Клуб Маяк

У Адмиралтейского завода в Питере был, как и полагалось, свой клуб. Назывался он по-советски непритязательно - Маяк. Клуб Маяк на Красной улице. Клуб заводу достался непростой, винтажный, с интерьерами: мавританский зал, грот, кленовая гостиная, большой театральный зал с шикарным плафоном и ангелочками. Бывший особняк барона фон Дервиза. В 1910 году в театре с ангелочками какое-то время работала труппа Мейерхольда. Станиславский писал о Мейерхольде, что он использует актеров, как глину для красивых мизансцен.
Во флигеле особняка большевики открыли после войны вытрезвитель, с отдельным входом. В части здания какое-то время работал райком партии и даже туберкулезный диспансер, а потом весь особняк, кроме флигеля, подарили Адмиралтейскому заводу.

Я происходил из довольно бедной семьи, не то, что фон Дервиз и даже не то, что Мейерхольд, и подрабатывал в вытрезвителе уборщиком. Встав пораньше, я успевал до школы перестелить в вытрезвителе обоссанные постели и подмести полы.
Алкоголиков ловили на близлежащих улицах накануне вечером, грузили в автозак и вываливали во двор особняка барона фон Дервиза. Сам барон еще до Мейерхольда продал свои дома и заводы и сбежал в Канны, умница. Алкоголики подвергались медицинскому осмотру, буйных привязывали к смирительному стулу, выясняли личность, чтобы сообщить на работу и снять с получки штраф. Ночью алкоголики мирно сопели и ссали под себя, рано утром их отпускали по домам, а потом приходил я. Работа была неприятной, но раз в три дня, и я успевал за пару часов. И смирительный стул протереть. Платили семьдесят рублей, в общем, на эти деньги можно было прожить. На обратном пути я еще подбирал по мусорным бакам пустые бутылки.
Для тех, кто молод: такси в другой конец города стоило рубля три, килограмм мяса - рубля два. В кафе или ресторан ни мне, ни кому-либо из моих школьных друзей не приходило в голову пойти, так что про цены в них в 1981 году ничего сказать не могу.
Как-то я встретил на улице перед уроками своего друга Стасика, и он сказал мне, тихо, пряча глаза и скрывая мерзкую радость, что его папа купил вчера машину, москвич. Я понимал его стеснение, что у них теперь есть машина, а у нас с мамой никогда не будет, и мне стало его немножко жаль за это неудобное чувство. А ему было, наверное, жаль меня. Мы до сих пор дружим.

После школы мы все куда-то поступили. Я перестал работать в вытрезвителе у барона, но связи остались: я начал карьеру гардеробщика в театре с ангелочками. Карьерой гардеробщика я увлек Стасика и еще нескольких новых друзей, из института. После пар мы обыкновенно заезжали отобедать в грузинскую столовую на Литейном проспекте. Хачапури и чанахи сопровождались пивом, бутылок по пять на студента.

В гроте барона фон Дервиза работал кружок танцев, в мавританском зале проходили курсы игры на фортепиано, в кленовой гостиной учили играть на арфе. В театре с ангелочками выступали разные знаменитости, от Майка Науменко до академика Лихачева. Зрители приходили загодя, и мы, как правило, немного припаздывали после хачапури, сгоряча вбегали в наш гардероб, хватали у зрителей шубы, стараясь дышать в сторону; фланируя, развешивали их на крючки, совали в благодарные ладони пластмассовые бирки с номерами и так до тех пор, пока очередь не рассасывалась. Один раз я взял сразу три шубы, у целой компании, и не смог дойти до свободного крючка, упал.
Когда заканчивались последние всклокоченные опоздавшие, мы могли расслабиться. В шубах можно было найти сигаретку - брали только, если пачка почти полная, чтоб незаметно. Курили тут же, в глубине шуб. Деньги мы не брали, ну, очень редко и совсем мелочь.

Помимо карьеры гардеробщика меня манила профессия вахтера: спишь в кленовой гостиной и получаешь за это деньги. Раз в три дня.
Чаще всего я не спал: с наступлением темноты, когда вместо шуб на каждом крючке висело по пластмассовой полупрозрачной бирке, когда арфа отдыхала от неумелых детских рук, и фортепиано думало, что вот сейчас вздохнет спокойно, я открывал дверь особняка барона фон Дервиза на условленный стук. Приходил Стасик и все остальные, барон соединил моих школьных и институтских друзей. Несли колбасу, сыр, овсяное печенье, вино Изабелла, водку и шампанское. Пришел Димка, папа которого заведовал кафедрой физики в моем институте. Димка рассказал печальную историю о том, что папа шел вчера пьяненький домой по Красной улице и его нечаянно загребли в наш вытрезвитель, теперь будут неприятности, на кафедру собщат. Папа не был особо пьяный, просто им там надо план выполнять по вытрезвлению. Андрюха, папа которого заведовал кафедрой истории в гидромете, перепробовал все принесенные напитки и заблевал уставшее фортепияно в мавританской гостиной. Мне пришлось вспомнить о печальной карьере уборщика. Потом играли в буриме, курили трубку, сочиняли сценарий для фильма - Андрюхин папа обещал купить сыну любительскую кинокамеру.

Мой одногруппник Серега предложил выйти на набережную Невы и найти там девчонок, потом притащить их в особняк и е..ать. Серега был не из Питера и, вообще, парень попроще. Для нас, принадлежавших в классе к группировке умных еврейских мальчиков, его предложение явилось некоторым шоком, но мы не подали виду. Знакомиться с девочками прямо на улице было для нас событием из кино, чем-то чрезвычайно рискованным, ведь вдруг они не захотят с нами знакомиться, это ж стыд-то какой. Стоял июнь с белыми ночами, и Сереге, как иногороднему, хотелось разводных мостов и дешевой романтики.
От Андрюхи пахло блевотиной и он брел отдельно от группы.
Серега, перетрахавший половину общежития, был нашим фюрером.
Первая стайка девушек скучала у парапета напротив Медного Всадника.
-Девчонки, пошли е...аться! -проорал Серега так, что слышно было даже финнам, выходящим из автобуса поодаль.
-Фу, идиот, -заволновались девушки.
-Ну и ...уй с ними, -приказал нам Серега. -Пошли дальше.
На финском автобусе крупно значилось: Matka oy (путешествия). Я решил, что это добрый знак.
У дворцового моста девушек и, вообще, народу был так много, что Серега поменял тактику. Он велел нам рассредоточиться. Каждому из нас он указал на вероятный объект добычи: вон, видишь, с краю на скамейке сидит пухлая? Эта тебе даст.

Мой объект долизывала эскимо близ каменного льва.
-Привет, -произнес я хрипло. Я был заражен Серегиной удалью, но пребывал еще в инкубационном периоде.
-Привеет.
Широкое лицо девушки смотрело на меня с некоторой надеждой.
-Тебя как зовут?
-Наастя.
-Учишься?
Я не очень знал, о чем нужно спрашивать девушку с эскимо. У нее была довольно простая одежда и большая грудь.
-Ага.
-А на кого?
-На маляра. А че?
И тут я понял, что она-то, может, и даст, но мне уже сейчас дальше неинтересно.
-Погоди, -сказал я девушке. -Я сейчас вернусь.

Серега разговаривал у причала для экскурсионных пароходов сразу с тремя.
-А хотите, мы с друзьями покажем вам дворец с интерьерами восемнадцатого века?
-Че, серьезно?
Интерьеры в особняке были переделанные, в стиле модерн. Я, конечно, не стал ничего говорить, чтобы не портить девушкам впечатление от Сереги. Он заметил меня и по его взгляду я понял, что от нас он, кроме буриме, ничего достойного и не ждал с самого начала, однако, друзья есть друзья, так что Серега, как волжский бурлак с картины Репина, притянет для нас на своих лямках целую баржу б...ядей. Серегино отношение к нам было, в общем, бережным, как к детям.

Назад по Красной улице мы двигались похоронной процессией: впереди шагал Серега с девушкой (ее подруги разбежались, разочарованные нашей несмелостью), дальше мы, делающие вид, что все хорошо и мы же просто ходили проветриться, ну а сзади брел все еще пахнущий блевотиной Андрюха.
В особняке друзья заскучали и скоро разошлись по домам.
Мы остались втроем: Серега драл свою кралю в кленовой гостиной, а я бродил по грустному, как пустая церковь, гардеробу в некоторой печали. Наверняка, барон фон Дервиз здесь тоже кого-нибудь драл; возможно, спальня его была в вытрезвителе или, вобще, в туберкулезном диспансере. А Мейерхольд, может, драл какую-нибудь актрису в театре с ангелочками, прямо за кулисами. Им можно, а нам че нельзя.
По отношению к Дервизу с Мейерхольдом мы с Серегой были, как бы, вместе, и вместе драли кралю с Дворцового моста.
Это немного утешало.