Пауза

-6-
Когда я пришел в себя, то удивился тому, что ты еще не съехал, что все это время, в период моей (конечно, несерьезной) болезни и после, ты жил в одной квартире со мной и спал с другой стороны кровати, хотя и не каждую ночь. Мне казалось, что это даже удачная форма сосуществования – ты не бросил меня и не бросил его, я знаю о нем, а он знает обо мне. Правда, все это время у нас не было секса, и даже после моего выздоровления тянулся какой-то шлейф нездоровых, напряженных отношений. Ты не хотел близости и ничего от меня не требовал – ваши садо-игры с атрибутами его инвалидности целиком тебя удовлетворяли. Мне вдруг пришло на ум, что если ты захочешь секса, это обязательно будет «на прощанье», «на память», «в последний раз» и после этого я тебя уже не увижу…
– Я не могу оставить его, – сказал ты вдруг. – Ему очень тяжело.
– Не оставляй.
– И ему нужны деньги.
– Я дам денег.
– Правда? – ты обрадовался. – Я уже просил немного у родителей, но нужно больше.
– Правда.
Ты еще хотел спросить о чем-то, но промолчал. Потом начал снова:
– Ты сердишься?
– Бесполезно сердиться за то, что ты меня не любишь.
– Но я люблю, даже сильнее, чем раньше.
– Ну, конечно…
Ты опять стал ворочаться, потом сел, обнажив худую грудь.
– Больше не будем сексом заниматься?
– Нет.
– Из-за гепатита?
– Нет.
– Мы всегда в резинках.
– Я знаю.
– Почему тогда?
Я молчал.
– Зачем ты приходил к нему?
Я молчал.
– Андрей, это нужно обсудить как-то.
– Как? Я знаю, что ты не виноват, у тебя другая история, новая. Там новая страсть, новые ощущения, там ты реализуешься больше, открываешься по-другому, более душевным, человечным, чутким, это оправдывает другие твои причуды…
– Мои «причуды» не нуждаются ни в каких оправданиях! Ты уговариваешь меня уйти что ли?
– Мне кажется, ты должен решиться на это. Я не сестра тебе, не родители, которые пытаются запереть тебя в строгие рамки. Если хочется – иди, пробуй, экспериментируй. Ты здравый человек, я уверен, что у тебя включится «стоп», когда тебе будет грозить настоящая опасность. Но, по-моему, еще ни один раб не погиб от истязаний своей госпожи, иначе мы бы написали об этом…
– Считаешь, что я раб?
– Я имел в виду только секс.
– Но я же был активным с тобой, – напомнил ты вдруг. – Я же могу…
– Так я не в упрек тебе говорю. Я тебя не переделываю. Я люблю тебя таким – с твоими привычками, с твоими «причудами», с твоим Игорем даже…
– Почему же тогда гонишь? Он умоляет бросить тебя, а ты гонишь.
– Все отлично совпадает, как видишь…
Ты еще помолчал. Не знаю, какие планы вызревали в твоей голове.
– Возьми меня тогда… Только медленно…
«На прощанье» ты решил играть по моим правилам. Творец собственных игр мог себе это позволить – согласиться «в последний раз» на чужую…
Я сдернул с тебя одеяло. Знакомое и незнакомое мне тело. Что за шрам на бедре? Откуда пятна на животе, красные, как следы от ожогов? Все тщательно эпилированное – боль от эпилятора для тебя вообще несущественна. А живот, конечно, жгли… свечкой, может…
– Перевернись.
Мне хотелось исследовать тебя всего. Я раздвинул ягодицы – те же красные обожженные пятна. Не решившись дотронуться рукой, я поцеловал – ты вздрогнул от моего прикосновения.
Ничего нельзя объяснить. Нельзя изменить и заставить жить по-своему. Если изменишь, кого же тогда будешь любить? Свое отражение? Свою копию? Тебя нужно любить таким, какой ты есть, – с этими ожогами, со следами костылей, с эпилированной кожей… Ведь можешь же ты, несмотря на все это, оставаться чистым и наивным внутри. Можешь, сидя на обожженной заднице, смотреть новые аниме. Можешь писать в скайпе своему истязателю «мур-мур». И это моя беда, если я не в силах принять мир, где ты существуешь вместе с обожженными ангелочками и исполосованным ножом котеночками…
Тогда я нашел крем и смазал красные пятна – твоя кожа сморщилась, как от холода, а член привстал, но я не обращал на него внимания. Я целовал каждую ссадину на твоем теле, каждый шрам. Были те, которые я помнил, но были и совсем свежие, как длинный, тщательно прочерченный рубец на правом бедре. Вспоминалось разорванное ухо Играста… Нет, не полотенцем он его порвал, ведь полотенца нигде поблизости не было. Скорее всего, родственная душа в деле истязания плоти. Иногда в жизни так важно встретить сообщника – пусть даже для организации самосожжения на центральной площади. Это личный выбор каждого. И я никак не могу повлиять на тебя. Могу только целовать, проникая языком в растянутое отверстие, но чувствуешь ли ты это проникновение после проникновения костыля или протеза? Очень сомневаюсь.
Но ты почувствовал. Ты ожил, обнял меня, развернувшись лицом и приникая все ближе. Ничье тело я не знал так хорошо, как твое. Я и своего не знал так хорошо. Вот эта родинка над левым соском – сколько раз я целовал ее, лежа на тебе? Сколько раз раскидывал в стороны твои ноги, растягивая их в шпагат? Сколько раз любовался членом, стоящим над этим шпагатом?
Твой вход манил, как и прежде. Но сколько человек входило туда? Сколько членов? Сколько предметов там перебывало? Сколько фруктового ассорти? Ты же такой креативный экспериментатор!
Я все равно вошел – просто я. Без игрушек. Без украшений. Даже без резинки. Пусть горит в аду Играст со своим гепатитом! Я все равно вошел в тебя, склонился и поцеловал в родинку. Вот такой я, блядь, постоянный, вот такой я традиционный, хоть и гей, вот такой я неприкольный, вот такой я нетворческий тип, хоть и редактор!
Вряд ли ты меня вообще чувствовал. Вряд ли ты когда-либо меня чувствовал или понимал. Но я все равно действовал по-прежнему – вошел, стал целовать, ласкать твой живот, вдавливаясь в него изнутри. Ты и есть мой побег, мой цветок. Ты – часть меня, как бы тебя ни топтали. Я продолжаюсь в тебе, я живу в тебе, я в тебе…
– Я люблю тебя…
Сказал все-таки, выдохнул, будто самого себя проклял – во второй раз после разбитой посуды. Ты выгнулся, забрызгал меня, как обычно. Но это было необычно: такого тихого оргазма, без шумных вздохов и воплей, после которых соседи смотрели на меня с единодушным укором, я за тобой еще не замечал. Наверное «последний раз» «на прощанье» должен был отличаться от всех разов, которые у нас были.
– Уходи, – сказал я, подводя итог.
Ты пошел в душ, помылся и стал одеваться. Мы молчали. Только у двери, выкладывая мои ключи на тумбочку, ты оглянулся.
– Нам обоим нужно подумать, все взвесить. Я воспринимаю все как тайм-аут. Перерыв в отношениях. Время на осмысление. Паузу в компьютерной игре.

----------

Так мы расстались. Оба одновременно нажали на паузу, и пауза затянулась. Как долго она длилась? Долго. Часть паузы я прибавил ко «времени с тобой», часть выделил во «время без тебя». Август заканчивается. Скоро День Независимости – напьюсь и все забуду. Вся страна будет праздновать вместе со мной мою независимость и радоваться за меня, все вместе со мной напьются и будут смотреть праздничный салют.
Но пока в голове только салют из моих воспоминаний. Долистав архивы, память теперь высвечивает детали: осу на оконной раме, трещину на куске фарфора, шрам на твоем бедре, дерганые жесты, угрожающие смести все бьющиеся и хрупкие предметы на своем пути…
Я любил тебя, Женч.
Я и сейчас люблю тебя. И за это ненавижу.
«Городской метрополитен в ночь с 24 на 25 августа будет работать до 02.00. Как сообщил официальный сайт горсовета, это связано с празднованием 68-й годовщины освобождения города от фашистских захватчиков (Дня города) и 20-й годовщины независимости Украины».
Да когда же уже? Почему так медленно тянутся дни?
– Пойдет? – спрашивает Марина.
– Пойдет, конечно. А я в сквер пойду – кофейку из автомата глотну.
Как же дотащить свое тело до Дня Независимости? Вот если бы кофе-машина была машиной времени, я бахнул бы кофейку и оказался бы в будущем, совершенно свободным от любви и ненависти к тебе, но я пью кофе и оказываюсь в прошлом – прямо передо мной возникает сестра-Катя.
Нет, она не просто Катя. Она именно сестра-Катя, твоя сестра и сестра вообще – по ее лицу видно, что она думает, делает и чувствует за двоих, она – сателлит, тоже твоя часть, которая не может осознавать себя отдельно…
– Катя!
Я и рад и не рад ей. И у нее на лице написано то же самое.
– Помнишь, мы вот на той скамейке сидели?
Помню. Идем и садимся.
– Что дома?
– Ничего. Спокойно. В институт скоро, пока отдыхаю.
– Женьку видишь?
– В каком смысле?
– Ну, приходит он к вам?
– Да он дома живет. Пожил немного у этого, Игоря, потом домой вернулся.
– Почему?
– Я не знаю. То есть мы уже можем общаться на эти темы, но он не объяснил. Сказал, что устал от него, что тяжело с ним.
– А с кем легко?
– Да, с кем легко? – соглашается Катя. – Ты встречаешься с кем-то?
– Нет. Я пока в себя прихожу. Я редко влюбляюсь, Кать, для меня это дикое состояние – все время будто пьяный, а я хочу контролировать ситуацию. Вот напьюсь на праздники и окончательно протрезвею – от всего сразу.
Какое-то время молчим.
– А я с парнем познакомилась, и мне все время кажется, что он гей. Так наслушалась обо всем этом, так боюсь этого – просто мания какая-то, – признается Катя.
– Это потому, что мир умирает, Катя, просто медленнее, чем мы. А мы в этом умирающем мире хотим быть счастливыми, женщины по-прежнему хотят семью и детей, мужчины хотят игр и развлечений, люди донашивают на своих спинах города, как черепахи, но все это с каждым днем теряет смысл…
– Такие глупости говоришь, а еще редактор!
– А я редактор глупого портала, мне можно.
Кажется, не хватает всего одного файла в моем архиве, но какого?
– Он ходил в детстве в музыкальную школу? – вспоминаю вдруг.
– Да, на фортепиано. Но однажды встал посреди концерта и ушел. Родителям сказал, что не может больше играть. Он такой – доходит до своего пика и все, дальше ему не интересно.
– Но что это за пик? Это же субъективный уровень – он же не достиг вершины…
– Для себя – достиг.
– Ерунда. Какая ерунда все это. Не могу понять его, Катя. Так и не смог… А если ему покажется, что игры его утомляют, что надоели, он все бросит?
– Конечно. Бросил же психологию…
– Но должно же быть базовое что-то, основа, фундаментальные ценности?
Я снова оказываюсь втянут – снова думаю о тебе и пытаюсь разобраться. Нет-нет-нет. Рано или поздно это должно закончиться.
Что меня привлекло в тебе? Именно то, что я узнал свое отражение, но я обознался. И ты тоже обознался. Мы оба ошиблись. Никогда, ни на одну секунду мы не отражались друг в друге. Мы совершенно разные. Даже призрак, даже иллюзия отражения давно исчезли. Почему же тогда люблю? За что? И если люблю, почему тогда так ненавижу?
Катя все еще сидит рядом.
– Хочешь, позвоню ему?
– Не хочу быть всю жизнь сестрой-Катей.
Она кивает, прищуривается лукаво, поправляет темно-каштановые кудри, вмиг становясь завораживающе похожей на тебя.
– И я не буду всю жизнь сестрой-Катей, я к своему парню переезжаю. А мама с папой отправляются в путешествие в честь того, что их дети выросли – успели вырасти в умирающем мире. Какие ни есть, но выросли. Другими уже не будут, и других у них уже не будет.
Грустно. Жаль, что ошибся. И еще больше жаль, что не ошибусь снова, что уже расплатился за эту ошибку приобретенным опытом.
Грустно. Воспоминания уже пришли в совершенный порядок, а пауза все тянется. Но и она не бесконечна. Я задал алгоритм своему сердцу – с первым залпом салюта в честь Дня Независимости я стану свободным от этой истории, от любви и ненависти к тебе, от воспоминаний и затянувшейся паузы.

----------

Но салюта я не слышу – звонит мой мобильный, высвечивая короткое «Женч». Звонит той мелодией, которая часто звучала из него до нашей паузы. Звонит, словно хочет сказать, что есть основа, есть фундаментальные ценности, есть эволюция, есть духовность, есть здравый смысл человеческих отношений, есть чувства.
Я смотрю на телефон… просто смотрю… Сердце рвется совершать новые ошибки – на новом уровне твоего кровавого аниме. Но я просто смотрю. Знаю, что и после паузы, и под эту мелодию мир продолжает умирать.