Богема

1  2  3  4  5

Подозрения у меня уже были, и ой какие… Такие, что хотелось спрятать голову, как страусу, и вообще не думать ни о чем – несмотря на стойкое ощущение, что в этом вольере пол совершенно точно бетонный. Несколько дней я старательно уворачивался от очевидного, а потом…
Миля репетировал с новенькой моделью немецкое дефиле. Девушка была неприлично красива и очень изящна, но катастрофически глупа. Вопреки распространенному заблуждению, далеко не все модели такие, но эта была просто какая-то клиническая Барби. Она никак не могла запомнить последовательность движений и поворотов, а костюм шел именно ей, как никому, и уставший, невыспавшийся и злой Миля, уже давно отпустив всю остальную группу, повторял и повторял до зубовного скрежета. Девочка тоже устала, и, когда он в очередной раз рявкнул на нее, просто беспомощно остановилась и заплакала. Все оглянулись и замерли от неожиданности, не зная, что теперь делать – уж больно жалко было эту бестолковую, но старательную красавицу, а Миля, нахмурясь, сжал переносицу, вздохнул и подошел к ней вплотную. Приподнял ладонями ее лицо, вытер большими пальцами слезы, чуть наклонил голову и поцеловал – в губы, медленно и глубоко. Завораживающе. Властно. Умело. Глаза девчонки изумленно распахнулись, а потом длинные кукольные ресницы опустились, напряженные плечи расслабились, и она тающим воском обмякла в его руках.
А меня скрутило. Я смотрел на этот поцелуй, на Милю, на его руки, его закрытые глаза, и хотел целоваться с ним. Хотел прикоснуться к нему, почувствовать тепло и силу его губ, медленное и густое пламя его неожиданной нежности. Хотел целовать сам, гладить по лицу, пить дыхание…
Кошмар. Стеклянными глазами я наблюдал, как Миля отстранился, поймал взгляд с поволокой и спокойно дождался осмысленного выражения. Чуть грустно и устало улыбнулся:
- Продолжим дефиле? Дебют – это всегда сложно. Соберись.
И девчонка закивала, глядя на него, как на Господа Бога. Снова раздалось цоканье каблуков, шуршание костюма, зазвучали команды и счет… но я уже ничего не слышал.
Я стоял один – какое счастье, что один – у раскрытого окна на кухне и с жадностью глотал холодный воздух. Дикая идея подойти к Миле и поцеловать его, наконец, отпустила меня, и сейчас у меня было лишь одно желание – чтобы он ничего не заметил.
Это стало моим основным стремлением на долгое время.
У меня всегда получалось так: если мне нравилась девушка, я всегда старался поскорее затащить ее в постель. С Милей все было иначе. Он нравился мне – это все-таки пришлось признать. Ломки по этому поводу заняли неделю, не больше, и при всем своем накале были сурово посланы. Да, я влюбился в парня. Ничего страшного. Ничего страшного. Ничего. В конце концов, эка невидаль – не я первый. Правда, я никогда не думал, что подобная напасть может случиться со мной, но теперь уж ничего не поделаешь.
Так вот, с девушками все было понятно. Но Миля девушкой не был, и я знал совершенно точно, что, какой бы он ни был странный, если я полезу к нему хотя бы с поцелуями, он просто вышвырнет меня из своего мира, и все. Потому что он не любит, когда его напрягают. Не хочет, чтобы что-то осложняло его жизнь. Не желает менять ее привычное течение. Да, его благодарность вылилась в то, что он ко мне привык, и вот теперь мы, наверное… дружим, так он считает?
Вообще-то я сомневался, что Миля задумывается над этим. Он на удивление рационально не стремился давать определений тому, что его окружало. Есть, и хорошо. И мне совсем не хотелось из этого окружения вылететь. А потому я вел себя, как пай-мальчик, несмотря на то, что все чаще и чаще думал совсем иначе. Думал о том, как ему идут эти джинсы с низкой посадкой, ненавязчиво обрисовывая контур стройных, длинных ног; как хочется прикоснуться к коже рук на предплечьях, провести пальцами по выступающим широким косточкам запястья, очертить хорошо видные мышцы…
Я, конечно, знал, что на белом свете бывают геи, и относился к этому нормально, но как можно хотеть мужчину, не понимал. Как можно влюбиться - понимал, как ни странно, а вот свой собственный стояк при виде его широких плеч или плоского, твердого даже на взгляд живота, долгое время удивлял меня несказанно.
Но я держался. Мало ли, что там у меня стоит – хотя я никогда не считал, что мало – но все равно это мои сложности. Миле, по понятным причинам, об этом знать не обязательно. Я потихоньку спускал пары в одиночестве, даже не помышляя о том, чтобы оторваться на стороне: никто другой меня не интересовал. Только скоро мне стало понятно, что вечно это продолжаться не может – рано или поздно я все равно сорвусь.
И не ошибся. Клин пошел, когда я впервые поехал вместе с ним играть в теннис. Миля ездил на корт довольно регулярно, ссылаясь на то, что работа у него сидячая. Но на самом деле он просто любил теннис, и, занимаясь им с детства, играл очень хорошо. А я никогда не пробовал, да и не собирался, в общем, всегда предпочитая для разминки всякие единоборства, но он позвал, и я поехал. Оказалось не так чтобы сложно, и даже понравилось, стало получаться. Сложно оказалось другое – я как-то не подумал о том, что после тренировки будет душ, а в мужской компании стесняться наготы не принято.
И Миля не стеснялся. Немотивированный стояк в этой самой мужской компании – дурной тон, и я выкрутился, вовремя замотавшись в полотенце. Но после этого не спал несколько ночей, вспоминая его стоящим под душем с запрокинутым лицом и поднятыми к голове руками. Эта картина отпечаталась во мне, как горящее клеймо, и ночи напролет я таращился в темноту и перебирал нескончаемые «если». Если бы можно было прижать к себе это грациозно прогнувшееся, сильное тело… Если бы вместо водяных струй пробежаться пальцами по гладкой коже – груди, живота, бедер, сжать ягодицы… Коснуться поцелуями шеи, осторожно накрыть ладонью член, взвесить в руке яички…
Ууууу… лучше бы я с ним не ездил! Ночью фантазии приводили меня в состояние озверения, а днем недосып не давал контролировать себя – на работе я собачился с шефом по любому поводу, а в мастерской глядел на Милю так, что он недоуменно хмурился.
Я не знал, что с этим делать. То есть с шефом понятно что: побулькает и остынет, сделав по-моему – в конце концов, совсем уж попусту я на него не кидался, и оба мы прекрасно знали, что прав я, а не он. Халтурщик, блин, да еще с гонором, а я ни того, ни другого ой как не люблю, и поэтому разнузданную форму конструктивной критики ему придется худо-бедно потерпеть. Не так уж часто я грызу удила, обычно просто делаю, как надо…
А вот с Милей я набирал обороты с такой скоростью, что, казалось, скоро полечу под откос.
В моем воспаленном с перегрева мозгу неожиданно засел провокационный вопрос: интересно, а у него кто-нибудь есть? Постоянной пассии точно не было за все время нашего знакомства, но эпизоды? Девиц вокруг него тучи, одна другой краше, и условностями они отнюдь не связаны – совсем даже наоборот, липнут на него, как мухи на мед. А он, если нахально не лезут, просто игнорирует, если заходятся – вежливо так ставит на место, а самых наглых я лично вгоняю в рамки или отваживаю, и он не возражает... Может, я опять чего-то не знаю?
Эта мысль, как заноза, не давала мне покоя, несмотря на все доводы рассудка: ну, а если спит он с ними, мне-то что? Ни черта это не изменит, можно подумать, мне от этого станет легче – скорее уж наоборот…
Я себе сто раз поклялся не соваться в милину личную жизнь, но горбатого могила исправит.
Только я начал приходить в относительную норму – то есть перестал на людей кидаться и с Милей снова стал нормально разговаривать, а не молчать и дымом давиться – как у нас появилась новая фея, Марина. Тьфу, и имя-то такое же манерное, как сама девица: Марииина… Эту, прости Господи, модель для нового проекта выписали из Москвы. Знаменитость. Менеджера к ней личного приставили на побегушки, квартиру сняли – вот и сидела бы там, так нет. Она, видимо, сходу решила, что Богумил Самарин для нее самое то, и в три дня развернула в его мастерской такую бурную деятельность, что все остальные даже притихли. Продукты из холодильника все выкинула, новых накупила, ни Милю, ни меня не спросивши, пепельницы все перемыла и распихала по углам, и ну окна раскрывать, а то накурено, фу… Для милиного здоровья это, оказывается, вредно. И приступила к соблазнению: то по плечу его погладит, то волосы попытается взъерошить, то сядет поближе и руку положит на колено. Но верный себе Миля, который в это время был занят не по детски, и внимания на это не обращал, просто отодвигался, если мешала очень. А я не вмешивался, желая на этот раз посмотреть, что будет дальше. С одной стороны Марииине, с ее геройскими замашками, ничего серьезного не светит – как только Миля их заметит, выставит в два счета. А с другой – красивая… На пару раз вполне сгодится, и напрасно она думает, что это что-то в его отношении к ней изменит.
В тот вечер я пришел в настроении довольно лиричном, можно даже сказать, благостном, потому что выспался, наконец, более-менее, да и шефа уже заклевал до полного послушания. Собирался продолжить наблюдения, почти убедив себя в том, что в случае чего смогу спокойно к этому отнестись.
Но оказалось, что я явился к шапочному разбору, в мастерской уже было пусто и тихо. Последние несколько человек, закончив одеваться, попрощались и ушли, и только Марина томно цвела в дверях кухни, да ее менеджер топтался около вешалки. Миля сидел по-турецки на диване и рисовал. На лице феи было крупными буквами написано предвкушение интима, но посреди сладчайшей тирады об ужине наедине он неожиданно вставил, не отрываясь от альбома:
- Я попросил всех уйти, Маша.
В ее глазах появилось беспокойство, но голос прозвучал кокетливо:
- Меня зовут Марина, и мы давно успели перейти на ты.
- Да-да, конечно… - ну просто тотальная погруженность в процесс разработки эскиза.
- Не очень-то вежливо так обращаться с людьми, Миля, - ласково укорила она. - Вот только что вошел еще один человек, ему что, уйти вместе с моим Сережей?
Ага, думает, он меня не заметил. Я спокойно повесил куртку и шарф. Плохо она его знает, дура. А туда же – нашла, кого отчитывать. Сейчас нарвется.
- Нет, ему уходить не надо. С ним вдвоем мы как раз будем ужинать.
Точно. Даже эта настырная курица вынуждена была признать, что ей хамят.
- Ты меня выгоняешь?! – вот эти визгливые нотки именно то, что нужно.
- Вы заметили? – Миля, наконец, поднял на нее глаза, и сразу стало понятно, что разговор окончен. Просто страсть, как он любит истерики.
Я быстренько отошел от двери, пропуская разъяренную красотку, и отправился закрывать окна и включать обогреватели – холод стоял собачий. Тем временем Миля бросил альбом на столик и потянулся.
- Рэм, ужинать будешь?
- Голодный, вообще-то.
- Угу, и я…
Когда я дошел до кухни, он мрачно копался в холодильнике.
- Блин, одни изыски… Кто ее учил так мужика кормить, неумеху… Ты сегодня ничего не покупал?
- Нет. А она что, и пельмени из морозилки выкинула?
- Сейчас посмотрю… Ага.
- Ненормальная…
- Точно.
В конце концов, мы нашли на полке макароны и с копченой колбасой уплели их за милую душу, болтая о работе и женских причудах. Как же хорошо было вдвоем! Свободно, спокойно, весело… Наверное, поэтому, когда после чая мы устроились на диване – он рисовать, а я курить – все клятвы напрочь исчезли у меня из головы.
- Миля, а ты с моделями спишь? – вопрос вылетел так же легко, как сигаретный дым.
- Где ты видел модельера, который с ними не спит? – иронично отозвался он.
- Да я вообще до тебя ни одного не видел.
- Сплю.
- Что-то незаметно, - поддел я.
- Просто мне сейчас некогда.
Ага. Мне тоже, подумал я, глядя на его склоненную голову с небрежно надетым ободком. Все время уходит на то, чтобы не спать с тобой, чудо-юдо-рыба-кит лохматое. Эта мысль отозвалась грустью, и я зачем-то буркнул, скорее для себя:
- Не так уж много времени это занимает…
Но Миля неожиданно оторвался от эскиза и задумчиво произнес:
- Наверное, мне важнее общаться с тобой, чем спать с ними.
Наши взгляды встретились, и в голове у меня что-то перемкнуло. Я наощупь положил окурок в пепельницу, поднялся, и не опуская глаз, навис над ним, опираясь коленом на диван. Оттолкнуть меня так просто, я ждал этого в оглушительной тишине нашего молчания. Кажется, даже сердце перестало биться от страха. Ему достаточно только поднять руку и отодвинуть меня – ведь не мог же он не понять, что я собираюсь сделать… Но он только спокойно ждал. И я наклонился еще ниже и коснулся его губ, закрыв, наконец, глаза. И мир пропал. Остался только вкус – горьковатый вкус чая и табака, смешанный с новым и неповторимым вкусом – Милей. Только ощущение его теплых, совсем не податливых губ под моими губами. Он не ответил, он просто впустил меня, чуть приоткрыв рот, и ничего больше. Но мне и этого было через край. Я подхватил его ладонью под затылок, углубляя поцелуй, наверное, до боли, а другой провел по едва заметно шершавой щеке. Столкнул ободок с волос и запустил пальцы в густые пряди. Погладил языком ровный ряд зубов и небо, скользнул глубже… И понял, что если не остановлюсь сейчас, то дальше за себя уже не отвечаю.
Как я оказался в машине, не помню совершенно, но зато помню очень хорошо, что первой моей мыслью было: он не пошел за мной. Он разрешил мне этот безумный поцелуй и не остановил, когда я сбежал, как черт от ладана.
В полной прострации я просидел минут десять, даже не додумавшись закурить, и, кажется, все же ожидая его. Потом завел машину и уехал.
Меня трясло. Я расписался в своих намерениях. Он не ответил. Я просто удивил его до ступора, но это ненадолго. Теперь, если я осмелюсь явиться снова, Рэм будет забыт, а Игорю Викторовичу в мастерской Мили Самарина действительно нечего делать…
Слава Богу, что по дороге домой меня остановили гайцы. Во-первых, потому, что сто тридцать в черте города могли запросто закрыть счет моим сожалениям, а во-вторых потому, что, откупившись и снизив скорость, я в какой-то мере пришел в себя.
Ладно, к этому все шло – знал же, что выкину какой-нибудь номер. Но извиняться за свои чувства я не собираюсь, точка. Явиться снова придется осмелиться – хотя бы один раз. И следующий ход за ним. Если после такого финта он общаться не захочет, этот раз будет последним. Но все-таки Миля не кисейная барышня, да и знает меня неплохо: больше переступать черту я не стану, мне не нужно объяснять дважды. А потому остается шанс, что он сделает вид, что ничего не случилось, и тогда будем считать, что все по-прежнему.
Разложив все по полочкам, я, наконец, вспомнил о сигаретах. И после нескольких дней непрерывного курения понял, что отравлюсь никотином прежде, чем смогу взять себя в руки и поехать к нему в мастерскую.
А потом Миля позвонил. Увидев его имя на дисплее, я чуть не выронил телефон. Осторожно и медленно, как во сне, поднес трубку к уху:
- Да?
И услышал его дежурную просьбу, как много раз до этого:
- Рэм, купишь по пути что-нибудь существеннее бутербродов, и кофе, лады?
- Лады, - ровно ответил я, и он отключился, как всегда не прощаясь.
Как всегда… И ведь позвонил же сам, без лишних слов и ненужных объяснений – просто все как всегда! Жаль только, что я не смогу сказать ему за это спасибо: раз забыли, значит забыли. Я повертел в руке пачку Винстона и отправил ее в помойку. Высыпал следом все пепельницы и перевел дыхание.
Даже удивительно, сколько можно сделать до конца рабочего дня, если не тратить время на курение. И сколько купить продуктов, второпях заехав всего в один магазин. Когда я ввалился в мастерскую, еще не было и восьми. Уф, как хорошо тут, только опять холодно… Галдеж, как обычно, народу среднестатистическое количество, и Миля посреди всего бедлама на своем любимом месте – в углу дивана, с журналом на коленях, читает, вроде бы... Хотя…
Я отнес сумки к холодильнику, проигнорировав колючий взгляд Марины, и тут же вернулся, чтобы прицельно рассмотреть Милю. Играть с ним в гляделки я не собирался, но что-то было не так. Он не читал – глаза были закрыты, а руки, лежавшие поверх журнала, слегка подрагивали. Черт, что такое?
- Миля?
Мать честная, взгляд мутный, и глаза блестят сухим, горячечным блеском. Совсем не то, чего я испугался, но тоже не сахар. Я без разговоров подошел и потрогал его лоб. Понятно.
- Так, господа хорошие, давайте-ка все на выход.
На меня изумленно оглянулись. Изумленно, чтоб им провалиться!
- А что такое?
- Быстро все вон.
- Рэм, да что случилось-то? С цепи сорвался?
И я сорвался. С цепи.
- Случилось!!! Если вам плевать на хозяина, нечего в гости таскаться! Подхватились, окна закрыли, и марш отсюда!!! – ответом на мой рев была немая сцена. Тормозные, ну ладно. Сколько их там – десять, пятнадцать? Всех сейчас с лестницы спущу, как того героинщика, спрошу вот только…
- Миля, врача вызвать? - я опустился на корточки, заглядывая ему в лицо, и он снова раскрыл глаза, хотел что-то сказать, но только отрицательно мотнул головой. Я встал и обернулся к народу.
- Кому помочь?
О, да им, кажется, стыдно – засобирались, засуетились. Только Марина догадалась выступить:
- Какое вы имеете право… Вы здесь не хозяин!
Может, она думала, что я стану с ней спорить о правах, но я просто взял со столика круглую вазу и демонстративно уронил на пол. Те, кто еще толпился в дверях, быстро покинули помещение. И даже до феи, кажется, наконец дошло, что хозяин-не-хозяин, а следующий предмет может отлететь ей в башку. Я запер дверь и снова присел перед Милей, забирая журнал с его колен.
- Как же ты так, а?
Он поморщился.
- Окна на ночь не закрыл… забыл, - язык у него слегка заплетался, - днем н-нормально, а потом раз… и все…
- Ясно. Поднимайся, ляжешь в постель.
Когда Миля, оставшись в трусах и футболке, залез под одеяло, я прикинул, что теперь делать.
- Где у тебя лекарства?
- Водки надо… с медом.
- А поможет?
- Да.
- Сколько?
- Стакан...
Ни фига себе. Ну ладно. А я обычно по-простецки пью жаропонижающие… Странный метод. От этой бурды ему, кажется, стало еще хуже – получилось что-то похожее на бред, только без слов. Миля беспокойно метался в кровати, время от времени лишь сердито произнося:
- Холодно!
И это не смотря на то, что лицо раскраснелось – температура явно подскочила еще. Я хотел положить ему на лоб влажное полотенце, но он только отмахнулся. Тут уж мне даже стало как-то не по себе. Черт его знает, что с этой нежитью делать…
В конце концов я тоже разделся и залез к нему. Ничего дурного у меня и в мыслях не было. Все равно уехать, оставив его вот так, я не мог, а на диване лечь – так мне оттуда его не видно. Да и помочь хотелось. Как только я обнял его, Миля тут же перестал крутиться, и некоторое время спокойно лежал, прижимаясь напряженной спиной к моей груди. А потом неловко и медленно повернулся на спину.
Я не собирался трогать его – мне конкретно было не до этого. Меньше всего на свете я в тот момент думал о сексе. Поэтому, когда при повороте мою руку неожиданно задел его стоящий член, я просто себе не поверил. Выйдя из секундного ступора, я осторожно попытался убрать руку, но Миля с тихим стоном перехватил ее и прижал сильнее. И что теперь? Он вообще соображает, что делает? Вот самое время для… Ох… Я не знаю, чего он хочет, и хочет ли вообще, и кого он там видит в своем бреду, но дальше наших рук на его члене я все равно пойти не должен – не тот случай. А руки… ладно.
Осторожно спускаю резинку и обхватываю его плотней, глядя на дрожащие ресницы и чуть приоткрытый рот… Целовать не стану – что случится со мной в результате, я уже знаю. Он плавно направляет мою ладонь, и я двигаю ей все сильнее, слушая его прерывистое дыхание. Страшно хочется нагнуться и облизать головку его члена, хочется до того, что я нервно кусаю губы… Но я не буду, не буду… Только то, чего хочешь ты, только то, что тебе сейчас нужно … Ну давай же, Миля, кончи для меня, то есть на самом деле для себя, но и для меня тоже, раз уж так вышло, что я смотрю на тебя и не могу оторваться, и чувствую, как все больше выгибается в моих руках твое тело… Нет, не могу больше, а ты все равно не заметишь – я наклоняюсь и припадаю губами к напряженной шее, целую совсем рядом с ключицей, жадно, жарко, и тут же слышу твой долгий дрожащий стон. Сперма на моих пальцах кажется обжигающей, я ловлю губами и рукой твои рывки и чувствую, как ты медленно расслабляешься, несколько раз глубоко вздыхаешь.
Я осторожно поднял голову. Перед глазами у меня были не то что искры – какие-то белые сполохи, а он, так и не открыв глаз, снова повернулся на бок спиной ко мне и затих.
Черт, Миля, ну ты садист! Я, конечно, понимаю, что ты не в себе, но нельзя же так, честное слово! Что мне теперь прикажешь делать, когда своим другом я упираюсь прямо в ложбинку между твоих ягодиц??
Я замер и, кажется, даже дыхание затаил. Что это была за идиотская выходка – залезть к нему в постель? Ведь мог же лечь, не раздеваясь, поверх одеяла! Вполне достаточно, и чтобы удержать, и чтобы согреть… Так нет – надо было поближе, на полную катушку! И что теперь, я спрашиваю? Но ответом на мои суматошные мысли было ровное сонное дыхание. Ну, уже что-то…
Я тихонько протянул руку и вытер ее о полотенце. Поднес к лицу, вдохнул, провел языком. Черт!!! Мучительно хотелось двигаться, хотя бы вот так, вскользь, хоть как-нибудь… Ну нет! Еще не хватало разбудить его и объясняться. Осторожно выбравшись из постели, я собрал одежду и, бросив ее на диван, потопал в ванную. Запихал полотенце в стиральную машину, пустил воду в раковину на полную катушку, и вспомнил его горячую кожу под своими губами, его протяжный стон… Охх… Всего несколько движений, и пришлось схватиться за батарею, потому что пол ушел из-под ног. Я постоял, отдышался, подумал, и залез под холодный душ.
Полночи вслед за этим я посвятил тому, чтобы придумать, как себя вести наутро. Перспектива разговора о происшедшем вызывала у меня панику и озноб. Что говорить-то?
Сделать вид, что такая дружеская, типа, помощь – в порядке вещей, у меня просто не выйдет, хоть убейся, особенно с учетом недавнего поцелуя…
Объяснить, что я только ответил – и Милю в неловкое положение поставить, да и сам тоже… Тоже мне, трепетная лань нашелся – мог бы и не отвечать, и вообще вести себя прилично. Только, понимаешь, поцелуй этот дурацкий проехали, а стоило человеку заболеть – так получается, что я тут же и воспользовался… Брррр…
В общем, погано мне было, дальше ехать некуда, и утешала только надежда на то, что он ничего не вспомнит – все-таки он был в полном неадеквате. Это, конечно, меня не извиняет, но пусть случившееся будет только моей головной болью, пусть, а? Эх, надежда умирает последней – сразу после того, кто надеялся…
Спал я на диване, целомудренно одетый, укрывшись огромным покрывалом с милиной кровати. А когда проснулся, ситуация решилась сама собой. Первое, что я увидел, открыв глаза – это чучело в махровом халате и с полотенцем на шее, задумчиво вытирающее мокрую голову. Сон как рукой сняло.
- Ты что, принимал душ?!!
Миля пожал плечами и прохрипел:
- Ну да. Проснулся – футболку хоть выжимай…
- А голову-то зачем было мыть?!
- А что?
Я только рукой махнул. Вспомнит он, как же… На всю башку обколоченный, бредит нон-стоп.
- Температуру мерил?
- Тридцать семь и пять. Было до душа, - он зябко запахнулся в халат и отправился к кровати. Улегся и натянул одеяло до самого подбородка. Страх, как хотелось наорать на него, но что толку… Я взглянул на часы – почти девять.
- Миля, слушай меня внимательно. Я сейчас поеду на работу, у меня важная встреча, потом объект. Но я уйду не раньше, чем вызову тебе врача.
- Зачем?
- Не обсуждается. Дальше. Как только врач уйдет, позвонишь мне и скажешь, какие лекарства купить. Если температура снова подскочит, позвонишь тоже – я постараюсь приехать сразу.
- Не подскочит.
- Хорошо. Есть хочешь?
- А сам как думаешь?
- Думаю, что нет. Но чай я тебе сейчас сделаю.
- Кофе.
- Чай. И главное: не знаю, во сколько я вернусь – может быть, удастся отменить объект. Но если, вернувшись, я кого-нибудь тут застану, готовься прятать трупы. Марину придется прятать по кускам.
- Какой ты кровожадный, - Миля бледно улыбнулся, - Не нужно ничего отменять, Рэм. Серьезно. Я буду спать весь день.
- Только эту гадость свою больше не пей, ладно? – небрежно попросил я и осторожно пригляделся к его реакции.
- Не буду. Иди давай, опоздаешь…
Нет, он ничего не помнил, чудо мое, точно. Спокойно лежал на боку и кутался в одеяло, глядя на меня грустными больными глазами. Если б помнил, небось, в мою сторону бы и не смотрел, и разговаривать бы не стал… Пронесло...
Все совещание, на которое я все-таки успел, я думал и думал: кем же это он так бредил? Неужели Марина подбирается на мягких лапах? То-то я удивился, опять увидев ее в мастерской... Да нет, не может быть, просто ее фиг выпрешь – она в долгосрочном проекте ведущая модель. Хотя что я, черт возьми, знаю о его вкусах относительно постели… Только то, что во время оргазма он не кричит.
В общем, на важной встрече я присутствовал в качестве мебели, и о ее результатах мне потом по старой дружбе рассказала секретарь шефа. Ну, не совсем по дружбе – Наталья была еще одним нашим давним спором, который босс не потянул. Но меня не мучила совесть: я тогда, два года назад, был уже в разводе, а он и по сей день играет в примерного семьянина.
Объект отменить не удалось – раздраженный моим минеральным состоянием шеф уперся хуже всякого барана. Миля позвонил, когда я уже ехал на стройку.
- Ушел твой врач.
- Я счастлив. Что сказал?
- Горло, на фоне переутомления.
- Мда, чего и следовало ожидать. И что делать?
- Что делать… Полоскать, чтоб его. Ненавижу полоскать горло…
- А от температуры что?
- Ничего. У меня практически на все жаропонижающие аллергия.
Ах вот в чем дело. Здравствуй, водка вместе с бредом, черт…
- И врач что, одобрил твой варварский метод??
- Он рекомендовал холодные обтирания.
Нет. Нет-нет-нет-нет-нет! Обтираний я точно не вынесу.
- Рэм, чего молчишь?
- Думаю, на сколько кусков расчленить Марину, – кажется, он рассмеялся.
- Пусть живет, но с поражением в правах. К окнам и холодильнику доступ ограничен.
- Нет уж. Полное лишение прав, доступ воспрещен.
- Идет. Во сколько будешь?
- Часов в семь, наверное.
- Окей. Я мясо, что ты вчера принес, с имбирем поджарю…
- Стоп, ты же обещал весь день спать?!
- Ну да. Но в семь часов будет уже вечер.
- Это демагогия, не смей вставать. Ты утром был совсем вареный.
- Да брось, Рэм. Я долго не болею…
Это оказалось правдой. Сильного жара больше не было, зря я волновался, да и горло Миля исправно полоскал, хоть и ворчал, как старая бабка. Еще одну ночь я спал у него – на диване, как порядочный – а потом стало понятно, что обошлось. Сославшись на болезнь, он отказался от участия в новогоднем показе и забил на работу. Очень вовремя, надо сказать, потому что до Нового года оставалось три дня.
Вечерами контролировать выздоровление в тихой, освещенной только торшером и праздничными огнями города, мастерской было на удивление уютно. Глядя, как Миля, в теплом свитере с высоким воротом и длинными, до кончиков пальцев, рукавами, прихлебывает чай, обхватив ладонями кружку и читая, я старался не вспоминать его в постели – горячего, стонущего, прогибающегося в моих руках. Но получалось плохо. Я смотрел поверх годового отчета на его опущенные, почти как тогда, ресницы, и понимал, что болею им, просто брежу, пусть без температуры и всяческих перспектив.
К новогодней ночи он поправился. А я нет.
Было очевидно, что придется как-то решать проблему – невозможно вот так доходить до ручки, постоянно рискуя сорваться. То ли общаться надо реже, то ли все же девицу какую завести… Но эти тошнотворные планы я задвинул на следующий год, а сейчас думать об этом не хотелось: праздник есть праздник, и пусть будет весело.
Где мы будем отмечать, решали все тридцатое. Устраивать суматоху в мастерской у Мили не было никакого желания, зато поступило огромное количество предложений от устыдившейся общественности. Меня тоже звали друзья, но я оставил выбор за Милей – мне было все равно куда идти, лишь бы с ним. И он выбрал – уж выбрал, так выбрал… Услышав, что нам, наверное, лучше всего принять приглашение Марины, я, мягко говоря, озадачился: а я-то тут причем тогда? Стремительно съезжающее настроение вышло из пике под милины елейные разговоры со знакомыми – он не поленился обзвонить кучу народу, чтобы сообщить, что будет у нее. На мой конкретно поставленный вопрос «на хрена нам сдалась эта кура» Миля сладко улыбнулся:
- А что, и от мастерской недалеко, и у девушки будет шанс показать себя хорошей хозяйкой. Она же к этому так стремилась – вот и пусть займется. Будет совсем не сложно, человек двадцать, все свои…
- Да-а. Ты не злопамятный, ты просто злой…
- Ага, и память у меня хорошая. А надоест – уйдем.
Решено. Тридцать первого я целый день покупал подарки и дарил их, и к вечеру, умаявшись, залез в ванну. Отмокал с полчаса, лениво размышляя, чтобы надеть такое этакое… Но с этаким у меня, как всегда, было не очень, и потому выбор пал на темно-синие джинсы и белый свитер из мягкой шерсти. Мама утверждала, что к моим темным глазам и волосам белое очень идет, а маму надо слушать. Весь такой праздничный, я заехал за Милей – он ждал меня уже внизу, на улице, и мы отправились радоваться учиненной диверсии.
Правда, подарок я хотел подарить ему раньше, и, остановив машину у нужного подъезда, достал с заднего сиденья офигенную, на мой взгляд, венецианскую маску. Выбирать подарок для Мили было сущим мучением, тем более второпях, но она мне приглянулась – фарфорово-белая, с яркими красными стразами и сложной росписью. Я, конечно, не думал, что он станет ее надевать, просто надеялся, что оценит. И он оценил, только как-то неожиданно. Улыбнувшись уголком губ и легко обежав пальцами контур маски, Миля на полном серьезе изрек:
- Просто удивительно, Рэм, как ты умудряешься выбирать такие нужные подарки.
Ничего действительно нужного я в маске не видел, и поэтому решил, что он имеет в виду эстетическую ценность.
- Можешь оставить ее в машине, а то еще испортят, толпа там.
- Нет, я возьму с собой – вдруг пригодится.
Странно он как-то смотрел на меня, волновался, что ли? Непонятно.
- А почему ты не спрашиваешь, что я тебе подарю?
- Да, вроде, мы не в детском саду, - радостно ухмыльнулся я в предвкушении, - А что ты мне подаришь?
Миля откинулся на спинку сиденья, глядя прямо перед собой.
- Я тебе на Новый год купил себе рубашку.
Что называется, повисла пауза.
- Что купил?
- Рубашку.
Наверное, я ослышался с этим тебе-себе…
- А-а… И где она?
- Как где? На мне.
Нет, я точно в этой жизни ничего не понимаю, кроме главного:
- Миля, ты меня с ума сведешь.
- Кто бы говорил… Пойдем, - и он выбрался из машины, бережно держа маску.
Диверсия удалась на славу. Едва мы вошли, на нас тут же налетела целая стая визжащего, орущего и уже сильно поддатого народа. Непривычно бледненькая Марина старательно улыбалась нам издалека. Взорвались, одна за другой, две хлопушки, всех засыпало конфетти, несколько девиц под шумок утащили смеющегося Милю вглубь квартиры, и страдальчески вздрагивающую хозяйку от имени нас обоих поздравлял я один. От всей души я преподнес ей «Книгу о вкусной и здоровой пище» – милин подарок, и огромного диснеевского слона-балерину от себя лично. Нежно улыбнулся на ее злой кивок и отправился искать Милю.
После его странных речей мне было тревожно, как будто я услышал что-то очень важное, и сразу же забыл. Что? Я вошел в большую, ярко освещенную комнату и окинул взглядом творящийся беспредел. Кажется, среди этих смеющихся, болтающих и танцующих людей только Миля стоял неподвижно у новогодней елки и молчал, глядя на меня. Наверное, он тоже хотел, чтобы я оценил его подарок.
На нем были черные джинсы с высоким поясом и темно-красная рубашка – видимо, та самая, купленная мне на Новый год. Из тяжелого, матово отливающего шелка, с узкими манжетами и распахнутым воротом. Рубашка действительно была супер, и очень шла ему, удачно подчеркивая ширину плеч и тонкую талию, но мой взгляд неожиданно зацепился за другое. Где-то под ложечкой у меня ёкнуло, и из реальности как будто исчезли все звуки. На его шее, чуть выше ключицы, красовался уже неяркий, но отчетливо видный засос, и рядом еще один, побледнее.
Я медленно поднял глаза и встретился с его серьезным взглядом. Не осуждающим и не холодным – только серьезным, но я все равно почувствовал, что проваливаюсь в какую-то пропасть. Пропасть, где я ничего не знаю и ни в чем не уверен, пропасть, где нет никого, кроме нас и той нашей ночи.
Которую он, конечно же, помнил. Не важно – все он помнил или нет, но в ванной у него зеркало, и тогда, утром, стоя рядом со мной и вытирая голову, он уже наверняка видел следы, которые я оставил. И не стал ничего выяснять, не стал упрекать или гнать меня. Совсем наоборот – между нами ничего не изменилось, и вот теперь он стоял и открыто смотрел мне в глаза посреди новогоднего бедлама. Люди ходили туда-сюда, суетились, мелькали, как на экране немого кино, а у меня в голове была абсолютная пустота, в которой медленно и недоверчиво складывалось дрожащее понимание: он не против, он осознанно не оттолкнул меня.
Я глядел на Милю, не отрываясь, но не уловил, как он очутился рядом со мной, протягивая маску, которую все еще держал в руках.
- Надень. Это правда нужно.
- Зачем? – голос не слушался и прозвучал как хриплый шепот.
- Им необязательно тебя видеть, - он, наконец, улыбнулся.
Да уж, зрелище, как пить дать, занимательное… Похоже на соляной столб с прожекторами вместо глаз, скорее всего. Когда я сквозь прорези маски попытался снова поймать милин взгляд, он уже стоял у фуршетного стола с бокалом шампанского в руках и отвечал на очередные поздравления. Чуть напряженно, но, в целом, спокойно.
А у меня закралось робкое подозрение, что я кретин. И даже не очень робкое, и даже не подозрение… Просто кретин, и все!
Я тихо опустился в кресло, вежливо смахнул с колен разгулявшуюся блондинку, и принялся думать. Перед глазами стояла, не исчезая, только одна картина: Миля около елки, в рубашке с распахнутым воротом, со следами моих поцелуев на шее… Мой новогодний подарок. Не рубашка, нет! Подарок мне – его ответ на все мои невысказанные терзания. Положительный ответ. Но зачем же было делать это при всех?! А затем, мелькнула догадка, что он дал мне еще одну возможность, не объясняясь, решить, действительно ли мне все это нужно. Заявил свое согласие и теперь ждет, готовый не вспоминать о нем, если я опять сбегу.
Похоже, не один я тут кретин… Слава Богу, что на мне была маска, это уникальное изобретение человечества. Я не снял ее даже тогда, когда начали бить куранты. Только чуть сдвинул, чтобы тяпнуть коньяка – плевать на всех ментов города и окрестностей.
Новый год начался, а вечеринка продолжалась. Продолжалась, черт ее дери, и я не мог просто подойти к нему и сказать… А, что толку в словах – не мог ничего сделать! Только следил за ним, как охотник за дичью, даже не стараясь хоть как-то соответствовать праздничной обстановке. Курить у Марины, при всем ее сказочном гостеприимстве, конечно же, было нельзя, и это могло быть очень кстати, но Миля умудрялся выходить на лестницу в сопровождении целой толпы. Нет, я не ошибся, он действительно волновался, и утешало меня только одно – во нашли мы друг друга, два сапога пара…
А потом, в какой-то неотличимый от предыдущих момент, он все-таки снова взглянул мне в глаза, и мое терпение лопнуло. И сразу стало глубоко плевать, что подумают обо мне окружающие. Я аккуратно отложил снятую маску, провел ладонями по лицу и громко объявил:
- Миля, на пару слов, - и кивнул в сторону лестницы.
Нет, я не собирался разговаривать – едва он вышел вслед за мной и притворил дверь, я дернул его к себе, обхватил ладонями лицо и нашел губы. Этот вкус… табак, шампанское, Миля… Голову повело так, словно я беспробудно пил весь вечер, особенно когда его руки легли мне на спину. Он отвечал мне, да, теперь отвечал! Мы целовались взахлеб, как подростки, впервые узнающие, что значит утонуть друг в друге. Я всем телом прижал его к стене около двери, и гладил по плечам, чувствуя его тепло сквозь плотный шелк рубашки. Мой подарок, мой новогодний подарок…
Кто-то попытался открыть дверь, и Миля резким движением захлопнул ее. Мы стояли, обнявшись и тяжело дыша. Я не хотел отпускать его ни на секунду.
- Миля…
- Да?
- Они сейчас опять припрутся.
- Мне надоело здесь.
- Уходим?
- Только маску заберу…
В лифте мы опять целовались, и в машине, и никак не могли остановиться, пока рядом не шарахнула, осветив нас яркой вспышкой, закрутившаяся в воздухе петарда. Я оторвался от Мили и увидел застывших гуляк, в изумлении взиравших на нас.
- Черт, в этом мире так много людей, - прошипел я, включая зажигание.
- В мастерской никого, - тихо отозвался он.
Вот точно такое же чувство у меня было, когда я в последний раз со всего маху получил в поддых – его слова напрочь вырубили меня на несколько мгновений. Он же понимает, что будет, если мы сейчас останемся совсем одни?!
- Миля…
- Я знаю, Рэм.