Пауза

-2-
О чем мы говорили тогда? Невод памяти приносит разрозненные фразы, лишенные смысла. Но о чем-то же мы говорили, что позволило нам сблизиться и даже установить некоторую внутреннюю схожесть.
О взрослении. Ты рассказывал, что еще с детства замечал рослых и статных мужчин, что приглядывался к ним, но хотел быть не как они, не ими, а с ними. Ты очень долго не мог установить смысл и рамки этого «быть». Что значило «быть с ними»? Играть с ними в футбол? Ходить на рыбалку? Смотреть в глаза? Или? Взросление твоих сверстников шло мимо тебя. Оставаясь малообщительным и замкнутым, ты продолжал испытывать недоумение по поводу реакций собственного организма – не обсуждал их ни с кем и ни у кого не просил совета. Наконец, подоспели журналы, фильмы и порнография. Но и в психологию ты ударился, скорее всего, продолжая тот же путь мучительного самопознания.
А к двадцати пяти ты познал все. Ты познал многих и себя со многими. Ты познал все вариации и варианты, все позиции и позы, все несложные премудрости и нехитрые хитрости. Секс манил катастрофически, нерегулярный секс не мог насытить, а регулярный предполагал стойкую привязанность, стабильные отношения с кем-то, которых ты избегал. Тогда мне показалось, что за страхом каминг-аута перед родителями скрывается просто отсутствие чувства, которое оправдало бы все и ради которого хотелось бы жертвовать.
Нет, я не ставил цели влюбить тебя в себя. С тобой я вообще не ставил ни одной цели. В наше первое свидание я был просто рад, что ты согласился на секс, а во второе – рад, что ты согласился увидеть меня снова. Знаю по себе, что иногда дневной свет напрочь вытравливает ночные переживания.
Но белый день, проведенный порознь, не вытравил и не стер нашей ночи. Ты привстал мне навстречу в том же кафе… Ты ждал.
Говорят, если человек способен любить, чувство просыпается в нем очень рано – для нескольких воплощений или для многих, но уже в школьном возрасте он влюбляется, и его сердце переполняется чувствами. А твое сердце, исправно стучавшее почти тридцать лет, никогда не знало ничего подобного – ты ни разу не влюблялся. Очень быстро, с клинически-психологической точностью, ты объяснил себе, что хочешь исключительно секса, притом, грубого, болезненного и памятного именно болью, а не душевного тепла. Для тепла у тебя была семья, где тебя по-прежнему считали наивным, практически невинным юношей, все еще пребывающим в поисках собственного пути.
Таким я и встретил тебя – едва ступившим на собственный путь в роли геймдизанера, уже познавшим первый успех и удовлетворение от работы, и по-прежнему бесстыже кочующим по чужим постелям в погоне за сильными ощущениями.
Я совсем не вписывался в твою схему. Ты был уверен, что для генерации сильных эмоций требуются брутальные, вульгарные мужики, которые не лезли бы в сферу личного, а разрабатывали бы четко выделенную им сферу. Для этой роли вполне годились спортсмены, кавказцы и бизнесмены средней руки, в дневное время суток поглощенные не психоанализом, а торговлей, строительством и грузоперевозками.
Поэтому остается только догадываться, чем именно было вызвано выражение ожидания на твоем лице, но в тот же день ты согласился ко мне переехать. Нет, тогда я не чувствовал счастья: слишком много обрушилось скандалов вслед за этим переездом. Родителям ты сказал, что просто снял квартиру вместе с другом, но это все равно взволновало их, вывело из равновесия систему ваших фальшивых отношений, сложенную годами. Сестра-Катя пришла с ревизией.
Я помню, как мерил шагами соседнюю комнату, слушая, как ты пытаешься ее успокоить.
– Что еще за друг?! – кричала сестра-Катя. – Он что тебя…?
После «тебя» ничего не следовало. Он что тебя… трахает? Любит? Насилует? Режет на части и выносит каждое утро в мусорный бак? Он что тебя?
Этот коварный «он» никак не хотел совпадать со мной, расхаживающим в соседней комнате. Ты отвечал невнятно.
– Друг, – снова услышал я.
– Откуда он взялся?
Действительно, откуда я взялся? Для твоей семьи мое появление было не результатом изменений, происходивших с тобой в течение последних двадцати лет, а карой небесной. Появился – и отнял их мальчика! Их хорошего, доброго, честного мальчика!
Когда сестра-Катя ушла, ты хохотал до слез. Вопреки моим опасениям, скандалы с родственниками тебя совсем не удручали. Все эти годы семья тяготила тебя, и ты хватался за любой скандал как за повод отдалиться от них еще на километр. И это тоже был мой путь. И становилось грустно.
– Но это незрелый подход, Женя, – пытался объяснить я. – Ты должен поговорить с ними серьезно, честно.
– Ничего я не должен. Все долги перед ними я уже закрыл!
Может, ты и переехал ко мне ради свободы. Обычно сожительство с кем-то связывает, а тебе оно открыло совсем другую форму существования – в среде прямого проявления своих эмоций. Мы не приспосабливались друг к другу ни в чем, но ни в чем и не щадили друг друга.
Таким беспощадным для меня, например, оказалось знание о твоем опыте. Приоткрыв только немного завесу над твоим прошлым, я поспешил закрыть ее. К тому же длились разбирательства с твоими родителями, ночные звонки из дому, клятвы отца слечь в больницу с инфарктом, визиты сестры-Кати и угрозы заявить в милицию о похищении, – все это мешало мне почувствовать себя счастливым. Я просто отмечал про себя, что твое лицо перестало быть напряженным, что желваки уже не так вздрагивают на скулах, волосы не взлетают над головой от гнева, а руки не выписывают кренделя над предметами. Хотя руки… никогда я не видел такой хаотичной жестикуляции. Было странно наблюдать, как над компьютерной клавиатурой жесты вдруг приобретают смысл – пальцы ложатся точно на клавиши. Невольно приходила мысль о пианино. Что бы могли вытворять эти пальцы над музыкальным инструментом, сколько бы звуков исторгли!
– А ты в детстве ходил на музыку? – спросил я все-таки.
– Ни слова о детстве! – отрезал ты.
Внезапно ты повзрослел настолько, чтобы совершенно вычеркнуть из своей биографии и детство, и жизнь в семье, а заодно и будущую женитьбу. Но тогда я не был доволен: знал, что категоричность и бескомпромиссность всегда имеют отдачу.
Да, во всем просвечивала обратная сторона: не «ко мне» ты переехал, а просто «от них», не ради чувства, а просто ради регулярного секса. Мне казалось, что хотя бы твои сексуальные настройки должны измениться, но плавная нежность тебе была не свойственна. Ты по-прежнему требовал хаоса движений, скорости, боли, темпа, повторений. Ты извивался в постели до тех пор, пока сон не обездвиживал твое тело. Но и этого тебе было недостаточно.
– Я хочу засыпать, когда ты во мне, – признался ты. – Я хочу быть полным. Без тебя я пуст. Не вынимай.
Мы засыпали сцепившись, а среди ночи ты снова норовил схватить мой член и вставить… Все это походило на ночной бред, на лихорадочный сладостный кошмар – особенно когда утром я видел тебя одетым, аккуратно пригладившим торчащие волосы. Я пытался угадать за этим чувство – чувство привязанности хотя бы, чувство привязанности кошки к дому, но ничего не угадывал и не ощущал своего счастья.

----------

Вечером звонит Олег. Олег – бывший коллега и мой давно бывший. Но вот теперь он снова объявился в радиусе – после свадьбы старшей дочери, относительно свободен и предлагает встретиться.
Звук телефона, как и звук его голоса в трубке неприятны уже тем, что отвлекают от воспоминаний. Ощущение того, что вот-вот я разложу все по полочкам и пойму все о нас, исчезает. Нас больше нет. Но зачем же отказываться от Олега? Олег друг и… бывший коллега, а это много значит.
– Почему молчишь? – спрашивает Олег. – Ты не один?
Я один, но как будто все еще с тобой.
– Приезжай…
Да-да, нужно отмести воспоминания в сторону, отогнать от настоящей жизни.
Олег одет по-летнему небрежно: в льняные широкие штаны, серую рубаху навыпуск и сандалии. Он стабильно равнодушен к своей внешности и тому впечатлению, которое производит на окружающих. Пальцы его ног в пыли – это почему-то отталкивает, хотя я помню, что Олег очень хорошо сложен под одеждой. Я это еще помню… Олег обнимает меня…
Ему под пятьдесят, но для меня – те самые сорок два, в которые мы познакомились. Было это на каком-то служебном мероприятии, кажется, где-то я уже рассказывал об этом. Я заметил его благодаря пятну на свитере и подумал тогда: такой красивый парень и так неряшливо одет, наверное, одинок и плевать хотел на свой внешний вид и всю эту тусню. Это была плоская, обывательская мысль, которая совсем не соответствовала действительности. Олег был женат, его младшая дочь серьезно болела, они с женой попеременно дежурили в клинике, и им было совсем не до своей внешности. Я же увидел в нем просто грустного самца, которого захотел развеселить единственным известным мне способом. О, как Олег удивился этому способу! Согласился, но так, словно должен был отдать дань моде, чтобы окончательно не потерять самоуважения. Я был с ним пассивным, я угождал ему, как умел, я сосал его красивенный член, я покрывал поцелуями его ноги… Олег таял, а в это время его шестилетняя дочь корчилась в больнице от острой почечной недостаточности.
Так все совпало. Он рассказал мне об этом, когда дочери уже ничего не угрожало, – рассказал как о вине, которой не может поделиться ни с кем, кроме соучастника. Я любил его тогда – любил его, казнил себя, казнил его за то, что он согласился, и целовал снова. Наверное, со стороны мы выглядели как законченные негодяи, которые ебутся со слезами на глазах, но мы ими и были.
Теперь Олег выдал замуж старшую, пришел и смотрит на меня задумчиво.
– Давно тебя не видел. Ты как-то изменился. Болит что-то?
Наверное, это похоже на боль, но это не боль. Это просто диагноз. С этим жить. Ты для меня закончился.
Не отвечая на вопрос Олега, я начинаю раздеваться, а он просто задирает рубаху, расстегивает ширинку и достает член – по-прежнему красивый и совершенный в своем одиночестве: с женой Олег не спит уже много лет, да и супружеское ложе стоит в комнате младшей дочери – нужен присмотр, и квартира тесная.
– Вот старшая съехала к футболисту, – говорит он, немного наклоняя меня к столу. – Теперь будет спокойнее. А то звонки все время, бла-бла-бла по телефону. Учиться не хочет, все диктанты на двойки. Я журналист, жена редактор, а оно такое уродилось. Сколько мы сидели над ней, сколько уговаривали…
– Лучше бы ты жену замуж выдал.
Олег движется размашисто, но не быстро. Вынимает почти полностью, потом загоняет до упора, я получаю толчок и врезаюсь животом в стол.
– Жену никто не возьмет, она старая и больная.
– Мне не удобно, – я выпрямляюсь.
Олег идет в зал и ложится на пол – по-прежнему чувствует себя недостойным постели. Я сажусь сверху. Толчки выбивают мысли о тебе. Но мысли, взлетев над головой и сцепившись хвостами в воздухе, снова проникают в сознание. Теперь уже и то, как ловко движется Олег, и то, как захватывает рукою мой член, кажется мне лишним, мешает сосредоточиться и понять, наконец, понять… Я поднимаюсь.
– Чего ты? – спрашивает он.
Было ли тебе хорошо со мной? Удовлетворял ли я тебя в сексе, или ты врал мне из вежливости? Все-таки ты очень вежливый парень, очень воспитанный…
Олег увлекает меня на пол, ложится сверху и придавливает к ковру, а потом немного приподнимает мою задницу.
– Что-то ты слабо участвуешь…
Он старается сам, он вбивает в меня свой красивенный орган, но я не чувствую его – я чувствую тебя. Я вспоминаю ту ночь, когда ты, отступив от своего пассивного опыта, захотел брать сам – каким неловким казался мне твой член внутри, длинным, неудобно заостренным, колким…
– Ооо…
Олег понимает, что проняло, и ускоряет темп… Каким ты был хаотичным – то двигался, то замирал внутри, словно не знал, как соотнести свои ощущения со своими действиями. Как внезапно укусил меня за лопатку. Я вывернулся.
– Нет, не надо. Я не люблю этого.
Все мутнеет перед глазами и плывет… к своему взрыву. Олег скрипит зубами, проливается в резинку и вытаскивает так резко, словно промедление может грозить мне чем-то невероятным... С тобой мы никогда не пользовались презервативами, ты измазывал меня с головы до ног своей спермой, которой сам стеснялся. Укусить не стеснялся, а брызг стеснялся. И руки взлетали в жесте отчаяния.
– Ой, прости, испачкал…
При этом воспоминании меня пронзает острое чувство – будто я надет на шампур и верчусь над костром своей памяти. Не знал, что это похоже на оргазм. Не знал, что мука моих воспоминаний – это оргазм. Но я кончаю…