Пауза

-3-
В офисе думаю о прежнем: когда я почувствовал свое счастье. Снова возникает перед глазами сентябрьский выходной, открытое в синее небо окно и разбитая посуда на полу…
– Я люблю тебя…
– Сейчас приберу все тут быстренько.
И только много секунд спустя:
– Что, правда?
Правда ли? И нужна ли была эта правда? И почему до этого, живя со мной, занимаясь со мной сексом, ты не допускал мысли, что люблю? Потому что сам ничего не чувствовал?
Мне казалось, что твои глаза выдают что-то другое – боязнь испортить лишними фразами или неловкими жестами дневную явь. Наверное, никакая открытая атмосфера не могла раскрепостить тебя днем до уровня ночи.
Разумеется, я не требовал, не добивался и не вымаливал взаимности. Но тогда мне казалось, что она есть. Может, ты не знаешь, как выразить ее, но она есть.
Да, точно, в тот день… Почти год назад, в сентябре. А сейчас середина августа. Вот тогда обрушилось счастье. Но начало – это всегда конец, метеориты счастья не могут нестись вечно.

----------

«Два троллейбусных и два трамвайных депо реорганизованы в отдельные коммунальные предприятия. Об этом 15 августа сообщил нашему корреспонденту генеральный директор «Горэлектротранса» такой-то. По его словам, теперь подвижной состав каждого депо находится в ведении этого депо.
Как сообщил сайт горсовета со ссылкой на директора Департамента транспорта и связи такого-то, уже проведена государственная регистрация новых коммунальных предприятий. «Сейчас заключаются договоры на подачу тепла, воды, электроэнергии, заканчивается регистрация в государственных фондах, решены вопросы банковского обслуживания», – отметил такой-то. По его словам, отныне каждое депо будет самостоятельно вести финансово-хозяйственную деятельность и распоряжаться средствами, которые зарабатывает.
Директор Департамента транспорта подчеркнул, что перевод работников на новые транспортные предприятия практически закончен. «Не перевели пока только сотрудниц, которые находятся в декретных отпусках, а также тех сотрудников, которые сейчас в тарифных отпусках. Есть несколько человек, которые не захотели писать заявления на перевод в новые депо, с ними вопрос решает руководство новых предприятий», – отметил такой-то».
– Марина, это вы писали?
– Да, по материалу Стасика.
– А о чем?
Марина испуганно молчит. Уверена, что я снова придираюсь.
– Нет, Марин, я просто хочу понять.
– Это о том, что депо слились по два. Воедино.
Хм. Не подъебка. Марина искренне предлагает и мне порадоваться за судьбу депо.
– Как же «слились», когда, наоборот, разделились – «в отдельные коммунальные предприятия»?
– Вам так кажется?
– Я уверен. А с сотрудниками что? Одни в декретных отпусках, другие в тарифных, нельзя их как-то объединить что ли?
– Объединить? Или… разделить?
– Я просто прошу вас понять, что вы пишете. Вот у вас фраза «Есть несколько человек, которые…». Главное предложение тут говорит только о том, что люди есть, реально существуют, а уже придаточное несет основную смысловую нагрузку: они с чем-то не согласны. Зачем тогда было главное? Вы же сами должны видеть, Марина, что конструкция громоздкая, унылая, она требует разгрузки и упрощения, хотя бы ради удобства восприятия…
– Но это же прямая речь! Это он так сказал!
Испуг Марины резко сменяется слезами в голосе. «Она рыдает в коридоре!» Так же когда-то рыдала сестра-Катя.

----------

Ждала меня у крыльца офиса, то и дело прикладывая к глазам салфетку.
– Мне нужно с вами поговорить, Андрей.
Я был уверен, что кажусь ей чужим, посторонним человеком, даже не человеком, а монстром, невесть откуда вползшим в их идеальную жизнь и похитившим ее братишку.
Предложил зайти в кафе, она предложила – в парк. Сели рядом на скамейку.
Все еще длился сентябрь, деревья только начинали желтеть, по аллеям парка прогуливались молодые мамаши с колясками. Сестра-Катя снова прижала салфетку к глазам.
– Я всегда знала это о нем. Знала, что у него нет и никогда не было девушки. Знала, что он врет. Знала, что ночует где-то, иногда он возвращался избитым, потом научился прятать кровоподтеки. Я поняла, догадалась обо всем, хотя он никогда ничем со мной не делился, потому что я намного младше…
– А родители?
– Нет, они бы этого не вынесли! Это стало нашей тайной, но не общей, а отдельной тайной каждого. И когда вы разделили с нами эту тайну и не отказались от него, я поняла, что это самое лучшее, что он мог встретить…
«Это» пожало плечами.
– Не знаю, Катя. Не уверен. Но я люблю его и хотел бы удержать…
Вот тогда! Тогда закралось первое сомнение – не удержу. Не удержу! Уйдет к кому-то, кто будет выкручивать ему руки, бить в морду и трахать вибратором. И что я со своей благопристойной – на фоне всего этого – любовью? Я постоянен и предсказуем. Я верен и неинтересен. Я неконкурентоспособен. Я временная остановка.
Катя сказала о том же.
– Ушел из дому, значит, сорвало его, а если сорвало – кто удержит? Вы удержите?
О том она и плакала. Вовсе не о том, что я был монстром, а о том, что монстром был ее брат. Пожалуй, я встретил тебя слишком рано. Нужно было дождаться, пока ты перетрахаешься со всеми в городе (в области), всех перепробуешь, всеми пресытишься… А ведь меня и без того шокировал твой опыт!
Катя вдруг взяла меня за руку.
– Прошу вас, Андрей, удержите его как-то. Кажется, он любит вас…
Других доказательств не было – только слова сестры-Кати. Я наблюдал за тобой пристально – гадал на чертах твоего лица, как на ромашке: любит – не любит. Припухлые губы говорили любит, острый нос – не любит, глаза – любит, вертикальная линия на лбу – не любит. И я не мог угадать.
Как мы жили все это время? Работали, ужинали, валялись в постели, бродили по городу, ходили в кино и кафешки, следили с мостов за обмелевшей рекой и грязными утками. В нашем городе так мало достопримечательностей, способных порадовать глаз влюбленных, а искусственно созданные, сконструированные именно в этих целях, не приживаются.
Помню, что ты приносил какие-то анимешные фильмы на дисках. Страсть к аниме жила в тебе с детства – с первых увиденных кадров японской ленты о героях с большими глазами, но я находил сюжеты аниме пресными и не мог разделить твоего восторга. Специально для меня ты покупал диски в определенной последовательности, начиная с «Могилы светлячков» и заканчивая «Однажды в Токио», но я не уловил смысла ни в одной из этих лент. Ты сдался, обозвал меня бесчувственным чурбаном. И самому себе я уже казался бесчувственным рядом с тобой – тонким, с трепетными жестами и царапинами через всю грудь, которых ты настойчиво требовал ночью.
Я бесчувственный, и я не садист. Ну, нет во мне этого. Ни любовь, ни секс не вяжутся для меня с причинением боли. А ты, привыкший ассоциировать физическую близость именно с болью, которая саднила бы долго, привыкший к порывистым отношениям, пытался так же вести себя в отношениях стабильных, в связи еженощной.
Поначалу я пытался успокоить тебя… Не то слово, как можно «успокоить» в сексе? Но я пытался именно «успокоить» – нежностью, ласками, постоянством. Я пытался внушить тебе, что торопиться, надрываться, истязать себя незачем, что удовлетворение не в этом, а во взаимности, в доверии, в обоюдных желаниях. Но ты упорно сворачивал на свое. Иногда твои фантазии доводили меня, иногда вопросы ставили в тупик. Влезет ли два члена? Больно ли, если с шипами? Участвовал ли я в групповом сексе? И тогда я понимал, что ответы тебе хорошо известны из личной практики, и спрашиваешь ты не для того, чтобы получить ответ, а для того, чтобы подзадорить меня. И так мало было в этом сердечности, и так много похоти, что я уже ни на миг не верил в твое теплое чувство…
Я уже не был счастлив. Наверное, по-настоящему счастлив я был только в тот день, когда ты разбил тарелку, бокал и сахарницу, когда испугался и сказал, что на все готов ради моей любви. А зачем она была тебе нужна, моя любовь?
То общее, что нашлось между нами в первые дни знакомства, вдруг стало ничтожно малым. Общее выпало в осадок – осело где-то на уровне щиколоток, и оказалось, что в остальном мы наполнены совершенно разным. Ты был наполнен парадоксальными вещами: наивным, пресным аниме и грязным порно, трактатами по психологии и примитивными алгоритмами стрелялок. Как могли настолько противоположные увлечения сочетаться в одном человеке? И не эта ли двойственность рвала твои жесты на части?
Я приютил под своей крышей вулкан, который каждую секунду угрожал извержением, а я уговаривал его успокоиться. Поэтому и плакала сестра-Катя.

----------

– Как это можно исправить?! О депо рассказано предельно коротко и ясно. Я из-за вас не буду ничего переделывать! Вы просто придираетесь ко мне! А я не буду больше плакать! Вы не имеете права!
– Имею, Марина, пока я главред. И на «ты».
– Что?!
– На «ты», я приказываю.
Марина не знает, как реагировать. Сегодня она никакой не Змей Мариныч – сбитая с толку, растерянная, маленькая, белобровая мышь.
– Пойдем кофе внизу выпьем, а то вата вокруг, – зову я ее.
Она идет покорно. Продираемся сквозь липкую, жаркую сахарную вату в кафе на первом этаже здания.
– Скорее бы сентябрь, – говорю я.
– Хорошо, что не в школу.
Да, хорошо, что не в школу. Хорошо, что мы взрослые, свободные люди, независимые в своих поступках и своем выборе. Только почему мы выбираем совсем не то?

----------

Я купил две игры, которые ты нарисовал. Я купил и смотрел их на работе – втайне от тебя, надеясь понять тебя хоть немного. Что-то было в них от аниме, что-то от твоих хаотичных жестов, но, в целом, это и было наилучшее отражение твоего мира – изящная картинка и простейший механизм, лишенный какого бы то ни было психологизма. О, странный, парадоксальный мир, делающий глубокое плоским. Зачем же?
Я оставил попытки понять. Да и как можно понять другого? Для этого нужно расти вместе с ним – ходить вместе с ним в школу, ездить на каникулы в деревню, запускать с крыши воздушного змея и играть в прятки. Нужно читать те же книги – от Дюма до Умберто Эко, смотреть те же фильмы – от аниме до Тарковского, и воспринимать все точно так же, испытывать совершенно те же эмоции. А я другой, у меня все другое – поздно идти с тобой в школу шестилетним мальчишкой и формировать новое отношение к миру. Ни один земной путь нельзя пройти сначала.
Похожее осело, а разное стало выпирать в стороны и казаться уродливым.
– У тебя скучная работа, – заметил ты однажды.
Стояло за этой фразой куда большее – сам я скучен, и вдвойне скучен той стабильностью, которую пытаюсь тебе навязать. И поздно было объяснять, что стабильность – это не одна поза «стыдливо под одеялом».
Почему не получилось? Эта мысль изводит меня. Ведь даже тогда, когда ты упрекал меня скучной работой и «не теми» увлечениями, ты засыпал с моим членом в заднице, нанизываясь на него во сне еще глубже. Что мне снилось тогда? Снилось, что я прорастаю в тебя, что я прибавляюсь тобой…
Пассивная роль была тебе ближе, но странно, что в пассивной роли ты оставался поразительно активным, выдумывая все новые и новые позиции для своего тела. В ход пошли растяжки. Ты требовал рвать твои ноги в стороны, тянуть до треска сухожилий, не вынимая члена и надавливая до упора. Кости хрустели…
Возвращаясь с работы, я часто находил тебя на полу, репетирующим умопомрачительный шпагат с закидыванием ног чуть ли не за голову. Как же странно было заставать взрослого мужчину за таким занятием!
Я не психолог, я совсем не психолог, но тогда мне казалось, что и в этих растяжках было для тебя истязание, наказание своего тела за его гомосексуальность, за то, что оно стремится получать удовольствия именно такого рода. Может, требуя причинять тебе боль, искусственно ставя себя в положение жертвы, ты снимал с себя вину, перекладывая ее на истязателя, на воображаемого насильника. Именно поэтому, возможно, ты не был активом, проявляя активность только в мазохистских экзерсисах.
Я устал спорить, да и как можно спорить в постели? Это же не конференция и не научный диспут. В постели нужно подстраиваться и действовать – действовать в любых предлагаемых обстоятельствах. И я действовал…
О, Женч, забавным же штукам я научился с тобой! Но все это еще больше отдалило секс от чувства и приблизило к спорту.

----------

– …на аэробику. Два года ходила, и вдруг стала задыхаться, – говорит Марина. – Пришлось бросить. Жара. Да еще и амброзия цветет. Еще и вы… и ты…
– И я?
– И ты все время будто сердишься.
– Так я не на тебя, Маринч.
– На свою Женьку?
– Да, на свою Женьку.
– Расстались, да? Или что-то случилось? Ушла она?
– Нет. Просто… «тайм-аут. Перерыв в отношениях. Время на осмысление. Пауза в компьютерной игре».
– А, это правильно. Иногда нужно время, чтобы все переоценить.
– Вот я и пытаюсь.
Пытаюсь и пытаюсь. Кофе, как обычно, отдает кислым.
– Чистая арабика, так и должно быть, – уверяет официант.
Я и не спрашиваю. Я знаю, что кофе всегда отдает кислым, и так должно быть, потому что чистая арабика. Просто мне непонятно, почему говорят, что кофе «горький», и существует ли горький кофе, и вообще существует ли на свете кофе, кроме арабики?
Пытаюсь и пытаюсь понять. Но понимание простых вещей дается мне очень нелегко. Например, я не понимаю, зачем героям аниме такие большие глаза, особенно японцам, хотя я понимаю, что это не главное. Не понимаю, зачем в сексе кусать до крови? Нет, мне не жалко зубов, но зачем? Не понимаю, зачем вводить кулак. Ну, палец, ну, два, ну, три. Но зачем рвать и растягивать? Как же потом пользоваться?
– Пойдем, – отвлекает Марина. – Мне еще заметку переделывать. И ты прав на счет людей. Главное не в том, что они есть, главное, что они чего-то не хотят…
Я плетусь следом. Ну, хоть с Мариной помирились. День прошел не зря. Работать в напряженной обстановке совершенно невозможно, хотя и теперь… работать невозможно. Мысли кружат в голове, сцепляются и рассыпают искры.
Я неправильный. Я не такой. А ты правильный. Почему же тогда я люблю тебя, неправильного, так безумно?