Мари-Од Мюрай

Oh, Boy!

Аннотация
Потрясающе смешной и легкий роман. Добрые яркие персонажи... Вообще, у этого произведения куча достоинств, но одно самое главное - автор с юмором рассказывает о сложных, страшных и неоднозначных вещах. Потеря близких, сиротство, тяжелые болезни, нетрадиционная сексуальная ориентация, насилие в семье. В Париже, на улице Меркер, в доме 12, два года проживала семья Морлеван. В первый год – трое детей и двое взрослых. Во второй год – трое детей и один взрослый. А с этого утра – только трое детей.Трое никому ненужных детей. Попадут ли они в приемную семью или сводная сестра-врач и сводный брат-гомосексуал станут их опекунами?

Юмор – это декларация достоинства, утверждение превосходства человека над тем, что с ним случается.

Роман Гари Даниэль Бюиссанс 

 

  

Глава первая,

в которой дети Морлеван узнают, что оказались на попечении у государства

 

В Париже, на улице Меркер, в доме 12, два года проживала семья Морлеван. В первый год – трое детей и двое взрослых. Во второй год – трое детей и один взрослый. А с этого утра – только трое детей. Симеон, Моргана и Венеция – четырнадцати, восьми и пяти лет.

– Дадим клятву, – предложила Моргана. – Что нас никто не разлучит. А, Симеон?

Венеция подняла руку, готовая клясться. Но Симеон, старший из Морлеванов, так и сидел на ковре, прислонясь к стенке, весь уйдя в свои мысли. У него оставалось только… взгляд на часы… только четверть часа, чтобы спасти положение. Сотрудница социальной службы вот-вот должна была вернуться. Она обещала Симеону «окончательное решение». Пока что ей на ум приходили только временные: няня Венеции, соседка снизу, консьержка из дома напротив. Но все эти доброжелательницы слишком боялись, что на них полностью спихнут трех сирот. Итог: они сидели в своей квартире и ждали «социаленную сотрудницу», как называла ее Венеция.

– Она отправит нас в приют, – предрек Симеон.

Потому что у них не было никакой родни – ни бабушек, ни дедушек, ни дядьев, ни теток, даже крестных не было. Семья Морлеван состояла теперь из трех детей, и все. Венеция вопросительно взглянула на сестру.

– Приют, – объяснила Моргана, – это такая гостиница для детей, у которых нет родителей.

– А, ну ладно, – сказала Венеция.

Со вчерашнего дня они были детьми-у-которых-нет-родителей. Венеция приняла это как данность. Людям ведь незачем было ее обманывать. И в то же время все это ровно ничего не значило. Мама, может, и умерла, но в понедельник она должна отвести Венецию на танцы, потому что дама, которая ведет занятия, не любит, когда пропускают.

Симеон взглянул на часы: десять минут. У него осталось десять минут. Чуть выше ремешка часов он увидел красное пятно, которое появилось вчера и расползалось по руке. Он одернул рукав.

– Папа не умер, он ушел, – задумчиво сказал Симеон. – Они будут пытаться найти его.

Но его уже искали, чтобы заставить платить алименты. И все, что тогда удалось узнать, это что он уже был женат в ранней молодости и бросил жену, и…

– Есть! – вскричал Симеон, щелкнув худыми пальцами.

Вот оно, решение. Он нашел! Женщина, на которой был женат их отец? Нет, конечно. Это все равно что консьержка или няня Венеции. Едва ей подкинут под дверь трех сирот, она тут же займет позицию временного решения. Нет, окончательное решение – это дети от того брака.

– У нас… у нас с ними один… один отец. Мы… мы одной… одной крови.

Симеон говорил заторможенно, ошеломленный своим открытием. У них есть родственники. Да, они никогда не видели этих людей, он сам впервые о них вспомнил.… Но они носят ту же фамилию.

– Морлеваны! Они тоже Морлеваны, как мы. Мы не единственные, кто носит эту дурацкую фамилию! – горячился Симеон.

Пять минут. Через пять минут надо будет убедительно изложить свои соображения социальной сотруднице. Симеон сжал кулаки. Венеция спросила:

– Так мы клянемся или нет?

– Клянемся, – сказал брат. – Слушайте, девочки. На свете есть еще Морлеваны кроме нас, не знаю сколько. Наши сводные братья и сестры. Они родились раньше нас. Они уже взрослые, понимаете? Нас должны отдать им на воспитание.

Венеция зажмурилась и представила, как откуда ни возьмись встают стеной юноши со шпагами наголо: гвардия Морлеванов. Более реалистически мыслящий Симеон уже задавался вопросом, обязаны ли по закону старшие братья и сестры брать на себя заботу об осиротевших младших. Мальчик выбросил вперед кулак и произнес со всей серьезностью:

– Морлеван или смерть.

Моргана поставила на его кулак свой, а Венеция завершила пирамиду, повторив:

– Морлеван или смерть, – и добавила: – Что это у тебя на руке?

Рукав опять задрался. Симеон одернул его, буркнув:

– Ничего. Стукнулся.

Они услышали, как хлопнула входная дверь. Это была Бенедикт Оро, сотрудница социальной службы.

– Ну вот, дети, – сказала она, еле переводя дух после обивания всевозможных порогов, – у меня есть для вас решение!

– У нас тоже, – ответил Симеон.

– Ага, у нас целый полк братьев! – подтвердила Венеция, выписывая воображаемой шпагой знак Зорро – Z.

Моргана внесла ясность:

– Только сводные, от первого брака папы. Но это все равно считается. У меня в школе средняя оценка 9,5, а у Лексаны 9. Я ее обгоняю по баллам.

Видя недоумение социальной сотрудницы, Моргана постаралась объяснить доходчивее:

– Моя подружка Лексана, она китаянка. У нее ненастоящие родители, потому что она приемная дочь. Но она считает, это лучше чем ничего. Так и сводные братья – это лучше чем вообще никаких.

«У них стресс», – подумала Бенедикт, которой необходимо было придерживаться привычных понятий.

– Так вот, – сказала она, – я нашла вам место в приюте Фоли-Мерикур. Это очень удобно, потому что вы сможете оттуда ходить в вашу прежнюю школу и…

– Вы не поняли, – перебил ее Симеон.

– Ну да, мы хотим к нашим братьям! – пискнула Венеция (она явно отдавала предпочтение мужчинам).

– Или мы покончим с собой, – добавила Моргана, просто делясь информацией.

Эта последняя фраза встревожила Бенедикт. Детям Морлеван не сказали всей правды, чтобы не травмировать их еще больше. Им сказали, что их мать погибла вследствие несчастного случая, упав с лестницы. На самом деле она выпила жидкость для чистки ванн. Потом, не вынеся начавшихся болей, выбежала из квартиры, чтобы позвать на помощь. И упала с лестницы. Это было самоубийство.

– Послушайте, дети…

– Нет, это вы послушайте, – перебил Симеон. – У нас есть родственники, и их надо известить. У отца до нас уже были дети.

Симеон не знал ни сколько их, ни какого они пола. Он этим никогда не интересовался. Только однажды у матери в какую-то горькую минуту сорвалось: «Гад бесстыжий! Не первый раз уже детей бросает!»

– Морлеван не такая уж распространенная фамилия. Их, наверное, можно найти, – настаивал Симеон.

Бенедикт неопределенно повела головой, что не означало ни да, ни нет.

– Пока что я провожу вас в приют. Это прежде всего.

– Нет, – сказал Симеон. – Прежде всего надо выяснить, передаются ли дети-сироты на попечение сводных братьев или сестер, если те достигли совершеннолетия. Вы не могли бы достать мне Гражданский кодекс?

Бенедикт смотрела на Симеона и не могла вымолвить ни слова. У нее был опыт работы с подростками. Ни один на ее памяти так не разговаривал.

– Я особо одаренный, – пояснил Симеон чуть ли не извиняющимся тоном.

Г-н Мерио, директор приюта Фоли-Мерикур, сначала отказывался принять братство Морлеван. В его заведении содержались только мальчики с двенадцати до восемнадцати лет. Он мог взять Симеона, но без сестер.

– У них стресс, – уговаривала директора Бенедикт. – Если их разлучить, это будет глубочайшая психологическая травма. Я буду искать им приемную семью, но пока…

Она говорила и осматривалась, чтобы составить мнение о здешних условиях. За ее спиной подростки играли в настольный футбол, слышались традиционные: «Блин!» и «Ща я тебя сделаю!»

– Дети Морлеван жили практически в изоляции, – гнула свое Бенедикт. – Им будет очень полезно оказаться среди сверстников.

– Пять и восемь лет, – заметил г-н Мерио, все еще не убежденный, – нельзя сказать, что это дети подросткового возраста!

Бенедикт решила пойти с другой карты и бить на жалость:

– Их положение действительно трагично. Отец исчез в неизвестном направлении, а мать впала в депрессию и вот на днях покончила с собой, выпив «Сортирного Крота».

Директор болезненно поморщился. Угрозы и оскорбления на заднем плане стихли. Там прислушивались.

– Ладно, приводите, – сдался г-н Мерио. – Постараюсь вам помочь.

Моргане и Венеции в виде исключения выделили крохотную комнатушку в приюте Фоли-Мерикур. Можно было подумать, что ради них опустошили чулан для метел. Единственное окно выходило на глухой дворик, где из прохудившейся трубы лила вода, раздражающе барабаня об асфальт. Брата поселили по сравнению с ними роскошно – в светлой просторной комнате. К сожалению, Симеону приходилось делить ее с товарищем – сверстником по имени Тони. Каждый вечер Тони присоединялся к остальным в игровой комнате, и Симеон благославлял того, кто изобрел настольный футбол. Только тогда Симеон мог достать учебники, которые прятал на самом дне своего чемодана. Он усвоил уже давно – с яслей, если точно, – что в его же интересах скрывать от сверстников свои способности.

«Могут быть освобождены от опекунских обязанностей те, для кого возраст, болезнь, территориальная удаленность, исключительные обстоятельства профессионального или семейного характера делают такую нагрузку чрезмерно затруднительной…»

Сидя на полу спиной к стене, Симеон взвешивал каждое слово Гражданского кодекса, который взял в библиотеке своего лицея. Получалось, что по закону трудно отказаться от опеки над несовершеннолетнем сиротой, если приходишься ему дедушкой или бабушкой. Насчет братьев и сестер ничего определенного не говорилось. А тем более насчет сводных. В дверь заскреблись, отрывая Симеона от чтения. Сестры прошмыгнули к нему в комнату.

– Ну как? – почтительно осведомилась Моргана.

– Продвигаюсь, – ответил Симеон, захлопывая Гражданский кодекс. – Потом надо будет порыться в Уголовном кодексе, выяснить, сколько лет мне могут дать за убийство Кролика.

Кроликом прозвали Тони из-за длинных передних зубов.

– Вам-то хорошо, – сказал Симеон. – Вы на ночь остаетесь вместе.

Он видел их кровати, стоящие впритык. Как бы ему хотелось спать там же, хотя бы у них в ногах, вместе с плюшевыми игрушками.

– Да-а, только Моргана не так хорошо рассказывает сказки, как мама, – пожаловалась Венеция.

Тихий ангел пролетел над детьми Морлеван. Немой ангел горя.

– Ну ладно, – подвел черту Симеон. Голос у него был немного хриплый. – Во вторник у нас встреча с судьей.

– За что нас судить? – возмутилась Венеция. – Мама же не из-за нас убилась на лестнице!

Симеон кивнул средней сестре:

– Объясни ей.

– Это не такой судья, который наказывает, – начала Моргана. – Это чтобы решить, куда нас отправят после приюта…

– Объяснишь потом, – оборвал Симеон, указывая на дверь. – Мне надо еще поразмыслить.

Девочки послушно вышли. Размышления Симеона – это святое. Мальчик взглянул на часы. Было 21:15. Красное пятно повыше часов понемногу синело. На другой руке тоже появилось такое. Он не хотел об этом думать.

– 21:15, – сказал он вслух, чтобы сосредоточиться на чем-нибудь другом.

В 21:30 вернется Кролик. Значит, остается сколько? Четверть часа. Четверть часа, чтобы поплакать.

«Все это, – думал Симеон, глуша всхлипывания подушкой, – все это вопрос са-мо-дис-ци-пли-ны».

Объятия ночи сомкнулись над ним.

– Мама, – вздохнул он, засыпая.

На следующее утро Симеон столкнулся в коридоре с двумя парнями из старших классов, которых знал только в лицо. Они преградили ему путь.

– Это правда – то, что Кролик рассказывал про твою мать вчера в игровой?

Симеон оценивал положение. В коридоре больше никого. Этих двое, и они на голову выше его. Нельзя было ни отступать, ни нарываться.

– Не знаю, о чем вы говорите, – ответил он самым бесстрастным тоном.

– Что твоя мать покончила с собой, хлебнув «Сортирного Крота».

Боль пронзила худое тело Симеона. Ему стали, наконец, понятны эти взгляды – смесь ужаса и жалости, – которыми его провожали, эти шепотки, стихавшие, когда он входил в комнату. Он изобразил улыбку, давая себе время собраться, и ответил:

– Вранье! Это был «Блеск».

Приют Фоли-Мерикур был скопищем подростковых бед. Но такое – такое впечатляло. Парни притихли и прижались к стенкам, пропуская Симеона. Он вошел в столовую и сразу заметил, что сестры, уже сидевшие за завтраком, только что плакали.

– Что случилось? – спросил он, усаживаясь перед своей кружкой.

– Это все Кролик, – сказала Моргана. – Он говорит, что мама умерла, потому что вып… что выпи… выпила…

Она разрыдалась и не смогла договорить. Симеон повернулся к младшей, и та сообщила шепотом, словно какой-то позорный секрет:

– Потому что выпила «Сортирного Крота».

Симеон снова натянуто улыбнулся, давая себе время собраться. Такой у него был прием, чтобы подготовить ответ, когда его захватывали врасплох.

– Вранье, – уверенно сказал он. – У нас дома никогда не держали «Сортирного Крота».

– А, ну ладно, – облегченно вздохнула Венеция, совершенно успокоенная.

 

Глава вторая,

в которой дети Морлеван ждут волхва

 

Судья по делам несовершеннолетних, г-жа Лоранс Дешан, была энергичная миловидная женщина, склонная к полноте, и работала на черном шоколаде. Плитки шоколада «Нестле», 52 % какао, горького и сладкого, твердого и мягкого, всегда лежали у нее в ящике стола. Досье детей Морлеван выглядело таким сухим и бесплодным, что г-жа судья решила позволить себе два кусочка самого твердого, самого черного шоколада. Она откусила прямо от плитки, оставив на ней след своих крепких зубов.

В дверь постучали.

– Входите! – отозвалась она немного смущенно.

Г-жа судья поспешно задвинула ящик и вытерла мизинцем уголки губ. У нее была навязчивая мысль – как бы кто-нибудь не увидел у нее шоколадных усов и не узнал про ее тайную слабость. В кабинет вошла Бенедикт Оро, молодая сотрудница социальной службы. Они с судьей работали вместе недавно и плохо знали друг друга.

– Садитесь, – сказала Лоранс. Рот у нее еще был набит шоколадом, и она постаралась компенсировать это величественным видом.

Оробевшая Бенедикт присела на краешек стула.

– Я пригласила вас по поводу детей Морлеван, – сказала судья. – Прежде всего, хорошо ли им в том приюте, куда вы их поместили?

За сухой официальностью тона Бенедикт почудился упрек. Она уставилась на судью, пытаясь сообразить, что ответить. «У меня шоколадные усы», – сделала ошибочный вывод Лоранс и потерла уголки губ с видом скорбного раздумья.

– Какова их реакция?

– Ну, я.… У них стресс, – сказала Бенедикт, цепляясь за свою излюбленную формулировку.

– Разумеется. Старший… Мальчик, кажется?

– Да. Симеон.

– Четырнадцать лет, если не ошибаюсь?

– Да.

– Замкнутый или скорее агрессивный?

– Н-н-нет, – замялась Бенедикт, которая, по правде говоря, не знала что и думать об этом мальчике.

– Он хоть разговаривает? – допытывалась судья. – Он в шоке?

– Вообще-то… вообще-то нет.

Судья раздраженно листала досье.

– Невероятно! – сказала она. – Как в пустыне живут! Ни родных, ни друзей. Никого. Социальный вакуум! Не представляю, как тут назначать опекуна или организовывать семейный совет.

– Есть приходящая няня Венеции. Она готова заботиться о девочке, пока ей не подыщут приемную семью.

– Н-да, – вздохнула Лоранс Дешан. – Жаль было бы разлучать брата и сестер. Мальчику четырнадцать? Он… в четвертом,[1] так?

– В выпускном, – пролепетала социальная сотрудница.

– Нет. Не в четырнадцать же лет, – отрезала судья, точно иначе и быть не может.

И озадаченно нахмурилась, потому что наткнулась в досье на строчку: «Симеон Морлеван, 14 лет, выпускной класс „S" в частном лицее Св. Клотильды».

– Да он же феномен! – воскликнула Лоранс.

– Это уж будьте уверены! – поспешила облегчить душу социальная сотрудница, которой с Симеоном всегда было не по себе. – Он не похож на нормальных детей. И вообще, считает себя особо одаренным.

– Так оно и есть, – заметила Лоранс.

Дело Морлеванов неожиданно становилось захватывающим. В руках судьи – судьба юного дарования. Симеон Морлеван, само имя звучало интригующе. Романтично. Прекрасный нелюдимый отрок… Лоранс таила в себе неутолимую потребность любить, которую шоколад не мог полностью компенсировать. Окружить заботой одаренного мальчика, помочь ему обрести душевное равновесие, найти свой путь… Она дала волю этим мыслям, или смутным мечтам, повторяя про себя: «Симеон Морлеван».

– Вы что-то сказали? – встрепенулась она.

Пока судья витала в мечтах, социальная сотрудница, оказывается, что-то говорила.

– Да насчет этих сводных братьев или сестер…

– Каких сводных братьев? – удивилась Лоранс.

– По-видимому, есть еще какие-то Морлеваны. Отец уже был раньше женат, и от этого брака должны быть дети.

– В досье ничего подобного не указано.

– Это только со слов мальчика.

Бенедикт не забыла, как покоробили ее манеры Симеона, когда он обратился к ней с этим заявлением.

– Если эти Морлеваны существуют, – сказала судья, – это очень важно. Фамилия, безусловно, редкая. Надо бы посмотреть…

Без лишних слов Лоранс повернулась на своем вертящемся стуле к компьютеру. Она быстро открыла базу данных адресной службы и набрала в строке поиска: «Морлеван Париж 75». На экране появилось два адреса. Один принадлежал д-ру Жозиане Морлеван, другой – некоему Бартельми Морлевану. Судья сохранила оба адреса, потом на всякий случай задала поиск фамилии Морлеван по всей Франции. Но больше никого не нашла.

Лоранс заглянула в свой ежедневник. Так, встреча с детьми Морлеван назначена на вторник следующей недели, а сейчас уже пятница. Ей надо было провести свое маленькое расследование по-быстрому. Д-р Жозиана Морлеван проживала недалеко от офиса судьи. Вот с нее завтра же и надо будет начать.

В субботу утром Лоранс стояла у подъезда фешенебельного дома в районе парка Монсури. Д-р Морлеван оказалась офтальмологом. Дама не первой молодости, Дородная, как не без удовольствия отметила судья, торжественно отворила дверь.

– Вам назначено?

– Нет. Я – г-жа Лоранс Дешан, судья по делам несовершеннолетних.

Лоранс знала, что ее должность никаких определенных ассоциаций у людей не вызывает, но обычно бывает достаточно слова «судья», чтобы собеседник струхнул. В самом деле, секретарша д-ра Морлеван прижала руку к пышной груди, словно желая проверить, как бьется сердце.

– Что случилось? – выдохнула она.

– Ничего страшного, – ответила судья, вспомнила о сиротах и добавила: – Во всяком случае, ничего страшного для д-ра Морлеван. Я хотела бы поговорить с ней о ее отце, г-не Жорже Морлеване.

– Да он же ей не отец! – воскликнула дама. – Моя дочь… Д-р Морлеван – моя дочь…

Судья кивнула в знак того, что поняла.

– Мой бывший муж признал ее и дал ей свою фамилию. Вот и все.

Итак, Жозиана Морлеван была внебрачным ребенком, которого Жорж Морлеван усыновил. Никакие кровные узы не связывали ее с тремя маленькими Морлеванами.

– Жорж, наверное, умер? – спросила дама, и в глубине ее зрачков загорелся огонек.

Судья улыбнулась, спеша развеять иллюзию.

– Речь идет не о наследстве, мадам. Или, если угодно, о наследстве, которое непросто принять. Г-н Морлеван оставил трех несовершеннолетних детей, которых кто-то должен растить.

Дама отпрянула назад, словно с потолка что-то рухнуло, чуть не раздавив ее.

– О! Да ведь я же вам сказала, не так ли? Моя дочь не родня Жоржу Морлевану. Она ему никто. И я тоже.

Голос у нее стал пронзительным, почти визгливым. Лоранс почувствовала, как в ней закипает ярость. Хорошо, что Симеон, одаренный ребенок, не связан узами родства с этой мегерой!

– Она носит его фамилию, – сказала тем не менее Лоранс. – Я хотела бы, чтобы ваша дочь пришла ко мне в офис во вторник, 13 декабря, в одиннадцать часов. Возможно, она проявит большую заинтересованность, чем вы.

Уже на улице Лоранс с неудовольствием сообразила, что забыла задать единственный все еще актуальный вопрос: был ли Бартельми Морлеван тоже незаконным ребенком, которому Жорж Морлеван дал свою фамилию? Если это так, дети Морлеван могут распрощаться с последней надеждой обрести семью. Они окажутся на попечении государства, обреченные мотаться по приютам и интернатам в ожидании очень маловероятного усыновления.

Бартельми Морлеван жил в квартале Марэ, на шестом этаже без лифта. Это открытие, сделанное у подножия крутой лестницы, так расстроило судью, что она тут же полезла к себе в сумку. Одним движением пальцев – крак! – отломила кусочек шоколадки и воровато сунула его в рот. Поскольку впереди у Лоранс было целых пять этажей, она решила не жевать шоколад, а рассасывать. Это было такое наслаждение – позволить шоколадной массе таять на языке, обволакивать небо и десны; но и такая пытка – не позволять себе впиться зубами в твердую сердцевину кусочка. Но нет, нельзя. Размякший квадратик перекатывался во рту, так и не смятый зубами. На пятом этаже Лоранс не выдержала и смолотила все, что осталось от кусочка.

– Г-н Бартельми Морлеван?

В приоткрытую дверь выглядывал молодой человек, весь в веснушках и довольно противный.

– Не. Я Лео.

– Лоранс Дешан, судья по делам несовершеннолетних. Мне надо поговорить с г-ном Морлеваном.

– Нет его. А че надо?

Парень говорил нарочито невнятно, комкая слова.

– Это по поводу его отца, Жоржа Морлевана.

Молодой человек, который стоял, томно изогнувшись, правым бедром вперед, резко переменил позу, выставив на этот раз левое, и крикнул:

– Барт ч'хать х'тел н' ев'о папашу!

– Возможно, – сказала Лоранс. – Но решать это не вам. Я хочу видеть г-на Морлевана у себя во вторник, тринадцатого, в одиннадцать часов. Вот моя карточка. Вы не забудете? Во вторник, явка обязательна. Закон есть закон.

Парень не сказал, что ему «ч'хать» на этот закон, но взгляд его, стрелявший куда угодно, только не в глаза молодой женщине, говорил это за него.

Лоранс вернулась домой с ощущением, что зря потратила утро. Кто же добровольно возьмет на себя заботу о трех сиротах? Потом повторила про себя имя одаренного мальчика: «Симеон Морлеван», и улыбнулась. Она сама о нем позаботится.

Но в планы Симеона это не входило. Взяв в оборот социальную сотрудницу, мальчик узнал все, что она выяснила о других Морлеванах по своим каналам. В понедельник вечером в комнате девочек он держал с сестрами совет – они называли это «пау-вау». В лучших традициях индейских племен все трое завернулись в одеяла и, сидя по-турецки на полу, приступили к обсуждению. Раньше, когда дети еще жили дома, они пускали во время пау-вау по кругу зажженную трубку. Жорж, их отец, считал, что это очень забавно. Он поощрял все их чудачества. «До чего ж ты безответственный», – говорила мама. Она говорила это так часто, что в конце концов он подтвердил ее правоту. Взял и ушел.

– Слушайте, девочки, – говорил Симеон, сидя по-турецки и драпируясь в одеяло. – Вот в каком мы положении. На свете есть еще двое Морлеванов.

– Мальчики или девочки? – спросила Венеция, для которой этот вопрос был самым важным.

– Одна из них женщина, она офтальмолог.

Венеция даже не успела попросить у сестры объяснений. Моргана тут же, как будто она была Симеонова копия с субтитрами, сказала:

– Доктор, который лечит глаза.

– Ее зовут Жозиана. Вообще-то она не настоящая Морлеван. У нее та же фамилия, что у нас, потому что папа ее признал.

– Где признал? – спросила Венеция.

Симеон кивнул сестре. Моргана лишь на миг задумалась.

– Это значит, он ее взял в приемные дочки. Как Лексану, мою школьную подружку.

– А, ну ладно, – покладисто кивнула сестренка.

– Другой – настоящий Морлеван. Он наш сводный брат. Он работает в антикварном магазине.

Говорить «продавцом» Симеону не хотелось. Продавец – значит ничтожество, безмозглый тип. Зато лучшее он приберег под конец:

– Его зовут Бартельми.

– Ух ты! – вскричали сестры.

– Прямо как волхва, – восхитилась Венеция.

Моргана и Симеон с улыбкой переглянулись. Оба знали, что сестренка перепутала с Бальтазаром. Но образ старшего брата, который приедет на верблюде, им тоже понравился. Долгая пауза была насыщена магией. При всем своем уме, Симеон даже предположить не мог, что старший брат, может быть, «ч'хал» на них…

Г-жа судья, ожидая во вторник утром всех Морлеванов, не тешила себя подобными иллюзиями. Перед встречей они с социальной сотрудницей уточняли последние детали.

– Г-же Жозиане Морлеван тридцать семь лет, – докладывала Бенедикт Оро. – На самом деле ее фамилия должна быть Пон. Ей было пять лет, когда Жорж Морлеван удочерил ее. Да и теперь она не должна бы зваться Морлеван.

– Почему? – удивилась Лоранс.

– Она уже три года замужем за неким г-ном Танпье. Просто не захотела менять фамилию из-за врачебной практики.

Безусловно, связь офтальмолога с детьми Морлеван была очень косвенной.

– Жаль, – вздохнула судья. – Врач из престижного района, идеальный был бы вариант.

Женщины обменялись улыбками. Обе они, каждая по-своему, принимали близко к сердцу дело Морлеванов, и это их сближало.

– Бартельми Морлеван – тому всего двадцать шесть, – вернулась к своему докладу Бенедикт.

– Вы его видели?

– Нет. Ни его, ни офтальмолога. Вот он действительно сын Жоржа Морлевана, но отца никогда не видел.

– Сводный брат, – задумчиво протянула судья.

Можно ли взвалить на молодого парня такой неподъемный груз – ответственность за трех детей? И должна ли она, судья, грозить ему законными карами, если он откажется иметь дело с братом и сестрами?

– Да, войдите!

Лоранс глянула на часы. Было только 10:50.

– Г-жа Жозиана Морлеван, – объявила секретарша, приоткрыв дверь.

– Ну-ну, – пробормотала себе под нос судья. – Значит, врач из престижного района.

Социальная сотрудница вытянулась в струнку на своем стуле. Лицо у нее сделалось напряженным от любопытства. Положение детей Морлеван было таким отчаянным, что поневоле хотелось, чтобы появился Зорро. В данном случае Зорро был в строгом английском костюме светло-серого цвета и пуловере от Родье.

– Добрый день. Г-жа Дешан? С вашего разрешения, должна сказать, что сегодняшний вызов поставил меня в крайне неловкое положение. Сегодня ровно в одиннадцать я должна была оперировать пожилую даму по поводу катаракты. У врача время расписано, нельзя им так произвольно распоряжаться.

Жозиана Морлеван говорила подчеркнуто холодно. Она не какая-нибудь простушка, и надо дать это понять с самого начала.

– Сожалею, что нарушила ваши планы, – парировала Лоранс, у которой без шоколада начиналась ломка. – В самом деле, ведь речь-то всего о трех детях, у которых отец ушел, а мать умерла.

– Спасибо за нравоучение, – съязвила офтальмолог, усаживаясь. – Теперь, если можно, факты. Бабушек и дедушек у этих детей, значит, нет?

– Никаких родственников, кроме вас и…

– Они мне не родственники, – отрезала Жозиана.

– Вы Морлеван по усыновлению.

– Ну, если хорошенько разобраться, мы все окажемся родственниками, – не удержалась от колкости Жозиана. – Сколько лет этим детям?

– Четырнадцать, восемь и пять.

– Пять лет.… Это мальчик?

– Девочка.

– Девочка.… Ну, если уж никак иначе… – протянула докторша с видом покупателя, который, так уж и быть, поддается на уговоры. – Она хоть хорошенькая?

– Не знаю. Я ее еще не видела.

Бенедикт и Лоранс обменялись возмущенными взглядами. Они не знали, что г-жа офтальмолог три года безуспешно старалась забеременеть, а три неудачные попытки искусственного оплодотворения едва не довели ее до депрессии. Так что уже готовая пятилетняя девочка, если она еще хорошенькая и умненькая, – почему бы и нет, в самом деле? К тому же Жозиана слышала, что некоторым удавалось забеременеть после того, как они брали приемного ребенка.

– Разумеется, остальные двое – это уж увольте, – добавила она, одним взмахом руки отметая Моргану и Симеона. – Они слишком большие.

– Мы стараемся не разлучать братьев и сестер, – вмешалась социальная сотрудница.

– Это что, лот? – осведомилась Жозиана с иронией, совсем не вязавшейся с ситуацией. – Желаю выигравшему получить массу удовольствия.

Три робких удара в дверь прервали разговор.

– Дети пришли, – объявила секретарша жалостливым голосом, который сочла наиболее подходящим к случаю.

Судью словно что-то толкнуло в сердце. Сейчас она увидит своего одаренного мальчика. Сама того не сознавая, она много думала о нем. Она тоже мысленно уже отделила одного из детей Морлеван от остальных.

И вот они вошли в кабинет. Брат подталкивал перед собой сестренок, и судья с офтальмологом сразу поняли, что перед ними единое целое. Чтобы отделить одного или другого, пришлось бы воспользоваться электропилой. При виде Симеона Лоранс не удержалась и разочарованно охнула. «Прекрасный отрок» оказался тощим парнишкой в круглых очках, из-под которых он недоверчиво щурился на присутствующих. Средняя, Моргана, тоже имела все права на кличку «очкарик»: очки в красной оправе на вздернутом носу и оттопыренные уши, заботливо подчеркнутые стягивающим волосы обручем.

– А судья тут кто? – спросила Венеция.

Ее голосок мгновенно вызвал улыбки у всех трех женщин.

– Прелесть, – чуть слышно вырвалось у Жозианы.

Венеция была как раз такая девочка, какую могла пожелать себе дама, носящая пуловеры от Родье. Волосы теплого золотистого цвета, лучистые голубые глаза – ну прямо куколка, к которой невольно тянешь руки со словами: «Хочу вот эту!» Однако Жозиана сдержалась, потому что Симеон, почувствовав что-то, положил руку на плечо сестренке.

– Судья тут я, – сказала Лоранс. – Но ты не бойся, я просто хочу вам помочь. Садитесь, все садитесь.

Лоранс краем глаза наблюдала за Симеоном. Он сел, откинувшись на спинку стула, и скрестил руки на груди. Судья решила представить всех друг другу.

– Бенедикт вы уже знаете, она ваша социальная сотрудница. А это Жозиана Морлеван…

– Почему-то здесь все девушки красивые, – удивилась маленькая Венеция.

Замечание было настолько же верным, насколько и неожиданным. Женщины рассмеялись.

– Жозиана Морлеван носит ту же фамилию, что и вы, – продолжала судья, обращаясь в основном к девочкам. – Но она вам не совсем родственница. Она, как бы это сказать…

Лоранс на секунду задумалась. Нетерпеливый Симеон не выдержал:

– Она сводная сестра нашего сводного брата, – сформулировал он.

Судья с этой точки зрения вопрос еще не рассматривала.

– Ну да, можно и так сказать. У вас очень развито логическое мышление, Симеон.

Мальчику понравилось, что к нему обращаются на «вы». Он слегка наклонил голову в знак признательности.

– Вам удалось нагнать пропущенное в школе? – спросила его Лоранс.

– За последнюю контрольную по физике у меня 19. Это, думаю, как раз не проблема.

Не успев договорить, Симеон понял, что допустил промах. Выставил себя зазнайкой. И, как это с ним часто бывало, он не сказал того, что рвалось из души. Ему надо было бы ответить: «Мне все равно, что там со школой. Я хочу видеть Бартельми. Я хочу, чтобы у меня был старший брат. Он мне очень нужен». В его глазах за круглыми очками стояли слезы.

– А где Бартельми? – спросила Моргана, которая служила брату переводчицей, даже когда он ничего не говорил.

– Опаздывает, – сказала Лоранс.

– Сложности с парковкой верблюда, – шепотом предположил Симеон.

Сестренки прыснули.

– И вы вообразили, что он явится? – бросила Жозиана. – Не знаете вы Бартельми. Он только о себе и думает. И вообще, он го…

Тук-тук-тук. Секретарша объявила:

– Г-н Морлеван.

Трое детей вскочили, не усидев, – слишком они были взволнованы. С тех пор как они узнали о существовании брата, они ни о чем другом думать не могли. Венеция уже нарисовала ему четыре картинки. Бартельми вошел, несколько запыхавшись, – последнюю часть пути он бежал.

– К судье сюда? – выдохнул он, озираясь, словно свалился с луны.

Лоранс и Бенедикт смотрели на него, чуть ли не разинув рты. Прекрасный принц! Наконец-то! Судья, однако, отметила кое-какие настораживающие детали: серьгу в ухе, безупречный загар в середине декабря и мелированные волосы.

– Где моя картинка? Ну, скорей, давай, ту, где я дом нарисовала, – ныла Венеция.

Симеон никак не мог нашарить рисунок.

Появление старшего брата потрясло его. В мечтах он рисовал себе Бартельми двухметровым гигантом, который войдет и гаркнет: «Все, ребята, нечего нам тут торчать. Айда в Австралию!»

– Я что-то не понял, чего от меня хотят, но я, ей-богу, невиновен, – сказал Бартельми каким-то странным, жеманным голосом. – Oh, boy! И ты тут, Жозиана?

Его сводная сестра даже не потрудилась ответить.

– Г-н Морлеван, – довольно торжественно обратилась к нему судья, – здесь перед вами ваш сводный брат и ваши сводные сестры: Симеон, Моргана и Венеция Морлеван.

– Мои сво… мои… – у Бартельми отнялся язык.

Венеция наконец отыскала свой рисунок и теперь протягивала его брату.

– Я тебе нарисовала дом, – объяснила она. – Это где мы будем с тобой жить. Вот тут моя кровать, а вот холодильник.

Бартельми наклонился пониже, стараясь вникнуть в пояснения девочки. На каждую новую подробность он отзывался беспомощным: «Oh, boy!»

– Я нарисовала около твоего имени три сердца, потому что я тебя вот как люблю: немножко, очень и безумно.

Они смотрели друг на друга, почти нос к носу, и Венеция задала самый главный вопрос – тест, позволяющий провести первое деление на хороших и плохих:

– Тебя поцеловать?

Бартельми удивленно улыбнулся, от чего на щеках у него образовались две ямочки. Венеция обняла его за шею и чмокнула в то место, которое выбрала бы и г-жа судья, – прямо в ямочку на щеке. Симеон знал, что младшая сестренка инстинктивно делает именно то, что надо. И все-таки ощутил укол ревности. Жозиана Морлеван заерзала на стуле. Да что же это, неужели малютку доверят Бартельми! Ни мораль, ни здравый смысл такого не допускали.

– Садитесь, г-н Морлеван, – сказала судья.

Свободного стула не оказалось.

– Ничего, – сказала Венеция.

Она устроилась на коленях у старшего брата, и, глядя на них, каждый из присутствующих изнывал от зависти. Такие красивые, и тот и другая, как с картинки к волшебной сказке с идиотским названием «Сестричка и братик». В генетической лотерее не всем везет. «Глаз голубенький, всем любенький» – это было про Венецию и Бартельми. А «Глаз карий – харя харей» – это про Моргану и Симеона.

– Г-н Морлеван, – сказала судья, – ваши сводные брат и сестры, которых вы здесь видите, остались без семьи: их отец, Жорж Морлеван, исчез, а мать, Катрин Дюфур, скончалась.

– Да, плохо дело, – признал Бартельми, поскольку судья явно ожидала от него какой-то реакции.

Прекрасный принц что-то слишком уж туго соображал, и Лоранс решила его подстегнуть.

– Поскольку вы их старший брат, мы думаем доверить вам опеку над ними.

– Вы что, не видите, он же совершенно не подходит, – вскинулась Жозиана.

– Смотря для чего, – обиделся Бартельми. – А что это за фишка такая, опека?

Г-жа судья, не в восторге от «фишки», ответила довольно раздраженно, цитируя Гражданский кодекс:

– Опекун, г-н Морлеван, отвечает за воспитание и образование вверенных ему детей. Он представляет их интересы в гражданской жизни и заботится об их благополучии, как хороший отец.

– Да это же нелепо, в конце-то концов! – взорвалась Жозиана, которую вся эта сцена раздражала донельзя. – Как хороший отец! Вы же сами видите, что Барт – го…

– Горячее сердце! – чуть ли не рявкнула судья, чтобы не дать ей договорить.

– Даже три сердца, – ввернула Венеция.

– Не правда ли, г-н Морлеван? – окликнула его Лоранс.

– Ну да, только я не понял. Что это за фишка-то, опека?

– Oh, boy! – тихо передразнил его Симеон, возведя глаза к потолку.

 

Глава третья,

в которой говорится, как трудно быть Любимой

 

Симеон не выносил жизни в коллективе. В хорошие дни он шутил про себя, что если после смерти попадет в ад, то особой разницы не заметит. Другие мальчишки сразу взяли его на заметку, потому что он вел себя не как все. Он не интересовался ни настольным футболом, ни сортирным юмором, а забивался в комнатушку сестер и сидел там на полу, подпирая стенку. «Б'таник» – так определило его общественное мнение. Кролик стал при нем придворным мучителем. Имя Симеон он переделал в Симону, и мальчик шагу не мог ступить, чтобы ему не заорали в ухо: «Симона, карета подана!»[2]

Вдобавок Тони обшарил-таки чемодан Симеона и открыл невероятную, возмутительную истину: в четырнадцать лет – в выпускном классе! Нет, да что ж это такое, что он из себя строит, этот ботаник? Кролик наклеил в учебнике философии фотографии голых красоток. Потом стянул тетради с домашними заданиями, где все оценки были 18–20 баллов, оценки переправил на нули, а поля исписал всякой похабщиной.

Бывали вечера, когда Симеон с 21:15 до 21:30 стоял в туалете, вцепившись обеими руками в края раковины. Он думал о матери, о «Сортирном Кроте», и рыдания сотрясали все его тело. Нет, этого он никогда не сделает. Однако он стоял вот так над раковиной, словно над бездной, и у подступающих слез был привкус крови.

– Я нарисовала Бартельми еще одну картинку, – почти каждое утро объявляла Венеция.

Малышка боготворила своего взрослого брата – мимолетное видение в кабинете судьи. Но Симеона встреча скорее разочаровала.

– Смотри, сколько сердец я нарисовала для Бартельми!

Венеция растравляла ему душу. Почему Бартельми заслужил у нее три сердца, а сам он только два? Симеон ловил себя на мелочности. В это утро сердец было целых пять, розовых, как кукла Барби, и все для Бартельми. Симеон язвительно усмехнулся. Ткнул пальцем в первое сердце:

– Люблю.

И принялся отсчитывать дальше:

– Немножко, очень, безумно, нисколечко.

– Я просто не так посчитала! – закричала Венеция, закрывая последнее сердце ладошкой.

– Все, уже поздно, – издевался Симеон.

Венеция убежала и через несколько минут вернулась с новым рисунком.

– На, это тебе. Иди к черту в пекло!

Симеон грустно улыбнулся, рассматривая смешного рогатого человечка с вилами. Потом соленые слезы обожгли ему глаза. В эту ночь Симеон спал с чертиком под подушкой.

27 декабря Бенедикт принесла в приют Фоли-Мерикур две хорошие новости. Она собрала детей Морлеван в кабинете директора и объявила им:

– Бартельми приготовил вам рождественский подарок. Он согласился быть вашим опекуном.

Она умолчала о том, сколько пришлось судье донимать, упрашивать, улещивать, стращать Барта, чтобы добиться такого результата.

– А вторая хорошая новость, – продолжала Бенедикт, радуясь их улыбкам, – в воскресенье вы идете к Бартельми!

– Пойду собирать вещи, – загорелась Венеция.

Социальной сотруднице пришлось охладить ее пыл. Они приглашены просто в гости.

– Почему так? – удивилась девочка.

Бенедикт слишком долго подыскивала нужные слова, и Симеон ответил за нее.

– Опекун, это не значит, что мы у него будем жить. Чтобы жить вместе, надо посмотреть, подойдем ли мы друг другу. В воскресенье и проверим.

Он вопросительно глянул на Бенедикт, ища подтверждения.

– Ну да, в общем, примерно так, – промямлила она.

На самом деле Бартельми не выразил никакого желания взять детей к себе. Опекать – ладно. Но на расстоянии. Так что Бенедикт продолжала искать детям Морлеван приемную семью.

В воскресенье, второго января, с утра начались великие сборы. Венеция собрала все тридцать два рисунка, которые приготовила для Бартельми.

– Пау-вау, – объявил Симеон.

Дети уселись на пол.

– Кто хочет жить в приюте Фоли-Мерикур? – спросил Симеон. – Поднимите руки.

– Ноль, – сосчитала Моргана.

– Кто хочет жить у Бартельми?

Поднялись три руки.

– Единогласно, – подвел итог Симеон. – Но до этого еще далеко. Слушайте, девочки: Бартельми вовсе не хочет, чтобы мы у него жили.

Младшая сестренка открыла было рот, чтобы возразить.

– Нет, Венеция, нет, – остановил ее Симеон, правильно истолковавший замешательство социальной сотрудницы. – Мы должны сделать так, чтобы Бартельми захотел взять нас к себе.

Венеция завозилась, выпутываясь из одеяла.

– Пойду нарисую ему еще картинку.

Старшие с улыбкой переглянулись. Их восхищала наивность сестренки.

– Еще целовать можно, – подсказала Венеция, снова усаживаясь.

– Это для тебя подходит, а для нас нет, – ответил Симеон.

– Почему? – спросила Венеция.

– Потому что ты маленькая и хорошенькая.

– А вы…

– Большие и некрасивые, – беспристрастно оценил Симеон.

Он уже понял там, у судьи, что Венеция всегда найдет желающих приютить ее и полюбить. Это даже представляло некоторую опасность.

– Дадим еще одну клятву, – решил он.

– Что нас не разлучат? – спросила Венеция.

– Что мы не захотим, чтобы нас разлучали.

Симеон выставил кулак и сказал:

– Морлеван или смерть.

Открылась дверь.

– Дети, вы готовы? – окликнула их Бенедикт с несколько наигранной веселостью.

Пирамида распалась.

– Идем, – прошептал Симеон с таким выражением, словно скомандовал: «На приступ!».

Бартельми в это воскресное утро и впрямь ощущал себя осажденной крепостью. Трое детей. Oh, boy! Что ж с ними делать? Социальная сотрудница составила для него программу действий. Видя его растерянность, она даже записала все на бумаге. Барт перечитал шпаргалку: «10 часов. Показать квартиру».

– Показать квартиру, – повторил Барт, стоя посреди гостиной и поворачиваясь на сто восемьдесят градусов.

На столике валялся журнал сомнительного содержания, он убрал его с глаз долой. Потом снова заглянул в шпаргалку: «10:30, угостить оранжадом. Побеседовать, познакомиться. 11:30, сходить в ближайший „Макдональдс". Прогулка по окрестностям». Во второй половине дня Бенедикт предлагала сводить детей в кино на «Мой друг Джо». В 18:00 ее возвращение должно было положить конец мучениям Барта.

– Купите фломастеры, – подсказала она в числе прочего. – Малышка обожает рисовать.

Бартельми купил целых три набора. На нервной почве он всегда становился расточительным.

В девять часов зазвонил телефон, и Барт украдкой скрестил пальцы. Вдруг, на его счастье, кто-то из детей подцепил грипп?

– Барт? Че се'нь дел'шь?

Бартельми онемел.

– Але, Барт!

– Да-да, привет, Лео! А ты вроде собирался съездить поздравить родителей с Новым годом?

– Че я там н'в'дел. Ну т'к?

– Ну, я… ну… – растерялся Барт, безуспешно ища вдохновение в шпаргалке Бенедикт.

– Ждешь к'го? – в голосе Лео уже звучало подозрение.

– Нет-нет, – успокоил его Бартельми.

Плюс ко всему его угораздило связаться с ревнивцем. Этого социальная сотрудница, дура такая, в программе не предусмотрела.

– Т'к я п'двалю? – настаивал Лео, в голосе которого появились угрожающие нотки.

– Да, конечно. После обе…

Барт совсем растерялся. Придется как-то вклинить Лео между «Макдональдсом» и Уолтом Диснеем. А ребят куда же тогда?

– Мрак, – сказал он своему телефону, вешая трубку. – Полный мрак.

Как человеку легковозбудимому, Барту не много было надо, чтобы сбросить напряжение. Он решил, что небольшая пробежка поможет. Часок попотеть – показалось ему наилучшим выходом. Когда он вернулся, весь взмокший, несмотря на январь, они уже стояли у дверей с этой заразой, социальной сотрудницей. Все трое, полный комплект: блондиночка, которая сейчас полезет целоваться, несмеяна с этими своими ушами, которых уже достаточно, чтобы осрамить его на весь квартал, и заморыш со взглядом как рентген. Вот радость-то.

– Уже десять? – осведомился Барт, словно его пытались заставить работать сверхурочно.

– Без пяти, – ответила Бенедикт, взглянув на часы. – Мы как раз собирались войти.

– Поцеловать! – потребовала Венеция, ухватив Барта за свитер.

– Через пять минут, – заупрямился он.

Бенедикт ушла, пожелав им хорошо провести время и изрядно в этом сомневаясь. Ну почему детям Морлеван так не везет? Барт, не оглядываясь на них, взбежал по лестнице. Симеону два последних этажа дались с трудом, пришлось постоять держась за перила: закружилась голова. Войдя в квартиру, дети сбились кучкой посреди гостиной; такие неприкаянные, что Барт смягчился:

– Ладно, я пока в душ, а вы тут осмотритесь. Не тушуйтесь, будьте как дома.

Он прошел в спальню и сбросил пропотевшую одежду.

– Это твоя спальня? – послышался нежный голосок.

Барт зарычал и схватил подушку, чтобы прикрыться.

– Ты что тут делаешь?

– Ты сказал, осмотритесь, – напомнила Венеция.

Она нежно улыбнулась ему, как родному.

– У тебя есть писька?

Барт покраснел.

– Ну… как у всех. Во дети пошли! Ладно, кыш, кыш отсюда.

Как будто он выгоняет какую-то зверушку. Венецию это рассмешило, однако она все-таки сочла своим долгом просветить старшего брата:

– А у меня писька не такая.

Тут еще вошел и Симеон.

– А, вот ты где, – сказал он Венеции, совершенно игнорируя голого Барта.

– Куда вы делись? – крикнула из коридора Моргана.

– Мы тут! – отозвались Симеон и Венеция.

Моргана вошла и увидела Барта с подушкой вместо фигового листка.

– Это твоя спальня? Красивая какая. Нет, наша не такая, наша малюсенькая и уродская.

Бартельми рухнул на кровать, по мере возможности прикрывая свое мужское достоинство.

– Пошли, мы мешаем, – догадался наконец Симеон.

После душа Бартельми вышел в гостиную почти в хорошем расположении духа и обнаружил, что дети уже вполне освоились. Венеция расставила всех своих кукол Барби и возилась с ними, комментируя происходящее исключительно в прошедшем времени:

– Шелли взяла, открыла шампанское и все выпила. Вот Барби разозлилась и сказала: «Кто все вино выпил?»

– Это не я! – пропищал Барт тоненьким голоском Шелли.

– Хочешь поиграть?

– Нет, спасибо, – отказался Бартельми.

Однако присел на корточки, взял одну Барби в облегающем боди и пробормотал: «Надо же, какие буфера».

Венеция нажала на груди Барби, они забавно зачпокали. Брат и сестренка рассмеялись. У них явно был общий круг интересов. Позади них кашлянул Симеон. Барт обернулся. Средние брат с сестрой сидели рядышком на диване и читали: Моргана – «Домик в прерии», Симеон – «Общественный договор».

– Вы оба, что ли, особо одаренные? – спросил Барт. – Или только Симеон?

– Я один класс перескочила, – сказала Моргана. – И по всем предметам первая.

– Кроме физкультуры, – услужливо напомнила Венеция.

– Спорт для дураков, – отрезал Симеон.

– А я спортом много занимаюсь, – закинул пробный шар Бартельми.

– Значит, ты дурак, – прыснула Венеция.

– Смейся-смейся, – проворчал Барт. – А ты не заметила, что у нас в семье получается двое на двое? Вот Симеон и Моргана, жуть до чего умные – и страшные как не знаю что, а вот мы с тобой, дураки дураками…

– И очень красивые, – заключила Венеция без всякой задней мысли.

Моргана заметила, что это совсем как в сказке «Рике с хохолком»:

– Рике, он страшный урод и очень умный. А принцесса – красавица, но дурочка.

– А чем кончается? – поинтересовался Бартельми.

– Они поженились, и у них было много детей, – ответила Венеция.

– Oh, boy! – простонал Барт. – Значит, оба дураки.

Дети расхохотались. Барт, насвистывая, пошел за оранжадом. Почему у него вдруг стало так хорошо на душе? Это сделалось как-то само собой, когда он увидел детей, устроившихся у него в гостиной. Он был старший в братстве Морлеван, и это было здорово.

– А какой фильм вы хотите посмотреть? – спросил он, поставив стаканы на журнальный столик. – Разговор был про «Мой друг Джо»…

И не договорил. Только сейчас он вспомнил про Лео. Тот скоро должен был появиться.

– Симеон, мне с тобой надо поговорить как мужчина с мужчиной, – заявил Барт, знаком приглашая брата следовать за ним.

Они уединились на кухне. Симеон, чувствуя какую-то непонятную усталость, оперся о раковину.

– У меня есть друг, он должен скоро зайти, – начал Барт, разглаживая воротничок рубашки младшего брата. – Понимаешь? Ну, дружок мой, приятель то есть.

Симеон не сводил глаз с выбоины в плитке на полу.

– Тут понимаешь, какая проблема: Лео жуткий собственник, из тех, кто приревнует к свитеру, если ты его носишь слишком часто.

Симеон выразительно вздохнул и поднял глаза к потолку. Барт все разглаживал ему воротничок.

– Боюсь, ему не понравится вся эта история, ну, что я ваш опекун, – продолжал Бартельми. – Может, скажем ему, что вы дети моей соседки, а? У меня тут соседка есть. Наверху. Мы с ней знакомы. Бедная такая дуреха, муж ее бьет.

Барт криво усмехнулся в знак сострадания.

– Я скажу, что она оставила вас у меня, пока пройдется по магазинам, а?

– Не в воскресенье же, – сказал Симеон, резко отбрасывая руку брата.

– Да, в воскресенье не катит, – признал Барт. – Соображаешь, одаренный. Тогда скажем, что вы не можете войти в квартиру. Во, самое то! Соседка сверху потеряла ключи. А вторые – у ее матери, а мать живет в Жювизи. Во, самое то! Соседка оставила вас у меня и поехала в Жювизи за ключами… У тебя с рубашкой что-то не так, слушай. Воротник все время загибается.

– Ты уверен, что не так только с рубашкой? – через силу выговорил Симеон.

Взгляды братьев пересеклись.

– Я стараюсь, – сказал Бартельми. – И ты постарайся, ладно?

Губы у Симеона судорожно подрагивали. Он закусил нижнюю.

– Пойду объясню все девочкам, – сказал он, отстраняя Барта.

– Что объяснишь? – спросил старший, поймав его за рубашку.

– Что они дочки соседки сверху, – невесело усмехнулся Симеон.

После этого во рту у него появился какой-то странный привкус, и этот привкус был у всего: у оранжада, у гамбургера, у мороженого. Привкус крови.

Лео явился как раз к кофе и попятился, увидев в гостиной детей Морлеван.

– Чой-то?

– Это дети моей соседки, – поспешил объяснить Барт.

Венеция решила показать, что хорошо усвоила легенду:

– Соседка сверху потеряла ключи и оставила своих детей у Барта. Потом она съездит за ключами к своей матери в Жювизи и вернется и заберет своих детей.

– Будешь кофе, Лео? – непринужденно предложил Барт, словно все происходящее было вполне в порядке вещей.

– Че, они д'ночи тут бу'т т'рчать? – спросил Лео, отвечая на недобрый взгляд Симеона точно таким же.

– До шести часов, – сказал Барт.

– Д' эт'ж к'шмар! – закричал Лео, срываясь на визг. – Ваще баба р'хнулась! А ты х'рош, нет чт'б…

В дверь позвонили. Молодые люди переглянулись.

– Мож', з'брать пр'шла св'их сопляков, – пробурчал Лео.

– Это бы меня очень удивило, – пробормотал Барт себе под нос.

Венеция прошмыгнула к дверям. На пороге стояла какая-то женщина и прижимала руку ко лбу.

– Здравствуй, милая, – сказала она тихо, словно боялась, что ее услышат. – А г-н Морлеван дома? Я его соседка сверху…

Запутавшись между вымыслом и реальностью, Венеция осведомилась:

– Ты уже нашла ключи?

Молодая женщина явно удивилась. Она убрала руку ото лба.

– Я как раз насчет этого и пришла. Муж заперся в квартире, а у меня нет ключей.

– Они у твоей мамы в Жювизи, – напомнила Венеция.

– У меня нет мамы, – пролепетала соседка, все больше недоумевая.

– У меня тоже, – сообщила Венеция с лучезарной улыбкой, словно такое совпадение не могло не радовать. – А что у тебя на лбу?

Женщина уклонилась от ответа:

– Мне бы г-на Морлевана. Он дома?

Гордая возложенной на нее миссией вестницы, Венеция распахнула дверь гостиной и объявила:

– Пришла соседка, только у нее все равно нет ключей!

– П'скай р'бят з'бира'т, – прошипел Лео, – х'ть ско'ка п'быть как люди.

Но семейная сцена как-то не складывалась. Моргана и Симеон смотрели на соседку, не понимая, что происходит.

– Oh, boy! – выдохнул Барт, окончательно теряя способность соображать.

– Я не знала, что у вас гости, г-н Морлеван, – извинялась бедная женщина.

Симеон дал себе три секунды, чтобы собраться. Один… два…

– Мама! – воскликнул он. – Что это с тобой? Опять Ударилась на кухне о вытяжку? Пошли лед приложим.

Он подхватил соседку под руку и потащил в коридор. Она почти не сопротивлялась и дала увести себя на кухню.

– Вот слушайте, история совершенно идиотская, – сказал Симеон. – Бартельми запутался в собственном вранье, пытаясь убедить своего дружка, что мы ваши дети.

Сжато и предельно ясно Симеон обрисовал ситуацию и успокоил молодую женщину. Потом спросил:

– Что это у вас на лбу?

– О, ничего. Я просто ударилась…

– О вытяжку? – подсказал Симеон. – Нет, эту выдумку вы уж оставьте мне.

Соседка внимательно посмотрела на странного мальчика. В глазах за круглыми очками было столько сострадания, что она закрыла лицо руками и расплакалась.

– Не плачьте, не надо, – попросил Симеон, сам чуть не плача.

Столько раз он наблюдал, как плачет мать, думая, что он не видит.

– Он меня выставил за дверь, – всхлипывала несчастная женщина. – Сказал, вали отсюда, иди на панель, там тебе самое место. Я не знаю, куда идти.

– Идите в комиссариат.

– Ой, нет, он меня убьет!

Женщина нервно утирала слезы.

– Вы еще совсем ребенок, – сказала она. – Не надо вам в это вникать.

– Как вас зовут?

– Эме.[3]

Симеон невольно улыбнулся.

– Да, конечно, звучит смешно, – всхлипывая, признала Эме.

– А меня зовут Симеон. Хотите, пойдем в комиссариат вместе?

Эме уставилась на удивительного мальчика.

– Нет-нет, – наотрез отказалась она. – Это мои проблемы.

Потом, видя, как болезненно реагирует Симеон на ее синяк, погладила его по плечу.

– Да вы не расстраивайтесь так. Не первый раз ссоримся. Все образуется.

Ему хотелось сказать: «Только не пейте „Крота"!» Но он не решился и просто кивнул ей.

– Эме, можно, я попрошу вас об одной услуге? – сказал он. – Сделайте вид, что вы наша мать, и уведите нас. Надо выручать Барта.

Немного погодя Эме вернулась в гостиную, прикладывая ко лбу резиновую перчатку со льдом и мило улыбаясь.

– Ну вот, – сказала она, – теперь уже лучше. Ох эта вытяжка, надо будет ее перевесить. Извините за беспокойство, г-н Морлеван.

– А ключи? – спросила Венеция, которой нужно было, чтобы история имела конец.

– Да ты ничего не поняла! Мама их нашла, завалились за подкладку пальто, – не растерялся Симеон, которого сейчас никто не смог бы застать врасплох. – Пошли, девочки!

– Куда? – в один голос спросили сестры.

– В кино! – ответил Симеон и сделал им страшные глаза.

Моргана повернулась к Эме и очень натурально взвизгнула:

– Ой, супер! Спасибо, мамочка!

Симеон по праву гордился сестрой.

Дети Морлеван в самом деле пошли в кино. Симеон выбрал старый недублированный фильм с братьями Маркс. Моргана весь фильм вслух читала сестренке субтитры на радость взрослым зрителям. Когда они вернулись к Бартельми, было почти шесть вечера и Лео уже ушел. На кухне Барт снова поймал брата за рубашку.

– Слушай, вы не рассказывайте социальной сотруднице, что сегодня было, ладно? Настучит ведь. Доложит судье, а та… знаю я ее. С виду милая такая, а сама зверь. Будет на меня ругаться.

Инфантильность старшего брата лишила Симеона дара речи.

– Что это с тобой? – вдруг вскрикнул Барт, испуганно отшатнувшись.

У Симеона пошла носом кровь. Ни с того ни с сего.

– Oh, boy, я не выношу вида крови, – простонал Барт, бессильно привалясь к стене. – Сейчас в обморок упаду.

Симеон достал из кармана платок и зажал нос, чтобы остановить кровь. Ему было немного стыдно. Такое с ним случалось иногда с тех пор как… Ну, с тех пор.

– Перестало? – спросил Барт умирающим голосом через некоторое время.

Братья снова стояли лицом к лицу.

– Извини, – буркнул Симеон.

– Да нет, это ты меня извини…

Барт неуверенно протянул руку, чтобы последний раз разгладить Симеону воротник. И только тут заметил, какой у его брата изможденный вид.

– Тебе не кажется, что у тебя проблемы? – заикнулся было он.

– Нет. Это у тебя проблемы.

 

Глава четвертая,

в которой братству угрожает опасность

 

Образ Венеции теперь неотступно преследовал ее. Вот маленькая девочка входит в кабинет судьи, вот обвивает ручками шею Бартельми, целует его. Каждый раз те же кадры, и каждый раз та же мука. Эта девочка – это была ее малышка, та, в которой жизнь отказала ей. Жозиана хотела ее. Хотела всем нутром.

– Так что вы решили с опекой? – спросила она у Лоранс, стараясь не дать голосу дрогнуть.

В этот четверг, 20 января, Жозиана Морлеван сама попросила судью о встрече. По тому же адресу, в том же кабинете. Только вот она была уже не та.

– На данный момент мы предложили стать опекуном Бартельми, и он, кажется, склонен согласиться.

«Она называет его Бартельми», – немедленно отметила Жозиана. Жало ревности впилось ей в сердце. Почему все так любят Бартельми?

– Уверены ли вы, что это наилучший выбор? – голос у Жозианы предательски задрожал.

– Проблема в том, что выбора-то нет, – призналась Лоранс.

– А если бы я предложила себя?

Судья подняла брови. Глядите-ка, врач из престижного района передумала. Скоро у детей Морлеван отбоя не будет от опекунов. Однако Лоранс не забыла особый интерес Жозианы к маленькой Венеции.

– Вариант с разлучением детей даже не рассматривается, – напомнила она. – Они на редкость дружны.

– Это и меня чрезвычайно тронуло, – солгала Жозиана. – Хотя сначала меня пленила в основном маленькая Венеция, она такая…

Ей снова представилась Венеция на коленях у Бартельми, и дыхание перехватило от боли.

– …такая непосредственная, – закончила она, взяв себя в руки. – Но старшие зато показались мне очень…

Она отчаянно искала какого-нибудь лестного определения. Показались-то они ей невзрачными и нелепыми.

– …очень своеобразными, – заключила она твердо.

– Симеон – особо одаренный, – сказала судья с такой гордостью, словно это была и ее заслуга. – Я виделась с директором его лицея, г-ном Филиппом. Он уверен, что Симеон получит степень бакалавра с отличием. И это в четырнадцать лет!

– Удивительно! – восхитилась Жозиана, догадавшись, что г-жа судья неравнодушна к интеллектуальным достижениям. – А средняя сестра?

– Моргана? Она выводит из терпения свою учительницу, постоянно поправляя ошибки, которые та делает на доске.

Жозиана Морлеван рассмеялась, и смех разрядил атмосферу. Почувствовав это, г-жа офтальмолог решила пойти ва-банк: довериться судье как женщине.

– Я должна признаться вам, г-жа судья. У меня такое чувство, что само провидение послало мне этих детей. Вот уже три года мы с мужем пытаемся завести ребенка. Даже прибегли к искусственному оплодотворению. Но увы…

Лоранс склонила голову над досье. Ей-то беременность не грозила, не от шоколада же «Нестле».

– Мне тридцать семь лет, – продолжала Жозиана. – Время уходит…

Лоранс было тридцать пять.

– Понимаю, – холодно сказала она. – Но Барт более близкий родственник детям.

«Барт, она называет его Бартом!» Жозиана чуть ногами не затопала. Почему все больше любят брата? Так было с самого детства, с тех пор, как он влез между нею и матерью. Мать тоже его больше любила. Он всегда был всеобщим любимцем.

– А все-таки, г-жа судья, вы достаточно хорошо себе представляете, что такое Бартельми?

Давняя злость прорвала плотину, унося куда-то далеко пуловеры от Родье и хорошие манеры.

– Он ведь педераст, который снимает себе дружков в ночных клубах! Вы отдаете себе отчет, какой это пример для детей?

Лоранс все более непреклонно поджимала губы. Никто не смеет навязывать ей решения.

– Мадам, – ледяным тоном отрезала она, – я руководствуюсь интересами детей Морлеван. Ничего другого я не принимаю во внимание.

– Ну-ну, а вы не думали о том, что Бартельми попросту опасен для несовершеннолетних?

Намек был гнусный.

– Не говорите потом, что я вас не предупреждала, – заключила Жозиана. – Я, со своей стороны, тоже руководствуюсь интересами детей.

Она вышла, оставив судью, все это время не притрагивавшуюся к шоколаду, в состоянии жесточайшей ломки.

Но встреча ничего не дала. Она только настроила против себя судью. Оставалась социальная сотрудница.

– Я, должно быть, произвела на вас плохое впечатление при нашей первой встрече, – сказала Жозиана Морлеван, усаживаясь напротив Бенедикт.

Они договорились встретиться в одном из ресторанчиков XI округа.

– Да-да, знаю, я бываю невыносимой, – продолжала Жозиана. – Но у меня было чувство, что на меня оказывают давление. Я по натуре очень независима.

Бенедикт кивнула. Она и сама была такая.

– Но я не бесчувственная. Эта ужасная трагедия, которую сейчас переживают дети, глубоко меня взволновала, – добавила Жозиана. – Мне бы хотелось им как-то помочь.

Бенедикт попалась в ловушку. Добрые чувства – это была ее епархия. Она улыбнулась Жозиане.

– Нам действительно очень нужны люди, желающие помочь, чтобы составить семейный совет. Но Морлеваны вели такой уединенный образ жизни, что я пока никого не нашла, кроме няни маленькой Венеции. А эта женщина и читать-то едва умеет…

Жозиана не слушала, но выражение лица у нее было самое заинтересованное.

– Послушайте, а вам не кажется странным доверять детей такому человеку, как Бартельми?

– А? – отозвалась Бенедикт. – Да, я понимаю, что вы имеете в виду…

С судьей она не решилась поднимать этот вопрос. А сейчас попыталась укрыться за общими рассуждениями:

– Знаете, общество развивается, взгляды становятся шире. Есть уже PACS,[4] а скоро, по-видимому, гомосексуальные пары получат право на усыновление.

– Я тоже придерживаюсь широких взглядов, – поспешила заверить ее Жозиана. – И вообще, личная жизнь Бартельми никого кроме него не касается.

Бенедикт, окончательно очарованная, только утвердительно кивала. Терпимость, права всех и всяческих меньшинств – это был ее катехизис. Так что следующие слова Жозианы резко вернули ее с небес на землю:

– Проблема в том, что Бартельми заводит случайные знакомства в ночных клубах и водит к себе кого попало. Вы представляете, как это может повлиять на детей? На маленькую Венецию?

Расстроенная Бенедикт теперь качала головой отрицательно.

– Не надо сгущать краски, – пролепетала она. – Барт ведет себя с детьми вполне нормально. В воскресенье водил их на Диснея. Очень хорошо все прошло.

«И она называет его Бартом», – отметила Жозиана, закипая. Но она не дала воли ярости и приняла озабоченный вид.

– Дай-то бог, чтобы вы оказались правы, – она вздохнула. – Никогда не задумывалась, насколько щекотливое положение у социальных работников. Ведь, в сущности, случись что с детьми – моральная ответственность ляжет на вас.

После этого ободряющего замечания Жозиана расплатилась за кофе и предложила взять на выходные Венецию.

– У меня вилла в Довиле. Девочке хорошо бы проветриться.

Она совсем заморочила Бенедикт голову, и та пообещала поговорить с малышкой.

Дети Морлеван не подозревали об опасности, угрожающей братству. Они узнали только, что Жозиана собирается пригласить Венецию в гости. В субботу директору приюта Фоли-Мерикур позвонил Барт. Венеция забыла у него одну Барби, а Симеон – «Общественный договор». Барт предложил занести их в приют.

– Поцеловать! – приветствовала его Венеция, вскинув руки как ведущая актриса на подмостках.

Все трое Морлеванов набились в каморку девочек, чтобы без помех пообщаться со старшим братом.

– Ничего так семейный склеп, – пошутил Барт. – Держи, одаренный, вот твой талмуд.

Симеон по своему обыкновению сидел на полу спиной к стене. Он протянул руку за книгой. Бартельми уселся на кровать, отодвинув плюшевые игрушки. На другой кровати по-турецки сидела Моргана и пыталась делать уроки. На подоконнике Венеция разложила пятерых Барби.

– Держи, дурилка, вот твоя Барби, – сказал Барт и кинул куклу Венеции.

– Спасибо, – девочка поймала ее на лету. – Она будет заниматься любовью вот с этой, которая без пары.

– Oh, boy! – воскликнул Бартельми, только сейчас заметив, что все Барби лежат парочками. – Ну вы, девчонки, не теряетесь!

– Кена-то у меня нет, – объяснила Венеция.

– Что ты можешь сказать о сестре? – спросил Барта Симеон.

Тот улыбнулся своей чарующей улыбкой с ямочками. Ему ужасно нравилась Венеция.

– Симпотная, – сказал он.

– Я спрашиваю про твою сестру Жозиану, – уточнил Симеон.

– Не симпотная, – припечатал Барт.

– Она хочет взять Венецию на выходные в Довиль.

– Стремно, – поморщился Барт.

– Ты можешь хоть иногда говорить по-человечески? – прикрикнул на него Симеон.

– Есть, босс. Жозиана просила у Деда Мороза мужа, телик с плазменным экраном, виллу в Довиле и белокурую дочурку. А Дед Мороз список не дочитал.

Жозиана терпеть не могла брата, и Барт платил ей тем же.

– От нее и киднеппинга можно ожидать, – предрек Барт, который был не таким идиотом, как могло показаться.

– А что такое киднеппинг? – спросила Венеция.

Моргана подняла глаза от тетрадки.

– Это когда детей похищают и держат в плену.

Венеция заревела:

– Не хочу в Довиль!

Симеон понял, что пора брать дело в свои руки.

– Пау-вау, – объявил он.

Все трое тут же уселись на ковер, заворачиваясь в одеяла.

– Что это вы делаете? – удивился Барт.

Моргана объяснила:

– Мы так принимаем решения.

– Класс, – одобрил Барт. – А меня возьмете?

– Да, – сказал Симеон. – Только дураки высказываются последними.

– Спасибо, что предупредил, – буркнул Барт, съезжая с кровати на пол.

Симеон начал с фактов:

– Жозиана Морлеван была признана нашим отцом.

– Где? – не подумав, ляпнула Венеция.

– Тебе уже объясняли! – в один голос прикрикнули двое старших.

Малышка обеими руками зажала рот, чтобы снова не оплошать.

– Т-т-т, ну до чего же некоторые бывают глупыми, – соболезнующе заметил Барт.

– Ну ты! – шикнула Венеция, делая ему знак заткнуться.

– Так что Жозиана – наша сводная сестра по усыновлению, – продолжал Симеон. – Она не станет похищать Венецию. Это было бы безрассудством.

– Глупостью, – перевела Моргана.

– Но мне лично не нравится, что она приглашает Венецию, а нас не приглашает.

Бартельми поднял руку, как в школе.

– Жозиана сноб. Ей совсем не гордо гулять по Довилю с тобой и Морганой, когда у вас уши как у Дамбо и носы как кувшинное рыло.

– А если бы ты нас не стыдился, – парировал Симеон, – то не выдавал бы нас за детей соседки. Ты сам сноб.

Взгляды братьев пересеклись, как это уже случалось однажды.

– Симеон, не говори плохо про Барта, – захныкала Венеция, – а то я нарисую тебе черта.

– Нарисуй, так ему и надо, – подначил ее Барт тоном обиженного ребенка.

Венеция вскочила, готовая повиноваться старшему брату. Симеону невыносимо захотелось плакать. Он стиснул руки, изо всех сил сдерживаясь.

– Да ты чего, я пошутил! – опомнился Барт.

Он хлопнул Симеона по плечу.

– Ты так все близко к сердцу принимаешь… Что, уж и пошутить нельзя?

В ответ Симеон ткнул его кулаком в грудь. Себе он сделал больнее, чем брату, но Барт согнулся пополам, как будто из него дух вышибли. Венеция кинулась ему на помощь и принялась дубасить Симеона. Моргана же горько заплакала.

– Кхм-кхм, извините… Извините, – повторил чей-то голос.

Это оказалась г-жа судья. Симеон снова откинулся к стенке. Бартельми сгреб Венецию в охапку, чтобы она прекратила брыкаться. Но Моргана продолжала рыдать.

– У тебя что-нибудь болит? – испугалась судья.

– У меня, у… у меня… у… – всхлипывала Моргана.

– Перестань, – шепнул ей Симеон.

– Уши как у Да-а-мбо! – провыла девочка.

– А Симеон стукнул Барта, – наябедничала Венеция.

– Барт, он… Барт гадкий! – плакала ее сестра.

Г-жа судья повернулась к старшему брату.

– Может быть, вы объясните мне, что происходит, г-н Морлеван?

Барт спрятал руки за спину, как нашкодивший ребенок, и весь его вид говорил о крайней растерянности. Симеон предпочел взять объяснения на себя.

– Ничего страшного, – сказал он, приняв немного виноватый вид. – Мы с Морганой поссорились, Бартельми вмешался, и я его стукнул.

Братство Морлеван подтвердило ложь Симеона почтительным молчанием.

– Нехорошо, – мягко укорила Лоранс, подумав, что у одаренных детей, видимо, рок такой – иметь плохой характер. – Раз уж вы здесь, Бартельми, я хотела бы и с вами тоже поговорить.

Г-н Морлеван снова превратился для судьи в Бартельми. Все уладилось. Барт воспользовался этим, чтобы подмигнуть Лоранс, но она сделала вид, что не заметила.

– Пойдемте, Симеон, – позвала она.

Все перешли в кабинет директора.

– Симеон, – начала судья, – я зашла сообщить вам, что у нас уже два потенциальных опекуна для вас и ваших сестер. Этому можно только порадоваться: чем больше доброжелателей, тем лучше.

Она улыбнулась братьям, которые отреагировали на удивление одинаково, – скрестили руки на груди и сдвинули брови.

– Что это еще за фигня? – проворчал Барт. – Какой еще другой опекун?

– Ваша сестра.

– Ой, я вас умоляю! – взорвался Барт. – Всю жизнь она так, с тех пор как я родился. Только у меня заведется новая игрушка – сразу ей надо именно ее! Но опекун ведь я. Правда же, я?

Симеон и судья беспомощно переглянулись.

– Нет, погодите-ка, – вдруг забеспокоился Барт. – Что-то я не врубаюсь. Это ведь мой брат, мои сестры.

– Никто этого и не оспаривает, – сказала Лоранс. – Но опека – это большая нагрузка, можно поделить обязанности. Закон предусматривает такую возможность: бывает опекун и опекун-надзиратель.

– Это надо мной, значит, надзирать? – взвизгнул Барт. – Oh, boy! Ну вот, опять Жозиана будет командовать.

Г-жа судья кое-как успокоила Бартельми. Никто не может лишить его статуса старшего брата. Что касается опеки, то ничего пока не решено, и пожелания детей тоже будут учитываться. Потом Лоранс зашла к Моргане и объяснила ей, что забирать волосы в тугой обруч за ушами, может быть, не лучший для нее вариант. Потом похвалила чертика, которого нарисовала Венеция, не заостряя внимания на корявой подписи: «Симеон жопа». И на последок посоветовала Симеону сходить к врачу. Вид у него был действительно неважный.

Выйдя на улицу, Лоранс подумала: а может, это и хорошо, что у нее нет ни детей, ни братьев, ни сестер. Плитка шоколада – тут хоть сразу видно, где начало, где конец; а семейные дела…

Жозиана Морлеван не замедлила объявиться. Уже в понедельник вечером, когда в приюте ужинали, она позвонила и пригласила Венецию в Довиль. Малышка, весьма польщенная персональным приглашением, вернулась к столу и объявила старшим:

– Я поеду с Жозианой смотреть море.

– Это хорошо, – сказал Симеон. – Но если ты будешь слишком милой, она захочет, чтобы ты все время была с ней. И мы тебя больше не увидим.

Венеция чуть не заплакала. Ей хотелось увидеть море и не хотелось, чтобы ее похитили. Она нашла выход:

– Я буду немножко милой.

Но Венеции было всего пять лет. Поцелуи и нежности восторжествовали над ее решимостью, а может быть, и красивый автомобиль, и вилла, и сад… Что касается Жозианы, то ей открылось, что такое счастье: гулять по улицам Довиля с маленькой девочкой, держащейся за ее руку. Все оглядывались на Венецию, любуясь ее разрумянившимися на ветру щечками, сияющими при виде каруселей глазами, ее позами маленькой кинозвезды.

– Какая она прелесть, – говорила Жозиана мужу. – Правда, Франсуа?

Поначалу Франсуа Танпье отнесся к девочке более чем сдержанно. Он не ожидал ничего хорошего от Морлеванов. Бартельми со своей серьгой, жеманным голосом и идиотскими выражениями был для него настоящим воплощением кошмара. Но когда Венеция вручила Франсуа нарисованное сердце (потому что я тебя люблю), бедняга не устоял перед голубоглазой чаровницей. К вечеру субботы малышка порхала между месье и мадам, по возможности поровну раздавая поцелуи. У Жозианы сердце кровью обливалось, когда пришлось везти девочку обратно в приют.

– Бедняжка моя! В это ужасное место! – Жозиану даже дрожь пробрала.

По дороге, пока Венеция мирно дремала, Жозиана с мужем обсуждали вопросы опекунства и усыновления. Когда речь зашла о Бартельми, девочка прислушалась, не открывая глаз…

– До свидания, мое сокровище, – шептала Жозиана сквозь слезы. – Я приеду за тобой в следующие выходные. Будь умницей и хорошо кушай!

Франсуа Танпье, окончательно потеряв голову, назвал ее: «Моя розовая принцесса».

– Поцеловать, – сонно потребовала Венеция.

Она рада была вновь оказаться в своем закутке с сестрой.

– Ну как? – спросила Моргана. – Понравилось море?

– Угу, – сонно промычала Венеция.

Она начала раздеваться, как вдруг, полуголая, села на постели.

– Что такое педик?

Моргана не была уверена, что знает ответ.

– Спроси Симеона.

За завтраком Венеция представила брату и сестре подробный отчет о своем уик-энде.

– На следующие выходные я опять туда поеду, – сказала она в заключение.

Симеон озабоченно покачал головой.

– Вот видишь, Жозиана начинает нас разлучать. Ты была слишком милой.

– Но я же нарисовала Франсуа только одно сердце, – оправдывалась Венеция.

Симеон и Моргана обменялись мрачными взглядами. Наивность сестренки уже не забавляла их. Взрослые начинали расшатывать братство Морлеван.

– Это правда, что Бартельми педик? – вдруг спросила Венеция своим звонким голоском.

– Тс-с, – сказал Симеон, оглянувшись на соседние столики. – Где ты это слышала?

– В машине. Жозиана говорила.

Судя по всему, девочка мало что поняла из услышанного.

– А это что такое, педик? – шепотом спросила она.

Симеон думал дольше обычного. Наконец нашелся:

– Это парень, который носит серьгу в ухе.

В светлой головке Венеции все сразу же встало по своим местам.

– А, понятно, – сказала она. – Жозиана не любит серьги.

 

Глава пятая,

в которой Бартельми делится с соседкой своими кулинарными рецептами

 

Барт свел знакомство с Лео, когда искал работу. В витрине антикварного магазинчика висело объявление: «Нужен продавец с опытом». У Бартельми какого только опыта не было, в том числе по части выступления на роликах в Гей-Параде или охоты на динозавров с Ларой Крофт. Так что он предложил свою кандидатуру владельцу магазина. Тот оказался бледным веснушчатым парнем с узкими плечами и еще более узким кругозором. Это и был Лео.

У Барта квартира была больше. Поэтому Лео должен был в ближайшее время переселиться к нему, и в это февральское утро Барт стоял один-одинешенек среди груды коробок, которые надо было разбирать. Вздыхая, он начал распаковывать первую. В дверь позвонили. Это оказалась г-жа судья, которая явно приняла близко к сердцу дело Морлеванов. Когда в дверях, сияя улыбкой, появился Барт, лакомке Лоранс захотелось добавить ему еще пару ямочек на щеках. Зубами.

– Я не помешала?

Барт провел ее в гостиную и, придерживаясь принципа, что всегда лучше соврать, чем сказать правду, объяснил, указывая на коробки, что накупил всякого старья на барахолке.

– А, понятно, – сказала судья, снимая пальто. – Ну да, вы ведь работаете с антиквариатом…

Она повесила пальто на стул, и Барт сделал поразительное открытие. У г-жи судьи в облегающем пуловере оказались такие же роскошные формы, как и у Барби в боди. С этого момента он уже не слушал ее и только вставлял «а-а» и «гм-м», чтобы не попасть в немилость. Лоранс что-то говорила про Симеона, про Довиль, про выходные, а Барт созерцал ее телодвижения, бездумно поддакивая. Он придвинулся к ней так близко, как только позволяли приличия, и ему хотелось мурлыкать, зарывшись в эти материнские округлости.

– Значит, вы согласны? – спросила судья.

– Да-да, никаких проблем.

У него горели уши, ему хотелось ласки.

– Тогда Бенедикт приведет к вам Моргану и Симеона в субботу около одиннадцати.

Барт очнулся:

– Что?

– Так будет лучше всего, – заверила Лоранс. – А в воскресенье вечером проводите их обратно в приют.

Бартельми понял, что дал навязать себе старших детей Морлеван на все выходные. Лео ему голову оторвет. Но, провожая судью до двери, он успокоился, вспомнив, что для Лео дети Морлеван по-прежнему дети соседки. Вот пусть ими и остаются.

В этот же вечер Эме сама дала о себе знать. Все началось с грозных раскатов мужского голоса, потом послышался звон бьющейся посуды, потом какие-то глухие удары. Наверху хлопнула дверь, кто-то начал сбегать по лестнице.

– О, как раз кстати, – обрадовался Бартельми.

Он открыл дверь и перехватил соседку.

– Э-гм… Эме? Я хотел попросить вас о небольшой услуге…

Молодая женщина ухватилась за перила, едва удержавшись, чтобы не вскрикнуть от неожиданности.

– Ой, да у нее кровь! – ахнул Барт, попятившись. И добавил с упреком: – Я этого не выношу.

– Он хотел меня убить, – сказала молодая женщина, лицо которой было залито слезами и кровью.

– Видно, у него среда плохой день, – заметил Барт. – Вы бы подсыпали ему в суп «Теместы».

Эме вошла в квартиру, опасливо оглянувшись на верхнюю площадку.

– Я так всегда делаю, когда меня достает Лео. Немножко транквилизатора в кофе – и все, тишь да гладь.

– Вы что, серьезно, г-н Морлеван? – с сомнением спросила Эме.

– Вы мне тут все кровью закапаете, – вскрикнул Барт. – Боже, какая гадость. Идите скорее в ванную.

Эме умылась. У нее была довольно глубоко рассечена левая скула.

– Он швырнул в меня крышкой от кастрюли, – пояснила она.

– А вы замените все крышки летающими тарелочками, они легкие и края не острые, – невозмутимо посоветовал Барт.

Эме подставила руки под холодную воду. На них были видны отчетливые следы зубьев вилки. Бартельми содрогнулся от отвращения, но заговорил игриво:

– Между прочим, тут в субботу опять придут ваши детки.

– Мои дети? – переспросила Эме. – О! Вы не сказали г-ну Лео?

Барт помотал головой.

– Но что плохого в том, что вы опекун своего брата и сестер? – удивилась Эме. – Почему вы это скрываете?

– Вы не знаете Лео. Он ненавидит все, что я люблю. Герани мои жжет сигаретами.

Такое поведение показалось Эме почти нормальным. Ее муж, например, рвал книги, которые она читала.

– Я прошу вас немножко мне помочь, Эме, – заискивающе сказал Барт.

Он принялся разглаживать замявшийся воротничок ее блузки.

– Лео в субботу придет ко мне обедать. Надо бы сказать, к нам, – поправился Барт, стыдливо потупившись. – Потому что он переселяется сюда.

– Вы уверены? – тихонько спросила молодая женщина.

– Что он ко мне переезжает?

– Нет. Что это будет хорошо?

Бартельми только отмахнулся манерным беззаботным жестом. Потом снова принялся за ее воротничок.

– Так вот, понимаете.… Будьте душечкой, Эме, приведите мне ребят так эдак в половине первого, вроде как у вас беда. Позвоните в дверь с этим вашим выражением жертвы семейного насилия…

Он придирчиво изучал лицо бедняжки.

– До субботы ведь это не слишком заживет, а? Вы скажете…

Он в совершенстве воспроизвел затравленный взгляд и интонации Эме:

– Он хотел меня убить. У него приступ буйства. Г-н Морлеван, пусть дети побудут у вас. Не надо им этого видеть!

Испуг, недоумение, смех прошли по лицу Эме, как тени облаков по лугу.

– Попробуйте, скажите так. – Барт хотел провести репетицию. – Еще можно руки ломать, если у вас получится.

Вместо этого Эме перехватила руки Барта и, удерживая их, сказала:

– Вы сумасшедший.

Лицо молодого человека помрачнело.

– Знаю, – сказал он.

А потом, подражая своей младшей сестренке:

– Эме, ну пожалуйста, ладно?

Губы молодой женщины дрогнули. Барт счел это за знак согласия. Он поцеловал ее в щечку и шепнул на ухо:

– Спасибо.

Оставшиеся до выходных дни он провел в свое удовольствие, даже и не думая, какова будет реакция младшего брата.

– Веди нас обратно в приют, – сказал Симеон, когда Барт изложил ему свой план.

– Да почему? – удивился Бартельми. – Все отлично устроится. Я буду прятать вас от злого мужа весь уикэнд, а в воскресенье вечером якобы верну матери.

Симеон пожал плечами; он был в бешенстве. Все это был бред какой-то. И с Бартом, видимо, так будет всегда. А тем временем Жозиана Морлеван прибирает к рукам малышку Венецию. Моргана тихонько сидела в гостиной на диване. Надувшись, братья отвернулись друг от друга и теперь смотрели на нее.

– Что это ты сделала со своими ушами? – спросил ее Бартельми.

Девочка больше не носила обруч. Она обеими руками приподняла волосы.

– Прикрыла, – с удовольствием объяснила она.

Бартельми обернулся к брату.

– Вот видишь, и я так делаю! Все шито-крыто.

– Морока с тобой, – проворчал Симеон. – Лео же догадается. Разве только он еще глупее тебя.

– Не исключено, – согласился Бартельми.

Короче говоря, Барт как всегда добился своего. Он все продумал. Симеон и Моргана должны ждать в сквере около качелей до двенадцати двадцати. Соседка, возвращаясь из магазина, заберет их и приведет к Барту. Разыграет свою сценку и поспешит домой встречать мужа, который возвращается после боулинга в час дня.

Лео пришел ровно в полдень. Настроение у него было преотвратное. Всю неделю ему пришлось управляться в магазине одному.

– Да чем ты, блин, занимался все это время? – заорал Лео, пнув ногой ближайшую коробку.

Бартельми практически ничего не распаковал.

– Никак не удавалось пройти на следующий уровень в «Ларе Крофт», – озабоченно сообщил Барт.

– Этот тип меня с ума сведёт! – взвизгнул Лео, призывая в свидетели некую невидимую аудиторию.

– Не понимаю, что ты имеешь против Лары Крофт, – сказал Барт, рисуя себе в воздухе пышный бюст.

Это было неосмотрительно с его стороны. Следующий пинок пришелся по игровой приставке. Перед тем как сесть за стол, Барт завернул в ванную, открыл аптечку и протянул руку за «Рогипнолом», или «Теместой». Жребий пал на снотворное. Барт вернулся в гостиную и объявил:

– Прошу к столу, мадам! Я тебе приготовил тапенаду.[5]

– Чой-то за пакость? – проворчал Лео, которого нелегко было умаслить.

– На основе черных маслин. Немножко горчит, – предупредил Барт, всыпавший туда растолченную таблетку.

Лео, действительно, счел тапенаду слишком горькой.

– Ничем на тебя не угодишь, – заметил Барт. – Извини, звонят.

Это была соседка, которая по мере сил разыграла роль только что избитой жены. Симеон и Моргана угрюмо дожидались конца сцены.

– Знаете что, Эме? – перебил ее Бартельми. – Пускай ваши ребята побудут эти выходные у меня. Отсидятся в безопасности.

Лео чуть не подавился бутербродом с тапенадой. Но Барт так быстро все провернул, что он не успел вмешаться.

– Ладно, Эме, бегите. Постарайтесь успокоить вашего мужа.

Ну вот, все получилось. Барт ликовал. Но он не учел темперамента Лео. Тот буквально взорвался, отшвырнул свой бутерброд, обрушился на Барта с ругательствами и толкнул бедняжку Моргану. Симеон с сестрой удрали на кухню.

– Ничего, сейчас пройдет, – сказал Бартельми, заглянув к ним. – Он буйный, но не злой. Сейчас ему кофейку сварю. С «Рогипнолом».

– Противный у тебя кофе, – буркнул Лео. – Тебе не кажется?

– Нет, – твердо сказал Барт. – Пей.

Понемногу Лео расслабился. Очертания окружающего мира смягчились, расплылись. Горестная история Эме даже заставила его прослезиться. От смеха, к сожалению, потому что рассказывал-то ее Барт. Тем временем Моргана и Симеон, сидя на диване, уплетали тапенаду и читали: он – «Так говорил Заратустра», она – «Доктора Дулитла».

– Вырубаюсь я что-то, – сказал Лео, зевая.

Барт видел, что близок миг, когда Лео рухнет в постель и освободит ему остаток дня. Все шло по плану. Кроме одного: в дверь позвонили.

– Я открою! – сказала Моргана.

Лео и Барт переглянулись с удивлением. Они никого не ждали. Оказалось, что это соседка.

– Он хочет меня убить!

– Да нет, пока еще вряд ли! – попытался успокоить ее Бартельми.

– Он хотел заставить меня выпить «Антинакипин», – пролепетала Эме.

Симеон вздрогнул и вскочил с дивана. Он вспомнил «Сортирного Крота».

– Значит, у него суббота тоже плохой день, – заметил Барт, – среда и суббота.

– Ты что, совсем, что ли, дурак? – закричал на него Симеон. – Он правда хотел ее убить. Смотри, у нее синяки на шее!

– Он меня слегка придушил, – призналась Эме. – Не влезайте в это, Симеон. Вы еще ребенок.

Лео ошарашенно смотрел на них. Хотя сознание у него и затуманилось от снотворного, он все же понимал, что происходит нечто несуразное.

– Ты ваще кто? – спросил он, ткнув пальцем в сторону Симеона.

Симеон решил, что хватит подыгрывать брату.

– Я Симеон Морлеван. А это Моргана Морлеван. Мы сводные брат и сестра Бартельми.

– Че… Че… Чего?

Лео с трудом встал на ноги.

– Не психуй, – сказал Барт. – Все очень просто. Сейчас Симеон тебе объяснит.

Бартельми отпасовал мяч брату. Симеон в двух словах обрисовал ситуацию и заключил:

– Барт не хотел признаваться вам, что он наш опекун. Но поскольку он не опекун и никогда им не будет…

– Эт' п'чему? – спросил Лео.

– Потому что он гомосексуалист. Судья по делам несовершеннолетних не разрешит.

– Это дискриминация! – завопил Лео. – Барта ущемляют в правах!

Это меняло все. Теперь Лео не только не возражал против опекунства Барта, но и требовал его.

– Напишем открытое письмо в «Либерасьон»! – горячился он.

– И дадим подписать аббату Пьеру, – подхватил Барт. – А прилечь не хочешь?

Лео признал, что у него была трудная неделя и он, пожалуй, не отказался бы немного вздремнуть. Когда он вышел из гостиной, Бартельми обернулся к брату.

– Ну вот. С ним на сегодня все. Можно идти в кино.

– Но надо же как-то помочь Эме, – сказал Симеон. – Позвони в полицию.

– Нет, нет-нет, – испуганно запротестовала Эме. Бартельми взялся за воротник брата.

– Я позабочусь об Эме, – сказал он, несколько переигрывая в роли настоящего мужчины.

Симеон открыл было рот, но Барт осадил его:

– Я тут старший. Понял, малыш?

Он кивнул на дверь соседке, которая все лепетала:

– Нет, только не полиция, нет, нет…

Барт вытолкнул молодую женщину в коридор и повел в ванную. Открыл аптечку и достал нераспечатанную упаковку «Теместы». Вручил ее Эме и поднял два пальца – V, знак победы.

– Две таблетки.

После чего изложил рецепт полностью:

– Растолочь, смешать с овощами. Развести бульоном. Добавить ложку сметаны. Посолить. Поперчить.

Уладив проблему с Эме, Бартельми вернулся в гостиную к детям. Симеон в кино не хотел, он лучше дочитает свою книгу.

– Ох уж мне эти одаренные! – вздохнул Барт, не догадываясь, что брат чувствует себя слишком усталым, чтобы снова куда-то идти по холоду.

От нечего делать Барт завалился на диван к детям и стал читать через плечо Симеона. Вдруг что-то на запястье брата привлекло его внимание. Он тихонько оттянул рукав.

– Oh, boy! – испуганно охнул он.

Красное пятно разрослось. Было видно, что мелкие кровеносные сосуды полопались. Симеон оттолкнул руку брата и одернул рукав. Оба молчали, делая вид, что читают. Но Барт успел разглядеть еще одно пятно – на шее, под воротником.

– Что это? – спросил он шепотом, чтобы не услышала Моргана, с головой ушедшая в книгу.

– Не знаю, – выговорил Симеон с трудом, словно ему не хватало воздуха.

– И еще есть?

– Да. Их становится все больше.

«К врачу. Надо идти к врачу». Барт повторял эти слова про себя и не мог произнести вслух. Произнести вслух – это значило связать себя; это значило крепко взять Симеона за руку, как старший брат. А такое было невозможно. Барт всегда чихать хотел на всех и вся.

– Симеон?

– Чего?

Нет, слова не шли с языка. Вновь воцарилось молчание.

– Да, я знаю, – выговорил наконец Симеон. – Мне следовало бы показаться врачу.

Но сам он не пойдет. Почему? Потому что ему всего четырнадцать лет и мужество вдруг ему изменило. Барт встал.

– Ты куда?

– Позвоню моему врачу. Нельзя так оставлять эту дрянь.

Д-р Шалон наблюдал Барта с детства. Так что секретарша сразу подозвала его.

– Не знал, что у тебя есть сводный брат, – заметил Д-р Шалон. – Ну так что там с ним? Я вообще-то по субботам на вызовы не хожу. Если ангина…

– Не думаю, – сказал Барт и с отвращением описал странные пятна на теле Симеона.

– Температура есть?

– Н-нет, – неуверенно ответил Барт.

– Усталость?

– Да, все время!

Прозрев задним числом, Барт увидел, как Симеон отдыхает на лестнице, вцепившись в перила, как приваливается к стене, опирается о раковину…

– Приводи его ко мне, – сказал д-р Шалон.

– В понедельник?

– Прямо сейчас.

 

Глава шестая,

когда «поднимается ветер, надо постараться жить»

 

Венеция начала мало-помалу открываться Жозиане с другой стороны. То была истинная Морлеван. Дочь этого человека, Жоржа Морлевана, который прошелся по жизни Жозианы и ее матери, посеяв бурю и оставив их пожинать Бартельми.

– А у меня есть Кен! – похвасталась Венеция, прибыв к Жозиане в эту февральскую субботу.

– Какой кен? – спросила Жозиана, больше имевшая дело с пожилыми дамами, страдающими катарактой, чем с пятилетними девочками.

Венеция вынула из своего рюкзачка куклу.

– Барт подарил. А то моим Барби не с кем заниматься любовью.

Жозиана вздрогнула, как от укуса насекомого.

– А ты занимаешься любовью с Франсуа? – прозвенел детский голосок.

– Э-э… ну… да, – признала Жозиана, не зная куда деваться.

Неужели уже поздно? Возможно ли еще выправить девочку разумным воспитанием? Кого-нибудь другого на месте Жозианы, у которой ужас перед порочностью брата превратился в навязчивую идею, только позабавила бы любознательность Венеции. Просто ребенок, оставшийся без родителей, задается вопросом: откуда я взялся, каким чудом? Но Жозиана уже рылась в памяти, стараясь вспомнить кого-нибудь из коллег-психологов, кому можно было бы показать девочку.

– А письки у Кена под штанами нет, не знаю, почему так, – рассуждала Венеция, раздевая куклу. – У всех ведь мальчиков есть письки, да? У Барта большая такая, я видела. А у Франсуа?

«Шапиро, Доротея Шапиро!» – Жозиана вспомнила фамилию психолога, и ей стало легче.

– Хочешь, солнышко, сыграем в лошадки? – предложила она с преувеличенным энтузиазмом.

Венеция отложила куклу:

– Извини, Кен, придется оставить тебя голеньким.

Она положила на него сверху одну из Барби с нежной улыбкой, снисходительной ко всей мужской половине человечества.

– Чтобы ему тепло было, – объяснила она Жозиане.

Молодая женщина ответила ей бледной улыбкой и бросила кубики:

– О, мне везет! Шесть очков!

Играя, Венеция считала выпавшие очки и то и дело переключалась на другие подсчеты. В частности, принялась пересчитывать по пальцам всех известных ей Морлеванов:

– Барт, ты, Симеон, Моргана, я. Пять, смотри!

– Да, пять, – согласилась Жозиана, отметив про себя, что отца в списке не было.

Малышка, должно быть, уже не помнила Жоржа Морлевана. А вот Жозиана, стоило ей закрыть глаза и подумать о нем, видела его как живого. Высокий, сильный, шумный. И красивый. Прежде всего, красивый. Барт и Венеция пошли в него. Но он-то был мужчина – Мужчина с большой буквы. Он играл на пианино в барах, курил сигары, иногда мог всю ночь куролесить, а утром валился пьяный. Из-за него у Жозианы развился страх перед мужчинами – так празднично гулял он в их доме, растаптывая ее сердце. А потом ушел, взял и исчез, словно оборвав швартовы. Оставил ее и беременную мать. Тут Жозиана заметила, что Венеция что-то ей говорит.

– Ты что-то сказала, солнышко?

– Почему тебе не нравятся серьги?

В то время как Жозиана терялась от реплик Венеции, Барт сидел в приемной доктора Шалона. Или, точнее, сидел как на иголках в приемной д-ра Шалона, то листая, то откладывая журналы, барабаня пальцами по подлокотникам кресла, вскакивая и снова садясь. Как затравленный. А на Симеона снизошел покой. Облегчение. Наконец-то он мог поделиться тем, что скрывал столько недель. Открылась дверь, и врач выглянул в приемную. Барт привстал было с кресла, но за братом в кабинет не пошел. Через четверть часа дверь снова открылась.

– Барт! – с очень серьезным лицом позвал врач.

Когда Бартельми вошел, д-р Шалон положил ему руку на плечо как-то уж слишком крепко.

– Сядь.

Симеон одевался. Он был спокоен.

– Так значит, – обратился врач к Барту, – вы с братом только недавно познакомились?

Взгляд Барта упал на обнаженный торс Симеона.

Красные пятна, такие же как на руке, и несколько синих кровоподтеков. Барту вспомнилась соседка. Неужели Симеона тоже бьют? И если да, то кто? Он перевел вопросительный взгляд на врача. Д-р Шалон ответил короткой и довольно искусственной улыбкой.

– Ну так вот. Я осмотрел Симеона. Теперь нужно всестороннее обследование. И для начала – анализ крови.

– Я поговорю с социальной сотрудницей, – пообещал Барт, первым побуждением которого было переложить трудности на кого-нибудь другого.

– Это надо сделать уже в понедельник.

Симеон кончил одеваться.

– Подожди в приемной, ладно? – сказал ему д-р Шалон, постаравшись, чтобы просьба прозвучала вполне невинно. – У меня есть еще небольшое дело к твоему брату.

Симеон сдержал улыбку. Вот и этот не понимает, что такое одаренный ребенок. Когда дверь за ним закрылась, врач прокашлялся, взял листок бумаги и набросал на нем несколько слов.

– Вот тебе координаты моего коллеги в клинике Сент-Антуан. Симеона надо срочно госпитализировать.

– Чтобы сдать анализ крови?

– Чтобы сделать пункцию. Я не хотел пугать мальчика. Подготовишь его постепенно. Но с тобой я не стану так церемониться. По всей вероятности, у него лейкемия.

– Нет.

Барт замотал головой. Он не мог согласиться.

– Конечно, стопроцентной уверенности у меня нет. Я могу ошибаться. Но очень важно как можно скорее поставить диагноз.

Барт опустил голову. Нет. Это была не его жизнь. Не его дело. Пусть социальная сотрудница разбирается.

– Так что я тебе тут написал фамилию врача, он работает в Сент-Антуане. Блестящий специалист. Профессор Мойвуазен. Позвонишь ему, сошлешься на меня. Он на первый взгляд сухарь, но на самом деле душевный человек и по-настоящему борется за своих пациентов. Лечит как раз детей и подростков, больных лейкемией.

Барту казалось, что эти слова скользят мимо его сознания. Но они проникали ему в голову, под кожу. Сент-Антуан. Мойвуазен. Лейкемия. Были еще: «мужество», «воля» и, в заключение, «удачи!». Симеон, улыбаясь, ждал в приемной. Барту хотелось заорать: «У тебя лейкемия, парень! Тебе хана!»

В этой жизни каждому свое. Почему он, Барт, должен переживать? Если Симеону вздумалось портить себе кровь, так и пусть его. Он послал брату саркастическую усмешку.

– Карета подана, Симона, – бросил он.

Симеон пожал плечами и спросил, понизив голос:

– Ну, что он сказал?

– Это я у тебя должен спрашивать, – возразил Бартельми.

– Вроде бы анемия. А тебе он что сказал?

Симеон прекрасно понимал, что врач попросил его выйти, чтобы сказать всю правду старшему брату.

– Про тебя ничего, – заверил Барт. – Он меня спрашивал, не забываю ли я предохраняться от СПИДа.

Объяснение звучало правдоподобно. И Симеон, который, возможно, сам не хотел знать больше, им удовлетворился.

К их возвращению Лео проснулся, а у Морганы кончился «Доктор Дулитл». Лео встал с тяжелой головой и в дурном расположении духа. Его правозащитный пыл изрядно выдохся. Он увел Барта в сторонку:

– Слуш'й, на фиг они тут на весь уик-энд? Н'зя их от'слать в приют?

Можно было подумать, что речь идет о почтовой посылке. Бартельми свирепо зыркнул на него:

– Нет. Я обещал.

Лео хихикнул. Когда это Барта смущало какое-то обещание?

– Ла'но, ток см'ри, чтоб на тот уик-энд т'бе их не п'дкинули! – потребовал Лео.

– Буду заходить к ним в приют на неделе, и все. Такой вариант тебя устраивает?

Он будет заходить время от времени, справляясь о здоровье Симеона, и раз в месяц дарить сестренке очередную Барби. «Ну вот на том и порешим», – подумал он. Но приговор врача весь вечер не выходил у него из головы. Одно-единственное слово – «лейкемия» – оккупировало все жизненное пространство вокруг. Барт смотрел на Лео, усевшегося перед телевизором, и думал: «Вот он включил лейкемию». Готовя на кухне салат и шаря на полке в поисках уксуса, он бормотал про себя: «Куда это я задевал лейкемию?»

За ужином Лео всячески отравлял существование младшим Морлеванам.

– Мы их 'ще и корми, да? Эт'му вот скок'ж надо, вон какой тощой! М'лолетки, они зна'шь как жрать зд'ровы!

Бартельми сдерживался. Но пальцы у него нервно подрагивали. Лео начал цепляться к Симеону:

– Прям' не вер'тся, что ты брат Барта! С т'кой-то рожей!

Бартельми вскочил.

– Ну ты, оставь парня в покое! У него лейкемия, понял? Лейкемия. Рак. У него нет ни отца ни матери. А теперь еще рак. В четырнадцать лет. Чем он провинился? За что ему такое? Он классный парень. Почему на него это свалилось?

Барт вопрошал Лео, или, может быть, самого Бога. Ответом ему было молчание, каменное молчание, придавившее всех за столом. Симеон смотрел в пустоту перед собой. Значит, вот что это за пятна. У него лейкемия. По его щеке поползла слеза. Он всхлипнул. Тут Барт понял, что натворил. Он обнял брата за плечи и повторил ему слова доктора: «мужество» и «воля».

– У тебя все шансы выздороветь, – говорил он. – Профессор Мойвуазен – гениальный врач. Вылечивает лейкемию у девяноста человек из ста. Девяносто процентов, представляешь?

Никогда еще вранье не давалось ему так легко.

– Я пойду с тобой сдавать анализ крови. Я все время буду с тобой. Вот увидишь, мы прорвемся.

И откуда только взялись у него эти слова, эти жесты? Он ласково трепал по плечу убитого брата, вытирал ему слезы. Он даже догадался взглянуть на Моргану: как она восприняла страшное известие? Девочка не сводила с него взгляда, полного отчаяния и обожания. В ее жизни, в этом океане горя, замаячил парус надежды. У нее есть замечательный старший брат, который их всех спасет.

Сострадание Лео оказалось недолговечным. Вечером в спальне он принялся запугивать Бартельми.

– Ты х'ть зна'шь, что с'брался на с'бя взв'лить?

Лейкемия – это значит химиотерапия, рвота, волосы выпадают. Мальчишка и так тощий, а будет вообще кожа да кости. Как из концлагеря.

– Ему не жить, – предсказывал Лео. – Но в ч'тырн'цть лет сердце зд'ровое, он долго бу'т помирать. Год, два. Пр'кинь, два года с ж'вым труп'м? И всю д'рогу анализы, п'р'ливания, морфин!

Он не говорил, а истерически кричал. Дверь спальни открылась. На пороге стоял Симеон.

– А нельзя ли потише? Я в курсе, что такое лейкемия, хотя, конечно, спасибо за информацию.

Лео обернулся к Барту:

– Т'перь он бу'т расп'ряжат'ся в моем доме?

– В твоем? С чего ты взял? – сказал Барт. – Ты сейчас в моем доме, и ты меня достал. И давай-ка вали отсюда.

Сказано это было очень жеманно, но и в высшей степени непререкаемо.

В воскресенье, пока Лео собирал свои пожитки, Барт повел детей в ресторан. Полночи он выслушивал угрозы и упреки и теперь двигался как на автопилоте.

– Мне очень жаль, – заикнулся Симеон, сам хорошенько не зная, о чем тут жалеть.

– Да хрен бы с ним, с Лео, – сухо возразил Барт, – с работой вот проблема.

Работу он потерял.

– Я там ничего не делал, а получал хорошо. Такое место не так-то легко найти.

«Да уж, – подумал Симеон, – и называется такая работа не слишком красиво». Он принялся насвистывать «I m just a gigolo…»

– У меня теперь нет средств на ваше содержание, – буркнул Барт в качестве объяснения.

– Если бы тебе оформили над нами опеку, и мы жили бы у тебя, ты бы получал на нас социальную помощь. И мамиными деньгами распоряжался.

Симеон уже давно все обдумал.

– Все это очень мило, – ответил Барт. – Но судья не разрешит.

– Потому что ты педик? – спросила Моргана, полагавшая, что это вполне нормативное выражение.

Барт с шокированным видом закатил глаза:

– Oh, boy! Знаете что, Морлеваны? Вы очень трудные дети.

Но не выдержал и рассмеялся. Он тоже успел об этом подумать. Симеон, пожалуй, прав. Если бы он был официальным опекуном, ему причиталась бы материальная поддержка. Но чтобы претендовать на эту роль, надо производить впечатление типа с нормальной ориентацией. Может, приударить за пышечкой-судьей? А что, она милая. Но все-таки это стремно. Она может отнестись к его заигрываниям отрицательно… или слишком положительно. А если заставить всех поверить, что у него есть подружка? Барт просиял. Ну конечно же! За подружку сойдет Эме. Она то и дело к нему забегает.

Барт с аппетитом принялся за еду. В мыслях он уже все устроил наилучшим образом. Он сыграет роль гетеросексуала, станет законным опекуном детей, да еще найдет какую-нибудь непыльную работенку. Например, выгуливать собачек старых дам. Одно только омрачало эту картину: лейкемия. Но Барт столько раз повторял про себя это слово, что как-то привык к нему. Лейкемия. Лейкемия. «Ничего, это лечится», – решил он. У него и так уже суббота, считай, пропала. А сейчас было воскресенье, и ничто не мешало ему повзрывать всех динозавров в компании Лары Крофт.

В воскресенье вечером дети Морлеван снова собрались в полном составе в комнатушке девочек. Венецию всю задарили: плюшевые зверюшки, водяной пистолет, ожерелье из конфет…

– И серьги! – торжествующе объявила она, приподнимая свои пышные белокурые волосы.

Она растянулась на полу и принялась рисовать вереницу человечков, держащихся за руки.

– Это все Морлеваны, – объяснила она Моргане и Симеону.

И перечислила: Барт, Жозиана, Моргана, Симеон и Венеция. Оставался еще шестой, больше остальных.

– А это кто? – спросили двое старших.

– Это папа.

Не сговариваясь, дети взялись за руки как на рисунке. Симеон закрыл глаза и с силой повторил про себя: «Мужество и воля».

 

Глава седьмая,

в которой Лоранс оказывается на волосок от безумия, а Барт – от пропасти

 

Муж Эме работал коммивояжером в фирме, торгующей бельем. Уходил он рано, приходил поздно, иногда вообще несколько дней отсутствовал. Возвращался всегда без предупреждения, и горе Эме, если ее не оказывалось дома.

В понедельник утром Барт караулил у окна, дожидаясь, пока муж Эме уедет. Когда машина соседа скрылась за углом, Барт посмотрелся в зеркало. Пригладил волосы, остался недоволен, снова их растрепал. Распахнул пошире ворот рубашки и некоторое время оценивающе разглядывал свое отражение – волосы в художественном беспорядке, лицо слегка утомленное.

– Зашибись, – удовлетворенно решил он.

Барт поднялся этажом выше и позвонил в дверь. Соседка тут же открыла, вид у нее был испуганный.

– Ты что-нибудь забы… О, Барт!

– Ну как «Теместа», помогает? – спросил Бартельми, прислонясь к дверному косяку.

– Тс-с! Он только-только вышел.

– Я знаю. Послушайте, Эме, я хочу вас кое о чем попросить.

– О нет, – простонала молодая женщина. – Из этого никогда ничего не выходит.

Барт принялся разглаживать ее воротничок. Такая у него была привычка, когда он хотел умаслить собеседника.

– Ничего сложного, Эме. Просто вам надо будет сделать вид, что вы моя подружка.

– Никто не поверит, – категорически отрезала она.

– И вы туда же! Но мне надо обмануть судью по делам несовершеннолетних. Мне не отдадут детей, если я не буду выглядеть нормальным. Как ваш муж. Вот он считается нормальным. А я – нет.

Барт скрипнул зубами.

– Извините, Барт, можно я сяду, – вдруг сказала Эме. – Мне что-то дурно.

– Oh, boy! У вас-то хоть не лейкемия? – воскликнул Барт, которого треволнения жизни начали утомлять.

– Нет-нет, просто я…

Она понизила голос:

– Я беременна. Он еще не знает. Он прямо в бешенство приходит, если такое случается.

– Класс, – прокомментировал Барт. – Моя подружка беременна. Во, самое то, нормальней некуда. Только вам надо будет подложить подушку, а то так ничего не заметно.

Короче, Барт как всегда добился своего. Судья по делам несовершеннолетних должна была прийти ближе к вечеру. Эме откроет ей и будет вести себя как хозяйка.

– Вам придется говорить мне «ты», – сказал Барт перед уходом. – Попробуйте-ка.

– Не беспокойся. Буду говорить тебе «ты», – ответила Эме, и ее бледные щеки чуть-чуть порозовели.

– Может быть, неплохо бы вам еще называть меня «дорогой»? – задумчиво сказал Барт. – Давайте попробуем.

– Не стоит, – возразила Эме. – Люди, которые живут вместе, необязательно называют друг друга «дорогой».

– А швыряются вместо этого крышками от кастрюль? Я не могу полагаться на ваш опыт. Я считаю, что люди, которые живут вместе, – если они нормальные – говорят друг другу «дорогой».

– Совсем не обязательно.

– А по-моему, обязательно.

Оба уперлись на этом пункте, и дело чуть не дошло до ссоры.

– Ладно, замнем, – призвал к согласию Барт. – У меня не получается называть вас на «ты», а вы не хотите говорить мне «дорогой». Да-да, я же вижу. Так вот, я буду называть вас на «вы» и «дорогая», а вы будете говорить мне «ты» и называть «г-н Морлеван». Главное, чтобы мы выглядели гармоничной парой.

Эме рассмеялась. Только Барту и удавалось ее развеселить.

Поскольку не было гарантий, что Симеон придет в восторг от этого плана, Барт о нем умолчал.

– Жаль, что сегодня придется пропустить занятия в лицее, – сказал мальчик, когда Барт заехал за ним, чтобы отвезти в клинику на анализ. – Мне надо составлять конспект по философии.

– Слушай, тебе четырнадцать лет. Я вот, например, свою степень бакалавра получил в двадцать. У тебя вон сколько форы.

– Вынужден тебя огорчить, Барт, но ты для меня не образец.

Всякий раз, отпустив в адрес Бартельми какое-нибудь уничижительное замечание, Симеон жалел об этом. Он совсем не то хотел сказать. В это утро, несмотря на новую беду, свалившуюся на него, мальчику было хорошо. Ему было хорошо сидеть в машине рядом со старшим братом. Только беда и смогла так неожиданно их сблизить. Существует ли что-то такое – судьба, или провидение, или Бог – что-то или кто-то, кто переплетает нити наших жизней? Симеон, недавно открывший для себя философию, размышлял об этом, протягивая руку медсестре. Его мысли прервал какой-то крик. Зазвенели пробирки, разбиваясь о кафельный пол. При виде крови, набирающейся в шприц, Барт упал в обморок.

– Результаты будут завтра, – сказала секретарша лаборатории. – Ну как, месье, вам лучше?

Этот участливый вопрос был обращен, разумеется, к Барту. Симеон отрешенно улыбнулся про себя этой способности Бартельми неизменно оказываться в центре внимания, каковы бы ни были обстоятельства. На обратном пути Барт автоматическим жестом включил радио. Салон наполнился звуками буги-вуги, в такт которым он барабанил пальцами по рулю.

– Папа играл иногда похожий мотив, – сказал Симеон внезапно севшим голосом.

– Папа? – повторил Барт. – Ты хочешь сказать…

– Твой отец. Мой отец. Ты ведь знаешь, что он был композитором?

Тут Барту пришла в голову совершенно неожиданная мысль: Симеон ведь знал их отца и, наверное, хорошо его помнит. Ему стало как-то неуютно, словно брату известна какая-то тайна, касающаяся его, Барта.

– Ты был совсем маленький, когда он ушел? – спросил Симеон.

– Меня тогда еще считали не на годы, а на сантиметры.

– Ты еще не родился?

Барт промолчал, не было желания подтверждать. Жорж Морлеван бросил беременную жену. Для матери – драма, а для него, Бартельми, оскорбление. Был человек, для которого он оказался нежеланным. Он ненавидел этого человека.

– Ты на него похож, – сказал Симеон.

Под этот мотив буги-вуги, один мотив без слов, в памяти у него замелькали картины. Вот отец декламирует ему на сон грядущий «Манифест» Карла Маркса… вот кормит с ложечки маленького ежонка… отец, играющий среди ночи на пианино, отец, балансирующий на перилах балкона. Канатный плясун. Человек-сюрприз. Симеон заговорил. Он рассказывал. И как мать плакала, когда отец не приходил домой. И как кричала, когда он приходил.

– У тебя такие же глаза, как у него, – сказал Симеон. – Только он был близорукий, как я.

Он говорил, глядя вперед на дорогу. Вот так, под джаз, вспоминать этого загадочного человека было приятно. Если бы он посмотрел на брата, то увидел бы, что Барт стиснул зубы, намертво вцепившись в руль.

– Перестань про него говорить! – вдруг крикнул он.

– Но…

– Перестань, а то я его убью!

«Убью его призрак, убью воспоминания о нем – твои, ведь ты-то его знал. Из дробовика Лары Крофт». Барт отпустил руль и прицелился из воображаемого оружия.

– Сдурел, что ли! – заорал Симеон.

Взвизгнули тормоза. Мишень осталась не пораженной.

– Братья Морлеван гибнут в автокатастрофе, – пошутил Барт, делая вид, что читает газетную заметку. – Как ты думаешь, г-н Морлеван-отец пришел бы на наши похороны?

– Так ты думаешь, он все еще жив?

– Пока я его не пришиб, – сквозь зубы процедил Барт.

В этот понедельник дело детей Морлеван поставило г-жу судью перед новой проблемой (и она еще не знала, что в среду Симеона кладут в клинику). Всполошил судью звонок Жозианы Морлеван. По словам офтальмолога, Бартельми нанес малышке психологическую травму.

– Травму? – переспросила Лоранс.

– Барт, по-видимому, имеет обыкновение расхаживать у себя дома голым. Я бы предпочла не искать другого объяснения.

Жозиана домыслила «травму» от себя – Венеция-то говорила про «письку» Барта вполне непринужденно. Но надо же было как-то подтолкнуть судью, добиться, чтобы она запретила Барту брать детей к себе.

– Я как раз сейчас собиралась к г-ну Морлевану, – ответила Лоранс. – Я с этим разберусь.

Жозиана с удовлетворением отметила, что Бартельми снова превратился для судьи в «г-на Морлевана». Так, во всяком случае, было приличнее.

К удивлению судьи, на ее звонок дверь Барта открыла женщина.

– Вы к Барту насчет детей? – спросила Эме, всем своим видом показывая, что она в курсе дела. – Проходите, он ждет вас в гостиной.

Бартельми поспешно выключил игровую приставку и раскрыл «Фигаро» на странице объявлений. Он ощущал себя живым воплощением нормы.

– Вот, работу подыскиваю, – пояснил он, вставая. – Здравствуйте. Вы, кажется, знакомы с Эме? Нет?

Он изобразил удивление.

– Дорогая, – обратился он затем к соседке, – не принесешь ли нам кофе?

Чуть не добавил «без „Теместы"», но вовремя удержался. Лоранс была неприятно поражена. Откуда взялась эта девица? Похоже, она была старше Барта и какая-то поблекшая. Приглядевшись повнимательнее, судья заметила, что на скуле у Эме еще не заживший порез, а нижняя губа распухла.

– Это я на лестнице споткнулась, – сказала Эме, машинально прикрывшись ладонью.

«Так всегда говорят женщины, которых бьют мужья или любовники», – подумала судья, совершенно ошеломленная.

– Мне нужно поговорить с вами наедине, г-н Морлеван, – сухо сказала она.

Бартельми повернулся к Эме:

– Извини, дорогая. Ты не могла бы нас оставить ненадолго… а, дорогая?

Эме со вздохом кивнула. Изображающий нормального, Барт выглядел в сто раз ненормальнее, чем когда бы то ни было. Когда дверь за ней закрылась, Бартельми подошел к судье. К несчастью, у нее не было воротника, который он мог бы разглаживать. Только пуловер с V – образным вырезом, открывающим лощину с пропастью посередине.

– Г-н Морлеван, я должна задать вам вопрос, несколько… гм…

Лоранс замялась, положение было затруднительным.

– Ну в общем… видите ли, маленькая Венеция обвиняет вас в…

Услышав, что обожаемая сестренка обвиняет его, – в чем бы там ни состояло обвинение – Барт ошарашенно вытаращил глаза.

– Обвиняет в том, что… ну, вы понимаете, на своем детском жаргоне… что вы ей показывали… Вы, может быть, приверженец нудизма?

– Не понял, – признался Барт.

– Венеция сказала Жозиане Морлеван, что она видела вашу «письку». Вот.

Лоранс перевела дух. Барт пожал плечами.

– Ну да, было дело, – сказал он, словно не понимая, о чем тут столько говорить.

– Вот как? Значит, вы признаете, что…

Барт нахмурился. До него только сейчас дошло, какое над ним нависло обвинение.

– Oh, boy! – воскликнул он. – Да девчонка просто забрела ко мне в спальню! А я собирался в душ! У меня спальня не запирается.

Он был чуть ли не в панике.

– Послушайте… вы мне верите? Это вышло не нарочно! Хоть Симеона спросите, он там тоже был.

– О, так и он тоже? – удивилась судья.

– Ну да, и Моргана! Они все вперлись ко мне в спальню. Oh, boy! А я в душ собирался.

Он чуть не плакал.

– Ну конечно, я такой сякой, порочный, да? Вы не хотите доверить мне опеку! Я ведь вижу, что вы замышляете!

– Ничего я не замышляю, – возразила Лоранс. – Это ваша сводная сестра…

– Которая? Венеция или Жозиана?

У Лоранс голова пошла кругом. Острый приступ гипогликемии в конце рабочего дня. Ей необходимо было съесть немного шоколада.

– Подождите, дайте я сяду, – прошептала она.

– Ну вот, – буркнул Барт. – У вас-то что, беременность или лейкемия?

– Что вы несете? – возмутилась судья.

– Да так, ничего, – рассеянно отозвался Барт. – Просто Эме беременна, а у Симеона лейкемия.

– Что? У Симеона…

– А, вы не в курсе? – светским тоном обронил Барт. – Я сам только в субботу узнал.

– Не может быть! – отказывалась верить Лоранс. – Выдумываете сами не знаете что!

– Спросите у моего врача, д-ра Шалона. Все как с тем душем. Чистая правда. Я всегда говорю только правду.

Почувствовав угрызения совести, Барт уточнил:

– Не считая случая с Эме. Она правда беременна, но не от меня.

– Простите, – сказала Лоранс.

Она открыла сумочку, вынула плитку шоколада и впервые в жизни прилюдно уступила своей тайной слабости. Бартельми с интересом наблюдал за ее действиями.

– Я тоже больше черный люблю, – сказал он не без зависти.

– Хотите кусочек?

Она отломила два кусочка и протянула ему.

– Хороший сорт, – одобрил Барт, указывая на обертку.

– Давайте заново, все с начала, – попросила Лоранс, восстановив свои силы. – Итак, Венеция…

– …вошла без стука ко мне в спальню.

– Эме…

– …жена моего соседа сверху.

– Но почему вы называете ее «дорогая»? – подозрительно спросила Лоранс.

– Чтобы сойти за нормального.

Лоранс посмотрела на то, что осталось от шоколадки, и решила, что может себе позволить ее доесть.

– Симеон? – продолжила она.

– …болен лейкемией.

– О Господи!

Взывать к Богу с полным ртом было как-то дико.

– В первый момент это здорово шарахает, – сочувственно заметил Барт. – Надо повторять про себя это слово много-много раз: лейкемия, лейкемия, лейкемия. Постепенно привыкнете.

Лоранс явственно ощущала, как у нее едет крыша. Барт, чтобы успокоить ее, начал обводить пальцем лощинку вдоль V – образного выреза.

– Так уж оно есть, – сказал он ласково. – Это жизнь… дорогая.

И тут же схлопотал по рукам. Вот и будь после этого нормальным.

Страницы:
1 2
Вам понравилось? 71

Не проходите мимо, ваш комментарий важен

нам интересно узнать ваше мнение

    • bowtiesmilelaughingblushsmileyrelaxedsmirk
      heart_eyeskissing_heartkissing_closed_eyesflushedrelievedsatisfiedgrin
      winkstuck_out_tongue_winking_eyestuck_out_tongue_closed_eyesgrinningkissingstuck_out_tonguesleeping
      worriedfrowninganguishedopen_mouthgrimacingconfusedhushed
      expressionlessunamusedsweat_smilesweatdisappointed_relievedwearypensive
      disappointedconfoundedfearfulcold_sweatperseverecrysob
      joyastonishedscreamtired_faceangryragetriumph
      sleepyyummasksunglassesdizzy_faceimpsmiling_imp
      neutral_faceno_mouthinnocent
Кликните на изображение чтобы обновить код, если он неразборчив

5 комментариев

+
0
Bass Офлайн 6 апреля 2011 20:23
Одна из самых ярких книг о подростках. Кстати, очень мало таких книг. И чтобы написать что-то подобное, нужен огромный талант. У автора он есть.
+
0
time2012 Офлайн 11 февраля 2012 22:43
Великолепно!!!Прочитал на одном дыхании.Столько оптимизма.Спасибо.
+
0
Wyuyone Офлайн 6 июня 2012 19:04
Великолепная книга! Невероятно трогательная, до слёз, и в то же время очень жизнеутверждающая.
+
0
Vega0000 Офлайн 27 июня 2013 18:13
Сегодня скачиваю эту книгу третий раз. Хочу прочесть заново! Отличная книга, душевная! Отличный бы фильм можно было снять по книге!!!
+
0
natali0099 Офлайн 5 мая 2015 01:33
Очень интерессный роман не пожалела что прочитала.
Наверх