Небеса не добры

1  2  3

-2-
После гибели Вити Петр и не собирался оставаться в живых долго. Он не покончил с собой сразу же лишь потому, что хотел измучить себя болью, дойти до самой последней черты, той, за которой жизнь уже невозможна.

Он не учел лишь одного – силы дружбы. Его провела через ночь Инга, подруга, возникшая, казалось, ниоткуда, лет пять назад. Ее воля заставила смерть отступить, а потом взял свое инстинкт самосохранения, и Петр вернулся к жизни. Вернее, к некоему подобию жизни.

Инга была его ровесницей, замужем за англичанином, отпрыском аристократического семейства невысокого ранга, настолько обрусевшим, что он походил на пресловутого медведя больше любого русского.

Петр так и не смог понять, как Инга решилась остаться его другом, зная, что произошло на самом деле. Возможно, это и была абсолютная, безусловная любовь, та, которую невозможно заслужить, она ниспосылается в наш мир свыше?

Как бы то ни было, жизнь после жизни продолжилась. Душевная боль стала постоянной спутницей Петра, неотлучно следовавшей за ним, куда бы он ни отправился. Но, странным образом, когда стали очевидны первые побочные эффекты терапии против ВИЧ, Петр успокоился. Это и была расплата – остаться в живых, но неотвратимо терять привлекательность.

Пока Петр выглядел только истощенным, и Инга настаивала, чтобы он обсудил лечение с врачом, сменил препараты, позаботился о себе.

- Детка, но я не хочу. Мне нравиться становиться чудовищем, - ласково разъяснял ей Петр. – Я должен как-то расплачиваться за то, что сделал. Пусть будет так.

- Увезем тебя в замок Терренса, - говорила ему Инга. – У них настоящий древний замок.

- Они меня так и ждут, - нежно отвечал ей Петр. – Только педика с ВИЧ им и не хватало. Выглядывают в окошки – что-то Петя не едет?!

- О, я скажу, что ты мой брат, - совершенно серьезно отвечала та.

Петр был уверен, что она так и сделает, скажет, что они родственники, если потребуется. Эта женщина никогда не сдавалась и не признавала самой концепции жизненного поражения. Пока билось сердце, нужно было идти вперед, даже если каждый шаг был полон боли.

Он редко общался с родными. Его мать, передавшая сыну колдовские синие глаза, была прелестной, тихой алкоголичкой, а отец – средней руки бизнесменом, жившим, как давно понял Петр, на две семьи. Иногда Петру хотелось разузнать, есть ли у него сводные братья или сестры.

Петр работал в маркетинговом агентстве. Талант позволял ему иногда вести себя, как вздумается, например, как в тот день, приезжать в офис к трем – он любил оставаться там по ночам, с горсткой таких же неприкаянных, никому не нужных душ.

Чтобы объяснить свою пугающую худобу коллегам, да и родным во время редких встреч, он придумал «редкое нарушение липидного обмена». Вообще-то, именно это с ним и происходило, его тело теряло жировую ткань именно там, где она была всего заметнее, обнажая вены на руках и ногах, постепенно придавая ему вид недоброго чернокнижника и колдуна. Посвященным его облик говорил о побочных эффектах терапии против ВИЧ. По великой иронии жизни, сама терапия была эффективной. Петр ощущал себя здоровым, насколько это вообще возможно для жителей мегаполисов. Он занимался в спортивном клубе и старался пару раз в неделю ходить на занятия по пилатесу, плавать в бассейне – раз уж он остался в живых, нужно было не раскисать.

Секс не стал проблемой, пока что. Петр все еще был хорош собой, ни вирус, ни возраст – под сорок, не укротили его притягательности ни для парней, ни для женщин, но теперь мрачное обаяние этого мужчины вызывало тревожное чувство, смутное ощущение несчастья. Однако были места, где царила темнота, или, по крайней мере, полумрак, и внешность не играла такой большой роли. Как Петр сказал как-то раз Инге: «На ощупь я все еще прекрасен».

Петру казалось, что только после диагноза он по-настоящему пустился в плавание по водам мужских страстей. Раньше, несмотря на безрассудства, он все-таки держался берега. Теперь ни суши, ни ориентиров не было. Из темноты появлялись пугавшие его, взрослого мужика, фигуры. Ему встречались совсем молоденькие парни, сознательно искавшие партнеров с ВИЧ, чтобы получить от них вирус. Они настаивали на опасном сексе, и Петра пробирала жуть. Хотели ли они отомстить жестокому миру, или совершить растянутое во времени самоубийство, или их ненависть к самим себе была так велика, что превращалась в саморазрушение?!

Но жить можно было, и неплохо, хотя в этом и не было смысла.

А смысла никогда и не было, наверное.

Петру нравилось быть гомосексуалом. Ему нравилась вольная жизнь, полная доступного секса, нравилось ощущать себя стоящим над послушной толпой ровесников-натуралов, проходящих через женитьбы, разводы, разделы имущества и, как дико это ни звучало, дележ детей. Он был сам по себе, покорный только своим желаниям. Петр не собирался обзаводиться семьей с парнем, он был одиночкой, волком без стаи, бунтарем по духу. Время от времени его приключения становились безрассудными – Петру были нужны ожоги опасного секса, чтобы почувствовать вкус к жизни. Он переступал запретную черту, рисковал, побеждая тем самым ненавистный ему здравый смысл.
И все же любовь достала и его. Появился Витя, и Петр присмирел настолько, что почти полгода, немыслимый для него срок, хранил верность своему милому мальчику. Зависимость от парня намного моложе и пугала его, и умиляла.

Он не мог понять, чем светлоглазый паренек так зацепил его. Чем он отличался от сотен других, почему именно Витя стал так дорог?

Вообще-то, чуть ли не после первой встречи с Витей, Петр с удивлением понял, как мало хороших любовников было среди нескольких сотен парней, задержавшихся в его жизни кто на один раз, кто на два. Витин дар, тончайшая нервная чувствительность к партнеру, позволяла ему улавливать какие-то глубокие токи, легко читать невидимые другим знаки и откликаться на них. Близость становилась одухотворенной. Это был секс, из которого могла родиться, и родилась, очень скоро, любовь.

- Доказательство любви, единственное доказательство любви - верность, - мечтательно сказал Витя Петру в самом начале их романа, - понимаешь, я не хочу ни с кем делить любимого парня. Не хочу стоять в шеренге парней, не хочу быть одним из многих. Не хочу, не могу.

Он тогда легко рассмеялся.

- Думаешь, наверное, я е*анутый романтик. Нет, дело не в этом. Просто это не любовь, по-моему, если в твоей жизни толчется полдюжины парней, и ни с кем ты по-настоящему не близок. И он, мой парень, тоже станет для меня единственным. Станет всем, что мне нужно, а мне будет нужен весь он, целиком, без остатка, безраздельно.

И Витя добавил, уже без улыбки:

-Наверное, я все-таки е*анутый романтик.

В ту далекую ночь, одну из их первых проведенных вместе ночей, Петр впервые в жизни задумался о природе любви. Что, если Витя был прав? Да я и сам стою в ряду всегда доступных партнеров, понял Петр, да что там, в ряду – скажем честно, в толпе, уходящей за горизонт. Никто не важен мне, но ведь и я никому не важен. Мы все взаимозаменяемы; не один, так другой, не другой, так третий, всегда есть кто-то, готовый к сексу, а потом ты закрываешь дверь своей квартиры и остаешься наедине с собой, и никому нет до тебя ни малейшего дела, что ты был, что не был. Я не существую, моего имени и то не запоминают, как я сам не запоминаю имен случайных парней. Мы все мечтаем украдкой о любви, но сами же не даем ей ни малейшего шанса, не позволяем чувству развиться, не тратим ни секунды, чтобы вглядеться в того, с кем только что были близки. Но это не близость, и не следование мужской природе, как мы пытаемся убедить сами себя – чаще всего это трусость, мы не хотим, чтобы нас видели слабыми, уязвимыми, мы не хотим раскрываться, обнажать наши раны, а это уже не мужественность, это бесхребетность, вечная гонка к финалу, который всегда один и тот же, потому что мы в тысячный раз сделали то же, что и всегда.

Это были невеселые мысли. Поступиться свободой было жутко, но в чем она заключалась, эта свобода?! Не жил ли и Петр в плену стереотипов, утверждавших, что гомосексуалы не способны на долгие, прочные связи, а их удел - непрекращающееся движение от партнера к партнеру? Что, если нужно было рискнуть и попробовать, испытать настоящую близость с другим парнем?!

Взволнованный Петр заговорил об этом с Ингой, единственным человеком, кому он доверял свои сокровенные мысли.

-Я полюбил, кажется, - сказал ей Петр, и на миг ее темные-темные, почти черные глаза, вспыхнули странным чувством, не тревогой, не ревностью, не любопытством – глубокой, нежной жалостью, словно ее причудливая любовь к другу приподняла перед ней завесу будущего, и она увидела там печаль и горе.
- Если так, то, значит, время пришло, - задумчиво ответила Инга.

В другом мире, в параллельной Вселенной они были бы прекрасной, яркой парой – светловолосый синеглазый мужчина и мрачная кареглазая женщина, с холодным, рассеянным взглядом.

-А ты любишь Терри? – спросил Петр. На миг у него мелькнула мысль, что Инга запустит в него хотя бы кусочком сахара – они сидели в кафе.

Но нет, его подруга едва заметно улыбнулась.

- Он мой лучший друг, и единственный мужчина, с которым я могу жить изо дня в день, - сказала она. – Но нет, это не любовь. Не та, во всяком случае, о которой говоришь ты.

Она с насмешливым вызовом посмотрела на синеглазого красавца напротив. А вот посмотрим, хватит ли у тебя пороху спросить у меня вот так, в лицо, люблю ли я тебя, говорил ее взгляд.

Чертовка, с нежностью подумал Петр. Настоящая чертовка.

- А меня ты любишь? – вот, девочка, и что ты ответишь?

-О, конечно, я люблю тебя. Нежной, безгрешной, дружеской любовью, - пропела эта непостижимая женщина.

Они рассмеялись, но Петр почувствовал, что слегка покраснел. Потом он увидел, что Инга как ни в чем ни бывало осторожно собирает ложечкой молочную пенку с кофе, это была ее всегдашняя привычка, и успокоился. Хотя бы здесь трагедий не предвиделось.

- Только не обещай мальчику того, что ты не сможешь сделать, - тихо сказала Инга. – Не обещай невозможного. Не говори о верности, пока не поймешь, что сможешь быть верным – и долго, не неделю и не месяц. Не спеши. Если это действительно любовь, она не пройдет так скоро.

Но Петр не послушал ее. Он знал, что она права, что волком он родился, волком и останется, но ему самому вдруг стало важно, чтобы Витя был близок только с ним. Он был его мальчиком, собственностью, игрушкой – только его.

Поспешные клятвы верности были принесены, предосторожности отброшены. Витя перебрался к Петру, и началась та самая семейная жизнь, над которой еще недавно посмеивался Петр. Он долго не мог привыкнуть спать вдвоем, да еще в объятиях горячего, в буквальном смысле слова, молодого парня. В чуть душной ночной темноте от малейшего движения поднимались волны желания, которому было невозможно, да и не нужно, противостоять. Днем звенело в голове, клонило в сон, но усталость проходила, стоило им с Витей потянуться друг к другу.

Впервые в жизни Петр переживал чувство нежного, ноющего не-одиночества. Конечно, увлечения случались у него и раньше; он называл те легкие, поверхностные связи «секс с проживанием». Как только первый накал страстей спадал, мужчины расходились, без глубоких обид и тяжелых сцен. Прежде всегда было ясно, что ни о чем серьезном речь не шла. Во всяком случае, так думал Петр.
Но с Витей жизнь складывалась совсем по другому. Нерастраченная теплота, обитавшая, как оказалось, в сердце Петра, теперь изливалась на его друга. Витю хотелось ласкать, целовать, баловать, хотелось знать о нем все, хотелось понять, откуда у молодого парня не по возрасту печальные мысли, и почему он только что улыбнулся.

А потом, полгода спустя, Петр понял, разом, что ему скучно. Он не разлюбил Витю, об этом не было и речи – напротив, он не мог представить себе жизни без него. Просто близость приелась. Все, что можно было испробовать, было испробовано. Ощущение новизны прошло, наступала повседневность.
Волк внутри Петра не исчез. Он дремал, убаюканный лаской и теплом домашнего очага, но оставался волком, и его природа хищника взяла, все-таки, свое. Были недолгие колебания, а потом Петр вошел в квартиру, где его ждал новый знакомый, и волк вырвался на волю.

- Не чувствую я никаких угрызений совести, - говорил Петр Инге. – Я не могу быть только с ним одним. И, вообще, понимаешь, так странно, я ценю Витю еще больше – понимаю, какое это счастье, что у меня есть он, что мы вместе. Мне нужен секс, просто секс, всегда новый.

-Будь осторожен, - невесело откликнулась Инга. – Это звучит дико банально, но любовь предполагает некоторую ответственность.

Петр показал ей язык. Он знал, что вел себя как подонок, что подставлял любящего его парня под удар, что дорогой мотоцикл в подарок Вите, выросшему в небогатой семье – жалкая попытка загладить вину. Можно было поговорить с Витей, попытаться растолковать, как не хватает ему, Петру, вольной жизни холостых лет, предложить отправиться на поиски приключений вдвоем, найти еще одну пару для разнообразия, да что угодно, но Петр не хотел и не собирался делить Витю хоть с кем-нибудь, хоть ненадолго. Мальчик был прав – Петр любил его, и любимый должен был принадлежать ему безраздельно.

Он еще держался, балансировал на грани, отделявшей его новую жизнь с Витей от прежней, где секс часто означал опасность. Петру все больше не хватало азарта, он истосковался по дикой пульсации крови в теле, означавшей одно – он рискует, и риск возносит его до небес.

Этот голод и привел его на вечеринку таких же, как он, искателей острых ощущений, бросавших вызов благоразумию.

Через три месяца ему позвонил бывший там же знакомый и помертвевшим голосом произнес страшное слово «ВИЧ». Еще можно было надеяться, еще можно было убеждать себя, что вирус милосердно выбрал не его, можно было откладывать сдачу анализов на неделю, на день, а потом помедлить, не решаясь взглянуть на результат, но все это уже не имело значения. Потому что результат все равно был положительным, и затянувшаяся юность с ее нелепой верой в бессмертие и собственную неуязвимость закончилась.

- Тебе нужно провериться на ВИЧ, - так теперь сообщают обманутому любовнику о своей неверности, и так, после тягостных попыток выстроить в уме разговор, сказал Вите Петр. – Я тебя люблю, клянусь, люблю тебя, я могу жить только с тобой, я просто не могу быть только с тобой. Пойми это и прими. Проверься, и давай жить дальше, чтобы с нами не происходило. Мы справимся. Мы выстоим, вдвоем.
У него в памяти всплыли жестокие слова Инги: «Он мой лучший друг, но это не любовь».

Позже Петр понял, что Витя умер, когда услышал его признание. Вите еще оставалось крикнуть: «Ненавижу тебя, ты предавал меня каждый день, каждый час, каждую минуту, лгал мне в лицо, ты поругал мою любовь, втоптал ее в грязь. Ты убил меня!», ему еще оставалось выбежать из квартиры, сесть на руль спортивного мотоцикла и врезаться на полной скорости, кварталом дальше от их дома, в грузовик с железобетонными блоками для какой-то стройки неподалеку.

А Петру еще оставалось, выйдя покурить на балкон, услышать вдалеке тревожные переливы «скорой», броситься вниз по лестнице, промчаться по оживленным в вечерний час улицам и увидеть в дрожащем свете фонарей и машин гротескно изломанное тело, еще минуты назад бывшее живым, теплым, любящим парнем, которого предал любимый человек.

Петр еще оставалось рухнуть на колени и завыть.

Темнота, боль, холод и одиночество пришли мигом позже.