Элька

Элька.

…Влад совсем чужой стал. Как машина тащит меня за руку, даже не понимая, что вывернул кисть, и мне очень больно. Серые глаза стали совсем прозрачными, от ярости, зрачки узкие, взгляд похож на взгляд хищника перед прыжком. Что я тебе сделал такого, что ты встал на сторону моих врагов? Если бы ты знал, как они меня ежедневно мучили, как я боялся в комнату зайти, если они напивались пьяные, что они пытались несколько раз сделать со мной, как я отбивался, пока не хватал так же нож. Я не хочу ТАК жить, не хочу и не буду! Госсподи, хоть бы сдохнуть поскорее! Влад, что ты со мной делаешь, а?..

Элька оступается и падает на колени, я подхватываю его под мышки, пытаюсь поставить на ноги, он тихо стонет. Блин, да что еще-то произошло? Да что же так не везет-то! Я встаю перед ним на колени, быстро задираю его джинсы снизу, вот свин, он опять не поддел спортивные штаны, и под моими пальцами – жалкие леденющие коленки, сбитые в кровь при падении.Теперь еще и это. До автовокзала осталось всего несколько шагов, я вижу автобус и людей, садящихся в него. Обратный рейс – с местами, наши-то никто не займет, но Элька с расколоченными коленками просто не дойдет. Мать, мать, мать!!!

Элька, сколько же можно мучить меня своими болячками? Торопливо сую руку в нагрудный карман – туда вроде бы бинт прятал. Судорожно разматываю и кое-как наматываю на кровоточащую плоть. Так же быстро заматываю вторую коленку, опускаю штанины его джинсов и подхватываю на руки, скидывая сумки ему на живот. "Гена, давай, я понесу чемоданы, а ты понесешь меня!» Фраза из мультяшки вызывает у Эльки истерический смешок, но вырываться он не пытается – ноги разбиты серьезно.
Я делаю с ним на руках пару шагов, автобус уже выезжает со стоянки нам навстречу, Элька отчаянно машет рукой, и, слава Богу, он останавливается перед нами, открываются двери, и я затаскиваю Эльку внутрь, сажаю около водителя, тот не возражает, втаскиваю сумки. Народ смотрит с молчаливым сочувствием, никто даже не гавкнул для порядка. Я, как наседка, квохчу, разыскивая наши места, они оказываются у самого входа, засовываю туда Эльку, сумки под сиденье, сажусь сам. Ну все, поехали.
– Братишка, да? – сочувственно сзади шепчет какая-то тетка.
– Да, в самый неподходящий момент коленки расколотил…
– Ну ничего, до свадьбы заживет…
– Если я до нее доживу…
Тетка тихо смеется. Привычное дело, однако, – битые коленки, поносы, рвота, – все прелести младших братьев и сестер на марше. Экзотика, блин! Я-то – единственный ребенок на две семьи, подобного никогда не испытывал.
Элюн с тяжким вздохом жмется к моему плечу. Я вытаскиваю из сумки бутылку с водой, откручиваю крышку:
– Будешь пить?
– Ага, – малой благодарно кивает, жадно глотает воду. Еще бы, после такой-то истерики.
Никогда, никогда в жизни я не вернусь в эту Тьмутаракань. НИКОГДА! И никогда не пущу сюда Эльку. Никогда!!! Слово даю! Не отдам его сюда на мучения. Эленыш, братишка мой…Возвращение.

За три часа пути на автобусе Элюн немного прикорнул у меня на плече, я его накормил шоколадкой и яблоком – хорошо, что сообразил в сумку бросить. Про происшествие мы не говорили, да и нечего было сказать. Элька непрерывно возился на сидении, коленки болели, упирался ими периодически в перегородку возле входа. Я то засыпал, то вновь просыпался, смотрел в окно. Фары автобуса освещали однообразную белую безжизненную равнину. Джек Лондон, «Белое безмолвие»… Красиво и мертвенно страшно – на улице опять минус тридцать пять. Ни вдохнуть, ни выдохнуть…
Автобус круто развернулся на привокзальной площади, народ заторопился к выходу.
– Эль, куда они?
– В очередь в кассу торопятся – билеты на проходящие купить, поездов много, пораньше приехать в город.
– Ааа…
Водитель громко орет :
– Не забывайте сумки и детей. Я, если что – возле гостиницы буду…
– В смысле – детей? – Мне становится интересно.
– Да в прошлый раз мамка с папкой так торопились на вокзал, что ребенка в автобусе забыли. Пришлось его закрывать и идти искать родителей. О, опять кто-то сумку забыл, ну что за безголовые! Ну куда торопиться-то, за ночь все уедут.
Мы выходим последними, Элька прихрамывает налегке, я волоку наши обе сумки. Принц Каспиан немало весит. Надо же, похоже, приданое взял за Элюном – раритетные книжки. Ой, какая же дурь в голову лезет…
Кое-как мы дохрамываем до вокзала. Удивительно, но посреди сталинских построек прошлого века вокзал выглядит как Черинг-Кросский. Двухэтажный, со стеклянным куполом и прозрачным вторым этажом. По пьяни очень удобно стекла бить. Заходим внутрь. Блин, сервис-то какой – зал ожидания на втором этаже, две жральни, киоски со всякой всячиной. Яркий свет исходит из огромной хрустальной люстры под потолком. Ровный гул людских голосов. Я затаскиваю Эльку наверх, сажаю возле стеклянной стены на лавку, а сам плюхаю в очередь за билетами. Народ рвется на ближайший поезд, а я соображаю, что тогда мы приедем в три утра, волочиться пешком до моего дома довольно опасно, а такси в это время фиг возьмешь и на главном вокзале, а не только в наше захолустье. Поэтому беру билеты на час ночи. Ждать, конечно, почти пять часов еще, но зато приедем к восьми, когда уже и посветлее, и народ на работу скачет стройными рядами. Все равно – завтра еще суббота, один день побудем с Элькой, вымоемся нормально, отоспимся, а в воскресенье я его увезу обратно в больницу. Надо же, наши как лечение подобрали – столько мерзких переживаний, и ни одного приступа аритмии, все мои укладки целы.
Когда я возвращаюсь с билетами и пирожками, Элюн смирно сидит на лавке и читает «Хроники Нарнии». Подхожу поближе, рассматриваю иллюстрации – они сделаны, похоже, из кадров фильма. Ну вот, теперь я понял, на кого похож Элька со своим полудлинным каре и ярко-синими глазами – на принца Каспиана. Фамилию актера, конечно, не помню, но сходство очень большое.
Элька поднимает мордочку и улыбается. Я всовываю ему в руку пирожки.
– Влад, тебе бы щеку обработать – ссадина большая.
А як же – в аптечном киоске и бинтик стерильный для битых коленок купил, и пластырь телесного цвета. Подозреваю, что на морду мою смотреть страшно.
Элюн в это время строит глазки тетке на соседней лавке. Если не знать, что хлопцу шестнадцатый год, то можно принять за подросточка. Такой милый синеглазый мурлыка. Оказывается, он тетку обхаживал, чтобы выпросить у нее зеркальце, морду мою лечить. Тетка глядит на нас с нескрываемым умилением – такие братики славные. Ага-ага, видела бы она озверевшего Элюна с ножом в руке. Но и Элька ведет себя по-другому – более беззаботно и доброжелательно, не прячет испуганно голову в плечи, не сворачивается каралькой при каждом резком звуке. Улиточка высунула свои рожки наружу, почувствовав, что больше никто не обидит.
Разглядываю себя в зеркале. Дела лучше, чем ожидал. Несколько капель крови возле рассеченной раны, синяка нет – очень холодно было, кровь, видимо, сразу свернулась. Если промыть перекисью и заклеить пластырем, то совсем незаметно. Так, а теперь посмотрим Элькины коленки.
Элюн выворачивается из моих рук, относит зеркало тетке, а она сует ему в руку конфету. Ну да, когда синие глазки смотрят так умильно, то хочется чем-то побаловать детку. Вот поросеныш!
Так, теперь Элькину ногу закидываю себе на колено и посмотрим боевые ранения мурлыки. Кровь немного прикипела к бинту, приходится ее отмачивать. Оно конечно, это бы в медпункте делать, но кто нас там ждал-то? Кругом чужие люди, которым до нас нет никакого дела, вот объявят посадку, и они все уйдут из зала ожидания и нашей жизни. Ладно, что со второй-то? Там получше – ссадина, я со страху думал, что дело хуже. До свадьбы заживет!
– Чьей свадьбы? – Элюн как-то странно смотрит на меня.
– Твоей, конечно, а як же ж!
Что-то неудачная шутка вышла – Элька сжимается в комок и с обидой смотрит на меня. Блин, не понял – это что же такое, он думает, что я ему буду предложение делать? И жениться на нем, что ли? Полный бред!
– Ну-ка, давай, поешь пирожка и попей сока – еще много времени до поезда.
– Не хочу…
Элька сердито поджимает губы. Ну, вот если он считает, что я все брошу и побегу извиняться, то зря – я тоже гордый… М-дя. Ладно, отворачиваюсь от него и вытаскиваю какой-то детективчик – брал в дорогу, но не до него было. Элюн обиженно молчит. А на сердитых воду возят, между прочим!
Мы так молчим почти два часа, потом Элька начинает куда-то собираться. На мой вопросительный взгляд поясняет:
– Туалет здесь на перроне, на улице…
Обалдеть! Вокзал двадцать первого века и туалет типа «сортир». Эль пожимает плечами. Хрустальное великолепие вокзала не предполагает низких людских нужд. Чисто сельский практический подход.
Ну, там на улице патруль ходит, все освещено. Если я еще мальчонку поведу по малой нужде – ну это уже полный маразм выйдет. Поэтому Элюн вылетает из вокзала, а я слежу за ним сверху – стена-то прозрачная, весь перрон как на ладони. Малой возвращается благополучно. Я сую ему шарик с перекисью – отмыть руки, спрашиваю :
– Есть хочешь?
Элюн кивает. Наша жизнь потихоньку налаживается.
Мы жевали с ним все оставшееся до поезда время, а потом еще почти час, когда сели в вагон. На проходящий нам достались только плацкартные, причем верхние – но в одном купе. И мы славно жевали шоколадку и делились печеньками, пока Элюн не сомлел, наконец…
Ко мне домой мы уже добрались к девяти утра – поезд опоздал, да и шли медленно – коленки Эльки все-таки болели. Эль, как только оказался в квартире, понесся на кухню – ставить чайник и поискать, что поесть. Похоже, пережитые стрессы привели к приступу обжорства. Прожора маленький! Пока я затаскивал вещи в квартиру и раздевался, он уже успел погреть гуляш и картошку, так что я пришел к накрытому столу, причем гость уже торопливо глотал откушенный кусок мяса. Да никто у тебя здесь ничего не отнимет, только даст еще.
Торопливо проглотив еду, малой понесся купаться, а когда я вымылся сам и зашел в свою комнату, он уже дрыхнул на моей постели, крепко обняв мою подушку и накрывшись с головой одеялом. Я отогнул кончик – чисто отмытая мордочка Эльки выражала просто неземное блаженство. Ну зачем нам секасс, зачем, ну дайте нам просто сладко поспать в мягкой кроватке. Со вздохом я осторожно пристроился рядом – кровать-то широкая, места хватит, но вот беда – одеяло одно. Малой, почувствовав мое присутствие, протянул руку, накрыл меня краем одеяла и с блаженным вздохом сгрузил на меня обе ледяные ноги – он-то спал в футболке и трусиках, подходи, бери все, что только захочешь. Я подумал и не стал… Надо дать ему отдохнуть. Элюн нежно замурлыкал и сгрузился на меня еще и всем телом. Блин, Элька, лучше не искушай! Незаметно я тоже уснул…
– Влад, Влад, Влад! – Голосок Эльки бился в моем сонном мозге до тех пор, пока я великим усилием воли не разлепил глаза.
Элька приподнялся надо мной, глаза были испуганные.
– Эль, что? – Спросонья я соображал туго.
– Влад, приступ начинается…
О господи, только малой немного оклемался.
Я торопливо вскочил с кровати, ломанулся в коридор, искать укладку в сумке. Дело нескольких секунд, но когда я влетел обратно, то Элюн уже задыхался, испуганно глядя на меня расширенными от страха глазами.
– Сейчас, потерпи немного…
Кончики ампул ломались, часть лекарств выплескивалась – хорошо, что вложили еще и записочку, что и в какой последовательности вводить. И коктейль в итоге получался сильно нехороший, очень мощный такой коктейль. Эль поднял на меня глаза – там стоял какой-то запредельный ужас, такого взгляда я у него никогда не видел.
– Они сказали, что несколько дней будет все хорошо, а потом будет эффект отдачи, все станет плохо, и я умру.
– Эль, ты что говоришь-то? Кто умрет? Вот сейчас укольчик сделаю и все, станет легче.
– Нет, они сказали, что я все время выхожу из-под действия лекарств… Влад!
Никогда бы не хотел еще раз увидеть в Элькиных глазах то, что увидел тогда. Полная покорность и осознание близкого конца. Страшно смотреть в такие всепонимающие глаза. Ну и суки же наши, такое малолетке сказать, он явно ни хрена не понял, но ведь мучился все эти дни, зная, что скоро умрет. И я тоже хорош – хлестать мальчишку по лицу. Влад, ты …, – нехороший человек ты, в общем.
– Да кто тебе такое сказал, сейчас лекарство подействует и все встанет на свои места.
Эль пытается улыбнуться посиневшими губами. Это если оно подействует… А если нет?
Малой честно терпит, но легче не становится, грудь по-прежнему ходит ходуном, Элька все сильнее задыхается, молчит, но ему очень страшно. Через полчаса я понимаю, что, потратив еще одну укладку, добиться ничего не могу, надо вызывать «Скорую» и везти его в больницу. Быстро взглядываю на часы: девять вечера, мы с ним, похоже, весь день проспали. Ладно, вперед и с песнями!
Машинка с красным крестиком приносится на удивление быстро – через пятнадцать минут, я довольно путано объясняю, что произошло, тетка-врач мрачно выдает:
– Не имею права везти, другое подчинение, сегодня принимает …
Да мне однофигственно, кто принимает по скорой сегодня, помочь-то ему могут только у нас! И не выписан он оттуда. Она пожимает плечами. Внезапно из-за ее плеча возникает мой однокурсник:
– Влад, что происходит?
Вот уж Земля круглая – он-то на «Скорой» отрывается уже три года.
– Мне надо … Больше нигде не помогут.
– Так поехали быстрее. Раньше сядешь, раньше выйдешь… Если что – скажем, – по договоренности, а с приемным покоем ты сам разберешься, надеюсь…
Тетка-доктор тихо ворчит, но поскольку главный носильщик «за», то я беру Эльку на руки и волоку в машинку, за мной, мирно переругиваясь, идет доктор и мой однокурсник с чемоданчиком первой помощи. Во людям повезло – и несут сами, и с носилками на узкой лестничной клетке не мучиться
Фишка «Скорой помощи» – а почему у фельдшера «СП» правая рука длинней левой на десять сантиметров? Ответ – вес рабочего ящика десять килограммов, при длительной тренировке кости удлиняются сами.
В машине Элюну становится еще хуже, трясет же, его, похоже, еще и тошнить начинает. На подключенном мониторе сплошные жирные ЭКГ-жабы, а не нормальные сокращения сердца. Морда у моего возлюбленного уже просто нежно-белая, губы синие, – красавец писаный. Хочется плакать от такой красоты. Госсподи, хоть бы довезти живого.
Довезли, включив спецсигнал и распугав всех окрестных собак. Я вытаскиваю его из «Скорой» и волоку на руках же в приемный покой. То, что можно было вывезти на носилках, мне в ум просто не пришло. Однокурсник смеялся потом: «Влад, ты выглядел как перепуганная мамашка и наседка в одном лице, никогда бы не подумал, что ты можешь таким быть! » Могу-могу, когда твой любовник умирает у тебя на руках, будешь и мамашкой, и папашкой, и наседкой, только бы выжил… Да…
Слава Богу, наши к подобным приездам на тройке цугом с бубенцами привычны, девки тут же завалили Элюна на носилки и поволокли в реанимацию, никого не спрашивая. Кстати говоря, грубое нарушение, но в тот раз сошло. Я резво рысил следом. Тут я уже ничем помочь не мог. Тут дело за другими, и за самим Элькой. А он молчит, видимо, уже без сознания.
Оопс, ввезли каталку внутрь, а передо мной створки захлопнулись. Мимо пролетел кто-то из дежурных докторов, зло гавкнув :
– Погодь пока, тебе там делать нечего! Погодь!
Ладно, нечего так нечего. Сам не люблю, когда под руку лезут нервные родственники. Госсподи, только бы выжил! Только бы выжил!
Какой-то звон и гудение, негромкая команда: «От стола!», резкий специфический щелчок. Так, похоже, током бьют, видимо, лекарствия не сильно помогают. Еще раз. Снова звон, что-то уронили, похоже… Потом стало тихо… Ну вот, сейчас, как в кино, выйдет доктор и, снимая маску с усталого лица, скажет: «Крепись, Влад, мы его потеряли…» Блин, ну почему глумливые мысли лезут в этот момент в голову, а?
– Влад, зайди на минуту… Он – в кислородной маске, а так ничего, ритм восстановили…
Я молча вламываюсь в стерильно-белый мирок. Элька лежит неподвижно, лапки аккуратно так выставлены поверх простыни – когда успели-то, возле ключицы – трубки реаниамата, капает несколько растворов. Космические технологии на марше, блин. Элюн уже не просто белый, а какой-то бесплотно-белый, на лице – кислородная маска, она прикрывает рот и нос, толком видны только глаза. Похоже, Эль видит меня, в глазах загораются веселые огоньки. Я что, такой страшный или смешной? Или лицо с перепугу так перекошено, что Элька меня не узнает, и это его смешит?
– Все нормально, не убивайся так…
Голос говорящего это доносится откуда-то издали. Госсподи, он же ни в чем не виноват! Ну, не он сам стал таким, даже если это и грех по людским и божеским законам! Накажи тех, кто его заставил, накажи меня, если хочешь! Его оставь, дай выжить, дай мне дорастить его в тепле, любви, холе и уважении два-три года! Он же не останется таким, вырастет, станет взрослым, поймет, наконец, чего хочет он сам, влюбится по-настоящему…
Короче говоря, ни с того ни с сего у меня подкашиваются ноги, и я сажусь прямо на пол около Элькиной койки. Он глухо всхлипывает под маской. Потом провал в памяти. Пардон, но я банально потерял сознание…
– Эээ, Влад, если так будешь умирать с каждым больным – тебя надолго не хватит. Ну-ка, давай, вставай…
Голос Семеныча абсолютно спокойный. Блин, вот попал-то, – Семеныч дежурит. Он подхватывает меня за плечи, рывком ставит на ноги, тянет к сестринскому посту, сажает на стул рядом. Я жмурю глаза – стыдно невозможно. Тоненький стеклянный звон – похоже, мензурка, что ли. Что-то льется. Резкий мерзостный запах спирта.
– Ну-ка, выпей…
Я пытаюсь вырваться, но, неожиданно сам для себя, проглатываю редкостную гадость – разведенный спирт, вздрагиваю от жжения на губах и в животе, открываю глаза. Семеныч смеется:
– Отличное антистрессовое средство! Ты побудь до утра тут, а то мелкий будет беспокоиться без тебя – мозги-то еще в отключке после такого, а утром мы его в палату выведем, а ты спать домой поедешь…
Я киваю.
– Владимир Семеныч, а что он говорил, что лекарство только три дня действует, а потом он умрет?
– Что??? – Семеныч довольно долго смотрит на меня, соображая, что ответить. – Нет, конечно, он совсем не так понял, это лекарство – да, потом ухудшение неминуемо, но его надо сменить. Что бы он умирал-то, Влад, ну ты человек грамотный, подумай сам!
Семеныч, ты … Гад ты, Семеныч, Элька-то все эти дни только о том и думал, что умрет. Но я молчу. Потому как Эльке еще в отделении лежать и оперироваться, а отделенческое божество лучше не злить. Вот так…
Я встаю и подхожу к Элькиной койке. Он смотрит на меня испуганными глазами.
– Семеныч сказал, что ты не умрешь. Велел побыть мне в палате, а утром тебя переведут в отделение. Ты понял?
Под прозрачным пластиком кислородной маски видно, как шевелятся губы: «Дааа».
– Я посижу рядом?
Беззвучный ответ: «Дааа».
Я беру стул и сгружаюсь на него возле Элькиной койки. Девчонки меня не трогают, я их, похоже, своей истерикой сильно перепугал. Еще раз посмотрев Эльку, Семеныч уходит спать в отделение. Становится очень тихо, только гудение и вдохи-выдохи дыхательных аппаратов да шум накачивающихся периодически манжет для измерения давления в мониторах. Тишина. Ночь…
Замученный Элюн, наконец,заснул. Мне же не спится. Странные мысли текут своим чередом. От спирта я не опьянел, но восприятие стало менее резким. А вот в голове стало немного проясняться. Есть такая штука – точечное зрение, это при глазном заболевании человек видит только то, что четко перед ним. И есть феномен точечного сознания – это когда в большом горе видишь только сам предмет своего горя, не обращая внимания на окружающих. Похоже, на Эльке меня как раз клинануло подобным образом – я никого, кроме него, просто не видел. И продолжалось это довольно долго – почти неделю. А не мешало бы и историю болезни его почитать, уж больно странные вещи Семеныч говорит ему и мне…
Давно надо было бы… В конце каждой записи консилиума положено писать прогноз. Нас так учат. Другое дело, что сами-то не всегда это делают. Не суть… Так вот, Элькину историю я сподобился прочитать только в три утра, когда девчонки мирно задремали за постом. Всю высокомудрую чушню я пропущу, на мой взгляд, если пишут много, –значит, – море сомнений. А вот прогноз…
Прогноз – сомнительный… Это у малолетки Эльки с относительно здоровым сердцем. Плохо, плохо дело. Значит, Семеныч Эльке не так уж и наврал. А ведь Элюн совсем не борется за свою жизнь. Просто не сопротивляется. Даже вчера повисал на мне, как тряпочка, уже без сил совсем, обреченно ожидая конца. Семеныч – гад, конечно, но ведь Элька-то жить не хочет! Но, если подумать – а для чего ему бороться? Что ждет его после выздоровления и выписки? Возвращение к любимой маме и дяде Сереже, в его шарагу, где над мальчишкой издевались так же жестоко, как на настоящей зоне? И это только то, что я видел. Об источнике денег на покупку сверхдорогих его книжек я просто стараюсь не думать, хотя источник мне как раз понятен. Ему зачем все это? Он-то ко мне прилепился, и то – только на то время, пока он в отделении. Потом-то для него что будет? Понятно,что я его уже точно никому не отдам, но ведь он-то об этом не знает! И не надо надеяться, что просто почувствует. Может, и почувствует, но не поверит. Придется искать что-то такое, что удержит его на белом свете надолго и даст силы сопротивляться, и не только болезни. Эль, если бы ты только знал…

Утро все расставляет на свои места. Злой невыспавшийся Семеныч опять осматривает Эльку и дает приказ на перевод. Мрачно бурчат девчонки, велено освободить подсобку около сестринской, там старая мебель и аппаратура стояла. На вопрос: «Куда все это девать?» Семеныч дал очень исчерпывающий ответ. Девки глядят на меня волками. Поэтому я приподнимаю задницу и волокусь помогать растаскивать барахло на лестницу и на помойку. Комнатушка крошечная, пыль кое-как вытерли, нашли какие-то шторки. Втащили туда тумбочку. Осталось место только для кровати. Элька, привет тебе из дома!
Элюна привозят как короля – на функциональной кровати, и ставят ее на стопорные устройства. А что – мудро, если что – так не на каталку перекладывать, а сразу переть в реанимацию на их же кровати. Малой смотрит на меня с тоской. Ну да, никто эту подсобку сто лет не белил, окна заросли грязью, холодно, занавески какие-то непонятные – похоже, на них посидел слон и немного порвал, и не только… Белая пижонская реанимационная кровать смотрится здесь как трон среди нищенского притона… Таак, спать-то мне, похоже, не придется.
– Эль,я на час съезжу домой и вернусь. Побудешь один?
Элька тяжко вздыхает. Видок-то у него после бурной ноченьки еще тот – глаза ввалились так глубоко, что он похож на краба наоборот, лицо осунулось, какого-то неживого белого цвета. Зато губы – синие. И глаза – синие, замученные, полусонные, – ему еще и успокоительные вкололи. Пока он толком проснется, я уже метнусь и обратно прилечу. Короче говоря, будемо организовывать индивидуальный сестринский пост из имеющихся в наличии средств. А чем я не сестра, собственно говоря? Надеть тоненький халатик выше колен – и вперед!
Возвращаюсь я через два часа, к обеду. Пока собрал все нужные вещи, пока приготовил пожрать ему и мне, забросил книжки в сумку. Всяко разно – но завтра мне надо на учебу-то доехать. Тем более – староста меня-таки по телефону отловила, завтра контрольный опрос – полугодовой предэкзамен перед допуском на госы. Как раз вовремя! И на фига им пришло в голову наши знания проверять перед каникулами и после Крещения!
Элюн смирно лежит на кровати, девчонки к нему периодически заскакивают. Но, увидев меня, сильно радуются, а когда я говорю, что буду ночевать, радуются вдвойне, прикидывая, что мену еще и заэксплуатировать можно – филеечки поколоть, то да се… Истории попроверять. Не-а! Пост индивидуальный, а у мену завтра опрос. Ничого не знаю! Да…
Ошалевший Элька молча наблюдает, как я резво заскакиваю на высоченное окно и начинаю тереть тряпкой грязь на нем. «Дети чистоту любять!» И не только… Потихоньку играет радио – я принес, чтобы не сидеть в тишине, да я еще что-то пытаюсь ему рассказывать…
– Влад, что, совсем плохо?
Вопрос Эльки застает меня врасплох. Я сваливаюсь с подоконника, пристраиваюсь на край кровати.
– Эль, почему?
– Палата отдельная, ты сегодня со мной ночевать будешь. Что, мне совсем мало жить осталось?
Челюсть моя отваливается с грохотом. Я не думал, что мои намерения будут так очевидны для него…
– Эль, просто…
– И ты тоже мне врешь, как и ваш Семеныч, да?
– Нет…
Я долго молчу. Думаю, что ему сказать. И не знаю. В общем-то, он прав. Не то, чтобы завтра или послезавтра, но, если все будет продолжаться так, то месяц, полтора, два, три – исход-то все равно ясен. То, что тетка Маня наградила его очень больным сердцем, что из-за того, что он стал взрослеть и становиться юношей, эта дрянь всплыла наружу, − кому сейчас это интересно. Главное, наши толком ему помочь, действительно, не могут. Точнее, могут, но на это надо время, которого у нас просто нет. Потому что он бороться за свою жизнь сам не хочет. И не надо говорить, что все зависит от железа. Вовсе нет. Кысмет. Судьба… Тут уж как вывезет.
Привязать к себе и заставить подчиняться можно двумя способами – сильным страхом и любовью. Поселить в человеке страх – быстрее, да и контролируется он лучше. Но неизбежен бунт и выход из-под контроля. Есть путь любви. Это дело долгое и сложное. Тоненькие нити, пролагающие себе путь от сердца к сердцу, держат так крепко и так легко рвутся. Сложное, страшное средство, не дающее потом права вернуть все назад, потому что все неуловимо меняется, если ты к нему прибегаешь, если вступаешь на этот путь. И награда бывает далеко не всегда. Или мы не понимаем просто,что получаем ее…
− Эль, я люблю тебя…
И теперь как в театре – надо, чтобы он поверил… А ну-ка, вспомни, Влад, как ты говорил это первый раз, как смотрел. Давай-давай, вспоминай, ничего, что очень больно. Для доброго дела…

Элька.
…
-Эль, я люблю тебя…
Я не верю своим ушам. После всего, что произошло с нами, после всего, что он узнал обо мне, а ведь узнал-то далеко не все – и сказать такое…
Лжет. Он же лекарь, своих больных любит и не бросает. Вот и меня бросать не хочет… Зачем врать-то? Настолько все плохо со мной, что хочет, чтобы я ушел счастливым? Глупый-глупый-глупый гондорский воин! Неужели ты не понимаешь, что мне такое просто не нужно. Врать-то зачем?!
Молчит, глаза свои серые опустил вниз. И снова поднял. Смотрит мне в лицо… Тяжелый, жесткий, мучительно-требовательный взгляд. Хочет, чтобы я что-то ответил? Но что отвечать-то?
Губы белеют и как-то горько кривятся, взгляд становится просящим. Так на хлеб смотрят. Я не понимаю – о чем он меня просит? Что он хочет от меня? Что я должен отвечать?..
Опускает голову, отворачивается от меня. Горько сжимаются губы. Пытается встать, гордо откидывает назад голову. И в глазах – слезы. Нееет, не может быть!..

Когда Элька с криком: «Неет! Не уходи, не уходи!», намертво вцепился в меня, я понял, что выиграл… Да, я тварь, мразь и сука… Да все, что угодно. Но эту сцену я сумел поставить безупречно, и он поверил. И у нас есть время – он продержится еще немного на желании побыть со мной, а там − как Бог рассудит. Не моя воля. То, что мне прилетит по-крупному от небесного воинства за такой обман невинного ребенка – это понятно, даже не защититься – обычно расплата за такое болезненна и неотвратима. Но только не Элькой я буду платить за это вранье. Не знаю, чем, не так много дорогого для меня есть в этой жизни, но не Элькой. Потому что он мне не дорог, потому что его я не люблю… Загрызу за него любого, больше никогда не отдам на мучения в его безумный мир, даже если придется работать сутками без отдыха, но это – не любовь… Братишка мой, Элька!
Элюн смотрит на меня совершенно безумными глазами, прижимается ко мне, удерживая, выпрашивая поцелуй. И не отвечает на признание. Бедный мой малыш! Я так мало могу дать тебе – только вот такую желанную для тебя ложь, да еще сделать все, чтобы ты в нее поверил! Ты только выживи, Элька, только живи!
Ну вот, а теперь можно и поцеловать в сладкие синие губы…
− Вампирчик мой!
Элька тихо смеется в ответ, приоткрывая губы и углубляя поцелуй. Вот как, а он хорошо целуется, оказывается, вполне профессионально, я бы сказал. Да какая мне, собственно, разница, кто его научил этому? Сейчас-то он мой и только мой… Что там шепчет чудо вампирячье?
− Люблю…
Ну, а как же иначе! Кинотеатр полон, рыдают все! На экране – заключительные кадры мелодрамы, поцелуй в диафрагму. Аза нашла свое счастье! Блин, не шарахнулся бы ночью лбом об пол реанимационного зала, так и мозги были бы целы! И не признавался бы в любви пятнадцатилетнему малолетке с больным сердцем! Да…
Целуемся мы с ним исступленно минут десять, потом уже до меня доходит, что подсобка не запирается, что по коридору народ бродит, зайти может. И что жрать охота – аж скулы сводит. Похоже, Элька тоже хочет кушать, потому что смущенно выдыхает мне ухо, выпроставшись после очередного поцелуя из моих объятий:
− Влаааад, жратеньки хочется!
Это завсегда пожалуйста, – «и под каждым ей листом был готов и стол, и дом». Элька довольно смеется – так как я резво стелю газетку и на нее быстренько вытряхиваю из теплого свитера баночку с теплым мясом и картошкой, специально для него из дома захватил. А себе можно и в раздатке что-то найти.
− А ты?
− И я…
Ложку в руку, но черпает еду в основном-то он, я так – грызу одну косточку весь обед. Уже не хочется. Совесть за фиглярство мучает. Но, если с Элюном что-то теперь случится – я просто жить уже не смогу. Все-таки я к нему очень привык за эти короткие десять дней. Ладно, малой наелся и глазки стали закрываться. Спать хочет. Да и надо бы. А я потихоньку допротираю окна, привешу нормальные занавески – а то конвульсиум, не дойдя до постели больного, помрет в мелких судорогах, попав в его палату. И еще почитать надо – контрольный опрос на носу. В смысле – завтра контрольный опрос.
Блин, ну я и мерзавчик! Так обмануть бедного мальчишку. «Я тебя люблю…» Ложь…
Мое сердце – в тебе… Вот это истинная правда…
Контрольный опрос я назавтра блистательно завалил. Потому как целоваться с Элькой весь вечер было значительно приятнее, чем учить сердечные болезни. Наш препод расстроился. Ну и ничего, пересдать же можно…
Я уже брел домой после позорного столба – помог всем своим девчонкам, а на себя времени не хватило, поэтому говорил сам не знаю что… Препод расстроился, доцент так укоризненно на меня посмотрела. Пересдача в четверг, а каникулы – со следующего понедельника. Я и сам не ожидал от себя подобного – голову заклинило по полной программе. Сказывалась, конечно, усталость, недосып, переживания из-за Эльки, и мое лоботрясничество. «Хозяин, не снимай трубку, они хотят вызывать нас на работу…» Забыл поменять рингтон.
− Влаад! – От резкого голоса моей тетки вздрагивает мембрана телефона. − Я хочу, чтобы ты приехал ко мне в субботу домой. Я выходная…
Гудки отбоя… Она настолько резко оборвала разговор, что я даже представил, как хлопнул дисплей ее «раскладушки». Надеюсь, она его не разбила со злости.
Вот это плохо уже по-настоящему. Она три года мне не звонила – после того, как мы разругались на поминках на девять дней после смерти мамы, мы просто не общаемся. Живем каждый своей жизнью. Хотя, я знаю, она внимательно следит за мной – это нетрудно, – она закончила тот же универ, что и я. Половина наших преподов – однокурсники, остальные – пациенты и собутыльники. Не так все тотально, конечно, но иногда я чувствую мягкую лапу смерти – например, при устройстве на мою работу и внезапном решении вопроса о моей судьбе в нашем же кефирном заведении. И если ей уже отзвонились, что я перед госами заваливаю совершенно бездарно контрольный опрос после недельного отсутствия, то могу представить, что ей рассказали, что она переступила свою бешеную гордыню и позвонила сама.
Она такая у нас… Когда отец бросил нас после длительных изматывающих пьянок, она ходила с мамой по судам и разводам. Поскольку алименты он мне практически не платил, она очень долго делала дорогущие подарки мне ко всем праздникам, было достаточно намекнуть, что я хочу, и это привозилось почти сразу под каким-то благовидным предлогом. Замужем она не была никогда, детей у нее нет. Любимая работа до полного офонарения, бесконечные дежурства, постоянные консультации. Человек она страшный – из тех, кто никогда не сдается. Отступает – это да, но не сдается и добивается своего. Карьеру она сделала немаленькую, а сейчас еще и чиновничает на уровне нашего департамента. Такая леди-синий чулок, рыцарь без страха и упрека. И вот эта железная леди требует меня на ковер. Единственная слабость,которая водится за ней – она, сорри, из гринписовцев. Ну это я так называю ее маразматические идеи. В доме живет куча котов и кошек – подбирает со всего города, в форуме участвует каком-то, лечит, учит, потом пристраивает в хорошие руки. На этот кошачий колхоз тратит бешеные деньги, причем берет только беспородок, хотя могла бы себе и мейн-куна завести, и сфинкса, если бы захотела. Я как-то ляпнул что-то подобное. Она только усмехнулась:
− Знаешь, породистые всегда найдут своих хозяев, а кому нужны такие вот потеряшки?
Единственная ее слабость. В остальном – абсолютно нереальный человек. И рассказывать ей об Эльке – будет полным идиотизмом. Просто не поймет, как не сможет понять робот или машина любовных стихов.
А идти придется… Если она захочет, то сможет серьезно меня прижать – счет на мое имя в банке, который мама сделала вместе с теткой же перед самой смертью, чтобы дать мне возможность доучиться, а не бросать универ, может быть блокирован по ее требованию. Я знаю, что какие-то отчеты банк ей посылает, но стараюсь сильно в заначку не влезать – зарабатываю сам. Но лечение Эльки потребует немалых денег – это сейчас он таблетки пьет бесплатно, пока в больнице, а когда выпишут, – то пожалуйте на свои… А лекарствия его бешено дорогие, другие просто не помогают. Я уже примеривался в аптеке к тому, что сейчас ему расписано… Блин, проще похоронить, чем вылечить! Да…
Так что в субботу придется покупать букет и переться к ней… Ладно, до субботы есть еще время. Будем считать, что это мне прилетело за обман Эльки, и на том мои незримые небесные покровители успокоятся.
Я доползаю-таки до дома, собираю сумку на дежурство, пересматриваю свои вещи – есть теткины подарки, которые я после ссоры даже ни разу не надевал. Сейчас они мне безобразно малы, а Эльке вполне подойдут. Ну не могу я смотреть на его застиранные футболочки и единственные джинсы, и хочу, чтобы мальчик мой спал в пижамке, а не в трусишках. Заботы бабьи, конечно, но о нем заботиться просто некому. И, если получится – завтра отпрошу его на весь день погулять. Приступов пока нет, смену лекарств произвели – дня два у нас есть. А то совсем бледный мой мальчишка и зеленый от отсутствия свежего воздуха и положительных эмоций…
Элюн отчаянно рыдает, а я стою перед ним, как дурак. Просто на вопрос: «Как сдал?» я честно ответил, как именно… И теперь Эль плачет из-за чувства вины, что якобы он виноват в том, что я не закончу универ. Ага-ага, выпустят как миленькие, да еще поджопничек дадут сзади для ускорения процесса.
− Эль, ну что ты ревешь-то? Пересдача в четверг, да и знаю я все, просто не повезло… Да пересдам я, пересдам. Вот же еще контроль на линии, успокойся уже!
Элька улыбается сквозь слезы. Всю ночь мы с ним проспали, обнявшись, на его функциональной кровати – а она не узкая, между прочим. Приступов не было, утром я вылетел в подскоке в универ, а Элька продолжал мирно спать. И вот теперь – страдания-рыдания.
− Я тут тебе кое-что принес…
Эль тут же поднимает любопытные синие глазки. Иногда он сильно похож на котенка – так же дергается носишко, знакомясь с новым, так же обиженно выгибает спину, так же любопытно смотрит. Это если мы в хорошем настроении и здоровы, конечно…
А что – славная такая синяя пижамка с Микки-Маусом. Мне лет девятнадать было, когда тетка подарила ее. Как раз с девками спать с такой пижаме. Ну, во-первых, Элька спит не с девками, а со мной, а во-вторых, кто сказал, что в это время он будет в пижаме? А на остальное время – очень даже стильненько. Это я и высказываю ему в ответ на вопросительный взгляд. Мелкий довольно вздыхает – ему понравилась моя раскладка, кто с кем спит, и начинает медленно выползать из своей футболки для примерки пижамки. Худенькая спина с выступающими острыми позвонками – без слез не взглянешь. Ладно, откормим. Лишь бы мама Маня не вписалась невовремя… Накаркал, блин…
– Влаад! – Светкин голос не предвещает ничего хорошего. – Зайди к Семенычу –сильно надо…
Элюн напряженно глядит, забыв одеться.
– Так, в сумке посмотришь, что там еще есть, я счас приду.
До дежурства еще пара часов, хотелось поесть самому и Эльку нормально накормить – специально успел картошки сварить с сосисками.
Кроме Семеныча, в его кабинете обнаруживается мент. Такой классический ментяра, толстенький, круглолицый, усатый,смуглый. Похож на крыса,который все « чииз» кричал в «Спасателях».
– Влад, тут такое дело…
На Семеныча сейчас стоит взглянуть – лицо у него перевернутое, при том, что он законченный пофигист и флегматик, фиг пробьешь.
Ментяра лихо перебивает его:
– Ты же с Кузьменко приезжал в Тьмутаракань на той неделе?
– Ну да, в субботу вернулись…
– А билетики есть?
– А як же, – невольно я пародирую его хохляцкий выговор. Ничего обидного – на юге нашей области говорят по-хохляцки – это смесь русского и украинского. Но вот Тьмутаракань-то на севере, вот мужику не повезло, куда служить-то заслали.
– А покажь! – Парень тоже не теряется.
Я, недовольно сопя, лезу в карман моих штанов и извлекаю паспорт и наши с Элькой билеты, протягиваю менту.
Семеныч напряженно молчит.
– Подходит, все правильно. И шофер про вас говорил, и дежурная на вокзале… Ты Кузьменко кем приходишься?
«Кем-кем, – любовником!»
– Братишка двоюродный...
– Надо же, у Маньки такая родня в городе, никогда бы не подумал!
– Что случилось-то?
Семеныч с ментярой молча переглядываются. Потом Семеныч прокашливается :
– Влад, знаешь, тут такое дело, мы решили сначала тебе сказать…
Я тихо каменею. Не иначе, Манька проспалась и решила еще денег на бухло поиметь. Заявление слезное написала…
– Да Манька своего сожителя хрен знат к кому приревновала, да и отполировала ему головку топориком до полного блеска, – радостно рапортует мент.
Мама дорогая, очень колоритно. Я с размаху плюхаюсь в кресло, ноги не держат.
– Он живой?
– Агась, травмы, несовместимые с жизнью, – мало того, что голову отполировала, так еще и тама все порубила… За измену, видать, мстила.Это ж надо было так упиться. И где только денег взяли – неделю бухали без просыпу.
Я представляю груду кровавых ошметков, и меня начинает тошнить, похоже, я побледнел, Семеныч быстро сует мне в руку стакан с водой. Ага, счас выпью и успокоюсь.
– Когда?
– Дык вчера ночкою! Утром милицию вызвали, а потом меня следователь сюда шуранул.
Быстро они – по трассе до Тьмутаракани около десяти часов ходу при хорошей скорости.
-А она?
– Дык, он чего и шуранул-то – пропала Манька, может, здесь еще появится?
Я просто молчу, обалдев. Такое известие кого хочешь с ног собьет.
– В больнице ее точно не было, а где я живу, она просто не знает.
– Точно она сделала? – Семеныч уже олимпийски спокоен.
– Нуу, а то! Всю ночь людям спать не давали – орали и бегали друг за другом, народ утром с почты патруль вызвал, пока доехали, пока зашли… Да ее дело-то – отпечатки сняли, она у нас девушка приметная, в базе есть, ее отпечатки на топоре.
Я молча начинаю покачиваться в кресле, непроизвольно успокаивая себя. Да уж, скандал с благородном семействе. То, что именно я дал им денег на выпивку, стараюсь не вспоминанать.
– Короче, парень, пиши объяснительную – когда приехали, когда уехали. Видно, что ты порядочный, не способен ни на что плохое. Так что напиши, что было, что уехали, что Маньку не видел, и я поехал взад!
– Владимир Семенович, а Эльке говорить будете?
Семеныч отрицательно качает головой…
– Нет пока, мне только его припадков снова не хватало. Уже все равно ничего не сделать, пусть пока не знает. Мы тебя поэтому и позвали, все-таки, чужой человек – не так все для тебя остро…
– Спасибо…
В голове – гулкая пустота. Я что-то пишу в протоколе, подписываюсь, что записано все верно.
Ментяра довольный вусмерть. Однако, преступление, раскрытое по горячим следам. Поди, для их маленького райцентра – целая сенсанция…
…Через много лет, на конференции в чужом городе, я увидел просверк синих глаз у вокзальной бомжихи. Страх проколол ледяными иголками мое сердце. Тетка Манька, блин? Я простоял в раздумьях почти десять минут и все-таки решился подойти. Элюн для нее давно отрезанный ломоть, меня она и не вспомнит… Бомжиха оказалась совсем молодой теткой с худым лицом с острыми чертами, совершенно непохожими на тетки Манькины. Но страху я тогда натерпелся… Эль не знает до сих пор, что произошло в его доме. Оказалось достаточным сказать, что дядя Сережа перепился и умер, а мама Маня сбежала с каким-то очередным ухажером. Правду знаем только я, Семеныч и моя тетка…
Я возращаюсь к Эльке в палату. Малой мой сидит на кровати в окружении распакованных вещей с совершенно счастливой мордой. Тряпок я ему натащил много, все новые, я тогда просто побросал все теткины подарки в шкаф и забыл о них, а вот надо же, как неожиданно пригодились. Отдельно отложена пижамка с Маусами, под подушку подоткнута. Ох, подозреваю, что буду я этих Маусов изучать сегодня всю ночь. Хочется прижать к себе Эленыша и никуда не отпускать. Мальчик мой любимый, ну что же у тебя за судьба-то? Теперь еще и мать-убийца! Что же такое происходит?
Элька встревоженно смотрит на меня.
– Эль, все, разбирайся сам, у меня уже смена началась, ладно?
– Ага! – Голосок у моего мелкого немного хитрый. Что-то задумал. Ладно, чем бы дитя не тешилось…
А дите-то придумало вот что… Показ мод в отдельно взятом государстве.
Пока я носился, как настеганный, из палаты в палату, собирая народ на укольчики, дите выперлось уже в пижамке и гордо прошествовало по коридору мимо меня, в упор меня не замечая. Я на минуту замедлил свой бег, задумчиво разглядывая аппетитненький шарик Микки на том самом месте. Дизайнер был явно с фантазией. Опомнился и понесся дальше…
Распинав толпу жаждущих укольчиков, я торопливо собираю капельницы. В процедурку заглядывает Элюн, жаждущий похвалы. Спортивный костюмчик длинен невозможно, но он подвернул рукава и штанины. Красиво выделяется марийский цветочек на синем фоне.
– Ну, красавец, красавец!
Элька радостно хихикает и снова исчезает. Там еще штук шесть всяких футболок с черепами, готическими символами и прочим. Надеюсь, он не будет их все демонстрировать?..
Зря надеялся. Элька перемерил все. Пока я в ординаторской расклеивал анализы и перебирал истории, он прошелся мимо меня во всех дареных футболках, дважды поменял джинсы и даже припер синий свитер с огромной надписью, показать.
Как ни странно, у меня отлегло немного от сердца. Элькин восторг и радость были такими искренними и чистыми. «Я рад твоей радостью». Мне стало легче. Возможно, это не самый худший выход. Эльку больше не будут мучить ненужные воспоминания. А мое дело сейчас – заставить его побыстрее забыть, что с ним было до нашей встречи…
Короче, закончив, наконец, все дела, я зову Элюна ужинать. Сосиски с картошкой благополучно дожили до вечера и весело шкворчат в микроволновке, чайник шумит. Из раздатки удалось тихо умыкнуть тарелку омлета и стакан молока, – это Элюну, понятно. И, самое главное – у меня завтра свободный день, – в расписании какая-то нестыковка, мы не можем зайти на новый цикл, и завтра у нас – гульня! Если Элюн не выдаст приступ ночью, то Семеныч обещал его отпустить со мной.
От этого известия малой скачет и лезет целоваться. А на меня вдруг накатывает волна желания. Впервые за все время, пока мы вместе. Не могу объяснить, почему именно сегодня.
Но сначала малого надо накормить. Элька как-то странно жмется, потом, потупив развратные глазки, вытаскивает из кармана веселенькое такое изделие из латекса, на картинке нарисована мордочка медвежонка. Если так дело пойдет, перепробуем весь зоопарк.
– И где ты это взял? – Голос мой по-командирски строг.
– В вашей аптеке, – невиннейшим голоском. Не хватает только леденца на палочке.
– Ну-ну.
Вот уж не знал, что подобное продается в нашей больничной аптеке. М-да, отсутствие правильного опыта.
Элька мечет еду в рот, как голодная балтийская чайка. Немного стало полегче, на лицо вернулся румянец, а сейчас, в предвкушении сегодняшней ночи и завтрашней прогулки, мордашка Эльки сияет улыбкой, парень мой цветет как маков цвет. Такой смешной мой мальчишка!
А молоко, молоко-то забыл! И ничего, что не любишь – там кальций, для сердца нужен.Ну, Элечка, выпей хоть немножечко!
Элька вступает в игру, радостно пищит и выпивает молоко. На нежных губах остаются славные молочные усы. И их так хочется поцеловать…
Если совсем честно, я не зря затащил Эльку в сестринскую. Просто здесь на двери есть задвижка и замок, а в его палате есть только внешний замок, изнутри не закрыться. И еще один момент – функциональная кровать высоковата для секса, – свалиться в угаре любовной страсти с нее, – мало не покажется. Воот такой я расчетливый мерзавчик.
Уловив сходство моей фразы с американским детским фильмом, Эль радостно смеется. А я прижимаю его к себе и медленно вылизываю остатки молока с его губ. Такое сладкое молоко. Эль слабо вздыхает, прижимается ко мне всем телом. Он же еще очень юный, для него возбуждение наступает практически мгновенно, это мне надо торопиться за ним…
Сладкое молоко и сладкие губы, перемазанные в этом молоке, открывающиеся, словно лепестки цветка, под моим натиском. Эль тихо вздыхает, теплый поток его дыхания касается моей щеки. Это так нежно, это почти что поцелуй. Я опять забываю о том, что дал себе слово не любить его как партнера. Мой возлюбленный Эль, чего же ты хочешь сегодня?
Элька что-то шепчет, я не могу разобрать, что, просто продолжаю его целовать, периодически отрываясь от его губ, чтобы дать возможность вдоха. А этот развратный свиненок сначала обнимает меня за плечи, а потом быстренько подлезает под рубаху костюма, довольно больно сжимает мои соски. Эйй, кто сказал, что сегодня ты меня ласкаешь так? Эль смеется, руки соскальзывают с моей груди и практически мгновенно пробираются под резинку моих штанов и боксеров. Вообще-то делать подобное должен был я, но раз малому так хочется – да ради Бога. Ладно, побудем сегодня немного пассивными – видимо, Эльке хочется поиграть в соблазнителя. Да сколько угодно, только бы мое дитя не плакало. Не могу видеть его слезы – душа надрывается. А лукавые лапки уже сильно сжимают мои ягодицы, Эль прижимается ко мне всем телом, и…

Элька.
…Я почти ничего не помню… Помню только ощущение вторжения Влада в меня, сладкую боль от его толчков. Отчаянный свой мат помню. Ой, как стыдно-то! Я же раньше никогда не матерился во время того, что со мной творили. Точнее, когда отбивался – то да, страшным матом крыл своих насильников, но, если они добивались своего – молчал мертво, даже если они хотели, чтобы я кричал и плакал. А тут… Как стыдно-то! Влад смеется и целует меня в губы, прижимает сверху, прикрывая собой, согревая… Не сердится за ругательства? Нет? Влааад, какой же ты хороший-то!.. Люблю… Влад!!!

Потом мы долго отмывались сами, оттирали диван, а то бы завтра пришлось объяснять, что стирали, крахмал разлили. Была и такая история, Светка как-то рассказывала. Пока мы возились, прошло почти полночи. Самое забавное, что народ, удовлетворенный укольчиками, капельницами, моим вниманием и измерением давления всему колхозу по первому требованию, мирно дрыхнул, никто не брался чуть-чуть помирать, поэтому мы могли с Элькой развратничать в свое удовольствие. А завтра малой отоспится, я его дождусь, и мы поедем погулять по городу до вечера, потом я его отвезу в больницу и поеду, видимо, спать – потому как лекарствие опять бережет больное Элькино сердчишко, и, может быть, этот ужас прекратится, наконец. В четверг утром у него ЭФИ сердца, – уже назначено, может, что-то умное напишут. И все-все-все будет хорошо…
Элюн растерянно рассматривает свою пижамку – блииин, уделали мы ее качественно, ничего не скажешь, причем, почему-то и курточку тоже. Мой операционный костюм просто в непотребном виде. Ладно, это все в сумку и стирку. А для Элечки – есть еще пижамка, обнаружилась в сумке, я ее забыл выложить. И теперь моя радость синеглазая щеголяет в ярко-голубом костюмчике с Дональдом Даком в матроске. Это тоже теткин подарок – причем на 23 февраля, мне уже тогда восемнадцать было… Подошел тика в тику. У меня еще пара пижамок есть, тоже с мультяшными героями… Как не хочешь, почему? Детские? Блин, мне самый сенокос такие – возбуждают… А при чем здесь девки, девки тут при чем? Вот мне сегодня штанишки очень понравились! И вообще, какие девки, нафиг, ты со мной спишь, вот и будь любезен учитывать мои эстетические вкусы!
Элька ржет, закинув голову назад. И запомни, радость моя, – застиранных трусишек и футболочек больше не будет, – или вовсе голый в постели, или в теплой пижамке. Да, вот так… И никак иначе… Радость моя, ведь люблю, терпежа нет никакого! Был бы богатым – были бы у тебя не только смешные пижамки, весь мир бы лежал у твоих ног! Ладно, было бы здоровье у малого, а остальное все дело наживное – заработаем со временем. Это очень здорово, если есть на кого тратить заработанные деньги. Элюшка мой, возлюбленный мой мальчик!

Сотовый срабатывает в пять утра. Ой, мама, цигель, цигель, ай люлю! Эльку я в срочном порядке выпираю на его законное ложе в соседнюю комнатушку, точнее, просто перетаскиваю на руках и укладываю в постельку с шутками, прибаутками, сказочками и поцелуями. Убедившись, что счастье мое сладко заснул, выношусь в сестринскую и провожу торопливую ревизию на предмет наличия несанкционированных предметов. Не трахаться, однако, надо ночью, а работать! Грозный голос Семеныча стоит у меня в ушах, когда я вытаскиваю слипшегося и порванного медвежонка, – качество у этих изделий не очень-то, повышаем рождаемость, – из-под дивана. Так славненько и откровенно лежал. Хорошо, что я вовремя вспомнил.
Теперь бегом – в душ, обратно, переодеть все, что было на мне. Так, вроде бы все в порядке. Вот выпишут Эльку – будем трахаться без страха и ревизий, дома, на широкой кровати, когда захотим. И не будем ничего бояться. То, что я практически совершаю развратные действия с малолеткой и могу подлететь под статью, мне в мою дурную голову просто не приходило, – Элька же не девчонка, а мальчик! Блин, мозги-то мои точно куда-то упали на это время!
Утро застает меня совершенно невыспавшегося, замученного, но довольного. Филеечки я колю почти что с любовью, градусники нуждающимся раздаются с бодрыми песнями и шутками-прибаутками. Истории на исследования раскладываю с нежной улыбкой, – вспоминаю, что орал Элюн во время оргазма, поучительно, надо сказать, потом еще пару слов переспросить, – не все понял. У него разнообразный лексикон. Как моя радость может сочетать в себе чисто эльфийскую стойкость и благородство и отвратительный площадной мат, вовсе непотребный и мерзостный до рвоты – я просто не понимаю. Я понимаю другое – во время оргазма кора перестает контролировать человека, он вылетает в свободный полет, а, значит, Элька не притворяется, он отдается мне полностью, не играя, и испытывает запредельные ощущения, даже при моей неумелости и смущенных смешках, которые срывают у него крышу. Моему мужскому самолюбию это безумно льстит.
Девчонки приходят почти вовремя, я сдаю смену и еще пару часов маюсь в сестринской – жду, пока мой принц выспится. У меня большие планы на этот день. Во-первых, потеплело, и мы можем поболтаться в центре, сходить посмотреть на снежные фигуры на площади, покататься на горке в Центральном парке, сходить в кино – обязательно на места для поцелуев, и поесть в какой-нибудь недорогой жральне. А еще я хочу купить Элюну недорогой сотовый, точнее, поменяться с ним – отдать свое навороченное с видеокамерой и фотиком, а взять себе что попроще. Мой престиж давно уже не страдает от наличия дешевой модельки – абы звонил, а малому будет приятно, там куча рингтонов, Интернет, что-то еще… Мне однофигственно, а он может похвастаться перед малыми в детском отделении, бегает иногда, мне девки говорили.
Элюн просыпается только в десять утра. А я уже тут – жду пробуждения с подносиком, – там каша и немного остывшее какао – это я заварил, так-то нашим чай дают мерзкопахнущий. А як же – завтрак в постель, и никак не иначе. Потому как просыпается новобрачная… Блин, вовсе маразм несу. Но отношение у меня к Элькиному пробуждению именно такое – всходит мое солнышко, открывает сонненькие глазки, улыбается и потягивается. Так, дорогой, а теперь надо поторопиться – нам обратно надо до шести успеть. Ладно? Ну, вот и хорошо, что понимаешь…
Конечно, не надо было мне Эльку тащить сразу после соития гулять – больновато ходить-то! Это мне ничего, как другим местом работал, а он старается боком сесть или вообще постоять, где можно. Поэтому насчет кино мы решили не торопиться – два с половиной часа сидеть. А поцеловаться можно и в магазине в примерочной. Зато идея про сотовый вызвала восторг. Мы выбрали очень недорогую модельку с минимумом функций, но внешне похожую на навороченную – Элька долго гундел, но настоял-таки. Что-то там про лохов и подобное. Ладно, чем бы дитя не тешилось. Мы оплачиваем ее, присаживаемся в уголке магазина, за столик, и я переставляю «симки», меняя телефоны. Эль что-то восторженно пищит, осваивая функции видеосъемки.
– Влад, Влад, иди сюда, поснимай меня!
Он тянет меня в темный угол, за огромный рекламный щит, и там, в темноте, вдруг прижимается всем телом, обхватывает руками за плечи, жадно целуется. И скользит вниз, к моим ногам, торопливо расстегивая ремень моих джинсов, прихватывая одновременно собачку молнии. Так быстро и профессионально все делает. И меня охватывает ярость… Мальчика хорошо обучили благодарить, сам делает, заставлять не надо…
– Не смей!
Я больно и жестоко бью его по рукам, отталкиваю от себя. В смешном и неловком положении оказываюсь как раз я, – даже голос повысить не могу, –еще не хватало, чтобы меня застали со спущенными штанами. Пардон, но Элька таки успел меня раздеть…
Он оседает на пол, снизу вверх смотрит на меня – глаза сужены от боли и обиды.
– Больше никогда не смей так делать, понял? Я не для этого покупал тебе эту игрушку!
– Ты не хочешь? – Голос Элюна звучит сдавленно.
– Нет, здесь и так – не хочу! Все, вставай, идем отсюда!
Элька опускает голову и молчит все время, пока я торопливо натягиваю штаны и застегиваю ширинку, хватаю его за руку, поднимаю с пола и тащу за собой. Убил бы, что творит! В этот магазинчик мне теперь ходу нет – продавцы, может, и не видели ничего, но самому противно.
Элюн волочится сзади, вся радость от покупки исчезла. Госсподи, как же все сложно – отучать от такого проявление благодарности, от мата во время оргазма, научить гордо держать голову и ни под кого не ложиться, чтобы достигнуть желаемого. Простые такие задачи… А ты чего хотел, Влад? Белого чистенького мальчика, вышедшего из преисподней? А так не бывает, знаешь ли… Поэтому: «В горе и в радости, в здравии и в болезни…» Принимай его таким, какой он есть на самом деле.
– Эль, ты прости меня за удары, но больше никогда так со мной не делай. Хорошо?
Элька молчит, отворачивается.
– Я хотел сделать тебе приятное, тебе же нравилось так?
– Но не в магазине же!
– В порно это делают, и ничего…
Мама дорогая, да образованию моего мальчишки только позавидовать!
– Где видел?
– Дядя Сережа по видику в клубе показывал. И потом – в районе. Там…
Он поперхивается и замолкает. М-дя, мальчик-то мне достался очень непростой.
– Эль, пока мы вместе, не надо делать подобное. Если я захочу – я тебе скажу. Ладно?
Отворачивается, снова замолкает. Потом вдруг с отчаянием:
– Только не бросай меня, не бросай! Все буду делать, как ты хочешь, только не бросай!
И слезы градом из глаз…
Прохожее,идущие мимо нас, поглядывают с неодобрением – довел старший братишка младшего. Довел-довел. И еще не раз доведу. Не знаю,что делать… Обнимаю за плечи, малой утыкается носом мне в грудь. Сопит, утешаясь. Ах, как сложно-то все, возлюбленный мой. Как сложно…

Элька.

…Я опять разозлил Влада. Я все делаю не так. Он мне отдал свой сотовый, чтобы я звонил. А когда я хотел ему хоть как-то отплатить, сделать приятное, оттолкнул, ударил, шепотом заорал. И потом долго не разговаривал со мной. Все, что я не делаю – невпопад, я никак не могу понять его, хоть чем-то отплатить. Были бы деньги – сразу бы вернул и не мучился бы. А так получается, что он просто покупает ночи со мной вот такими подарками. Мерзко это все. Воин мой гондорский, неужели ты меня за шлюху портовую считаешь? Да? Скорее всего – да, кто я для него? Развратная игрушка… Наиграется – бросит. Да уже и скоро бросит. И не надо врать, что любишь. Таких, как я – не любят. Просто пользуются и бросают. Ну хоть еще минуточку побудь со мной, солнце мое! Совсем немного. Хоть тряпочкой под твоими ногами полежу. Мне с тобой так хорошо, никогда ни с кем так не было. Ты словно возносишь меня во время любви. Не унижаешь и презираешь, а восхищаешься. Влаад!..

– Влаад!
Я вздрагиваю от отчаянного вскрика, резко оборачиваюсь, малой стоит посреди улицы, на мордочке написано такое отчаяние. Госсподи, ну только же все выяснили, что еще мусолить-то?
– Эль, что, тебе плохо?
– Влаад, я обратно в больницу хочу!
– Эль, почему, еще много времени до возвращения, давай погуляем , я тебя хочу в кафе сводить…
– Никуда я не хочу идти, домой хочу, домой!!!
Господи, Эль, куда же домой-то? Дядю Сережу твоего, поди, уже из судебки привезли и зарыли за госсчет, мамка – в бегах, дом нетоплен. В шарагу? Чтобы тебя там, бессловесного, затрахали до смерти, это им сделать недолго. Куда, малыш мой, кому ты так уж нужен-то? Где у тебя дом-то, Элька?
У малого вдруг подкашиваются ноги, я успеваю это заметить и утянуть его к ближней лавочке. Мы уже зашли в заснеженный сквер, и я просто плюхаю мое истеричное чудо в снег на лавку. Холодно, конечно, снизу, но надо, похоже, охладить пыл моей прелести *голосом Горлума*.
Элька рыдает навзрыд, я чувствую себя последней сволочью. И не знаю, как его успокоить. Госсподи, кто бы мне сказал в то время, что у Эльки идет бурная перестройка организма, что он же еще подросток, что такие эмоциональные выбросы – норма. Просто он, наконец, перестал себя сдерживать, расслабился. Да и наш ежедневный секс – для него дополнительная встряска, он себя контролировать просто не в силах. Что это надо просто пережить и перетерпеть, и через пару лет гормональный фон установится, и из смешного подросточка выйдет красивый, спокойный, уверенный в себе юноша. Так все оно и будет со временем, но пока он отчаянно рыдает, просится домой, опять сворачивается калачиком, прячась от мира. Ох, как худо-то ему, как плохо-то все.
Я обнимаю его за плечи, прижимаю к себе.Мне сейчас глубоко наплевать, что подумают окружающие. Элька плачет, Эльке больно…
– Радость моя, Элюн, ну, успокойся же, не надо плакать. Малыш, не надо, ведь опять дело до приступа дойдет. Элюш, не плачь, а?
Малой, похоже, меня и не слышит…
– Родной мой, ну куда же домой-то? И в больницу пока не надо. Давай погуляем еще, ведь совсем мой мальчик зеленый. Тебе перед операцией надо наедать гемоглобин, а он от солнышка тоже повышается…
– Сейчас тучи… – Голос Элюна гундосый, опять соплей полный нос. Слоник ты мой маленький!
– Элюнь, ну чем я тебя обидел? Скажи? Я извинюсь, честно-честно…
– Ничем…
Слоник мой трубит изо всей силы, я сую ему в руку платок. Элька тяжко вздыхает, высмаркивается. Дышит часто, с перерывами, со всхлипами, видимо, пытается справиться с истерикой сам. Жмется куда-то мне под мышку, прячет голову. Ну все, все, спрятался от всего мира у меня на груди.
– Элюн, все хорошо будет, главное, что я тебя люблю…
Сказал и сам обалдел от того, ЧТО сказал. Само собой вырвалось. Из глубины души…
– Врееешь! – Элька снова начинает сопеть, собираясь заплакать.
– Нет, клянусь твоей и своей жизнью! Люблю тебя, Эль!
Мама дорогая, мексиканское «мыло» отдыхает. Два придурка на снегу в парке признаются друг другу в любви. Причем придурки – однополые, причем один из них – малолетка. А другой – непроходимый клинический дурак с незаконченным высшим образованием. Все счастливы. Поклонницы сериала рыдают в одноразовые платочки…
– Люблю…
И моя козявочка вдруг перестает рыдать и с надеждой смотрит мне в лицо. И, видимо, каким-то образом угадав, что я искренен, восторженно взвизгивает и бросается целовать меня в губы…
– Гомосятина! – брезгливо бросает проходящий пьяненький дядька.
Ага! А мы и не отрицаем, собственно говоря!
Потом мы быстро подхватываемся со скамейки, штаны на нас обоих асболютно мокрые от подтаявшего под нашими горячими задницами снега. И мы премся сушиться в кафе, и заказываем себе гуляш с грибами, и одну рюмку коньяка на двоих – ишь, еще и спаиваю малолетку, и горячий кофе, и три вида пирожных. И пир наш продолжается, пока штаны на задницах не высыхают, а потом оказывается, что надо возвращаться с больницу, и я везу Эльку туда. А вернувшись домой, слышу звонок нового телефона и веселый Элькин голосок :
– Влаад! Привет! Ты меня любишь?
– Люблю больше жизни, мое счастье синеглазое!
И довольное сопение Эльки в трубку.
Мексиканские-то сериалы он точно смотрел, и стиль их изъяснений в любви ему привычен и понятен. Да хотя бы и так. Лишь бы моя козявочка была счастлива.
Элюн еще дважды звонит, болтает о всякой ерунде, что научился заходить в Сеть, что нашел толкиенистский сайт. Что ему мальчик показал, как пользоваться «аськой», что-то еще. Милая, добрая, спокойная чепуха. И ночью мне снится смеющийся Эль…
Черное солнце.
Часть 1.

Заход на новый цикл – это то еще дело. Сказать, что мы прям сильно нужны преподу – да я бы не сказал, но академическое время надо отрабатывать, поэтому двойки и отработки сыплются как с куста. Вот только меня тщедушное создание с выцвеченнными белыми волосами и соблазнительными такими бриллиантовыми сережками в обоих ушах, – как сказал мой друг Эдька, – не знаю, в каком ухе носили серьги пираты и казаки, но моря здесь как-то не наблюдается… – не трогает, так умильно поглядывая на мою залепленную пластырем скулу. Блин, я что – голубая мечта всей нашей голубой тусовки?.. Не дамся, демоны! Ладно, это все лирика. Занятие идет своим чередом, а я думаю о том, что нудная гудня скоро кончится, и я поеду на работу, на встречу с Элькой и моими обожаемыми филеечками… Встреча происходит несколько раньше, чем я думал…
Светкин звонок соответствует теперь куриному кудахтанью, я все-таки убрал вопли Галустяна – достали несколько.
– Влааад!
М-дя, раскатистый голосок Светки ничего хорошего не сулит. Я быстро встаю в стойку «смирно», жаль, Светуня не может видеть это по причине ограниченности визуализации по телефону.
– Что, свет моей души, я стою пред тобой, как лист перед травой…
Светка явно поперхивается от такого приветствия, потом серьезно говорит:
– Влад, ты срочно нужен. Тут с Элькой проблема…
Я замираю, не отвечая. Есть у меня такое – затаиваюсь при страшном известии.
– Он жив, с его здоровьем все хорошо. Тут другое…
Предполагаю, что тетя Маня нашла дорогу к сыну. Хотя в таком случае Семеныч давно бы вызвал милицию.
– Свеет?
– Приезжай, это уже не по телефону…
Яволь, герр командир! Собираюсь я после занятия со скоростью звука, уже выносясь из аудитории, слышу, как наша староста орет мне в спину:
– Влад, зараза, у тебя пересдача завтра, не забудь, отличник мой!!!
Нравы внутри группы у нас весьма вольные, зараза – слово вполне приемлемое, показатель симпатии, я бы сказал. А отличник – да, гордость альмы матерь, закатные твари ее забери. Повышенная стипендия – вот что является моим движителем хорошей учебы. А вы что думали? Оно понятно, что не знать мне не позволяет шляхетская гордыня, – есть у нас в семье примесь ссыльных поляков. А вот повышенная денюжка – это редко позволяемые себе гулянки и часто позволяемый себе Интернет. Я вообще – такой расчетливый мерзавчик. М-дя…
Приношусь я почти за два часа до начала дежурства. Светка перехватывает меня на лестнице – похоже, ждала, курила и ждала. В отделение зайти не дает…
– Свет, что случилось? Я несся как безумный…
Она какое-то время молчит, потом как-то неловко говорит:
– Влад, твой братишка вчера в гости ходил в детское отделение, просил мальчика настроить ему телефон…
– И что?
– Влад, у того мальчишки деньги пропали. Он говорит, что к нему приходил мальчик в пижамке с Дональдом Даком. Ошибки быть не может.
– Сколько пропало?
Сказать, что я сильно удивился, – нет, что-то подобное можно было предполагать. Ну, хотя бы потому, что в круг Элькиных близких людей вхожу я, а за кругом остается весь остальной мир, а вот у них воровать можно. Парадоксально, но мне становится легче – воровство как способ зарабатывания денег все-таки лучше, чем то, что я предполагал, то есть, сорри, мальчишечья проституция.
– Три тысячи. Влад, мальчишка из блатных, до мамки дойдет – не отмажешься. Короче, меня старшая сразу позвала. Мы представили дело так, что якобы нашли их за тумбочкой. Тысячи они и есть тысячи, кто бы их разбирал. Вроде, мальчишка поверил.
– Свет, кому деньги отдать?
Мне хочется биться головой о вонючую желтую стену. Оставим в покое нравственность – не мне осуждать вечно голодного Элюна, но за такое, если вскроется – выписка без права поступления, и фиг он сможет когда-нибудь попасть сюда снова. А для него это смерть в прямом смысле – ему просто уже нигде не смогут помочь. Да и могут не захотеть – наш мирок больничный очень тесен, достаточно одного звонка для консультации.
– Мне… Влад, ты не расстраивайся сильно – подростковый же возраст, они все немного на голову больные в это время.
Возможно, и больные, но это у мамы с папой под прикрытием крутых денег, а не у беспородки Эльки с мамкой-убийцей, отчимом-насильником. Впервые я чувствую, что у меня нет сил сейчас взглянуть Эльке в лицо. Просто потому, что очень хочется избить его ремнем, так, чтобы кровь ручьем лилась, и навсегда отучить от подобного.
Я лезу в сумку, достаю деньги, отложенные на месячную закупку еды:
– Свет, возьми, спасибо тебе…
– Да ладно, незаменимый наш!
Да уж, отрабатывать придется. Если не в постели, так на работе. Но сейчас мне все равно – голова как гулкий шар, сил ни на что нет. Думать не хочется.
– Влаад! –Звонкий голосок Эльки застает нас врасплох. Элюн выскочил на лестницу и прыгает вокруг меня.
Светка быстро исчезает. Я пытаюсь улыбнуться малому, выходит плохо.
– Влад, что случилось? Ты как побитый весь?
– Ничего, Эль, устал просто. Как у тебя дела?
– Нормально, сегодня снова был консилиум, сказали, завтра зонд в сердце заведут, но это все безопасно. А я совсем и не боюсь.
– Вот и хорошо…
Я подхватываю сумку и прусь в отделение. Элька молча идет следом – он не понимает, что происходит, но мне с ним говорить страшнее смерти сейчас.
Перед дверью своей палаты он смотрит на меня – может, думает, что я зайду в гости перед дежурством, но у меня сил улыбаться ему просто нет. Эль вжимает голову в плечи и исчезает за дверью. А я захожу в сестринскую и сажусь на диван. Девки пару раз что-то спрашивают у меня, но я не хочу отвечать. А потом на краткие минуты просто засыпаю. Над своей головой слышу чьи-то голоса, но не реагировать я давно научился.
– Влаад, вставай уже, мы пошли домой…
– Ага…
Привычная работа – раскладка лекарств на утро, уколы, просмотр историй болезни. Эль пару раз пытался подойти ко мне, но испуганно отступал –морда моя была сильно неприветливой. Один раз Светка меня выручила, и то только потому, что детская старшая такую сумму должна была запереть в сейфе, а не оставлять на руках у малолетки. А если второй раз? Что тогда делать? И что я могу сказать Эльке – не пойман, не вор, а вдруг не он? Он, конечно, он, но ведь обидится на недоверие. И что мне потом делать? Не знаю…
Вечер наступает быстро, за окнами уже темно, Элюн мается неподалеку, но близко по-прежнему не водходит.
– Эль, пойдем кушать…
Что ж малого голодом-то морить…
Элька облегченно подхватывается и несется в сестринскую. Я грею картошку с мяском, притаскиваю из раздатки хлеб.
Эленок есть торопливо и молча. Потом, сонно поблескивая сытыми глазами, тихо спрашивает:
– Влаад, а твой зачет завтра?
– Да, сейчас еще немного повторю и – спать…
Эль понимает меня правильно, секс на сегодня отменяется. После того, что он сделал, мне как-то не хочется его целовать, да и он как-то очень сдержан. Чувствует свою вину?
– Влаад, я хочу тебе деньги за телефон отдать. И маме ты ведь что-то давал?
В тонких пальцах три бумажки. Три тысячи.
Мне хочется взвыть, мне хочется его ударить. Я опускаю голову, чтобы Элюнька не увидел мои беспомощные глаза.
– Эль, я отдал деньги, которые ты взял в детском отделении, – чтобы произнести это, надо разлепить крепко сжатые челюсти. – Так что эти, считай, твои – мой тебе подарок, купишь потом себе, что захочешь…
То, что я делаю – антипедагогично, вообще не лезет ни в какие рамки. Но я просто не знаю, что делать. Единственный случай моего личного воровства –это была пластмассовая уточка, спертая из песочницы у знакомых в частном секторе. Я честно допер ее домой в трусишках, причем она звенела – там был внутри колокольчик. Мама обнаружила покражу сразу и сказала только, что девочка, у которой я ее забрал, будет плакать. Потом мы пошли и отнесли ее обратно. Мне даже поджопничек не дали, просто я долго хныкал, потому что уточка была красивая, и мне жалко было ее отдавать. Потом мама сказала, что воровать можно, только если голодает твой ребенок, это уже не воровство, а просто спасение его жизни. Так и жили…
Элька резко закидывает голову вверх, смотрит на меня почти что с ненавистью.
– Я ничего ни у кого не брал!
Я молчу. Не брал, конечно. Но откуда тогда эти деньги? Мама Маня, не к ночи будь помянута, дала? Или что? Или…
Элька вздрагивает, когда я поднимаю на него глаза.

Элька.

…Влад… Как он смотрит – как на врага! Но я ничего не сделал. Точнее, сделал, но я заработал эти деньги честно, я не воровал. Это было вовсе другое. И мальчик просто заплатил мне за удовольствие. Мальчик… Да он мой ровесник, только лежит в люксовской палате на нижнем этаже… И что такого? Владу я не изменял. Если за деньги, это не измена, а работа. А работа бывает разная…

Проглатываю горький комок.
– Ладно, Эль , чего тут уж разбираться, дело сделано. Деньги я не возьму, они твои. Книжку себе купишь…
А что говорить! Что шлюха, проститутка мальчишеского роду? А ты спрашивал, как он выживал до встречи с тобой? Кто научил его таким профессиональным штучкам, которые тебе просто неизвестны. А ведь мимо «Плейбоя» я не прохожу. Ведь кто-то был еще, кроме его суки дяди Сережи, кто-то ласковый, добрый, который смешал в бедной Элькиной головенке понятия белого и черного и получил полную неразбериху. Но вот… после того, что я узнал про него, целовать его губы и касаться его тела мне просто противно. Было уже такое, когда я, шарахнув дверью, вырвался из дома после скандала с матерью, а приехав, обнаружил у возлюбленной кавалера мужеского полу с недвусмысленными намерениями. Тогда я просто хлопнул дверью и ушел, а вот сейчас… Я-то хлопнуть могу, а вот малому куда податься? Им поигрались и бросили.
Элька встает и швыряет эти деньги мне едва ли не в лицо. Так, приехали. Что еще себе позволишь со мной? Ты считаешь, что я просто тряпка?
– Мне они не нужны! – В голосе малого слезы и бессильная ярость.
Еще немного, и я чувствую, что сейчас его ударю. А этого делать нельзя – он больной, все-таки, я просто не имею права на такое. Он не мой брат и, тем более, не мой ребенок. Он – просто пациент нашего отделения, где я работаю и получаю зряплату именно за то, что слушаю бред наших бабок-теток-дедок и не обращаю на него внимания. А завтра у меня контрольный опрос, и, если я его завалю, то мне мало не покажется – диплом полетит точно, а тетка озвереет и предпримет карательные меры. И с мечтой об этом отделении надо будет расстаться – тут и с красными дипломами конкурс, а уж рядового нафиг не возьмут. А тетка протекцию оказывать не будет – и так едва меня терпит.
– Эль, иди в свою палату, мне заниматься нужно!
Все, хватит слюней и соплей. Мне надо учить уже, страсти-мордасти оставим на потом.
Эль резко поворачивается и выбегает из сестринской. Зеленоватые бумажки сиротливо лежат на полу. Я наклоняюсь и поднимаю их, сую под пластиковую столешницу. Будьте вы прокляты! Есть же предел того, что можно сделать за деньги!
На душе муторно, меня просто тошнит от всего. Впрочем, есть возможность отомстить. Только от того, что представил возможную месть за то, что сделал Элюн, меня тошнит еще больше…
Меня хватает на полчаса. Сердце щемит так, что впору кардиологию перечитывать, чем снимать сердечную боль. Я встаю и шлепаю в соседнюю комнатушку. В палате темно, зажигаю верхний свет. Эль лежит на кровати вниз лицом. Плечи ходят ходуном – опять плачет. Жалости у меня нет – после того, что он сделал. Но я подхожу ближе, прикасаюсь к его плечу. Эль резко сбрасывает мою руку. Я – прав и виноват перед ним одновременно…
– Эй, Эль, давай мириться, а?
Отрицательное движение головы, ну, а ты чего ждал?
– Эль, что бы ты ни сделал, я все равно тебя люблю. Поверь, пожалуйста. Все еще будет хорошо, все еще будет. Я тебя люблю… А ты, Эль?
Сердитое хрюканье носом, обиженный всхлип. И чуть слышное:
– Даааа.
Я просто крепко обнимаю его и долго сижу, укачивая. Мальчишка мой, братишка. Все будет, все еще будет у нас. Все-все-все будет! Я верю в это! Дааа…
Элька немного успокоился, дышит ровно у меня под рукой. Чуть прижался теплым боком.
– Эль, я пойду? Мне еще доучить надо, а то завтра будут проблемы. А ты спи… Ладно?
– Я с тобой…
И смотрит внимательно мне в лицо – простил ли, не сержусь… Простил, не сержусь. Очень больно все это. Вот и все. А терзать его за проступок, который он сам не оценивает как предательство или измену – зачем? Ты же хотел и просил, чтобы он оказался с тобой? Вот и оказался. А теперь – принимай, какой есть, люби, учи, воспитывай, выбивай из черноволосой головы дурь и грязь.
Мы возвращаемся обратно в сестринскую, я сажусь читать свое, а Элька сначала греет чай с конфетками, это совершенно святое, и пристраивается возле меня со своей неизменной «Историей Средиземья». Смешно так пристраивается – сначала немного в стороне, я иногда скашиваю на него глаза и вижу нежный профиль, рассыпавшиеся темные волосы, ушко, вылезающее из-под прядей волос, синие глаза, устремленные в книгу. Потом парсючок мой как бы случайно, меняя ноги, передвигается чуть поближе, потом еще ближе. Я стараюсь не шевелиться, чтобы не спугнуть его. И наконец, с довольным вздохом, он прижимается ко мне плечом и боком и застывает – не прогоню ли? Конечно, нет, не прогоню. Его тепло, его запах, его чуть заметное дыхание возле моего плеча успокаивает. А я то дочитываю в книжке, то смотрю список вопросов – все ли закончил по этой теме, мои движения его беспокоят, он то и дело приподнимает голову – боится, что я уйду. Госсподи, да куда же я от тебя уйду-то, радость ты моя нежданная!
Я отключился около часу ночи – не выдержал уже больше, Эль заснул еще раньше. В постель я его не оттащил – просто я не успел этого сделать. И мы так и проспали остаток ночи – сидя, прижавшись друг к другу…
Звонок моего нового телефона резок настолько, что пробудит и мертвого. Кстати говоря, я последнее время так выматываюсь, что даже не слышу шарканья по коридору ночью, намертво вырубаюсь. Или все мое – со мной, и тревожиться просто не из-за чего? Не знаю… Элюн вскакивает со мной вместе, я торопливо целую его в нос, Эль сонно вздыхает. Так, на ручки и домой, в палату. А мне еще предстоит побегать по отделению. Сменят-то меня пораньше, но надо все равно смену сдать по-человечески. Я уже вылетаю из отделения, вытянув голову в сторону моего учебного заведения, когда на лестнице меня ловит Элюн, повисает на шее, целует куда-то в ухо.
– Удачи!
– И тебе, Эль, все хорошо будет, не бойся!..

Черное солнце.
Часть 2.

Сдал я влет. Не знаю, либо позвонила озверевшая моя тетка, или препод выспался и не один, но вопросы были нормальные, и я вполне вменяемо смог на них ответить. Получив свои заслуженные баллы, вываливаюсь из корпуса, на сегодня – все, занятие сократили по каким-то кафедральным делам , – у них собрание, похоже, и я свободен как птичка. Мои девчонки оказываются неожиданно у входа, похоже, ждут меня. Удивительно, откуда такое внимание к моей персоне?
– Влад, ну как?
– Нормально.
– Мы в кино собрались. Пойдешь?
– Не-а. Я с дежурства, отоспаться бы…
– Влад, всю молодость проспишь…
– Девчонки, было б с кем! – Мой голос неприлично оптимистичен.
Блин, вот и наша голубая магия плывет на кафедральное. В ответ на мое бодрое солдатское «здрасьте» внимательно смотрит на меня – видимо, слышал мои слова «было бы с кем». Ну не с тобой, противный, не с тобой! Видимо, что-то ехидное мелькнуло у меня во взгляде, наша амебка синяя как-то грустно вздыхает. Вот же ж беда. Облико морале, воспитатель юного поколения. Боря Моисеев в молодости…
Ладно, домой, домой, поспать, поспать… Часов в шесть встану и сгоняю к Элюну. Пока индивидуальный пост не треба, но я уже успел соскучиться по его морде…
Пытаюсь позвонить, но его сотовый выключен. Ну да, если взяли на внутрисердечную, то там все отключают – чтобы аппаратура правильно сработала. Всяко бывает. Ладно, все хорошо. Через несколько дней – каникулы, завтра – последний день цикла, – так мы учим терапию в нонешние времена. И с чувством выполненного долга я заваливаюсь спать…
Элька сразу настоял, чтобы мне Светка не звонила, и смог отключить свой телефон сам, пока еще были силы. Светка потом говорила, что он привел неотразимый аргумент: «А смысл? Зачем его тревожить, раз вы сделать ничего не можете?» С тем и уехал в реанимацию прямо с исследования.
Когда я приношусь вечером в больницу в обнимку с теплым мяском, картошкой, маленьким тортиком, то меня встречает довольно напряженный Семеныч. Он еще не уехал, а уже седьмой час.
– Влаад, надо поговорить!
Ничего хорошего я уже не жду, поэтому втягиваю голову в плечи и волокусь за ним. Палата Эльки пуста, дверь открыта, койки нет. Значит, уже в реанимации. И биться в стеклянную перегородку между жизнью и смертью мне еще не надо. Если был умер – весть дошла бы сразу, у дурных вестей короткий путь.
– Как пересдал опрос?
– На отлично…
– Молодец, значит, красный диплом будет?
– Да.
Разговор не о том. Что-то другое. Это так, для разогрева.
– После каникул приедешь – будем говорить о твоей клинординатуре у нас. Надеюсь, госы не завалишь…
– Нет, конечно…
Если завалю – тетка тут же наймет киллера и произведет контрольный выстрел в голову, чтобы не мучился, не позорил славную фамилию.
– Владимир Семеныч, что вы от меня хотели?
– Значит так, Влад. У Эльки во время исследования развилась его обычная аритмия, только более затяжная форма. Часа четыре длилась, с перерывами, правда.
Я молчу. Насколько я помню теорию – один процент случаев. То, что таких случаев очень мало – я точно уверен. Да какая, блин, разница! Даже если один на миллион, он достался Эльке! Элюну моему!
– Мы рассчитывали только провести само исследование, определиться с формой и источником. Определились. Но прогноз плохой, приемом лекарств это не ликвидировать – подбирать ему практически уже нечего, сочетаний безопасных тоже мало. Приступы будут только учащаться…
– Что нужно делать?
Что, что… Да разговор сейчас пойдет про деньги, а то я еще не наслушался таких разговоров.
– Два варианта. Или ставить искусственный водитель ритма или выжигать эту дрянь на…
– Сколько стоит водитель?
Услышав цену в у.е., я резво перевожу ее в рубли и где-то в животе возникает холодок – даже если продать квартиру, на такую машинку не хватит. Видел я такие машинки – только их самые крутые и то покупают за счет предприятий. А як же – налоговые вычеты возвращают, берегут копеечку.
– А если выжигать?
– Полностью операция стоит ….
М-дя, сумма меньше, но больше того, что есть на мамином счете, а сам я таких денег и за год не заработаю. Мама Маня у Эльки, конечно, дочь миллионэра, но она как раз в бега ударилась, леди наша высокорожденная, нет у Эля мамки-олигарха.
– Владимир Семеныч, но он же несовершеннолетний, там же бесплатно…
Мой растерянный писк пропадает в уверенном гудении голоса Семеныча:
– Да, есть квоты. Но очередь очень большая, он не один такой. Проблема в том, что ему это необходимо сделать как можно раньше – вопрос о жизни.
– А что, все такие нуждающиеся?
– Почти все. По крайней мере, до вмешательства не все доживают. Да и потом проблем хватает… Влад, с его семьей-то все ясно. Мы можем исключить из стоимости операции свою работу и стоимость койки из-за того, что он родственник нашего работника, но остается сама прилада для лечения. Она америкосовская, других нет. Стоит она…
…Как космический корабль…
– Влад, иди пока, Элька тебя ждет. Еще неделю он у нас побудет, попробуем подобрать лечение. Подумай, может, что-то крупное сможешь продать?
– Да, я подумаю…
Я не чувствую под собой ног. А как переться к Эльке с такими делами? С каким лицом? Надеюсь, ему-то ничего не сказали…
В реанимацию я заваливаюсь с правильной позитивной мордой. Главное искусство актера – это привести себя в то состояние, которое изображаешь. Тогда игра выходит натуральной. Вот я и привел себя в состояние: «Я пересдал контрольный опрос, я отличник, завтра –каникулы!» Улыбка ширше некуда! М-дя!
Элюн лежит немного в стороне от основного потока страждущих, лицо серо-белое, глаза смотрят обреченно. Я наклоняюсь над ним – радости в них все равно нет.
– Эль, я опрос пересдал!
В замученном взгляде мелькает легкий интерес:
– На отлично?
– Да. Семеныч сказал, что возьмет меня на работу сюда через полгода.
– Хорошо…
На бледно-синих губах улыбки нет…
– Эль, а у меня каникулы уже с субботы, две недели. Если хочешь, давай я заберу тебя ненадолго, поживешь у меня, погуляем, в бар сходим.
– Не надо…
– Эль, ну все же обошлось…
– Я хочу домой! Я не хочу больше здесь! Я домой хочу!!!
В голосе Эльки проскальзывают истерические нотки, еще немного, и он разрыдается в голос.
– А кто сказал, что мы тебя здесь долго держать будем? Вот до понедельника и поедешь к Владу, поживешь, а потом мы тебя снова положим и выжжем эту дрянь раз и навсегда!
Голос Семеныча – как гром с ясного неба, подошел внезапно. Психологически все рассчитано верно – разговор о лечении, потом дать посмотреть на Эльку, а потом родственник готов на очень многое, лишь бы спасти. Цинично – да, конечно, но где набраться этих хреней америкосовских на всех? И кто платить за них будет? Добрые дядьки из соцзащиты? Те, что на машинках по полтора миллиона ездют? Несчастного Эльку только мучили, не одна сука не поставила вопрос о лишении мамы Мани родительских прав. Хотя… В детдоме бы до самоубийства довели. Или бы в дурку сдали. Госсподи, мальчик мой, что же нам делать-то!
Семеныч продолжает:
– Влад, ты мне нужен срочно! Попозже его в палату перевезешь. Все, пару дней точно все нормально будет.
Я пожимаю плечами и тащусь за Семенычем. Мы входим в его кабинет.
– Ну вот, это старший брат Кузьменко, он может разъяснить ситуацию.
Худущая тетка со злобным лицом, увешанная брюликами, со слишком ярким макияжем, презрительно цедит:
– И что он будет разъяснять? Это ваш недосмотр, что больные шляются везде, приличным людям жить не дают…
Я вопросительно смотрю на Семеныча – что за... ?
– Да тут мамочка из детского отделения жалуется, что твой брат совратил ее сына.
– Что?!!!
Я одурело смотрю на мамку.
– Эльке пятнадцать лет, какой совратил – женилка не выросла!
От полного обалдения я перехожу на лексикон мамы Мани. Семеныча это, похоже, сильно веселит.
– Ну не знаю, чего там не выросло, но он еще и денег взял, целых три тысячи!
– И что, прям сверху был? – заинтересованно спрашиваю я. Все мои границы приличного поведения слетают при виде тетки в боевой раскраске индейцев мумба-юмба и окольцованной, как журавль на случке. Семеныч не менее удивленно смотрит на меня – от приличного мальчика из хорошей семьи он подобного не ожидал.
– Ты еще меня оскорблять будешь! Кто сверху? Ты что вообще буробишь?
Таак, происхождение данной дамы ясно. Была бы высокомерная сука из высокопоставленных, мне бы не поздоровилось, а тут, похоже, тетка из простых, мужу, видимо, фарт привалил. Бриллианты-то надели, а по-человечески говорить не научились… М-дя…
– Ну, просто интересно. Но, насколько я знаю, деньги-то нашли за тумбочкой. Ваш сын Эльку обвинил в краже, а потом деньги нашлись. Наша старшая и детская разбирались. Вы спросите, может, они у старшей вашего отделения в сейфе заперты до вашего прихода?
– Как нашлись?
– Да еще вчера днем…
Тетка какое-то время безмолвно открывает и закрывает рот, потом с визгом: «Убью стервеца!» вылетает из кабинета.
Семеныч вздыхает.
– А я уж думал, что у нас голубизна завелась… Ну и сыночка у дамы…
Ага-ага, и удовольствие поимел, и денюжки вернул. Блин, Элька, злыдень ты писюньковый!
– Да, Влад, девчонки какие-то деньги нашли в сестринской – у старшей лежат, видимо, ты после дежурства забыл. Ровно три тысячи…
– Владимир Семенович, хорошо, что дама еще не заявила, что я ее детку совратил! Малой деньги потратил, а теперь глупости говорит. В детском отделении двери-то без замков, ну кто когда успел бы? Да и Элька-то еще мальчик!
Семеныч пожимает плечами. А что, Элька точно мальчик, кто скажет, что девочка, пусть бросит в меня камень…
– Тебе виднее, конечно, все-таки родня. Короче, ты подумай над тем, что я тебе сказал…
А как же – подумаю и не раз. Когда горит дом, надо очень быстро думать, а то можно отстоять его до самого фундамента.
– Иди, Эльку из реанимации забирай.
– Владимир Семеныч, а можно его будет на выходные забрать домой –помыться, побриться. А то целую неделю в больнице, без воздуха.
– Забери. Если приступ будет, то ему без разницы, где это случится, все равно к нам привезешь. Короче, думай – неделя есть…
Когда я прихожу обратно забирать Эльку, он лежит неподвижно, отворачивает от меня лицо. Не хочет говорить. Сердится? Обижен чем-то? Худо ему?
− Элюн, эй, ты что?
Малой молчит, как комсомолец на допросе. Иосиф Уткин, «Смерть комсомольца». «Ему шестнадцать лет всего… Как жемчуга на белом блюдце блестели зубы у него…» Я в белой рубашечке читаю стих… Блин, почему в такие тяжкие моменты лезет в голову невероятные вещи, абсолютно не по делу.
− Эль, ну все, поехали в палату, пора кушать и я тебе потом почитаю.
− Домой хочу!
Крик Эльки настолько неожиданен, что девчонки вздрагивают и оборачиваются, я замираю – мама родная, еще один взвизг в реанимации –загрузят так, что не проснуться. Да, бывают у нас психозы – головы сносит из-за сердечных дел, причем серьезно сносит, это вам не белочка, колотятся так, что дело до фиксации доходит и дяди-психиатра по утром. Причем вязки-то наши фиг развяжешь, дергаясь, – вроде, просто перехлест, а перетягивает так, что у особо резвых потом запястья порезаны. В принципе, просто под бинты подкладывают марлевые подушечки или вату, чтобы не прорезать кожу. Это если успевают и наши придурки дают. А если нет – то нет. Как повезет. А вы думали, – в кефирном заведении предусмотрено все, в том числе и такое. Но если Элюн будет орать, то из реанимации мы не выберемся, а разбираться с ним все равно надо.
− Эль, все, поехали домой – в палату.
− Я хочу домой! Я не хочу здесь быть! – голос у Эльки звонкий, даром, что после приступа.
− Да все, все, я уже тебя забираю. Счас.
− Я…
Дальше я просто зажимаю ему рот рукой и выкатываю койку из реанимации, – благо, она ближе всех к воротцам, – вон отсюда и подальше. Спасибо германцам – их кроватки выволакиваются и одной рукой, легкие в движении.
Вталкиваю койку в палату, приходится открыть Эльке рот.
− Я хочу домой, я убегу все равно, я не хочу лечиться!
Господи, похоже, опять его сухая истерика – слез нет, глаза смотрят ненавидяще.
− Эль, что случилось?
− Зачем я тебе такой, ну скажи мне, Влад!
Я, совершенно охренев, смотрю на него, даже рот приоткрыл. И не знаю, что ответить. Зачем он мне? Не могу сказать, но точно чувствую, что пропаду без него, просто сдохну.
− Я же совсем больной, даже … – Он неожиданно затыкается. Но я понимаю, что он хотел сказать. Да, время для секса мы должны выбирать между его приступами и с учетом его самочувствия. И что?
– Эль, прекрати орать, я ничего не понимаю. Что случилось? Я тортик принес, счас чаю попьем, поедим. Давай, успокаивайся.
То, что слышу в ответ, повергает меня в культурный шок. Если перевести на более нормативный язык, то Элюн сказал, куда мне идти и что делать, а так же, что должны сделать со мной. Как же он достал со своими матами, господи! То, что мои мозги были тоже не сильно в порядке после его визга – это да, поэтому я с размаху шлепаю его по нежным губам, из которых лезет мерзость.
– Замолчишь ты или нет?
Элька вздрагивает и смотрит на меня, как на врага народа. И снова матерится так, что я не все слова понимаю.
– Эль, что с тобой?
Он молча смотрит на меня, взгляд очень плохой – полный ненависти и какой-то запредельной усталости. Ну понятно, похоже, еще и депрессия наваливается. Невовремя…
Я только качаю головой. Если он хочет, чтобы я ушел – я не сделаю этого. Сейчас разогрею ему еду, покормлю и просто лягу спать возле него. Уйти из отделения, что-то сделать я просто ему не дам – не для того я был с ним почти две недели, чтобы так бездарно все закончилось. Завтра утром, перед отъездом на занятия, попрошу Светку за ним приглядеть. А вечером заберу домой. А на той неделе переговорю с народом – может, кто-то посоветует еще одно место для лечения. Наши-то с ним просто не справляются, до операции тоже надо как-то дожить. Насчет денег – голова моя болит очень, скажем так, у меня нет даже идей на эту тему. Впрочем, одна есть – ограбить банк!
Говорить сейчас с ним о любви, о наших отношениях бесполезно. Я когда-то проваливался в такую яму, было дело. Когда умерла мама и я разбежался со своей дамой. Причем, смерть мамы была не самым большим моим горем тогда. Мне сейчас стыдно, но было это так. Интересное ощущение – сознание от горя просто схлопывается, и ты можешь видеть только узкую полосочку света, которая падает только на горестные воспоминания. Все остальное – не воспринимается. Грех отчаяния – обрыв всех человеческих связей вокруг себя, сжимание Вселенной в маленькую пульсирующую болью точку. И жить так можно долго, или не жить… В эти моменты не имеет значения. Все равно…
Меня из депрессии через полгода выбила машина «Скорой помощи», я просто отлетел от удара бампером на тротуар и долго слушал мат выскочившего из кабины доктора и шофера, костерящих всех самоубийц на свете! Если честно, ничего такого я не хотел – я ее просто не заметил, шел себе и шел через улицу с очередного занятия. А тут все как-то странно случилось: сначала я услышал их маты, потом появился страх, что они сейчас меня попрут в больницу, а потом внезапно появились запахи, свет и звуки…
Была весна, сначала я ощутил запах клейких тополиных листочков, потом услышал дикий ор воробьев, потом увидел солнечный свет, распадающийся на асфальте на тысячи солнечных зайчиков. И понял, что жизнь продолжается. Потом все так же громко матерящийся доктор взял меня за шкирку и поднял с поребрика, и затащил в машину, и отвез-таки в приемный покой, и они поставили сотряс легкой степени (были бы мозги, было бы сотрясение), а вот руки-ноги были целыми, хоть и болели. И я жрал обезболивающие почти месяц. Но, в принципе,– это все были признаки жизни.
Так что фиг я дам тебе аристократически схолопнуться и наплевать на свою жизнь, Элька. Она слишком дорога мне.И плевать, что тебе она не нужна. Вот свяжу и буду кормить как рождественского гуся – с рук. Чтобы глупостями не занимался.
Поэтому чихал я на арифметику, сейчас пойду погрею мяско – уже девятый час вечера, а потом разберусь, что делать дальше. Если вовсе честно – то по моему глубокому убеждению, секасс иногда нужен просто для разрядки и доставления себе удовольствия безо всяких дополнительных эмоциональных факторов. Выделились эндорфинчики – и вперед. Я бы Эльке и предложил что-то подобное, но, боюсь, он не в том состоянии – сильно вымотан своей сердечной болтанкой. «Зачем я тебе, Влад?» Ну, Эль, ты и клоун – такое спросить… Потому что люблю. Ни за что. Просто так…

Элька.

…Он ударил меня по губам, когда я матом послал его куда подальше. Ну на фига тебе калека, да еще и обреченный? Семеныч его сказал, что, если не заплатить деньги, то до бесплатной операции я просто могу не дожить. Наверное, он и Владу это сказал, не зря же у него глаза только внешне веселые, а между бровей пролегла глубокая складка – он думает и ищет решение.
Домой хочу. Забиться в свою комнатушку. Если будет совсем плохо – уйду к дяде Вите на метеостанцию. В шарагу не вернусь – мне там точно не жить. Ничего больше не хочу, даже любви Влада… Найдет себе красивую бабу – я же вижу, как на него медсестры смотрят, богатую, и будет жить-поживать, добра наживать. А я… Зачем ему я? Как домашнее животное?..

Я внимательно смотрю на Элюна – вроде бы успокоился, можно будет метнуться в сестринскую, погреть жрачку. Но дверь палаты не закрываю – мало ли что. Спланирует с шестого этажа, потом только мелкие обломки собирать веничком и совочком…
Относительно совочка… Как-то зимой в наше заведение приблудилась собака, эрдель-терьер. Прошлепала мимо охраны, а был очень метельный холодный день, и увязалась за ЭКГ-медсестрой, – у них кабинеты в отдельном крыле. Тетка оказалась добрая, не прогнала. Собака рухнула посреди кабинета и проспала весь день. Больные через нее переступали, чтобы пройти. Ни один не выдал и не пожаловался. Вечер, впереди выходные.Собаку переводят в дежурную службу, носят ей объедки из отделения. Ближе к ночи – звонок в реанимацию –дежурил врач-мужчина.
– Ребята, у вас подтяжки есть?
– ???
– Собаку надо вывести.
– Ааа, жгут кровоостанавливающий дадим.
– А совочка нет – подобрать за ней?
– Почковидный лоток дадим…
Прожила три дня в больнице, потом сотрудники забрали домой.Везли все с тем же жгутом на шее…
Ну вот, поэтому совочек просить не будем…
Девки очень радуются моему появлению. Да ладно, за разогрев пищи не надо меня так активно притеснять. Не, филеечки – это ваше святое дело, а истории… Ладно, посмотрю. А что тут за конфетки в кулечке? Ну, вот и плата за помощь. Элька такие любит.
Я возвращаюсь обратно, Эль лежит все в той же позе, глаза закрыты. Переживает, парсючок мой.
– Элюнь, кушать подано, идите жрать пожалуйста!
– Не хочу!
– Эль, я вообще-то хотел отметить сдачу контрольного опроса, не вредничай и не порти мне настроение! Я тоже есть хочу…
Элюн ворчит, как старый дед, но все-таки поворачивается ко мне лицом. Глаза мрачные, но портить праздник он мне тоже не хочет. А я потихоньку приближаюсь к нему все ближе и ближе, внезапно хватаю, валю на кровать, целую за ушком. Ну, я так хочу. Должен же я как-то напомнить о себе. А то все о болезни да о болезни. Элька отстраняется, обиженно смотрит на меня.
– Эль, я жрать хочу жутко. Давай, ты потом на меня посердишься, а? А то помру от голода.
– Ладно…
После еды морда моего возлюбленного немного повеселела, на щеках заиграл румянец. Вот и славно. А ночью-ночью я попробую к нему пристать – это единственное, что, по моему разумению, его немного подбодрит. А после совсем его заберу надолго, и можно будет трахаться сутками, не приходя в сознание. В субботу, правда, придется нанести визит вежливости. И вот тут я чувствую себя очень уязвимым – Эль мое слабое место. Она же загрызет меня, если поймет, в чем дело, а говорить все равно придется.
Элюн все время беспокойно вошкается на кровати. И это не любовное томление – за это время я научился понимать его движения. Он очень встревожен. Да, похоже, наши оказались большими суками, чем я о них думал, и сказали ему правду. Но Эль не тот мальчик из люксовской палаты, у которого папка – денежный мешок. Ему хоть чем пригрози – он ничего не сможет сделать, просто свернется в клубочек и будет ждать смерти. Но прожил же он как-то свои пятнадцать лет, скоро шестнадцать исполнится.
– Эль, ты какой подарок хочешь на день рождения?
От моего вопроса мелкий вздрагивает, удивленно смотрит на меня.
– Так еще не скоро…
– Но и шестнадцать лет бывает раз в жизни, надо подготовиться заранее.
Малой замолкает. С моей стороны это – чистая провокация, я хочу лишь выяснить, насколько напугали Эльку, хотя, конечно, про подарок надо подумать.
– Я не хочу ничего… Не трать зря деньги…
– Эль!
Он поворачивается ко мне лицом, хмуро смотрит на меня. Смешного, ласкового Эльки нет. Ему очень плохо, и я не знаю, что сказать. Но зато знаю, что спросить…
–Эль, тебе сказали, что ты не выживешь, если в ближайшее время тебя не прооперируют?
Малой молчит.
– Эль, не боись – устроится как-нибудь все…
– Я домой хочу, не могу больше…
О господи, Эль, ты еще скажи – к маме Мане. А что – ведь он еще совсем маленький, и к маме хочется, и скука больничной жизни не по нему. Но, видимо, придется колоться – невозможно уже скрывать. Куда домой-то, Эль? Нету дома…
– Элюш, в понедельник ментяра приезжал… Тебя не стали звать, мне сказали. Эль, твой дядя Сережа умер, а мама Маня пропала – они ее у меня искали. В общем, вот так…
Элька тихо спрашивает :
– Он сам умер?
– Сам…
– Мама, когда пьяная напивалась, все грозила его убить…
– Нет, сам…
И вдруг мой Элюн начинает рыдать. Я не ожидал. Из-за такой мрази, как сожитель его маменьки.
Но утешить маленького надо, я присаживаюсь поближе, прижимаю его к себе.
– Элюш, ну что ты, что ты…
Бедная моя маленькая душонка! В таком безумии, какой была твоя жизнь, даже этот гад заслужил твои слезы. Ну да – иногда давал поесть, иногда покупал книжки и одежду. Малыш мой!
Элька вдруг шмыгает носом и обреченно спрашивает:
– Теперь мне уже ехать некуда?
– Да почему, ко мне пойдешь жить. Чем не житье?
– Домой хочу!
И опять – слезы. Госсподи, как же они моего мальчишку замучили, если он так плачет весь день, не останавливаясь. Я понимаю,что сейчас в нем больше говорит усталость и боль измученного тела, исколотых рук, отходят лекарства. Я просто прижимаю его к себе и укачиваю, что-то утешительное шепчу на ушко…
– Влаад?
Я немного отстраняю его от себя – Эль смотрит на меня покрасневшим глазами. И внезапно жестко и болезненно прижимается к мои губам своими, тихо стонет. Похоже, мой малыш тоже думает, что его душевную боль уберет секасс. А что я – я не против…
Секса не вышло. Элька еще пытался целоваться, но было видно, что делает это все через силу.
– Элюш, я сильно замотался за эти дни. Давай оставим все до завтра, я тебя вечером заберу домой на выходные, Семеныч разрешил, тогда что-нибудь придумаем. А в субботу пойдем с тобой в гости к моей тете.

Решение с моей стороны, конечно, идиотское. Как тетка воспримет мое появление с чужим мальчишкой, да еще и моим любовником? Скорее всего, выпрет нас обоих. На этом идея семейного воссоединения закончится. Но попытка – не пытка. Просто сумма, озвученная Семенычем, настолько велика, что даже наши обеспеченные девчонки не могут изъять ее из оборота без контроля мамы-папы. А кому нужен заем на неопределенный срок для неизвестного мальчишки? Поговорить-то я завтра, конечно, смогу, но вот реально сделать что-то? Ни в чем не уверен.

Элька удовлетворенно вздыхает, видимо, ему после всех сердечных дел тоже не сильно-то и хотелось. Но малой никак не может успокоиться, вместо того, чтобы завалиться спать или почитать, он крутится на койке так, что я только успеваю уворачиваться от острых коленок. Козявочка моя не находит места.Что еще-то случилось, а?

Элька.

У Влада глаза больные. Он думает и очень напряженно. Видимо, ему тоже сказали. Да не стоит все это усилий. Мне в жизни не найти столько денег и остается только ждать. Впрочем , выходов два : или я проживу год , или нет. Просто хотелось бы прожить этот год рядом с ним. Если получится. Я не хочу ему врать. Придется сказать всю правду. А там уже − как он захочет. Что решит.

− Влаад! − Элькин голос очень напряженный. Он перестает крутиться и застывает напротив меня в довольно странной позе: сидя на подушке и скрестив длинные ноги, голова лежит на коленках, волосы, рассыпавшись, почти полностью скрывают его лицо, видны только поблескивающие синие глаза.
− Что, Эль?
Пока душонка моя страдающая не выговорится, мне его все равно не усыпить. Придется говорить всю ночь.
− Влаад, тебе же сказали про деньги для лечения?
− Да.
Теперь придется прижаться и ждать, а то убежит под камушек и затаится там, как маленькая улиточка, фиг выковыряешь.
− Влаад, ты будешь искать их, да?
Я пожимаю плечами. Да, буду, но вот результат поисков может оказаться странным. Есть у меня одна смутная мыслишка, тетка-то моя еще та интриганка, выжить среди львов и крокодилов не каждый сможет, а она выживает уже много лет. Но уж слишком невероятное предположение.
− Влад, я хочу тебе кое-что сказать…

Элька.

Он бросит меня в итоге. Я сам все время неловко делаю все так, что он узнает обо мне только плохое. Все то, что я скрывал всегда, чего стыдился. Но промолчать − это будет нечестно по отношению к нему. Пусть бросает, мне все равно не прожить долго. А, может, пожалеет? Не знаю, ничего не знаю!

– Влад, кроме дяди Сережи есть еще один человек.
"Есть, – значит, он существует в реале," – эта мысль внезапно доставляет мне сильную боль. Но я не шевелюсь и стараюсь, чтобы морда не выражала все мои чувства. Я затаиваюсь, как всегда делаю при известиях о большой беде.
– Я был с ним два года. Недавно он сказал, что я вырос и ему уже не интересен. Но я не знаю… Это с ним мы смотрели порно и он учил меня делать так, как показывали в кино. Книжки покупал, кормил, когда я приходил к нему на выходные. Дядя Сережа уже редко забирал меня из интерната последнее время, не было денег, чтобы приехать.
Эль замолкает. Мне трудно сравнить с чем-либо то ощущение, которое я пережил. Словно на грудь рухнул тяжеленный камень и придавил ее, не вдохнуть, не выдохнуть. И что я должен делать при таком заявлении? Орать: "Ты – шлюха малолетняя! ", бить его по лицу, выскочить вон из палаты? Что я должен сделать сейчас?

Элька.

Влад долго молчит, опустив вниз глаза. Потом внезапно спрашивает:
– Эль, а кто тебя научил читать Толкиена и Льюиса? Откуда это у тебя?
– Он же. Он говорил, что я намного тоньше тупой биомассы моих одноклассников, что меня можно научить. Я же в пятом классе переехал учиться в район. Он сначала долго давал мне книжки читать, разговаривал, заставлял пересказывать прочитанное, занимался со мной английским. Одежду приносил. Ну вот, а два года назад он… Мы порно смотрели, и …

Мне бы язык вырвать за то, что говорю. Никто не знал. Он сказал, что, если я скажу кому-то, его посадят, и меня – тоже. Я боялся и не хотел, чтобы его посадили. Когда он не приставал ко мне, то мы просто ходили гулять в лес, за грибами, и он очень интересно рассказывал. Почти как дядя Сережа, когда еще не так пил... Не надо было говорить это Владу – серые глаза моего воина загорелись яростью, у него даже скулы вспыхнули. Сейчас он вскочит с кровати и изобьет меня за все, что я делал! Что же я не замолчу, почему рассказываю? Но он должен знать, должен! Может, такой-то я стану ему не нужен?..

– Эль, а сейчас ты с кем хочешь быть? Сейчас-то ты чего хочешь? Я понял, что было. А сейчас?...
Малой мой резко осекается после моего вопроса. Внутри у меня все кипит от ярости, щеки горят огнем. Но распускаться мне нельзя. Орать и мучить его бесполезно. Нужно немного потерпеть, чуть-чуть потерпеть, и все встанет на свои места. Чего же он хочет сейчас-то?
Эль прячет глаза за прядями черных волос и чуть слышно шепчет:
– Быть с тобой…
Я осторожно протягиваю руку – чтобы не испугать мою улиточку, отбрасываю в сторону волосы с его лба, вглядываюсь в глаза. Они смотрят испуганно и со слабой надеждой, что не брошу приблудного щенка. Не брошу. Даже, если бы сказал, что хочет быть с той неизвестной мне тварью. Хотя, по большому счету, а кому Элька вообще был нужен, кроме его мучителей и любовников? Да и я тоже – всего лишь один из них. Не имею права судить – я так никогда не жил. А значит, прижми свою гордость, убей свою ревность и сохрани свое лицо. Одно из правил бусидо: мужчина – куб, его невозможно сдвинуть с правильного пути, он понимает разницу между добром и злом. Женщина – шар, катящийся туда, куда его направили, не имеющей понятия о добре и зле. Дело мужчины направить движение женщины в сторону добра. Элька не имеет понятия о добре и зле, что дало возможность ему выжить в эти годы. А твое дело – направить его в нужную сторону.
– Иди ко мне!
Я очень осторожно тяну его к себе поближе. Эль вдруг как-то странно хрюкает и одним прыжком бросается мне в объятия, от его толчка я слетаю с кровати, падаю на пол, сверху на меня валится Элюн, не рассчитавший рывок, с хохотом начинает меня целовать, я барахтаюсь под худючим Элькиным телом и совершенно доволен. Элюн восторженно визжит. Я зажимаю ему рот, ведь два часа ночи же! Девчонки спят уже. В стену со стороны сестринской недовольно стучат: угомонитесь уже, а? Вот завтра Семенычу доложат!
– Все-все, а теперь спать пора.
– Ага, – в Элькином голосе – несказанное облегчение. Еще один этап пройден. Ох, Влад, и научит же тебя твоя козявочка плохому! Надо будет попросить его потом, когда выздоровеет, показать все позы, которые он знает. Интересно же! Мне-то столько еще надо понять.
В итоге мы засыпаем только к трем часам ночи. Элюн-то выспится, а вот я…

– Влад, Влад! – Назойливый женский голос пробивает мои мозги. Я вскидываюсь на кровати, Элька мирно сопит рядом, я же почему-то оказался на самом краю – он меня, похоже, всю ночь спихивал…
– Влааад!
Глаза я кое-как продираю. Около кровати скромно прижалась одна из наших сестер.
– Влад, извини, что разбудили. И так ждали до шести. Помоги оттащить труп, плиииз!
Меня волной выносит из палаты – не хватало, чтобы еще Элька это услышал.
Мрачно спрашиваю:
– Кто преставился-то?
– Да там, из пятой палаты, перед рассветом… Жалко, молодой совсем.
Да я уже понял, кто. Ну да, ну да, молодой, за тридцать где-то.
– Ладно, пошли. Что вам неймется-то!
– Да поднимать тяжело.
Кто бы сомневался – действительно, тяжело, семьдесят килограммов обвисших мертвых мышц, это тебе не атлетическое соревнование. И им и вдвоем тяжеловато будет, ладно, не впервой.
И сердито ворча, я продолжаю свой путь.
Понятно, что видок у палаты еще тот – развороченные постели, на полу скомканная простыня, кровь, вода, ватные шарики. Как все было, так и побросали. Больные сиротливо жмутся в коридоре. Страшно. Вот им действительно страшно. Даже если работаешь с этим каждый день, то все равно непривычно и обидно. А те, которые этого никогда не видели? Вот только что ходил, говорил, приставал к сестричкам – это святое, среди гороха гулять и не ущипнуть, и вдруг – вот так, все внезапно закончилось. Ему-то теперь уже все равно, а вот для его родни он еще живой – не знают. М-дя, вес-то у мальчика был… Да еще и на каталку приподнимать –высоковато. В момент, когда я корячился, пытаясь добиться хоть какого-то толку от своих малосильных помощниц, внезапно обожгла мысль – а ведь, если Эльке не помочь сейчас, то не факт, что через полгода-год он не превратится в наполненное водой, отечное существо, задыхающееся, бледно-желтое, срывающееся по всякому пустяку – потому как телесная слабость для любого человека унизительна. Захочешь ли ты быть с ним таким?.. Можно подумать, у меня есть выбор. Мать не выбирает свое дитя, какое есть – такое и любит. А наши отношения, фиг знает, как их называть, но вот что там не только любовь – это да…
Слава Богу, Элюн так и не проснулся за время моего отсутствия. Я быстро скидываю свои вещи в сумку, целую его в ледяной нос. Эль просыпается и сонно щурится на меня.
– Элюш, я поехал в универ, вернусь, заберу тебя на выходные.
– В кино хочу, на места для поцелуев, и чтобы кино про пиратов!
Я тихо шепчу ему на ушко:
– А порнофильм дома на широкой кроватке?
Эль аж взвизгивает от восторга:
– А у тебя есть?
– А як же ж, целая коллекция!
Элька смотрит на меня с недоверием. Видимо, я не того формата, чтобы подозревать подобное. Да уж, внешность бывает обманчива…
– Ладно, все, я полетел!
Элюн разочарованно вздыхает. Ну все ,вечером обсудим планы, мне бы до универа долететь вовремя…
Моя голубая мечта недовольно смотрит на часы. Ну да, опоздал на полчаса. Пробки, сэр, примета больших городов. Он только вздыхает и дергает головой – располагайся, мол, дружок. Располагаюсь… Нам объясняют новый материал, нудно и долго так объясняют, то и дело касаясь то моего плеча, то спины. Ну ладно бы девчонок поглаживал, хотя наши могут и послать максимально далеко, но я-то тут при чем? Чтобы лучше усвоил? Надоел, однако! И чего глупостями заниматься, конечно, не прежние времена, все довольно толерантны, но вот меня всегда потешает процедура здоровканья натурала с геем. Семеро умерло… Такая маленькая, крошечная пауза перед тем, как ответить на рукопожатие. Зона отдыхает. Хотя, впрочем, чего греха таить – было дело, и целовались прилюдно у нас двое в вестибюле. Потом половина курса мужского полу сильно плевалась. А этим пофигу было, надежа нации… И кстати говоря, не подзаборные – дети больших родителей. Мамы, говорят, сильно горевали – не будет внуков. Да уж… Ну у меня-то в мозгах другая идея билась, мне бы в перерыве с нашими дочкАми поговорить, у которых папа-олигарх местного разлива. Они, кстати говоря, нормальные девки, но только заботы простых смертных им просто непонятны. Как не могут вести диалог кенгуру и шимпанзе.
Наконец, голубая медуза отплывает восвояси –пить чай в перерыве, а я торопливо излагаю суть вопроса избранным… Не умею подводить к нужной мысли, выпаливаю все сразу и не очень связно. Девчонки переглядываются с сомнением.
– Как я понимаю, без отдачи?
– Постараюсь выплатить в течение года… – язык у меня заплетается. Не думал, что это так унизительно – просить большую сумму денег.
– При зарплате клинорда? Или ты банк ограбишь?
Ограбил бы, но ведь посадят, а Элька без меня пропадет.
Обе одновременно пожимают плечами, потом одна из них говорит :
– Слушай, тебе, здоровому мужику, не стыдно просить? Тем более, что он должен лечиться бесплатно.
Должен, да не обязан… Да, стыдно. Очень, мучительно стыдно. Когда понимаешь, что ничего не можешь сделать именно из-за отсутствия наличных. Или не хочешь? Не знаю.
– Ладно, проехали. Считайте это моей прихотью…
– Зря, а мы только что решили подумать, так, за маленькую услугу…
Ну, понятно…
– Девоньки-красавицы, чесслово, не стоит секасс со мной таких денег, я же не порномодель. Это туда, ежели что – там есть смысл платить…
Меня тошнит от отвращения. И ничего, кроме жалкого стеба, придумать просто не могу. И не потому, что мои моральные принципы этого не потерпят – надо, прижмешься и покажешь все, на что способен. Но ведь это банальная издевка. Я не знаю, что делать. Но и вот так вытаскивать Эльку из отделения на каталке с изменившимся, пожелтевшим, отекшим лицом я тоже не хочу… Может быть, как-то надо было иначе строить свою жизнь, пойти работать в другое место, где побольше платят, чтобы сейчас не трястись от невысказанных насмешек? То, что мама говорила про честную работу и достойную жизнь, как-то не стыкуется с тем, что происходит сейчас.И в данный момент у меня в душе вопит шкурное чувство, такое буржуазно-мещанское – а нафига высокие идеи, если невозможно просто обеспечить полноценную жизнь любимого существа? Понимаю Че. Да…
Возвращаюсь я вечером в больницу в крайне дурном настроении. То, что на две недели – вольный казак, меня радует очень относительно. Дежурства-то ладно, дело привычное, но вот Элькина болячка… Ладно, придумаю что-нибудь…
Элюн встречает меня радостно, что-то верещит и показывает уже сложенную свою сумку – пижамки, футболки, джинсы. Как на свадьбу собирается. И, естессно, его приданое – огромные фолианты с серебряными вставками. Не будет на что жить – заложим их… Эль грустнеет. Госсподи, да кому такое счастье нужно! Ладно, Семеныч нас величественно отпускает, Элюна снимают с довольствия до понедельника – Светка жутко ругается на эту тему, но делает. Мы грузим сумки в такси и уезжаем…
Владыка и призраки смерти.

Первым делом, попав в квартиру, Элюн несется в мою комнату и выгружает свои пожитки – отвоевывает свое пространство, насколько я понимаю. Я же торопливо грею чайник и традиционное мяско с картошкой, просто ничего другого готовить не умею, ну еще, правда, жареные яйца. Но Семеныч велел хорошо кормить мелкого мясом, набивать гемоглобин. Из комнаты Эль приносится уже в пижамке с Микки Маусом и бросается есть – проголодался, пока ждал меня. А я хищно смотрю на весенький рисуночек, ну так хочется стянуть с него рубашечку и штанишки, а там… Так много интересного. Эль ощущает, видимо, мой взгляд, и поворачивает лукавую мордочку:
– Влааад, ты порно обещал!
Я тихо рухаюсь на табуретку, вот это да! Скромник мой! Такие, блин, откровенные желания!
– Эль, но это гет порно.
– А бывает еще какое-то?
Морда моего красавца совершенно невинная. Действительно, не знает,или издевается.И-Нет полон всего другого, иногда кажется, что даже больше, чем обычного гета.
– Доедай, попьем чаю и посмотрим…
– Ага, – предовольнехонькая моя улиточка. Козявочка моя.
Влад, ну какой же ты мерзавчик, смотреть такое с малолеткой. Только сильно подозреваю, что малой в некоторых вопросах намного просвещеннее меня. Ладно…
Мирно пошвыркав чаю и поболтав немного на кухне о том, о сем, мы ползем в мою комнату.
Если вы думаете, что там стоит красивая плазменная панель и зеркало над кроватью – то нет, конечно.Телик самый обычный, не новый, и старый ДВД, – тетка подарила перед самым разрывом, я тогда мечтал о подобном, но денег еще сам не зарабатывал.
Элька плюхается на мою широкую кроватку поперек – самое то, чтобы смотреть. Я выбираю диск.
– Эль, Тинто Брасса смотреть будешь?
– Не-а, там все такое ненатуральное, и мужики противные.
Резонно. Однако, кто же был таинственный «он», что мальчонка из глухой деревни знает одного из основоположников эротического кино?
– Влааад! – Козявочка моя смотрит просительно.
– Да?
– Влаад, а «Табу» у тебя есть? Там такой мальчик красивый…
А то! Осима есть весь, хотя, на мой взгляд, его самураи и страстные любовницы весьма кривоноги. Хотя – да, мальчик–гей в «Табу» красив царственно. Таких красивых просто не бывает.
– Есть, хочешь посмотреть?
– Ага…
Надо же, мы еще стесняться умеем – вон как умильно смотрит.
Я вставляю диск в дисковод… Заводится старая, как мир, история.
Элюн сидится на постели, скрестив ноги, и внимательно следит за происходящим. А я гляжу на него…
Лицо стало порумянее – поел и успокоился, пижамка чуть задралась на пузе, видно бледное тело. В солярий стройными рядами! После операции… Он поворачивает голову, встречается со мной взглядом. Что-то лопочет один из героев, склоняя малетнего шинсенгуми к соитию. М-дя… Такого маленького и кривоногого я бы не полюбил…

Элька.

…Когда Влад с внезапным быстрым вздохом – словно бросается в воду с разбега, захватывает мой член и начинает посасывать и лизать его языком, я со стоном пытаюсь вырваться. Он не должен этого делать. Это должен делать я –ему, потому что он –мой любимый. Но противиться нежному плену не могу. Влаад, что же ты делаешь со мной!...
Эль что-то неразборчиво шепчет, я молча целую его в ушко – что поближе оказалось от губ. Потом беру на руки и волоку в душ. Эль что-то бурчит про продолжение. Фигушки, если я продолжу, то завтра в гости мы не пойдем, либо пойдем в гости к дяде-проктологу – зашивать кой-кому кое-что. Поэтому – купаться и спать-спать. Поцелуи разрешены, да… И немного подальше от меня, радость моя. У меня нет желания изнасиловать тебя еще пару раз за эту ночь, поэтому будем спать как голубки – в одной постельке, с невинными мыслями. Госссподи, Элька, как же я тебя люблю…

Элька.

…Влад смеется и обнимает меня, потом натягивает на меня чистую пижамку, для обеспечения невинности и безопасности, как он объясняет. Влаааад, как же мне хорошо с тобой. Воин мой гондорский... Люблю…

Конец фильма… Диалог приблизительно такой: «Что же он сказал ему перед смертью?» − «А о чем обычно говорят любовники? Слова любви…»
Завершающие титры. Грустная музыка. Я выключаю телик. Нам пора спать. Завтра – трудный день, радость моя… Мое сердце − в тебе…

…Давно уже наступило утро, а Влад спит, как заколдованный. Уткнуся мне в плечо, приобнял рукой и дрыхнет в таком положении всю ночь, даже ни разу не пошевелился. Я хотел было высвободиться, уйти в другую комнату, чтобы ему не мешать, но он сонно что-то промычал и только крепче прижал меня к себе. Поэтому я лежу тихо и тоже пока дремлю…

Из сна я выскакиваю махом – просто открываю глаза и смотрю на часы. Ой, мама дорогая, как же я проспал-то! Эль тихо лежит рядом, но тоже проснулся – глаза открыты.
− Привет! – И нежный поцелуй в носик.
Элюн смеется и выскальзывает из-под моей руки, похоже, я его ночью придавил. Так, понеслись.
Я все-таки хочу взять с собой Эльку. Как бы там не повернуло, но мне хочется ,чтобы она его просто увидела. То, что Семеныч явно доложился о новоявленном родственничке − это точно, но… Нам просто некому помочь. Выпрет меня из дома – так не в первый раз, будем что-то решать дальше. Но где-то в глубине души бьется такое маленькое детское чувство – что стоит вмешаться моему капитану Стару, и все пойдет как надо. Она никогда не подводила.
А Элюн должен быть очень красивым. И начинается Содом и Гоморра в одном флаконе. Я гоню Эльку в ванную снова купаться, он орет, что не хочет, только вчера ночью вымылся. Ничего не знаю – туда, туда. Пока он, громко и недовольно ворча, плещется, я рассматриваю его вещи. Мне-то все равно, могу и в драных джинсах к ней явиться с дыркой на заду, могу в строгом костюме –суть дела не изменится, но Эльку-то она увидит в первый раз! Ладно, свитерок подойдет тот, что мы купили недавно, штаны его с железками весьма стильные, но куртенка-то не выдержит и ноля градусов, а на улице-то холодно. «Аляской» не обойтись – она сама ее дарила в свое время, подумает, что в свои обноски наряжаю…
− Влад,ты что так трясешься-то?
Элюн вылез из душа, черные волосы мокрые, облепили шею, смешно из-под них выглядывают ушки. Котеночек мой!
Я только вздыхаю.
− Ты же не жениться меня ведешь! Чего весь извелся?
Ну, не жениться, конечно, но почти как свою девушку на показ семье, точнее, той, что от нее осталась.
− Женилка не выросла! – Грубо, но другое в голову не приходит.
− Да неужели? – И его неотразимый лукавый взгляд из-под гривки черных волос. Надо бы его потом научить проводить ими по телу, ласкать. У него получится – они подлиннее. Ой, о чем я думаю-то!
− Иди высуши волосы. И будет завтракать.
− Ага!
Пока в комнате гудит фен ,я торопливо грею остатки мяса, подрезаю колбасы. Если Элюн все-таки останется со мной, то придется учиться готовить, чтобы хорошо кушал – гемоглобин после его вечных голодовок низкий, морда –бледная. Даешь толстенького Элюна!
На вкусный запах появляется мое чудушко. Волосы он не только расчесал, но и уложил, и теперь они лежат ровной волной вокруг лица. Неудачно вышло, кстати, у Эльки лицо сильно осунулось после приступа, и его каре это только подчеркивает, вид – как у с креста снятого. Ладно, что-то переделывать поздно. Только сейчас, увидев, как глубоко провалились Элькины глаза и вылезли скулы, я понял, насколько ему было плохо все эти дни. Я же помню его немного другим… Или внимательнее стал вглядываться в его лицо?
Ладно,переживем… Элюн уже торопливо жует колбаску, мне бы тоже не мешало.
− Влад, тебе не стыдно идти со мной?
− В смысле?
− Ну, я все-таки не сильно умею культурно себя вести.
− А я?
− Ну, ты −городской.
− Угомонись, а? И так душа не на месте. Выгонит, так выгонит…
− Я думал, что мы просто идем в обычные гости.
− Если бы… Я три года с ней не разговаривал.
Эль нервно вздрагивает,неуверенно спрашивает:
− А ты уверен, что она захочет меня видеть?
Я ни в чем не уверен, потому как не знаю вообще цели нашего визита. И как нас встретят.
− Влаад, и … Как твоя тетя посмотрит на то, что мы…
Он проглатывает слово.
− Что мы – любовники? – Я договариваю спокойно – специально для него. Я хочу, чтобы он понял, что мне все равно, что подумает кто-либо, кроме него. Он мне важен!.. – Эль, я не знаю. Не могу ответить. Что поймет – да, а что скажет –я не знаю…
Но и врать можно не в этом случае – во-первых, у нас это никогда не было принято, во-вторых – оттого, что я солгу ей и что-то скрою, суть не изменится.
− Влаад! – В голосе Элюна внезапно прорывается такое удивление и облегчение, что ли.
− Что?
− То, что ты сказал – правда?
Я тихо одуреваю. А как назвать наши с Элькой отношения? Ну, есть конечно, матерные названия для подобного, но не думаю, что Эль имел в виду именно это.
− Эль ,уточни, я вовсе тебя не понимаю.
− Что мы − любовники, правда?
− Да, или ты считаешь по-другому, встретились и разбежались?
Элька подхватывается с табуретки и лезет целоваться, мусолит мне виски и губы. Я быстро прихватываю его за плечи, скольжу по спине, чуть ниже. И с трудом отцепляю от себя мою прилипалочку.
− Элюш, потише, а то в постель обратно утащу, и мы уже никуда не пойдем, а надо…
− Ага, − Эленок тяжело дышит, но пытается придать себе благонравный вид.
− Все, давай доедай, да пошли собираться.
Букет мы взяли около самого ее дома, я выбрал самый роскошный, а еще купили кошачьих игрушек, − это Элька предложил, и тортик, – видимо,с дальним прицелом, что и нам что-то дадут. Элюн выглядит, как невеста – причесанный, чистенький, румяный, я даже немного надушил его мужским одеколоном. А все для того, чтобы отвлечь внимание от моей «Аляски» − другого на него в доме я так и не нашел, а морозить его заницу из-за форса не захотел – самому нужна здоровая! Я-то натягивал свои штаны и свитер в последний момент, а потом Элька бегал за мной по квартире с расческой – все пытался пригладить мои волосы. Закончилось все падением на диван и поцелуями взасос, что в итоге привело к паре синяков на шее у меня и у него. Будем надеяться, что моя тетушка подслеповата – ей уже сорок пять годков, перестарок, однако…
Элюн тянет сумку сзади, я волоку огроменный букет. Допрыгиваем до знакомой двери, я нажимаю кнопку звонка. За дверью слышен страшный топот –это ее кошачья стая несется посмотреть, кто пришел, а потом ее шаги.
Дверь открывается…
− Привет! Я пришел…
Светло-серые глаза цвета стали внимательно смотрят на меня, потом замечают мающегося позади Эльку. И…в них загорается веселый огонек…
− Заходи,сЫночка, −это обращено именно к Элюну. − И ты входи, Влад…
Я тихо офигеваю. Никого и никогда она не называла сЫночкой, это слово у нее для ее возлюбленных котов. Сильный удар под колени, и я сажусь прямо на коврик в прихожей. Ее Кешун выполнил свой коронный подкат. За прошедшие три года кошак сильно подрос и раздобрел, и когда тебя бьет десять килограммов живого веса, то не свалиться сильно проблематично. Кешка же довольно поднимает хвост и начинает кружиться возле меня, довольно помыркивая.
− Вот стервец, опять развлекается! – В голосе тетки – неприкрытая гордость.
Элька молча смотрит на стаю, рассевшуюся перед ним. Я продолжаю сидеть на полу – мне так удобнее вести счет ее новым приобретениям. Так, еще двоих я знаю, правда, тогда они были котятами, а вот четвертый мне незнаком –одноглазый, с продранным ухом. Мама дорогая ,а это что за Франкенштейн в юбке – в прихожую резво вползает рыжая кошка с широкой мордой и круглыми глазами, видимо, папа был британский подданный. Задние лапки совершенно неподвижны, она тянет их за собой, но бодро прорывается вперед и ложится возле Кешки.
− А это кто?
− Чебурашка… Уже два года у меня. Вчера забрали последнего котенка.
Господи, она еще и родить умеет! Я молча смотрю на мою сумасшедшую старую деву – а не проще ли усыпить? Она понимает мой взгляд:
− Нет, не проще. Они не понимают, что калеки, и ведут обычный кошачий образ жизни, по крайней мере, в моем доме.
Блин, гринписовка моя! Совсем не изменилась!
Я вежливо протягиваю ей букет из положения сидя, а Элька торопливо достает букет из дразнилок. Кошачья стая восторженно завывает.
− Спасибо, − тетка вежливо принимает мой букет и подталкивает Эльку ко входу в комнату: − Иди, поиграй с ними пока. Кушать хотите?
Мы дружно вопим: «Нет!» Элюн отправляется играть со стаей, а я покорно волокусь на кухню. Судя по тому, как ходят ноздри и цвет глаз становится еще более светлым, тетка взбешена не на шутку, но при постороннем она никогда не позволит прорваться гневу, произойдет это потом, уже без Эльки. Эль неуверенно оглядывается на меня .
− Иди, все хорошо, − это уже одними губами, как тетка моя просто бесится. Это ясно видно по немного деревянной походке и слишком ровному тону.
Кухня совсем не изменилась, тот же дизайн семидесятых годов, какая-то бытовая техника – готовить она не любит и почти не умеет, всегда на праздники готовила мама, а мы чистили овощи и открывали банки с консервами.
− Садись.
Я быстро плюхаюсь на диванчик. От взгляда ее глаз мне становится страшно. М-дя, я сильно попал, похоже.
− Мне позвонили и сказали, что ты завалил контрольный опрос, а до этого прогулял неделю цикла. Это как понимать?
− Я уже все пересдал, больше сбоев не будет.
− А прогулы?
− Я ездил по просьбе Семеныча с Элькой в его деревню.
Блин, она даже не познакомилась с ним! Дело вовсе плохо!
− Я знаю, я говорила с Владимиром. Ты вообще понимаешь, что делаешь? Или ты захотел вылететь из твоей больницы, даже в нее не устроившись?
− Что ты имеешь в виду? − Мне хочется на нее заорать, я терпеть не могу, когда на меня давят со всей силы. И не могу – она единственная может помочь с лечением Эльки в этой ситуации, а значит, прижми задницу, друг дорогой, и молчи.
− То, что едва…
− Замолчи, он не знает правды!
Я уже просто шиплю, орать нельзя – Элюн в соседней комнате, слышен его смех и топот котов – похоже, подарок пришелся им по вкусу.
− Идиот, ты понимаешь хотя бы своей крошечной безмозглой головенкой, что тебя могли приплести к этому… − долгое молчание, она ищет слово, − событию?!
Взгляд серых глаз сейчас режет как сталь, смотреть в них невозможно. Я только один раз видел ее в подобном состоянии, − когда отец ударил маму при ней. Она его едва не убила. Не фигурально, вполне физически – замахнулась тяжеленной пепельницей.
− Стар, замолчи…
Я уже просто стону. Я все-все-все понимаю. Но я не брошу Эльку. Сдохну сам, но не брошу.
− Владыка, ты сам-то понимаешь, что делаешь? Я подбираю бездомных котов, но он – не животное, он человек со свободной волей!
Я шалею. Я не думал, что она помнит. Мы играли в детстве, я был Владыка Вселенной, а она – капитан Стар, повелитель живого зведолета. Очень-очень-очень давно.
− Ты спишь с ним?
Взгляд ее не смягчается, остается таким же острым и яростным. Но врать нельзя. Она слишком хорошо знает меня, точнее, сама же и воспитывала.
− Да…
Правду говорить легко и приятно, но иногда она выблевывается из глубины души, как мутная грязь.
− Он – пассив?
Голос ее, − ледяное лезвие, –полон холода и угрозы. Она не хочет оскорбить меня, просто выясняет настоящее положение дел. И позволяет себе чисто мужскую грубость. В семье не может быть двух командиров. Все ее мужики боялись ее до смерти, неосознанно боялись режущей мужской логики и чисто женской интуиции. Таким соврать нельзя – они мстят за ложь.
− Мы меняемся ролями…
Лицо ее перекашивает, она встает, отходит к окну, опирается о раму, костяшки пальцев белеют. Видимо, сильно сжала руку. И внезапно глухо говорит:
− Жаль, я рассчитывала на внуков!
− Стар, помоги!
Она молчит. Да знает она, все о нас знает – Семеныч тоже не дитя, а взрослый мужик. Навряд ли мои игры с Элюном остались незамеченными, да и не сильно-то мы и таились – не до этого было.
И я внезапно роняю голову на стол и начинаю рыдать. Жесткий натиск Стар дал свои результаты, она все-таки проняла меня. Точнее, невозможность уйти от этого разговора. Если я уйду из этого дома, то Эль… Я просто не смогу ему ничем помочь. Грабить меня мама и капитан Стар не научили, а по-другому заработать так много я просто не сумею. Мизерабилизм как философия полностью проиграл в схватке с реальной действительностью.
Я слышу топот лап Кешки и шаги Элюна. Кешун сердито мыркает и начинает тереться о мои ноги, а Эль… Дрожащим, прерывающимся голосом он возражает моей грозной тетке:
− Зачем вы его ругаете? Он же ни в чем не виноват, он же помочь хотел, он же… Это я ,все я!
И очень мягкий ответ тетки:
− Малыш, это наше с ним дело, иди, поиграй еще в комнате…
− Вы, вы неправильно понимаете все! Влад, он…
− Иди уже, мне надо с ним поговорить…
− Он плачет, зачем вы так с ним?
− За дело, малыш. Иди…
− Вы… вы… вы…
Дальше я слышу непотребный мат. Ну все, Элька во всей своей деревенской красе. Сейчас нас вышвырнут из дома насовсем. И Элюн просто не выживет. Но вмешаться я не могу, рыдания прорываются сквозь стиснутые зубы, и сил сопротивляться им просто нет.
И еще больше дурею, когда слышу тихую усмешку в голосе Стар:
− Малыш, а теперь переведи на человеческий язык то, что ты сказал…
Элька вдруг садится рядом, обнимает меня за плечи, тихо шепчет:
− Влааад, пойдем отсюда, а?
− Любишь его? – В голосе тетки – насмешка и какое-то странное ожидание.
Эль только крепче прижимается ко мне. Сквозь свои рыдания я слышу глубокий вздох, Стар повернулась к нам лицом, отошла от окна.
− Сколько у тебя дежурств в месяц? Семь, десять?
− В этом месяце – двенадцать. Я хотел системный блок купить, − как ни странно, ее спокойный голос умиротворяет и дает возможность ответить ей, не захлебываясь слезами.
− Ну, похоже, твой системный блок сейчас обнимает тебя безо всякого стыда. Парни, хоть постыдились бы, я же все-таки старинного воспитания.
Эль тихо хрюкает мне в ухо. Юмор Стар кого хочешь доведет до кондрашки.
− Влад, как зовут твоего приятеля?
Она явно подбирает слова, голос немного потеплел. Элька – чужой, при нем семейные сцены недопустимы.
− Эльдар его зовут.
− Ладно, хоть имя сынка узнаю. Семеныч меня в краску вогнал, все выяснял, не его ли я мама, не сын ли мой пропавший в морганатическом браке. Пришлось отмазаться, что он со стороны твоего папаши. Ты в следующий раз выбирай родню подальше, а то смешно выходит – племяш нашелся, а я об этом узнаю последней. Эль, ты пойди все-таки в комнату, мне бы с Владом договорить надо.
Элюн глубоко вздыхает, но не двигается.
− Не будет следующего раза…
− Вот как…
− Элюш, правда, пойди, поиграй немного. Мне нужно договорить.
Эль вопросительно смотрит на меня, я незаметно киваю. Тетка успокоилась, по крайней мере, пара минут спокойного разговора нам обеспечена.
Стар садится напротив меня, хмуро говорит:
− А теперь будь добр, нормально все расскажи. Что случилось-то?
Кстати говоря, Стар не совсем прозвище. Она по паспорту Стелла, дедушка с бабушкой были культурные люди, назвали в честь героини оперетты «Вольный ветер», там какой-то сладкоголосый пел: «Стелла,любовь моя!» Так и вышло. В детстве она натерпелась от дразнилок, а потом плавно перетекла в Эллу, каковой и пребывает много лет. Мама всегда ее звала Элей, а я переделал в Стар – мне казалось, что так ее имя звучит круче. Так что моя звезда из стали и сплавов мирно усаживается передо мной, глаза в глаза, фиг соврешь, и приготавливается слушать.
− Стар, у него очень тяжелая аритмия, ее можно вылечить, но нужен дорогой расходник – какая-то хрень, что засовывают в сердце.
− Должна заметить, что я тоже дохтур, поэтому не надо так все упрощать…
− Ну да… Стоит она… − Я называю цифру…
Стар тихо присвистывает, качает головой. Замолкает на минуту, считая, видимо, собирает вместе сумму моих и ее денег.
− Ну почему я не умею брать взяток, Влад, ну скажи?
− Не получается?
− Нет…
− Семеныч сказал, что можно провести по бесплатной квоте, но там много таких, а у Эльки какой-то редкий случай. Стар, он страшно задыхается, когда приходит приступ.
− Это дело понятное. Когда нужно оперироваться?
− Как можно скорее, у него лекарства не берутся. Уходит из-под контроля.
− Ну, понятно. Сердечной недостаточности нет?
− Не знаю, я никогда не воспринимал его как больного…
− Ладно, пойдем посмотрим.
Тетка встает и медленно тянется в комнату, я за ней. Как-то странно получилось – достаточно было мне увидеть ее, и все встает на свои места, я чувствую, что не один. Странное чувство для одиночки.
Элюн сладко спит, развалившись на диване. Ну да, вчера-то было не до сна, а тут такой славный диванчик, да еще и вся стая его облепила во всех сторон, греют, лечат. Кешун лежит в ногах, дико довольный – тетка его с дивана гоняла, точно знаю. Мой сладкий мальчик откинул на подушке голову назад, волосы разметались, руки совсем по-детски закинуты над головой – так сладко спят только совсем маленькие детки, потом забывают это. Смешной, чуть курносый носик, тихо подрагивает на щеке тень от длинных ресниц. Мерно и спокойно вздымается грудь. Тетка приглядывается к его пальцам и быстро взглядывает на губы. Да, синеватые, после приступа они всегда такие.
− Идем, пусть отдыхает…
− Да…
Моя улиточка вдруг шевелится, не открывая глаз, тихо шепчет спросонья:
− Влааад!
Я подсаживаюсь поближе:
− Что, Элюш?
Он внезапно смеется и обхватывает меня руками за шею, пытаясь выпросить поцелуй.
− Элюша, мы не одни…
И слышу тихие шаги Стар – она почти бесшумно уходит на кухню. Воровато оглянувшись, Стар действительно ушла, быстро целую Эльку, тихо шепчу на ушко:
− Поспи еще, я на кухне со Стар сижу.
− Ой, она видела нас?
− Нет. Спи, дурачок…
Возвращаюсь на кухню, Стар мирно сидит на поручне диванчика, болтает ногой. Услышав мои шаги, сердито говорит:
− Ну что, нацеловался?
Меня бросает в жар, мы немного расслабились, это точно. Но как она относится к нашей жизни с Элькой, я просто еще не понял.
− Да. Тебе неприятно?
Она мрачно хихикает:
− Мне сиренево и фиолетово. Честно говоря, ты безумно шокировал меня, но, с другой стороны, в подоле точно не принесешь, и это весьма радует.
Я фыркаю – не принес бы при любых обстоятельствах.
− Отеки на ногах есть?
Я обалдело смотрю на нее. А я проверял? Ножки целовал как-то , было, но отеки…
Стар сердито качает головой:
− Бог мой, чему вас учат в универе! Носки снимает – есть следы от резинки?
− Нет…
− Влад, родственники его совсем помочь не смогут?
− Нет никого, мать в бегах, а ее сожитель…
−Про него я знаю… Мне подумать надо. Тортика хочешь?

Ладно, тогда еще не все так страшно. Мне внезапно жутко хочется жрать.
− Хочу. Стар, а супа нет, а то я совсем замотался, давно уже не готовлю.
− Да где уж тебе, если токуешь, как глупый глухарь…
В голосе тетки слышится смех. Она резво щелкает включалкой чайника, тот начинает уютно шуметь, достает из холодильника кастрюлю с супом, громко кричит:
− Эля, супчик будешь?
Слышен топот лап стаи и шаги Эльки, – услышав магическое слово «суп», на запах съестного летят все. Элюн останавливается на пороге, зависает под аркой, звери, теткины котауси, страстно завывают, требуя свою порцию, причем рыжая кошка –инвалид у раздачи мисок стоит первой.
− Меня тетя Элла зовут, я не успела представиться, а как твое обычное имя, я поняла, что Эльдар больше для солидности?
− Элька… Тетя Элла, а вот Чебурашка, она почему такая? Машиной переехало?
У тетки моей брови ползут вверх от удивления – страшная грозная моя тетка в мгновение превратилась для Эльки в тетю Эллу. М-дя, но это же Элюн…
Она снова смущенно хихикает, но потом собирается и отвечает:
− Родилась такая. Да она-то не понимает, что не такая, как все. Суп будешь?
− А тортик можно?
− Тортик потом. А пока суп, по-моему, мясо еще осталось с картошкой.
− А мы утром с Владом ели…
− Ну, понятно.
Пока они болтают, притираясь друг к другу, можно немного расслабиться и передохнуть. Ненадолго…
− Эль, а ты учишься или работаешь?
− Учусь, в колледже в районе.
− И кем будешь?
− Механизатором.
− Ты машины любишь?
− Ой нет, я читать люблю ,но туда были бесплатные места и меня устроили…
Элька словно поперхивается, замолкает. Понятно, его устроил, скорее всего, тот таинственный третий, что периодически встает между нами.
− Элюш, а что читать любишь?
− Толкиена, ну, «Хоббит» и про «Властелина колец». Еще фильмы были, ну, вы знаете…
− А как же ,мне очень понравилась вся трилогия, даже диск есть. Если хочешь, потом посмотрим.
− Ага!
Ой, не буду говорить, что мы смотрели вчера вечером…
− А еще кино про самураев люблю смотреть. Вы «Табу» видели? Еще «Крадущийся тигр,затаившийся дракон». Хорошее кино.
Мама дорогая, Эль, что еще скажешь?
Стар вытаскивает в это время из микроволновки горшочек с супом, он опасно покачивается в ее руке.
− «Табу», да, хороший фильм. Небось, у Влада смотрел?
− Не-а, раньше тоже видел.
Еще один горячий камушек мне на сердце. Кто в его глухом районе смотрел фильм Осимы? А? Блин, ведь ревность, самая настоящая ревность –ничего еще не произошло, а больно.
− Ну ладно, Элюш, бери-ка тарелку с хлебом, и иди в комнату, там кушать будем. Поосторожнее только, а то мои бешеные с ног собьют.
Элька торжественно уносит хлеб, Стар грохает мне на руки несколько глубоких тарелок и ехидно так спрашивает:
− Ну, что, просветитель маленьких мальчиков, получил? Дитятко-то у тебя с секретом!
Ох, тетка, если бы ты знала, с каким еще секретом!
− Я, кстати, очень люблю Рюхэя Мацуду, у меня еще фильм есть «Голубая весна». Бесталанный мальчик, но очень красив.
Вот тут я пытаюсь тарелки уронить. Мама дорогая, про мою почтенную благообразную тетку я такого просто не знал!
− Давно не виделись с тобой… − Голос мой элегичен, но в душе хочется смеяться.
− Ну, пожалуй, не в этом дело, просто ты вырос.
И мы вполне мирно плывем в комнату кормить Эльку.
Чисто буржуазный семейный обед – суп разливается из горшочков, Стар выволакивает откуда-то накрахмаленную скатерть, вытаскивает тортницу и чайный сервиз. Словно и не было жестокого разговора на кухне.
Элька изо всех сил старается соответствовать, даже пытается взять ложку левой рукой. Стар, похоже, развлекается вовсю, потом, смилостивившись, говорит:
− Элюш, ешь, как умеешь и как хочешь, мы не на приеме у королевы и не на смотринах.
Щеки Эльки вдруг вспыхивают, он торопливо утыкается носом в тарелку.
Тетка моя в своем репертуаре. Услышать от нее ехидную гадость – это просто святое. Но Элька-то этого не знает!
Положение спасает тортик . Элька сначала очень робко просит кусочек, а потом блаженно вгрызается в бело-розовое великолепие. Морда у него в этот момент совершенно блаженная, я тоже расплываюсь в улыбке – до того Эль забавный, и ловлю на себе внимательный взгляд Стар. Она продолжает проверку. Впрочем, мы сейчас настолько уязвимы перед ней, что достаточно ее отказа в помощи, чтобы через год –полтора связи, которая ее беспокоит, не стало, просто потому, что Эль до операции дожить не сможет. И я окажусь совершенно бессилен. Вот так…
− Эль, а свидетельство о рождении у тебя где? Паспорт же ты уже получил?
− У меня все. Я все документы храню, а то мама… − Длинная пауза… − она вечно все теряла. Да мне в апреле будет уже шестнадцать… Конечно, получил давно…
Тетка сердито смотрит на меня и одними губами говорит: «Извращенец!» Это не оскорбление, это она ругает меня за то, что я сбил с пути малолетку Эльку. Правда, кто кого сбивал, но суть-то не сильно меняется.
− Элюш, а в школе хорошо учился?
И кто-то говорил ,что это не смотрины?
В голосе Элюна − неподдельная гордость :
−У меня за девятый класс только пятерки и четверки были. Мне говорили, чтобы я дальше учился, но как без профессии?
Стар, слушая его мудрые речи, подпирает голову рукой в позе плакальщицы и грустно вздыхает. Знакомые речи.
− Тетя Элла, вы Влада не ругайте…
− Да я не ругаю уже… − тон весьма мрачный.
А что ругать-то? По обывательским понятиям я совершил кучу непростительных поступков: привел в дом своей незамужней тетки малолетнего любовника. Как ни крути, но это достаточно оскорбительно. Другое дело, что тетка моя оказалась женщиной продвинутой, а может, просто потому, что она женщина. Мужчина бы нас выгнал, да мы бы и не пошли. И теперь я пытаюсь переложить часть своей ответственности ей на плечи.
Элюн, блаженно щурясь, вываливается, наконец, из-за стола, и Стар умело отвлекает его просмотром какого-то диска.
− Влад, побудь с ним. Мне надо позвонить.
Понятно… Я подсаживаюсь поближе к Эльке, он сначала пристраивается у меня на плече, потом испуганно огляывается на Стар, но она погружена в разговор и потому ничего не видит. Эль успокоенно вздыхает, а я прислушиваюсь…
Стар просит, Стар умоляет. Тембр голоса у нее металлический в обычной жизини, но сейчас она просто поет. Причем поет долго, уговаривает, улещивает. Но, видимо, на том конце провода ей отказывают, она в раздражении бросает трубку на рычаг.
− Суки! – Это, похоже, из самой глубины души. Потом, немного помнившись: −Дети, не слушайте тетю!
Эль неуверенно улыбается шутке. Учитывая его недавние речевые перлы ненормативной лексики, теткина ругачка способна вызвать шок только у инстититуток, а таковых среди нас нет.
− Ладно ,мы пойдем другим путем!
Накручивая диск, она поясняет, увидев мой вопросительный взгляд:
− В вашем федеральном учреждении фиг что дадут, а если и дадут, то только под зад!
− Но…
− А я не говорю, что там плохо работать, я только говорю, что там не дают…
Я молчу. Можно подумать, я не знаю, как дела делаются. Только до подобного надо сильно долго расти. Очень долго .Пока уже не закончатся желания детства и не останется только жажда выпендриться. И то – везет немногим, чаще всего тем, в ком есть изюминка. Да…
Элька тихо шепчет мне на ухо:
− Влад, у твоей тети тоже ничего не получается?
− Смотри кино,она еще не закончила.
Песни тетки продолжаются весь вечер. То, что она курит, оказалось для меня полным шоком. В конце предпоследних переговоров она внезапно достала из кармана пачку женских легких сигает, но оглянулась на Эльку и не закурила, просто мяла их пальцах во время переговоров, пока они не превратились в резко пахнущую труху.
Она продолжает болтать, Элька несколько раз засыпает возле меня и просыпается, за окном уже глухая чернота, хотя по времени еще не поздно ,а она все болтает и болтает. Наконец, кладет трубку и торжествующе говорит:
− Увезешь его на первичную консультацию во вторник. Если он им подойдет, то в конце недели проведут операцию. Это другая больничка, они обещали сделать…
Я немного одурело смотрю ей в лицо – никак не ожидал, что такой сложный вопрос решится подобным образом.
− Что-то нужно будет оплатить?
− Ну, первичная консультация – платная, операцию оплачивать не надо.
− Влад, тетя Элла, я же вам чужой, как же оплачивать-то?
Мы с теткой переглядываемся – это как сказать, кто кому чужой.
− Дадим тебе в долг, Элюш, вырастешь, заработаешь, отдашь.
− Да я и раньше отдам!
− Неет! − Это уже меня прорвало. Знаю я способы его заработков. Самому нужен, мышоночек мой!
Стар внимательно смотрит на меня – с чего это прорвало. Но хватает такта промолчать.
− Ночевать останетесь? Поздно уже..
Оказывается, Стар проболтала почти до ночи. Я вопросительно смотрю на Эльку – тот незаметно отрицательно качает головой. По-моему, он просто запуган Стар до полной невменяемости. Я вежливо отказываюсь.
− Ладно, двигайте домой, не забудь позвонить, что добрались нормально. И завтра утром перезвони – я тебе надиктую телефон и куда обращаться.
Голос у тетки усталый – видимо, уговоры и улещивания даром не прошли.
Пока Элюн торопливо натягивает сапоги и куртку, я тихо шепчу тетке:
− Стар, спасибо. Я не думал, что ты так просто сможешь помочь…
− Далеко не просто, Влад. Тот больной, вместо которого пойдет Элька, умер. Очередного они вызывать не успевают – там какой-то отчет поджимает. Если Эль им подойдет, то все будет хорошо. Если нет, то…
Лучше не думать про «нет». Я целую Стар в носик, как старые времена, она дает мне подзатыльник. И мы, обнадеженные, скачем вниз, я затаскиваю Эльку в такси, он уже почти спит.
Возвращаемся мы домой уже очень поздно,Эль в такси просто заснул и мне его пришлось расталкивать, чтобы затащить домой. Там он, торопливо раздевшись, тащится в мою комнату и валится на кровать. И засыпает мгновенно, видимо, отлегло от его замученной душонки. Мне же не спится, еще можно куда-то пойти, а отоспаться завтра, на дежурство же только в понедельник.
Измена.

Начинает вибрировать и переливаться яркими бликами мой телефончик. Я нажимаю «ответить».
− Влааад! – Привычные властные интонации Снежки.
Приплыли, блин! Моя ледяная царевна проснулась. Муж, видимо, унесся на рыбалку, и ей стало скучно.
− Привет! – Я – сама настороженность и любезность.
− Владюся, я соскучилась! Мой козел в горы ушел. Как насчет сегодняшнего вечера?
− Снеж, так ночь давно.
− Это столь важно?
− Снеж… − А собственно говоря, что я ей скажу. «Снежан, извини, завел другого?» Не комильфо. «Не могу…» Так это расписаться в своем бессилии, да и вообще, мне интересно, как я среагирую на Снежку после Эльки. Ну просто клинический интерес. Смогу или нет теперь с женщиной?
− Погодь маленько!
Я воровато заглядываю в комнату – Эль сладко дрыхнет, развалившись во всю ширину кровати. Мне придется его подвинуть, если лягу рядом. Ну и ладно, пусть спит до утра. Приступа не будет, если что – номер набрать сообразит, я записку оставлю. Не то, что у любовницы, конечно, а что пошел в клуб недалеко. То, что я его подвергаю смертельной опасности, оставляя одного без присмотра, мне тогда в дурную голову не пришло.
− Снеж, ты здесь?
− Я-то да, а вот кто там у тебя?
− Братишка двоюродный.
− Ааа, я уже подумала, что баба.
− Не, Снеж, в этом смысле я перед тобою чист, как альпийский цветок!
Она призывно так смеется.
− Снеж, я счас соберусь и приду. Но точно в горах?
− Уже третий день как уперся, зараза. Опять куда-то в Горную Шорию: есть, пить и шляться по бабам. Так что аэродром совершенно свободен, можешь прилетать, мой горный орел!
Снеговик – приколистка еще та. Леди далеко за тридцать, но смотрится как малолетка, только лицо немного выдает, а так со спины – и не подумаешь. Верткая, шустрая.
Из Снежкиной жизни… Ее козел расщедрился и купил ей красенькую маленькую дамскую машинку. Выход Снежаны из дома покруче, чем у королевы Елизаветы: худесенькая брюнеточка в алом пальтейке, алых сапогах на супер-пупер-шпильках, с алой сумкой и алым телефоном, на бошке – алая шляпка а-ля мадам Помпадур с перьями. Собаки дохнут сразу – от изумления. И это все великолепие заваливается в маленькую такую аленькую машинку и начинает рулеж, крутя аленький рулик с меховыми вставочками в виде цветочков. Как-то пригласила подвезти, я сразу отказался – здоровенный парняка, вылезающий из аленькой маленькой машинки порождает плохие мысли насчет его задницы. А вот мужа она периодически подвозит. Теперь хочет аэрографию – розовые розы и лебедей. Уже присмотрела рисуночек, но козел уперся намертво. Видимо, птички на алом фоне – перебор.
Такая дама без комплексов. Как-то лечила у нас сердце, так мы и познакомились. После того, как моя первая любофф отучила меня разбрасываться чувствами, Снежка для меня – просто клад. Я ей в собственность нафиг не нужен, у нее есть папик-козел, который тоже не теряется – все юбки и женские штаны в Шории – его, мне она тоже не сильно нужна, а вот покувыркаться – вполне, она девушка красивая и умная. Так что мы гармонично сосуществовали до Элькиного поялвения.
Самое смешное, что идти недалеко, − она живет в соседнем доме, наши окна смотрят друг на друга. Ну вот, я резво пишу Эльке записку про клуб, натягиваю шатаны и свитер, накидываю куртку, даже шапку не надеваю – бежать буквально пять минут. В домашних тапочках можно добежать. Где-то валялась бутылка коньяка: джигит приносит выпивку… А к шести утра я буду уже как штык, все-таки козла надо уважить, что же его нервировать – а вдруг с утра пораньше заявится домой, к молодой жене?
Снежана открывает дверь в полной боевой готовности – прозрачная бордовая рубашечка с перышками на интересном месте и на груди больше открывает, чем закрывает. На шее – алая же бархотка. Блин, Снежка, ну дался же тебе этот алый цвет! Как дурочка с переулочка – дурачок любит красный клочок!
− Ты неподражаема, моя снежная королева! – Комплимент дешевый и пошлый, но Снеговик смеется – она в этом смысле действительно простая тетка.
− Заходи, мой мачо! Давно тебя не видела!
И я вваливаюсь в прихожую. Снежка повисает на шее, прижимается влажными губами к моему подбородку. Надо же, после жесткой мальчишечьей груди Эльки, оказывается, так здорово ощутить богатые рассыпи добра на груди Снежанки. М-дя, и провести ладонями по ее стану, гладким бедрам, нагло шлепнув ее напоследок по заду. Снежка довольно ухмыляется.
− Я принес гибрида коня и яка!
− Вот и отлично, а у меня есть шоколад и яблоки. Извини, есть не готовила – мой жратель уехал, а мне лень фигуру портить.
Снежана, довольно вертя задом, волочет меня в комнату. Надо же, они ходят по-другому, чем парни. Никогда не замечал. Рубашечка при движении задирается и обнажается аппетитненькая попка с тоненькой полосочкой стрингов с камушками, а як же, радостного цвета зари. Или полкового знамени. Не могу молчать!
− Снежка, у тебя самая красивая попка, которые я видел!
И это так. Куда худесенькому Элюну до этого великолепия плоти.
Она подозрительно приглядывается ко мне:
– Это к чему такое? Ой, Влад, ты что-то необычайно льстив сегодня!
− Истинная правда, моя повелительница!
Снежка удовлетворенно вздыхает.
Мы быстренько находим пузатенькие коньячные рюмочки, моя пассия приносит яблоки и коробку конфет. Присаживается напротив, закинув ногу на ногу, да так, что рубашечка просто сползает, причем почему-то и сверху и снизу, подходи и бери, что хочешь. Ну, как-то не сильно я захотел. Снежка опрокинула уже несколько пузатиков, а я все еще вдыхаю аромат коньяка, схожий немного с запахом винограда, согретого солцем, какой-то горячий кофейный аромат – хороший гибрид мне попался. Пить не хочется, да и одурманивать себя перед любовью неохота. Вот интересно, среагирую я на ее откровенное прижимание ко мне всем телом?
Снежка садится на пол, прижимается к моим ногам всем телом, протягивает руку к поясу джинсов. Так, ей надоело ждать, пора действовать. Я прижимаю медленно ползующую руку к бедру, она тихо скребется о ткань джинсов, как маленькая мышка. Зато с большими последствиями. Я глубоко вздыхаю. Снежка довольно хихикает и продолжает терзать «молнию» на штанах, наконец, расстегивает их и пробирается дальше.
− Стыда у тебя нет…
− Да неужели, − мурлычет Снежка. И продолжается добираться до моего грешного органа.
− Снеж, мне бы в ванную сходить.
−А дома душа нету? Иди уж, и не заставляй женщину ждать!
Да уж, да уж… Я быстро полощусь под душем, нахожу в Снежкином шкапчике презерватив – а без этого никак, мы не хотим лишних проблем, прячу его в укромном местечке, чтобы потом переложить на журнальный столик около кровати.
Снежка сидит в большой комнате, опять с коньячком, медленно потягивая его через соломинку. Умница, так никто не пьет!
− Я пью… Иди ко мне!
Иду-иду, а куда я денусь-то, собственно!
Снежанка снова прижимается ко мне всем телом, закидывает ногу на мое бедро, самая горячая точка ее тела прижимается к моему паху. Тут встанет и у импотента, а я далеко не это самое .От запаха Снежкиных духов, от горячего тела рядом, от поцелуев у меня срывает крышу почти сразу. Я торопливо начинаю стягивать с нее прикольную оперенную рубашку, пытаясь побыстрее добраться до ее груди и сжать ее в своей руке. Эльку-то так не погладишь! И вообще, Снежка –классная! Для одного скучного субботнего вечера! Да! Но пока мне этого хватит!..
Через пару часов, оттрахавшись по полной программе и получив взаимное удовольствие, мы мирно сидим рядом на диване и грызем яблоки. Снежка опять глотает коньяк. Что-то моя девочка стала много пить…
− Снеж, что случилось, ты это пойло пьешь непрерывно. Сегодня тебе плохо, что ли, было? Чего злишься?
− Козел сказал, что если еще раз меня с мужиком поймает, убьет!
Ну и правильно, понимаю его. Правда, он тоже не святой, поди, пол Горной Шории его дети и единокровные братья и сестры.
− Нуу, убить не убьет, но разводом пригрозил. Влад, наверное, пора немного угомониться, подождать встречаться. Пожалуй, это наша с тобой последняя ночь.
Упс, неожиданно…
− Радость моя, ты что, меня из дома выгоняешь?
− Да не я, а судьба, видимо, такая.
Если она ждет каких-то жалких слов, то их не будет. Мы хорошо проводили время, но не более того. И расставание какое-то ненастоящее. Так, бутафория сплошная. Бутафорские чувства: любовь, ревность, дружба. Не очень-то и испугала… Да…
Элька! Блин, уже почти полседьмого, он мог проснуться, а я тут, выслушиваю откровения нелюбимой женщины. Я резко встаю.
− Как скажешь, моя повелительница. Если ты не хочешь меня более видеть, то я пойду и утоплюсь с горя.
Снежка ехидно смеется – да кто из вас от любви из жизни уходил, кобели вы проклятые! Так, видать, козел сильно воспитал свою богоданную – обида так и прет!
Я нежно целую свою полуголую бывшую любовницу, произношу драматическим голосом:
− Прощай навсегда, любовь моя!
На глазах у Снежки выступают слезки. Крокодилочка моя!
− Ну, я пошел.
И в ответ, с невыразимым облегчением:
− Да…
Я быстро выскакиваю из подъезда. Ну, вот и окончилось мое очередное любовное приключение. Впрочем, что бог не делает…
Дверь в квартиру я открываю очень тихо, боясь разбудить Эльку. И первое, что вижу, это разодранные листы мелованной бумаги на полу. Похоже, «Хроники», судя по рисункам. Эль проснулся раньше, чем я успел. А потом на меня налетает молчаливый вихрь из пощечин и пинков, озверевший Эль молотит меня кулаками по плечам и спине, злобно кусает руку, когда я пытаюсь его остановить.
− Эль, это еще что такое!
В ответ – площадной, наполовину непонятный мне мат. Я, не сдержавшись, даю ему пощечину, Эль отлетает к стене, бьется об нее спиной, приглушенно вскрикивает и сразу же замолкает. Сидит на полу и смотрит на меня с нескрываемой ненавистью. А мне не больно было, когда ты в больнице с этим мальчишкой?
Элька с трудом встает, опираясь о стену рукой, медленно уходит обратно в комнату. Ох, что же я наделал-то? Простое любопытство привело к такому! Идиот ты, Влад, полный клинический идиот!
И, главный вопрос – что сейчас делать? Любопытство свое я удовлетворил – мне было со Снежкой хорошо. И возбуждение если и было поменьше, чем когда я с Элькой, осталось. Вот так. И как теперь решать такую смешную задачку про волка, козу и капусту, да еще и с охотником на том берегу?
Я тащусь в комнату. Сильно виноватым я себя не чувствую. Просто Снежка для меня далеко не то, что Элька, а просто хорошее провождение выходного дня. Да, цинично, но честно, по крайней мере. И, боюсь, что по-другому у нас не будет. Не могу я его тащить в постель больного. А потом ведь ему еще учиться надо будет, догонять прграмму, он уже месяц пропустил. И мы просто не сможем быть часто вместе. А я ведь живой человек!
Элька сидит на развороченной постели, вокруг валяется разодранное его приданое – он в ярости, похоже, разодрал «Хроники» так, что не собрать и не склеить. Благо, что, похоже, не добрался до своего любимого Толкиена. Я пытаюсь сесть рядом, но он тут же перемещается на кресло – не хочет быть со мной. А я не хочу просить прощения – я тоже живой человек со своими желаниями.
Морда Эльки вся опухла от слез, черные волосы растрепаны, пижамка порвана, похоже, пододеяльник и наволочка тоже. Истерика была та еще.
− Эль, давай раз и навсегда решим этот вопрос!
Элюн молчит, опустив глаза.
− Эль, я живой человек, у меня есть своя жизнь, до тебя была, и иногда мне нужно просто отдохнуть. Не считай это предательством или изменой и не ревнуй, это другое…
− Я тебя ненавижу, − Элька говорит это очень спокойно, хотя голос хриплый, сорван от плача. А я не хочу чувстовать себя подлецом! Из-за этого никогда и не заводил длительных отношений – чтобы потом не объясняться.
− Можешь. Но кто я тебе, чтобы закатывать истерики по поводу моих развлечений? Я что, уже в клуб не могу один пойти?
− Какой клуб … − дальше снова мат. − Она же звонила недавно, спрашивала тебя снова. Что, не на …лись еще?
− Ладно, тогда еще проще…
Элька поднимает очень плохие глаза, затравленные, полные злобы и безнадежности. Блин, ведь из-за своей глупости до приступа доведу. А промолчать себе дороже – и так на голову сел.
− Эль, я тебя никогда не брошу, и то, что нужно, чтобы тебя вылечить, перевести учиться в город и жить у меня, – я сделаю все. Но, если ты считаешь, что я должен быть только с тобой – извини, нет. Ты скоро подрастешь и сам все поймешь, и по-другому не будет.
Если честно, я кругом виноват, не надо это было делать, но Элькина злобная ревность выводит меня из себя. Я же не его вещь, в конце концов!
Эль молчит, и его молчание мне очень не нравится.
− Знаешь, я устал, спать хочу. Приведи пока в порядок постель, а я в душ.
Эль молчит, низко опустив голову. Я делаю что-то совсем не то, словно черт под руку толкает, но я очень зол на него за это прилипальство, выдумывание каких-то отношений.
Я молча поворачиваюсь и иду в душ. Надеюсь, он не бросится на меня с ножом, как на своего пьяного однокурсника. Я очень сильно ошибся, совсем сильно, но как просить прощения – просто не знаю.

Элька.

…Я не думал, что Влад может быть таким. Холодные злые глаза, раздраженный тон, каждое слово бьет, как плетью. То, что у него была какая-то баба до меня, конечно, я понимал это. И понимал, что для него интереснее женщина, чем я. Видел же, как он неохотно соглашался поначалу, как долго заводился. Только немного привык ко мне – и такое. И что мне делать теперь? Куда уходить? Ладно, пока в больницу, а потом куда? Снова в шарагу? Ладно, я знаю куда… Но только не здесь, позже и не здесь. Не надо подставлять Влада. Если всплывет все, что было между нами – это сломает ему всю жизнь. А я не хочу так…Потом, дома, когда меня выпрут из больницы. И денег на лечение я у него не возьму. Не хочу. Теперь уже все равно…

Я вылезаю из душа и прислушиваюсь, что делает Элюн. На кухне звенит посуда, видимо, он там.
Ладно, пойдем, позавтракаем.
Эль действительно на кухне, греет бутербродики в микроволновке. Услышав мои шаги, не оборачиваясь, спокойно говорит:
− Я в спальне все собрал, но не знаю, где у тебя постельное белье. Извини, я порвал все на кровати и твою пижамку, я деньги отдам – купишь все новое…
Какие деньги, те, что заработал, подставив себя под богатенького мальчишку? Я пытаюсь себя распалить, но выходит плохо. Чувство вины все усиливается.
− Элюш, я очень виноват перед тобой. Так вышло, что…
− Ну вышло и вышло, что ж теперь, мне зарезаться, что ли? – Тон Эльки спокойный и непринужденный, как на светском рауте. Действительно, что такого произошло? Любовник, от которого напрямую зависит твоя жизнь, зацепился со сторонней бабой, так, просто чтобы развлечься. И что? Что теперь делать?
− Эль!
Мальчишка оборачивается, синие глаза горят бешеным огнем.
− Что Эль? Ты мне уже все сказал, я не хочу больше разговаривать об этом.

Элька.

…Когда мама наказывала дядю Сережу за что-то, она просто не давала ему… Иногда подолгу. До того времени, пока он не приносил какие-то деньги или не делал то, что она хотела. То, что он таскал меня то в сарай, то в мою комнату, ему сильной разрядки не приносило, и он всегда радовался, когда мама позволяла ему переспать с собой. Здесь то же самое, я не могу дать ему того, что дает любая женщина, да и он привык быть именно с ними. Я не знаю,что делать…

− Я хочу домой!
Крик Эльки – как гром с ясного неба.
− Эль, куда домой-то?
− Я домой хочу, к маме!
Ага-ага, к маме, к покойному дяде Сереже, его парням из общаги, неизвестному третьему! Что же ты сотворил-то, Влад?! Что ты сделал-то? А? Ответь мне, гад!!!
− Эль, я сегодня расстался с ней. Это был наш последний раз. Я про тебя рассказал. А потом просто не выдержал. Так получилось. Прости, если сможешь. Не надо уезжать домой.
− Я хочу домой, − крик прорывается сквозь отчаянное рыдание.
Я встаю, обнимаю его за плечи, целую в макушку. Эль вырывается, но не сильно. Ему некуда идти, и он это отлично понимает. И сейчас помирится со мной. А потом жестоко отомстит. И я знаю это, но продолжаю обнимать его. Почему мы делаем такие страшные ошибки сами, ни враг нас ни учит, ни злодей не советует, сами. Просто так, чтобы потешиться…
…Эль отомстил. Это верно. Он пропал на выходные, уехал с одноклассницами на дачу без ночевки и не вернулся домой. Телефон отключил сразу. Я едва дозвонился до мамы его приятеля, и она сказала, что сын отзвонился и предупредил, что они будут ночевать. Что в компании много девочек, и есть взрослые девушки, что она очень волнуется. И я очень волновался, чтобы Элькина задница осталась целой и невредимой. Всю ночь не спал. Он заявился днем, пьяный, с отчаянно светящимися восторженными синими глазами, и я сразу понял, что он впервые был с женщиной. Такая растерянность и радость была в глазах, гордость, что он смог. И я просто смолчал, хотя очень хотелось ударить его по растерянно-радостному лицу, погасить шалый огонь в глазах. И спросил только одно:
− Тебе понравилось?
− Да! – В голосе прозвучал вызов и издевка. Я понял, за что он наказал меня ужасом потерять его. И вздохнул:
− Элюш, прошу, надевай презерватив, она ведь не мальчик, может быть беременность. А оплачивать аборт или свадьбу я не смогу, просто двоих мне не вытянуть.
Бедный мой маленький Эленок, он вдруг всхлипнул, шагнул ко мне, уткнулся носом в плечо:
− Прости… Да мне совсем и не понравилось.
− Вот и ладно… Пойдем завтракать.
Понравилось, понравилось. Просто мой сын слишком быстро растет…
Эль притихает на какое-то время в моих объятиях, потом осторожно освобождается и уходит с кухни. Он согрел еду, но есть не стал. Но я так не могу, он же голодный останется. Я встаю и тащусь в спальню, Элька открыл шкаф и перестилает постель, порванные тряпки и книгу он сложил на пол, периодически запинается о них. Лицо… Не хотел бы я увидеть такое лицо у него еще раз. Осунувшееся, очень серьезное, потемневшее. Я очень виноват перед ним. Подобное когда-то произошло со мной. Я тогда оставил свою первую женщину более счастливому сопернику и ушел без боя. Мне было противно, словно полгода целовал жабу. Потом болезнь и смерть мамы, и я начал мстить. Так, неосознанно. Просто потому, чтобы защититься от слишком близких отношений, чтобы не уступать свою женщину сопернику, поскольку бороться за подобное как-то нет желания. Но Элька не виноват передо мной ни в чем. Даже его дурацкая идея насчет мальчишки в детском отделении, − скорее раздолбайство, но никак не физическая измена. Просто сил много, а мозги еще не работают. И я – старше намного, пора стать мудрее. И еще – ему достаточно отказаться ехать со мной послезавтра, и кончать с собой уже не понадобится: все произойдет естественным путем, и никто не пожалеет – он никому не нужен, кроме меня, а теперь, может быть, еще и Стар. Я загнал его в такой угол! Говорить, что люблю, и вот так прижать к стенке, оскорбить, заставляя смириться с этим – ему идти некуда, и он это отлично понимает, да я еще напоминаю. Влаад, ну ты и… Мерзавец ты, дружок, как ни посмотри.
Я внезапно перехватываю Эльку во момент его движения, он повернулся к шкафу, и сползаю по нему вниз, падаю на коленки, обнимаю за спину, прижимаюсь лицом к голому пузику, футболка задралась при моем движении, и тихо шепчу:
− Эль, я очень виноват, прости меня, дурака.
Бедный Элька вздрагивает от неожиданности, пытается вырваться, но я держу крепко.
− Элюнь, прости меня!
Эльку начинает трясти, и я понимаю, что со своими дурацкими извинениями сейчас спровоцирую приступ. Но не могу ничего поделать – извиняться надо сейчас, пока еще окончательно все не разрушено между нами. И еще одно – стоять на коленях перед Элькой мне достаточно унизительно, но я хочу наказать себя за то, что сделал, запомнить чувство жгучего стыда и унижения, и больше никогда не повторять подобное, чтобы потом так болезненно не каяться.
− Элюш, прости, ударь, укуси, но прости…
Эль почти беззвучно отвечает:
− Уже ударил… Не за что прощать. Кто я тебе, чтобы требовать вообще чего-то. Не надо, встань, Влад, не унижайся.
− Элюш…
− Пусти, пожалуйста, мне нужно закончить… Пусти…
Вот это мне совсем не нравится. Если бы он орал или матерился, то было бы понятно, но вот такой тихий Элька. Мне это очень не нравится.
− Эль, пожалуйста!
− Хорошо, прощаю!
Сказано это тем же тоном, что несколько минут назад он сказал «ненавижу». Безэмоционально так. Он жестко оскорблен и уязвлен моей дуростью. Ну на хрена мне Снежка сдалась? Да, она теплее и мягче, да, с ней проблем нет – ее проблемы решает ее папик-круторогий козел, но люблю-то я Эльку! А как теперь это ему сказать – он же просто не поверит. Погрел одну постель , пришел домой на другую?
− Эль!!!
Мне хочется завыть, как дикому волку. Зачем, ну зачем я это сделал? Стало интересно, сможешь ли с бабой? Да, смог и не без удовольствия. А сейчас твой самый родной человек смотрит на тебя как на врага. Потому что тебя понесло без руля и без ветрил непонятно куда. Элька, родной мой мальчишка, ну прости меня, дурака, ради нашей любви – прости. Никогда-никогда больше подобного не позволю. Не могу, когда ты смотришь на меня так…

Элька.

…Влад со стоном утыкается мне куда-то под ребра. Я чувствую его горячее, обжигающее частое дыхание. Он искренне кается, он жестоко огорчен. А я не могу… Словно что-то порвалось в душе, какая-то ниточка, связывавшая нас воедино. Еще немного, и я оттолкну его от себя и заору. Все, что думаю про него, его бабу, его гребаную потенцию, его умения в сексе... Воин мой гондорский, как же ты смог такое-то?! Я ведь и без тебя знал, что мало что могу тебе дать в постели, зачем так-то?..

−Сука же ты, Влааад! – В голосе Эльки вдруг прорываются интонации тетки Мани. Но я и такому рад. − Какая же ты сука! Если тебе плохо со мной, то так бы и сказал, что не удовлетворяю, что тебе со мной противно. Но вот так, исподтишка! Думаешь, мне всегда так уж приятно!
И резко осекается – похоже, в ярости сказал чересчур много. Да я понимаю, что не всегда ему приятно, что я больно делаю из-за того, что неумеха, я все понимаю. Но не из-за того, что с Элькой мне плохо, я пошел туда, честное слово, не из-за того. Но ему-то как объяснить – синие глаза налиты кровью, лицо искажено яростью и… Черты его матери, отвратительные черты убийцы и алкоголички, твари жестокой. А ты чего ждал? Эль – сын своей матери, и другим просто быть не может. Мне становится страшно, что же я такое сделал, что из глубины души в ярости и боли такое появилось. Голубоглазое чудовище, полное ненависти и злобы. Справедливых… Направленных против меня… Поделом тебе!
− Эль! – Я уже просто цепляюсь за него, пытаясь удержать того Эльку, которого знал. А он кричит что-то неразборчивое, наполовину матерно, и я понимаю только отдельные слова. И внезапно начинает рыдать, плечи дрожат. Опять его истерика без слез. Там, на небесах, мои покровители из небесного воинства запишут эти горькие слезы, не выходящие во внешний мир, в список моих самых больших грехов и накажут меня за это. И прилетит так, что мало не покажется. Пусть так… Лишь бы Эль не плакал.
Я покрепче прижимаю его к себе, Элюн не имеет сил вырваться, а я торопливо шепчу ему на ухо:
− Мне с тобой всегда очень хорошо, не в этом дело. Эль, ну пойми меня, не мог я тебя уставшего мучить, хватит, без меня жалельщиков было много…
Он внезапно вскидывается:
− Я ничего от тебя не скрывал, зачем позоришь меня?
− Эль, ну не о том я! Прости меня, подобное больше никогда не повторится!
− Да ты что! Из-за того, что твоя баба тебя выперла и не дала?
− Эль, ты сам послушай, что говоришь? Как тебе не стыдно!
− Мне, мне должно быть стыдно?
И тогда я делаю единственное, чем могу заткнуть поток грязи, хлынувший из-за моей похоти – просто затыкаю ему рот поцелуем, прижимаю к себе покрепче, чтобы не вырвался, и зажимаю ему рот. Элюн отчаянно мычит, пытается вырваться, больно прикусывает мне губу, но я настойчиво продолжаю терзать его губы, заставляя приоткрыть рот, Элька раздраженно что-то пытается сказать, я торопливо залезаю к нему под футболку и одной рукой поглаживаю ему грудь, едва не царапая пальцы за выступающие на моем худышке ребрышки. И Элька вдруг обмякает, как-то неровно вздыхает и покорно приоткрывает рот, разрешая себя поцеловать. А тонкие лапки вдруг торопливо начинают терзать пуговицы моей рубашки, пытаясь их расстегнуть.
− Эль?
Глаза моего мальчишки отчаянно зажмурены, он уже не справляется с собой – Элька же очень чувствительный, а тут моя близость к нему и обида. И он торопится вновь утвердить так мучительно и недавно завоеванную власть надо мной. Лягушеночек мой. Люблю ведь, без памяти люблю!!!
Эти слова он слышит и цинично усмехается в ответ:
− Так приперло, до милой добежать никак невозможно?
Да, приперло, да так, как раньше никогда не было. Я продолжаю целовать Эльку, а меня бросает то в жар, то в холод, на висках выступает пот! Мама дорогая, да что же делается-то? Я же только что от Снежки, не должно бы быть такого дикого бешеного желания. Я начинаю как-то странно соображать –фрагментами, словно вспышка освещает предметы, а потом они снова погружаются в темноту. Я слышу звуки падения пуговиц с моей рубашки –Эльке надоело с ней возиться, и он просто рванул застежку в разные сторону, отрывая пуговицы. В отместку я прерываю поцелуи и стягиваю его футболку через голову, жестко захватив его запястья. Эль вздрагивает от неожиданности, но я тут же отпускаю его руки. И он снова прижимается губами к моим, стонет, чуть прикусывает мне губы… А ведь завтра вечером на работу, что будет-то? Засосы как минимум…
Элюн что-то удовлетворенно шепчет, прижавшись ко мне. Я прислушаваюсь:
− Мой, мой, только мой!
Вот ревнивец! Конечно, твой! Люблю…
С этим странным безумным соитием с нас словно вошла шелуха ссор и ненависти. Не могу сказать иначе. Элька, внезапно успокоившись, тихо мурлычет где-то в районе моего сердца, я валяюсь на мятом, сваленном в кучку, а теперь еще и перемазанном белье в полном удовлетворении, и придерживаю рукой его за плечо – чтобы не сполз с моей груди на пол. Продолжается это всего несколько минут, пока мы приходим в себя и хоть что-то начинаем соображать. Эль-то вообще практически в отключке. Наша ссора и бурное примирение всего дороже обошлись ему –он выкричался, выплакался, теперь сил у него просто не осталось. Но у него есть я – альбатрос секса, и мое дело присмотреть за моей дурной дитыночкой. А поэтому, немного опамятовавшись, я хватаю Элюна на руки и волоку в ванную купаться. Малой только покорно повисает на мне. Ой, не надо, не надо виснуть, а то мы никуда не дойдем – рухнем в большой комнате и уделаем ковер. А мне потом чистить. Поэтому я сильно тороплюсь, пока опять не сработал инстинкт размножения. К счастью, он сработать все-таки не успевает. Я заталкиваю Эльку под горячие струи душа, вижу, что в глазах малого появилось хоть немного разума, и несусь перестилать постель, быстро надеваю наволочки, бросаю сверху простыню. Пора забирать парсючка из-под душа, а то как бы не заснул там. Поспеваю вовремя – Эль уже сидит на дне ванны и клонится к бортику, задремывая. Для сна у нас есть другая комната, выволакиваю мокрое тело из воды, заматываю в большую махровую простыню и пру в спальню. Эль удовлетворенно и блаженно вздыхает. Ему, кстати, нравится, когда я таскаю его на руках. Хорошо, что худышка, а вот более толстую тушку я бы уже не унес, хотя пощупать потолстевшего Эльку никогда бы не отказался. Заваливаю его в кровать, накрываю одеялом…
− Влад, бессовестный, оденься хоть сейчас! – В голосе Эльки слышится смех.
− А смысл? Все равно мыться пойду.
− Ой, да у тебя там…
А то я не знаю, кожа сильно стянута, ощущения довольно неприятные. Ладно, не на всю же жизнь останется.
− Все, спи давай! Я – мыться!
− Ага, а потом – по бабам! –Голос у Эльки сонный и ехидный, но не злой.
− Если только позже и с тобой вместе. А так – нет уж, нет уж!
− Да я-то…
Фразу он не заканчивает – засыпает, замученный всеми сегодняшними событиями.
Вот и хорошо, а я топаю отмывать наши возросшие достижения. Ощущение странной эйфории не покидает меня. Впрочем, как после каждого секса с Элькой. Он действует как наркоитк на мою дурную глову. Или ощущение полной искренности и того, что он отдается и телом, и душой, как истинно влюбленная женщина, а такое я почти никогда не чувствовал, опьяняет, и я чувствую себя, словно лечу над горами. Альбатрос ты бесхвостый, Влад!
Когда я вываливаюсь из душа и возвращаюсь в комнату, Эль сладко спит, развалившись поверх одеяла, пижамку мы не надели. М-дя, Эрот на марше, Венера отдыхает! Но на звук моих шагов он приоткрывает один глаз и капризно тянет :
− Чего так долго? Иди спать!
− Иду, иду, мой господин!
От изумления Элюн открывает второй глазик:
− Влад, ты что?
− Иду, радость моя!
И я с размаху заваливаюсь на кровать, Элька с визгом откатывается к стене, подлезает под одеяло наконец и по-хозяйски прихватывает меня рукой за бедро. Так крепенько прижимает, не вырваться. Учет и контроль. Ну и ладно, мне нравится. Я не успеваю ему сказать об этом – сразу проваливаюсь в сон…
Будит меня звонок Стар. Мы проспали почти весь день, уже вечер…
− Привет, чем заниматесь?
− Элька спит, а я только что проснулся.
− Всю ночь резвились по клубам, что ли?
− Не…
− Дома, значит, развлекались.
− Ну, почти.
− Влад, телефон запиши. Скажешь, что я договаривалась…
− Спасибо. Стар, сколько денег надо отдать за осмотр?
Чуть помолчав, тетка озвучивает сумму. Немало, однако.
− У тебя есть или завтра привезти?
− Не, есть, спасибо, заначка была на блок.
− Эх, Владька, ты теперь блок нескоро купишь.
− Да и бог с ним, дело-то божеское, дело хорошее…
− Ню-ню, знаток военной прозы. Влад, и еще – я в Тьмутаракань поеду через пару недель на проверку, мне бы копии Элькиных документов – может, удастся сразу попробовать перевести на учебу к нам.
− Стар, нам бы выжить!
− Это да, но потом надо будет и с учебой что-то решать, и с опекой.
Я знаю. Все так – решать с учебой, опекой, здоровьем. Госы как-то сдать. Но… У меня появилась цель. Чтобы чудо мое синеглазое было накормлено, одето, нормально обучено. Чтобы Эль забыл о том,как жил раньше. Вот такая программа минимум.
Эль сердито сопит, просыпаясь.
− Влад, кто звонит?
− Тетя Элла. Привет ей передать?
− Ага, и еще Кешке, и Чебурашке, и всем-всем!
Стар смеется в трубку:
− Передам-передам. А вы на те выходные приезжайте, я пирог испеку!
Ой!Моя тетка у плиты –это кошмарный сон из разряда сюрреализма. Я тихо хрюкаю в трубку. Стар понимает меня правильно:
− Да куплю я его, не бойся!
Ладно, тогда не страшно.
Эль уже всерьез ворчит, и я торопливо прощаюсь.
Элюн, только что проснувшийся, − зрелище совершенно трепетное. Всклокоченные черные волосы, сонная мордочка, чуть припухшие от сна глазаь, надутые губы. Сдохнуть и не встать! Точнее, наоброт… Его мордашка так и зовет к действиям – поцеловать, облизать ушки, прижать посильнее. Я тяжко вздыхаю – нельзя. Мелкий мой едва проснулся, замучил я его. Пока нельзя. Вот прооперируемся, тогда… Я только вздыхаю.
− Что, вот так хочется? – В голосе Эльки столько ехидства.
− Да… Поясок невинности ты с меня снял, так что и правда, хочется-хочется…
Эль вопросительно смотрит на меня. Не читал, видимо. Я улыбаюсь и рассказываю про средневековый пояс невинности и про пояс верности заодно.
− Не получится, − выдает Эль после некоторых раздумий.
− Что не получится?
− Ну, на тебя надеть не получится. Это же у женщин только можно было, а у парней как?
М-дя, ну и мысли у моей малолетки.
− А зачем?
− А чтобы по бабам не шлялся! – Эль уже откровенно издевается.
− Элька, я же прощения попросил вообще-то!
− Но и поясок бы не помешал. Для уверенности.
Элюн просто уже ржет надо мной. А у меня сразу рассасываются все грешные мысли. А то и правда, что-нибудь на меня наденет.
Элька тащится в большую комнату, даже не одевшись, в одних трусишках, падает на диван и начинает рыться в моих дисках. И что мы ищем, интересно? Порнушку?А вот и нет. Он нашел «Бэйба» и сует диск в проигрыватель.
− Эль?
− Такая прикольная комедия, я хочу посмотреть…
− Есть будешь?
− Ага, − радостно соглашается он, не отрываясь от экрана телевизора. Ну, вот и славно, малой мой утешился.
А завтра мне предстоит очень неприятный разговор с Семенычем.
Славно отоспавшись до полудня понедельника, мы начинаем собираться с больницу –я на дежурство, а Эль –поизображать больного. Услышав про это, мелкий тихо хихикает и несется собирать футболки и пижамки. А я осторожно извлекаю из-под дивана уголки и серебряную застежку от «Нарнии», так жестоко казненной вместо Влада-изменщика. Книжку-то я выкинул еще вчера вечером, а вот тонкие витые железочки оставил –на память и в предостережение. И прячу их в секретер…
Когда мы с Элькой пытаемся сильно поругаться, и я на грани того, чтобы ударить или оскорбить его, мне хватает одного взгляда на пузатенький полированный шкафчик. И мой рот затыкается сам собой. Элюн давно понял, куда я смотрю, чтобы успокоиться во время ссоры, и в доброе время донимает меня расспросами, что я вижу на полированной поверхности такого, что перестаю на него ругаться, а я отшучиваюсь. Историю моего позора я вижу, вот что! Но Эль об этом никогда не узнает…
Жизнь-смерть.

Семеныч довольно мрачно выслушивает мои объяснения насчет выписки из истории или самой истории для консультации. Понятно, что активность Стар ему не нравится.
– Зря вы это затеяли с Эллой, мы бы лучше прооперировали. Да и квот и у них нет.
– Ну, пока же только консультация, мало ли, может, как-то смогут помочь без операции.
Он пожимает плечами.
– Знаешь, откровенно говоря, я бы не стал там оперироваться.
А нам год трястись от ужаса – доживет, не доживет? Расходка эта гребаная стоимостью как «Шаттл». Я все понимаю, насмотрелся за эти годы. Но одно дело – чужое, другое – свой, родной, теплый Эль.
– Мне бы историю надо, – упорно бубню я свое.
– Ладно, получишь историю…
Вот и славненько. А теперь можно ползти в сестринскую, где валяется на диванчике Элюн, увлеченно смотрит какие-то мультики. Счас покормлю его и за работу.
– Влаад, я схожу в гости в детское отделение?
Упс, не ожидал!
– А к кому, поди, всех выписали…
– К мальчику, который мне телефон налаживал…
...И который тебя поимел по полной или сокращенной программе – уж не знаю, не уточнял.
– Нет, из отделения уходить нельзя!
– Ну, Влааад!
– Нет, я сказал!
Хватит мне приключений на твою красивую задницу, самому нужна. Элька бурчит недовольно. Вот еще, это что – месть с его стороны?
– Эль!
Я повышаю голос. Малой мой довольно зло смотрит на меня. Уйдет самовольно, как пить дать, уйдет!
– Я сказал, нельзя!
Эль обиженно смотрит на мня и медленно утаскивается в свою палату, не выходит из нее целый вечер. А я не захожу – выдерживаю характер. Правда, спокойной ночи он пожелать приходит. А я захожу в его палату, чтобы поцеловать перед сном. Только отрываемся мы друг от друга только минут через пятнадцать после начал поцелуя, встрепанные и всклокоченные. Но все-таки отрываемся…
Я резво прыгаю по коридору за высоким вальяжным доктором. Эльку я все-таки привез сюда. Эль бухтел все утро, но удалось его уговорить. Привезти-то привез, да… Но выслушать пришлось немало. Что не вовремя, что поздно, что вообще в нашей больничке не так все делают. Эль угрюмо молчит – доктор ему, видимо, не понравился. И вот теперь – надо повторить внутрисердечное вмешательство.
– У него есть исследование, на той неделе делали, – голос у меня просящий, я банально боюсь повторения того, что было с Элюшкой после этого исследования. – Ему потом плохо было, четыре приступа подряд. В реанимации лежал.
– Мне кое-что непонятно, надо повторить. Вам же лучше, может, еще не подойдете для лечения. Надо посмотреть внимательно.
– Но приступы?
– Чего сгущаете краски? Ничего не будет, это совершенно безопасно.
Эль мрачен до невозможности, но, похоже, полностью полагается на меня.
– Эль, надо.
Синие глаза полны слез страха, я бы сам отдался, только бы не ловить испуганный взгляд моей улиточки.
Элюшку утаскивают куда-то в подсобку, через пару минут мое дитятко проезжает мимо меня уже на каталке, накрытый простыней. Я, изо всех сил выдавливая из себя ободряющую улыбку, смотрю ему вслед. Хоть бы все прошло хорошо! Держу все пальцы крестом и уши сворачиваю каралькой, только бы все сошло!
Через пару часов полусонного от наркоза Элюна возвращают мне. Мы сидим на диване в ординаторской, и он все время валится мне на плечо – спать. Я только покрепче прижимаю его к себе. Будить бесполезно – пока дурь препаратов не выйдет, он будет вот таким сонным и вялым.
– Да, он подходит. В четверг заберете выписку от вас и переведем его к нам. Если утром успеете, то днем возьмем на абляцию. А в субботу уже можно будет выписывать…
Я молча смотрю на самоуверенного мена. Неужели все так просто? И все наши страхи закончатся! Даже не верится. Я встаю, встряхивая Элюна, чтобы он проснулся, торопливо и неловко сую конвертик в карман белого халата. Наш собеседник заметно добреет.
– Тогда до четверга?
– Да, конечно…

Довезти до нашей больнички я Элюна все-таки успеваю. Приступ начинается в лифте, как в самый наш первый раз. Элька изо всех сил сдерживается, кусает губы, чтобы не заорать от страха. Пока только сильные биения сердца, отдающиеся у меня в груди, – я обнял Эльку, чтобы донести до палаты. Благо, что еще не все ушли с работы. Я едва могу поднять внезапно ставшее тяжеленным и непослушным хрупкое Элькино тело. Я же говорил, говорил ему, что после этого может быть приступ! Кое-как вволакиваю Элюна в палату, укладываю на кровать. За спиной быстрое движение, меня оттесняют в сторону. Вижу, как с Элюшки стягивают его свитерок, как в беспомощные руки вонзаются иголки, как жестко втягивают в себя кожу на груди присоски электрокардиографа. Все как всегда. Только раньше я мог уколоть его бесстрастно и попасть туда, куда требовалось, а сейчас не смогу, как же причинять боль такому своему, такому родному, любимому? Хирурги не оперируют своих жен и детей – боятся, что руки дрогнут. Госсподи, спаси и помоги моему бедному мальчишке! Все опять, все снова. Снова мерзкие злые жабы топчутся по Элькиному сердчишку, не давая ему биться, не давая дышать свободно, не давая жить…
Семеныч сосредоточенно смотрит на меня, в глубине глаз некоторое злорадство – « Я же тебе говорил…» Да, говорил, но по-другому-то невозможно. Я все понимаю, но делайте хоть что-нибудь! Эль вруг хрипит:
– Влад, где Влад?
Я низко наклоняюсь над ним, пытаясь, чтобы он меня увидел:
– Малыш, я здесь.
Острые коготки намертво вцепляются мне в запястье.
– Не уходи, я боюсь!
– Я здесь, я никуда не ухожу. Все будет хорошо, все будет хорошо, хорошо!
Я повторяю это как заклинание, чувствуя, как ногти Эльки все глубже и глубже уходят в мою плоть. Пусть так, пусть мне будет больно, если больно ему. Только бы не боялся. Кто-то пытается разомкнуть мертвую хватку его пальцев на моей руке – я мешаю, очень мешаю. Но Элька упрямо закусывает губу и только сильнее сжимает мою руку. Он не желает отцепляться. Похоже, в этот момент я для него – единственная ниточка, ведущая обратно к жизни.
Семеныч, видимо, тоже понимает это и устало говорит:
– Оставьте его, так даже проще будет.
Они продолжают что-то делать с Элюном, я же только могу прижиматься к его лапке, не давая вырываться из умелых жестких рук наших спасателей и уйти за облака. Я хочу, чтобы Эль вырос, чтобы он понял, чего желает в жизни. Я хочу, чтобы его взгляд стал гордым. Я хочу, чтобы никто и никогда более не причинял ему боль! Я хочу увидеть его синеглазых детей, даже если для этого мне придется уступить его женщине! Я хочу, чтобы он жил!
На какое-то мгновение ритм выравнивается, Элька начинает дышать ровнее. Я с надеждой гляжу на Семеныча, тот отрицательно качает головой: «Это еще не все…»
– Быстро в палату!
Девки мгновенно разворачивают довольно тяжелую койку, я, очнувшись, пытаюсь им помочь.
– Не лезь, куда не надо!
И слабый всхлип Эльки:
– Влаад!
Следующие двенадцать часов проходят для меня как в тумане, я просто ничего не вижу, кроме Элькиного лица и экрана монитора, где электронный лучик рисует биение его сердца. Вдох-выдох, жизнь-смерть, просверк луча на мониторе, высвечиваение частоты биения сердца. Вдох-выдох, жизнь-смерть. И снова, и снова. Тихо гудит реаниамат, шуршит манжета для измерения давления. Элькино лицо наполовину закрыто кислородной маской. Я откуда-то издалека слышу голос Стар, она, похоже, разговаривает с Семенычем, потом подходит ко мне, кладет руку на плечо. На краткое мгновение. И я слышу ее удаляющиеся шаги. Стар здесь ничего не может сделать. Только отомстить за него, если что. Не более того. Нам надо дожить хотя бы еще сутки. Как его везти в таком состоянии, что его в аритмии не возьмут на наркоз, я об этом просто не думаю. Задача поставлена очень простая – нам как-то надо прожить еще сутки.
То, что Стар прошлась по кабинетам вплоть до губернатора, я не знал. Что она сумела каким-то образом договориться, чтобы, обойдя все рогатки разных ведомств, эту хрупкую электронную хрень перевезли из больницы в больницу, я не знал. Я ничего не знал, мы просто должны были выжить эти часы. То, что она сумела дозвониться до какого-то хрена с крутой горы, с которым когда-то училась, и больше ничего, и он смог напрячь наших федералов, чтобы они эту хрень медицинскую приняли, а не забраковали, я тоже не знал. Мы просто пытались выжить. Не сильно удачно, но хоть как-то…
Окончательно сердчишко Эльки успокаивается к утру, жесткая хватка его пальцев слабеет, и я пугаюсь сначала, только потом понимаю, что на мониторе кривая работы его сердца есть, колокола тревоги не звонят. Он просто уснул, сдавшись, наконец, той лекарственной дряни, которую ему накачали в течение ночи. Это хорошо. Нам нужно прожить еще день и ночь. Пока что-то сработало, или просто ослабела та провокация, которую сделали и по моей вине – не надо было повторно лезть туда, куда уже залезали. Слава Богу, обошлось и на этот раз… Может быть…
Я отрубаюсь мгновенно и просыпаюсь от голоса Семеныча:
– Давай, спящий красавец, с чужого коня средь грязи долой! Просыпайся и марш в отделение!
– Но…
– Давай, давай, приехал ваш вчерашний консультант, счас Эльку посмотрим и ножи наточим…
Шутка у него такая…
– Но завтра же! – Спросонья я соображаю просто вовсе плохо.
– Морген, морген, нур нихт хойте, заген але фойлен лёйте! Сегодня… Иначе как бы не опоздать…
– Но он же… – Дикий страх захватывает меня. Что происходит? Что произошло за ночь, откуда они возьмут зонд? Что это такое?
– Короче, все нормально будет, только ты истерики не закатывай. Нам Эллы хватит! Давай, уноси ноги, пока цел!
Элька от голоса Семеныча просыпается и, не сильно поняв, в чем дело, вцепляется в меня как клещ:
– Я без Влада никуда не поеду!
– О, господи, Влад, объясни брату, в чем дело. Вместо завтра сделаем сегодня и все!
Я молчу. Просто боюсь поверить в такое. И боюсь, что будет только хуже. Вчера тоже сказали, что все нормально пройдет. Бедный Элька чуть на небо не отправился Толкиена читать.
– Я никуда не поеду! – В голосе Эльки уже звенят истерические нотки. Еще немного, и понесется его знаменитая песня без слез, а тогда, – жди приступа тогда.
– Эль, ты чего блажишь-то?
Теткин голос заставляет нас всех вздрогнуть. Стар подошла бесшумно, она в халате и больничных тапках. Вообще-то, ей на работе надо быть, а не по реанимациям бегать.
Элюн одурело смотрит на мою ярко накрашенную, всю при параде, капитаншу, он-то ее видел в домашнем. А тут – представительский вариант.
– Так, Влад, пошли переживать под двери операционной, а Элька остается с докторами. Да, Эль, так?
Бедный Элька затыкается в момент, похоже, он ее сильно боится. И только цепяется пальцами за мое запястье.
– Эль, все будет нормально. Я буду недалеко. Будь умницей.
Эль кивает, ему стыдно перед всеми нами. Семеныч вздыхает:
– Родственник медика – анамнез, а если медиков двое – полный диагноз!
Если он к тому, что в реанимацию не шляются посторонние – то да, но мы-то, вроде, не совсем посторонние.
– Влад, пошли, время идет.
Тетка осторожно высвобождает мою руку, тянет за собой. По-моему, она боится, что вызванный консультант взбрыкнет и не станет ничего делать…
– Стар, это что было-то?
– Что-что… Пример взаимодействия двух разноуровневых учреждений… – Голос у нее едкий как нашатырь.
– А по-людски если?
Стар вздыхает:
– Не получается по-людски. Только по-бумажному. Ладно, хотя бы согласились на этой базе делать…
– А они с Семенычем не передерутся?
– В операционной точно нет, а так – давно уже в таком напряге, что хоть беги. Два доминантных самца, блин!
– Стааар! – Я в шоке от ее речей.
– Угомонись, ради бога, вроде, вырос уже, знаешь, что это такое!
– Знаю…
Стар замолкает. Я пытаюсь прорваться в сторону операционной, но она заталкивает меня в кабинет Семеныча и встает у двери.
– Надо будет ,– позовут.
– Стар, а если…
– Да не будет если, ты бы хоть почитал перед сном об этом… Пара часов, и лети домой, голубь!
– Прямо пара и лети?
– Ну, сегодня навряд ли отпустят, а через пару дней, на выходные – да.
Я начинаю метаться по Семенычеву жизненному пространству, пытаясь найти пятый угол. Не получается. Мне хочется куда-то бежать, что-то сделать, помочь Эльке. Стар развалилась в рабочем кресле, играет в игрушку. Внешне-то она спокойна. Периодически звонит ее сотовый, и она железным глосом отдает руководящие указания. На работе без нее – как без помойного ведра, всем сразу плохо.
– Угомонись, наконец, скоро уже закончат…
– А ты откуда знаешь?
– Да протокол операции утверждали как-то…
Ну да, я и забыл, что она у нас еще и рулевой по совместительству.
– Влаад, потом, когда Элька очухается, надо будет дело с попечительством решать. Ему скоро шестнадцать лет, с этого возраста – попечительство берется. Надо, чтобы он на это согласился.
Я удивленно гляжу на Стар. Еще совершенно неясно, что будет с Элюном, а она уже загадывает на будущее.
– Что такое? Думаешь, рано? А я думаю, что надо заранее думать о будущем.
Ага, и о хорошей школе, и о многом другом. Но на душе становится полегче – если Стар планирует, значит, не так все плохо…
– Забирайте своего обормота! – Голос Семеныча – как гром с ясного неба, он вваливается в кабинет вместе с консультантом, я вскакиваю, Стар медленно сползает с Семенычева кресла.
– В палату уже завезли. Иди, Влад, счас наркоз отойдет, и он проснется.
Я вопросительно смотрю на Стар. Она кивает, выдвигает из-под кресла большую сумку, там что-то приглушенно звякает.
– Влад, иди к брату, я позже подойду.
Мужики выжидательно смотрят на меня, видимо, ожидая продолжения банкета.
Меня волной выносит из кабинета, я вламываюсь в Элькину отдельную подсобку. Зайчик мой мирно спит на кроватке, укрытый одеялком, девчонки подсуетились. Морда нежно-зеленого цвета, зареванная, осунувшаяся, худесенькие лапки жалостно сложены под щечку. Госсподи, хоть живого вернули, и то ладно. Я осторожно подхожу поближе, наклоняюсь, целую в сухую щечку, мышонок мой слабенько пищит и поворачивается на спину. Когда народ отходит от наркоза, иногда бывают такие штуки, не придумать…
Из Светкиных баек… Это моего малого отдали в палату, а обычно просыпаются они в реанимации. Светка охмуряет молодого реаниматолога, стоят в коридоре, как раз – ей направо, в отделение; ему налево – в палату. Из палаты вдруг – дикий девчачий визг.
– С чего это они?
– Видимо, мышку увидели, бегают иногда! – Парню не хочется уходить и лень разбираться.
Грохот падающей мебели и звон разбитого стекла, – похоже, столик вместе с флаконами перевернули.
– Черт, это уже не мышка.
Из палаты – рев.
Светка побежала вслед за поклонником. Оказалось, огроменный рыжий мужик начал просыпаться. Что ему почудилось, бог знает, но он сорвался с вязок и ломанулся бегать по палате, почти добежал до двери в детскую реанимацию. Сам весь в повязках, бинты размотались, за ним тянутся. Мумия на марше. Девчонки с визгом от него разбежались, как удержать сил не хватило. На визг принесся коллега из детских, вдвоем красавца скрутили, на койку уложили, в попу закатали, что надо. Потом, говорят, сильно извинялся, что перепугал всех…
Элюн же только слабо посапывает и на краткие мгновения открывает мутные глаза, определяется, что я здесь, и снова засыпает. Спать еще часа два будет, если не дольше. Ну, можем и мы поспать.
– Влаад, Влад, – голос Стар врывается в мой мозг.
– О, господи, Стар, что происходит?
– Ничего. Короче, парню сделали все, что надо, выжгли эту дрянь. Я поехала на работу. Если что,– позвони. Вечером заезжать надо?
– Не, Стар, езжай домой. Ведь все кончилось, да?
Стар наклоняется надо мной, я чувствую запах коньяка.
– Все кончилось, Влад. Все, что было с ним – закончилось. Давай воюй, я пошла…
Все закончилось. И все только начинается, да, Эль? Ааа, ты не слышишь меня, ты еще спишь. Ну, спи, спи…
Все только начиналось… И оказалось так сложно, что иногда я в ярости думаю, что одно дело – трахаться на больничном диване, а другое дело – жить с этим человеком постоянно, да еще и думать о том, что будет представлять его жизнь через год, два, десять лет. Мои девчонки в группе смеются – малолетний отец. Ну,не совсем отец, конечно, но комплекс наседки у меня сформировался в первую неделю пребывания Эльки у меня дома…
Выписали нас в субботу, было велено наблюдать и найти приличного кардиолога по месту жительства. Стар только хмыкнула в ответ. Ее в Тьмутаракани ждали на той неделе, а мне были оставлены Элька и ее коты. С котами было намного проще, сразу скажу. И только мне и Стар Семеныч, пряча свои шкодные черные глазки, признался, что рецидив может быть. Более вероятно, что в течение полугода может вылезти косяк, чем дальше от времени операции – тем менее возможно повторение ситуации. Эйфория по поводу выздоровления Эльки сменилась отчаянием – я совсем не хотел повторения нашей эпопеи вновь. Значит, надо его по-прежнему беречь и следить.
В Элюна же, когда он понял, что эта дрянь вытравлена на корню, словно бес вселился. Всю субботу он ныл, что хочет покататься на подъемнике горнолыжного спуска, что хочет взять напрокат сноуборд. Дежурить я был должен только в понедельник, вышли, наконец, наши болящие, но я завыл всерьез, – только-только из больницы и снова туда налаживаться? Сошлись на прогулке, кино и клубе. До клуба не дошли – Эль просто сомлел, все-таки он был очень слабым.
И приступы ужаса повторяются у меня едва не каждый день. Скучать мне с ним не приходится. Первое время вообще таскал с собой на дежурства, боялся оставить дома – а если возникнет рецидив? Через пару недель стал немного соображать, что внезапно этого быть не может. Бедный мой Элюн просто маялся с безделья. Телик и комп уже не помогали. Мой приход с работы или с занятий встречался с восторгом, и я должен был его куда-то вывести погулять. Одному ходить не разрешал – город незнакомый, мало ли что случится. Грубо ругающаяся Стар привезла из поездки Элькины документы в пакетике. Оказалось, что, несмотря на то, что все знали, что тетя Маня в бегах, заморачиться его судьбой никто не захотел. Чтобы взять попечительство, это надо было Маню лишить родительских прав или признать безвестно отсутствующей, и то через год. Поэтому Стар сматерилась, плюнула и просто забрала документы Элюна из шараги под предлогом того, что он переезжает к нам. Ее наглое утверждение, что мы – родня, было принято на «ура», похоже, народ просто избавлялся от головной боли.
Так что через месяц Элька пошел в школу. Я дико дергался, когда он категорически отказался беседовать с психологом, намертво, дело дошло до истерики, и я отступил. Ладно, Элькины комплексы останутся невыявленными. Пусть так. Сам бы я тоже не захотел беседовать с абсолютно чужой теткой про свои беды.
Эльку взяли обратно в девятый класс, понятно, что он пропустил почти полгода, но надо бы доучиться до одиннадцатого, а потом идти в колледж. Страх, что его обидят, доходил у меня до того, что я провожал его каждое утро тайком и присматривался, как он общается с одноклассницами. Класс был девчачий – Стар специально просила об этом, и его не обижали. Элюн оказался еще и дамским угодником, чего я, собственно, не ожидал. Привело это все только к одному – я совсем забросил Эльку в плане секса. Я сам уставал так, что валился без сил на кровать и отрубался, Элькины ухищрения к добру не приводили. В результате – жесточайшая истерика, он орал на меня так, что соседи начали стучать по трубам, а божий одуванчик напротив потом доверительно призналась: «Влад, мы подумали, что ты Элечку бьешь!» Этого лося ударишь, как же! Но компромисс пришлось находить. Пришлось признаться, что я боялся, что Эль был со мной только из страха, на время болезни. Элька ответил, что я клинический идиот, и медобразование здесь не главное. Притирались мы долго и болезненно. Постепенно страх уходил, я привыкал к мысли, что Эль все-таки больше здоров, чем болен, и относиться к нему надо как к здоровому.
И продолжаем этот процесс взаимопроникновения. Все очень сложно. Мне приходится строить заново и свою жизнь, и Элькину. И, если Эль может позволить себе истерику, то я все решаю только с холодной головой. Кроме меня и Стар, он по-прежнему никому не нужен, хотя, подозреваю, что придет день, и мне придется знакомиться с его суженой-ряженой, за стол посаженной. Надеюсь, что это произойдет нескоро. Сам я на девчонок заглядываться перестал. Не потому, что не хочу, некогда просто. Да и надоели непрерывные выборы самого лучшего, устраивания соревнований, кто кого переборет. Как-то неинтересно это стало. Наверное, потому, что мордочка Эльки освещает каждый мой вечер и каждую ночь.
В физическом плане между нами – полное доверие. Это тоже результат разума, а не чувства. Мой братишка, любовник, сын… Я должен быть уверен, что, если что-то с ним случится, он придет и расскажет это мне, а не бросится вниз головой в бездну. Я могу спросить, не сделал ли я ему больно, и он открыто ответит. Мне еще многому надо учиться, хотя он говорит, что все хорошо…
Пару недель назад я обнаружил у нас дома стайку девчонок, его одноклассниц, и я был рад, что Эль смог их привлечь. Смешно, но они, похоже, немного запали на меня, – Эль потом говорил, что долго расспрашивали, где учусь, да есть ли невеста. Боюсь, что в мужья этим смешным детям я не сгожусь. Но они оказались очень забавными. Меня немного напряг его приятель, второй мальчик в классе, но потом оказалось, что мама растит его одна, мы с ней подружились, и я успокоился. Этим добрым людям даже в голову не приходит, как жил Элька все это время.
Я думаю, что пройдет еще много времени перед там, как мне неизбежно придется отдать его любимой женщине. И выбирать ее для моего Элюна я буду очень придирчиво – не хочу повторения той боли, через которую прошел сам. Хотя, учимся-то мы все равно на своих ошибках. Неважно. Это еще очень нескоро.
Все это неважно. Главное, что мое сердце – в тебе, Эль…

…Он такой смешной, мой гондорский воин. Защищает меня от всего мира и от себя в том числе. Пытается воспитывать и выбирать для меня жизнь. Мне это не нравится, но я мирюсь с этим. Это все шелуха. Самое же главное – мое сердце в тебе, Влад…