся и с помятыми, охреневшими рожами уставятся на меня. Такое охладит кого угодно. Надо вышвырнуть эту блядь из кровати и баста! Пусть хоть на полу спит, главное чтобы подальше от меня. Через скольких он уже прошёл, сколько ещё было у него этих слепков, с кого, с каких? Какие они были, как трахали его – лучше, глубже, с оттягом? Игрушками, членом или, как я, пальцами? 
Смешно мечтать дать ему пинка под зад, всё ещё держа его зад нанизанным. 
Я перекатился на спину, наконец вытащив пальцы. Никогда не думал, что меня может так клинить на жопах. Точнее, на дырках. Я вытер пальцы о простыню, потёр подушечки друг о друга, поднёс к носу. Ничего такого и не пахнет даже. Странно. Он себе задницу намывал полночи? Не зря же пришёл спать позже всех. 
Приподнявшись на локте, я вгляделся в Артёма. Он лежал с закрытыми глазами и улыбался. 
– Малы-ы-ыш. – Я потянул его за подбородок, принуждая открыть рот. – Малыш?
Артём поднял веки и улыбнулся мне, а не внутрь себя. На бледном лице ярким пятном выделялись губы, и меня опять повело. Я хочу его нагнуть, мне можно, я тоже имею все права и даже больше. Я могу… Проведя по острой кромке зубов, я медленно, не отрывая взгляда, засунул ему пальцы в рот. Указательный и средний. Артём шевельнул языком, попробовал сжать зубы…
– Соси. Ну!
Теперь я трахал его в рот. Пальцами. Артём, не сводя с меня глаз, сосал, сосал прилежно и мешал, блядь, мешал его трахать! Средний и указательный. Сразу два. У меня почти взорвалось и в голове, и в трусах. Я упал Артёму лбом в плечо, переждать. Он лизнул кончики пальцев и обмяк подо мной. Не-е-ет. Если сейчас я не выебу его, то упущу свой единственный шанс. 
– Эй, не спать. Э-эй. – Я легко стукнул ему ладонью по щеке. Артём потянулся губами за рукой. – Не-ет. Поднимайся. Давай-давай, вставай, задницу готовь. Ты ведь любишь хуй в жопу? Давай, скажи: «Я люблю, когда меня ебут в жопу». 
У Артёма задрожали губы: едва справляясь с учащающимся дыханием, он шептал, пытаясь быть послушным. 
Я снова вспомнил про презик, что его нет, когда увидел перед собой Артёмову дырку и яйца, висящие между расставленных ног. Но, притронувшись к ним, окончательно потёк крышей. Загрёб его ягодицы, помял, раздвигая в стороны и наверняка делая больно. Моё. Сейчас моё! 
– Покажи, как ты хочешь заполучить мой хуй в свою дырку. Активнее! – Я убрал руки, давая свободу. – Постарайся.
Артём крутанул задницей, выписывая круги раз, другой. Прогнувшись, отклячил её и завилял, словно у него из дырки рос невидимый хвост. Какой усердный малыш. Руки, мышцы на спине, бёдра – Артёма опять била дрожь. Больше ждать невозможно! 
Вошёл я слишком быстро и слишком гладко. Но обдумать странную лёгкость не успел: Артём снова заиграл очком – где такому учат?! – и принялся двигаться сам. Мне оставалось держать его за поясницу и стараться не кончить в ближайшие пять толчков. Потом в десять. Я считал про себя, отмерял очередной десяток и боролся за следующий. Дырка пульсировала вокруг члена, казалось, Артём сам всасывает меня в себя и выпускает, а не я имею его. Так не пойдет! Если малыш любит боль, значит, сделаем, по просьбам трудящихся. Перехватив инициативу, с каждым толчком я бил его ладонью по заднице, бил сильно, как хотелось, не думая ни о чём. Сначала Артём лишь охал в такт, потом начал вздрагивать и надеваться на меня ещё глубже. От того, что где-то там болтается его бесхозный гигантский член, у меня мутился рассудок: я драл Артёма так, что он не решался начать ублажать себя, рискуя на трёх конечностях въехать головой в спинку кровати. 
– Что, малыш, – не выдержал я, боясь рехнуться от передоза, – кончить хочешь? – Голос сбивался и хрипел, но я гнул своё: – Поп-ро-си…  дядю… Андрея… и если… он… разре-шит… 
Тут Артём не выдержал – забился и завыл. Бинго! 
Теперь я знаю, что сдохнуть от оргазма вполне реально. Вот от такого, как этот. Не много ли мне на сегодня открытий? Этот что-то затих. Наверное, обкончался и утонул. Не, ну в самом деле, из такого-то хера небось сперма, как из брандспойта, бьёт. Хоть бы мяукнул, что жив. Словно услышав мои мысли, Артём, вывернулся и лёг на спину. Сцепил ноги у меня на талии и, притянув к себе, впился глазами в моё лицо. Сил сопротивляться не осталось. Только бы целоваться не полез… этими губами. 
Мы касались лбами, носами, но ему было мало. Казалось, он взглядом хотел влезть внутрь меня. Закружилась голова, застучало чугунным шариком во лбу, но Артём всё ввинчивался в меня, буравил зрачками. Они становились всё больше, больше, и вот я уже летел в чёрные воронки, захлёбывался, тонул… 

На следующее утро я проснулся в доме один, что было странно. Обычно последним поднимался Жорик, всегда пьющий как в последний раз и потому спящий до упора. Судя по запахам и шуму за окном, народ успел поесть и собраться. Я поднялся, в момент натянул штаны, оглядел жёваную после сна футболку – сойдёт, завязал на поясе рукава ветровки, сгрёб со стола телефон, солнечные очки, ключи от квартиры, зачем-то вытащенные вчера из кармана. Оглянулся – ничего не забыл? На столе грязная посуда, стул завален барахлом, хорошо не моим, на полу скомканный половик и два разных тапка. Кровать убирать – много чести. Я и не помню, когда я видел их заправленными. Около одной кровати перекошенный лист древнего календаря с полуголой китаянкой ещё цеплялся за стену последним гвоздём, над соседней на вкрученном в бревно ржавом саморезе висело пластиковое ведёрко со всякой помойной мелочёвкой: старые батарейки, не горящие чёрные карандаши карманных фонариков, расхристанная колода карт… Родной срач – жизнь продолжается.
Однако состояние оставляло желать. Долбил сушняк, голова шумела, будто я и не спал вовсе. И противно телепалось в душе: какая-то струна провисла, нарушив гармонию. Самое ненавистное, когда хоть выпей пургену или, как в детстве, «поставь Ласковый май, хоть вырвет», – всё равно не поможет. Уж лучше бы кошки нагадили по старинке в рот.  
Я подошёл к окну, отдёрнул трухлявую штору и зажмурился – солнце взорвало всё, что осталось ещё живым в голове. Помедитировав, разлепил глаза: две машины светили открытыми дверцами. Иван Иваныч копался в багажнике, Миха, аккуратист, вытряхивал коврики, зажав в зубах неизменный дамский ментол. Какого он тут собирается, а не около своего новенького домишки? Колян, прикативший на джипе, в окно не просматривался, но движок работал – его всегда узнаешь по звуку. Жорик с Артёмом – во всей красе: сидели в беседке, закинув ноги на стол.
Плеснув в лицо воды из ведра, я побрёл к выходу. Уже перед самой дверью наступил голой пяткой на железяку, торчащую из половицы. 
– Ёбаный!.. С-сука! – Обувь, видно, полагалась особо одарённым и проспавшимся, значит, не мне. Допрыгав на одной ноге до лавки и, покачав раненую, но к счастью целую ступню, я принялся натягивать кроссовки.
– Какие люди! – Иван Иваныч нарисовался, не сотрёшь. – Башка как? Вчера печку рано закрыли, но ты не особо впечатляйся, всё норм: Колян вовремя проснулся. 
Я и впрямь завис, поняв, что мы могли вообще не проснуться.
– Цигель, цигель! Ты сюда с кем прикатил, добрый человек? Короче, со мной или с Михой домой едешь? Я из-под моста перед въездом вправо уйду. Тебе в городе куда?
– Жорик на хвоста кому упадёт? – Я хлопал себя по карманам как бы в поисках сигарет. Давно бросил, но чем бы ни заниматься, лишь бы не смотреть на него.
Но Иван Иваныч меня не отслеживал: прошёл к холодильнику, открыл морозилку и по одному перекидал пельмени в прозрачный маечный пакет.
– С Михой не поеду, – я не дождался ответа, – пусть пиздует в своё Свиблово один. 
На улице солнце, даром, что осень, шпарило вовсю. На лбу и висках тут же выступил пот. Интересно, в дорогу кто-нибудь додумается взять воду, я, точняк, пить буду. И надо узнать, в какую машину сядет Артём, – поехать вместе. Но Артём будто и не собирался никуда: курил и про что-то ржал с Жориком.
С остатками жратвы из холодильника на крыльцо вышел Иван Иваныч. Однако прилично мы не доели.
– Мась, давай-давай. Скоренько, – крикнул он Лене. Та, стоя у забора, прощалась с соседкой, благодарила за пухлый пакет с чем-то, наверняка с огорода. Это Иван Иваныч так ауру свою распространил или Лена тоже умеет? Вчера здесь появилась в первый раз, а ей уже гостинцы подогнали.
– По коням. Малыш, ты – с Коляном. Андрей, ты с Жориком хотел? Я передумал, через центр поеду, так что вас доброшу. Избушку сегодня кто закрывает? Шпингалеты на окнах проверьте. Жорик, я хавчик тебе собрал, с голоду ещё пару дней не подохнешь.
Курение и ржач в беседке закончились – надо обогнать пробки. 
– Давай, Малыш, береги себя. Колян, с тобой не прощаюсь: в понедельник обещал, жду. – Иван Иваныч, пожав всем руки, пошёл к своей машине. С Михой прощаться не стал, лишь коротко ударил по сигналке, сев за руль. Лена хлопнула соседней дверцей и опустила стекло, махнула рукой соседке. Та ещё и провожает?!
Жорик ломанулся в туалет, я же шагнул к Артёму и протянул руку:
– Пока, мал… лыш.
Артём, успевший вложить свою ладонь в мою, сделал удивлённое лицо. Желая задеть, растормошить, увидеть хотя бы отголоски того малыша, которого я трахал во сне, провёл большим пальцем по центру его ладони и подмигнул. Артём открыл рот, захлопал глазами, но справился с собой и вырвал руку:
– Охуел? Белочка мозги выжрала?
Сейчас Артём был совсем другим – взрослее и жёстче. Будто при свете всё встало на свои места: очистилось, выпрямилось, покореженное отблесками ночного костра и дурного сна. Словно отмотали назад видеоплёнку с рухнувшим зданием. Даже глаза-стёкла строго блестели первозданностью. 
– Проспись. А лучше не мешай водку с травой. – Артём, мазнув по мне напряжённым взглядом, пошёл к джипу.
Чего я добивался? Хотел рискнуть, прыгнуть выше головы? Ни одной здравой мысли. И никто, сука, не скажет, как правильно. В груди натянулась и блямкнула порванная струна. Перебор.
Артём садился в машину, а я пялился на его задницу и ничего не понимал в себе. Лишь затянутая на талии ветровка однозначно давила на мочевой пузырь, мозг давил на затылок, и все вместе они гарантировали мне «отличную» трёхчасовую дорогу домой. Это если без пробок.