Полет фламинго

Мы называли его Папа Бритва. Мама придумала это прозвище, потому что он очень долго брился. Каждое утро он спускался к остывшей яичнице.

- Что ж вы так долго, - говорила мама. - Почему бы не отпустить бороду или еще что-то придумать? Тогда у вас будет время поесть горячее.
- О, дорогая моя, нет, - ворчал он. - Боже мой, нет. Совсем это ни к чему. Бороды - для стариков. Пятьдесят - еще не старость. По крайней мере, я не чувствую себя старым. Вы считаете, это старость, миссис Вашингтон?
- Разумеется, нет. Столько лет как раз было бы бедному Джейку, будь он с нами, упокой Господи его душу.
Джейк, мой отец, бросил нас и ушел к другой женщине. Маму это страшно подкосило. Три месяца она не вставала с постели и плакала. Вел, наша соседка, ухаживала за ней. Иногда маму приходилось кормить из ложки, как младенца. Как-то раз Ллойд, сын Вел, увидел маму, сидевшую перед телевизором и со слезами снова и снова повторявшую отцовское имя.
- У нее слюна течет, - заметил Ллойд. - Она сумасшедшая?
- Не знаю, - ответил я.
- Моя мама говорит, что твоей досталось больше, чем полагалось.
- Полагалось чего?
- Не знаю, - отвечал Ллойд. - Жизни, наверное.
Мне было двенадцать, когда нас бросил отец. Ллойд был на несколько месяцев старше. Пока мама болела, за мной ухаживала Вел. Готовила, стирала одежду.
- Зачем нужны мужики? - сказала как-то Вел, застелив мамину постель. - Они к нам относятся, как к мрази. Я забочусь о твоей маме лучше, чем этот так называемый муж. Он только о себе и пекся. Я ей с самого начала говорила.
Мама болела три месяца. Я даже начал беспокоиться, станет ли ей когда-нибудь лучше. И вот как-то раз я вернулся домой из школы, а мама была на ногах, одетая, все в доме было прибрано, на плите тушилось мясо. Мама поцеловала меня, спросила, как дела. Казалось, она никогда и не болела. А когда она заговорила об отце, это был задумчивый, меланхоличный тон, словно он уже умер и похоронен.
- Пришла пора ему уйти, упокой Господи его душу, - говорила она. - Такие вещи нам ниспосланы в испытание. Как-нибудь переживем. Конечно, с деньгами будет немножко труднее. Придется обойтись без излишеств. Но ты уже большой мальчик, я знаю, ты поймешь. Вот почему я решила взять жильца.
Вскоре зашла Вел позвать меня пообедать, но мама сказала:
- Я уже ему приготовила.
Вел, открыв рот, уставилась на маму.
- Да, - подтвердила мама. - Мне уже лучше.
- Но... не может быть, - произнесла Вел.
- Почему ж не может?
- Просто невозможно. Вчера вечером ты была, как зомби. Что случилось?
- Сама не знаю. - Проснулась утром, и все вокруг другое. Не спрашивай меня, как и почему. Вот думаю, какой же дурой я была все эти три месяца, позволила этому головастику разрушить мою жизнь. Ушел, и черт с ним.
Вел вернула маме ключи.
- Так теперь они мне не нужны.
- Спасибо. Увидимся завтра.
Когда Вел ушла, мама села в гостиной сочинять объявление о сдаче комнаты. Это заняло у нее почти весь вечер. Закончив, она показала объявление мне.
- Надеюсь, нам не попадется какой-нибудь проходимец.
На следующий день, как только объявление появилось в местной газете, к нам пришел человек средних лет. Толстый, лысый, тщательно выбритый с мягкой розовой кожей и водянистыми глазами, он был похож на гигантского ребенка. Робким голосом гость объяснил маме, что человек он спокойный, друзей у него нет, занимает ответственную должность в банке, неприхотлив в еде, чистоплотен, опрятен и никаких хлопот с ним не будет. На маму этот робкий, покорный банковский служащий, казалось, произвел приятное впечатление. Она угощала его чаем и бутербродами с лососем.
- Вы так похожи на моего бедного покойного мужа, - говорила она. - Он был таким же джентльменом. Обходился со мной, как с королевой. Каждое утро завтрак в постель, какао и пирожные по вечерам. Холил меня и лелеял. Я никогда ни в чем не нуждалась, когда мой Джейк был здесь. Вы были женаты?
- Нет. Никогда, миссис Вашингтон.
- Давайте я покажу вам наши свадебные фотографии. Это помогает беседе, правда ведь?
- О да, - подтвердил он мягко. - Спору нет.
Часами она перелистывала страницы сувенирного альбома. Тяжелый том в шелковом переплете, каждый снимок неразборчиво подписан разноцветным курсивом. Незнакомец изображал заинтересованность, кивал, издавал все подобающие звуки, подавлял зевки. Мама рассказала историю своей жизни, изобразив отца любящим, великодушным и преданным. Она бы никогда не пустила в дом незнакомца, если б не его смерть. Услышав вопрос, от чего он умер, она потянула нитку бус и, не моргнув глазом, вымолвила:
- Это его сердце.
Застенчивый клерк переехал к нам на следующий день. Все его пожитки умещались в одном пухлом чемодане. Вел он себя робко и отстранено вежливо. Иногда присаживался поговорить с мамой, но со мной заговаривал редко. Часто даже уходил из комнаты, стоило мне войти.
Я описал его Вел.
- Надеюсь, твоя мама знает, что делает, - сказала она. - Я так точно никогда бы не пустила в дом незнакомца.
- Мама говорит, нам нужны деньги, - объяснял я.
- Есть вещи поважнее денег. К тому же, мне кажется, он похож на совратителя малолетних.
- С чего вы взяли?
- Да так, ерунда. Просто держись от него подальше. Тебе уже скоро тринадцать. Достаточно для таких типов.
На следующий день Вел с мамой скрылись на кухне и долго говорили. Я наблюдал за ними. Хотя что они говорят слышно не было, я понял, что речь идет о чем-то печальном, потому что Вел плакала. Мама гладила ее по голове. Когда она заметила, что я наблюдаю за ними из коридора, она крикнула «Уходи», так что я пошел к соседям поиграть с Ллойдом.
- Посмотри, что у меня есть. - Ллойд вытащил из-под матраса несколько фотографий.
Он разбросал снимки по полу и ухмыльнулся.
- Круто, а? Я их прячу от мамы с папой, им может не понравиться.
Я поднял один снимок.
- В школе у одного есть и получше. Хочу поменяться, - сказал Ллойд.
- Да тут ничего не разберешь, - я показал ему снимок.
- Все очень просто. Этот парень - солдат во Вьетнаме. Видишь? И у него оторвана рука. Ясно? Смотри сюда. Тут у него все вены и кости. А здесь... здесь все в крови. Но он еще жив. А вот тут, - он взял другой снимок. - Тут у солдата что-то на шее. Видишь?
- Что это?
- Да смотри ж внимательней, дурак.
Я стал старательно вглядываться, но прежде, чем успел что-то сообразить, Ллойд объяснил сам:
- Уши! У него ожерелье из ушей. А тут... - другой снимок. - Солдат держит головы двух вьетнамцев. Глаза у них еще открыты. А вот лучшая. - Еще одна фотография. - У девчонки вся кожа сожжена напалмом. Видишь? Как ходячий скелет.
Я долго смотрел на этот снимок. Девочке было лет двенадцать. Она была голая и плакала. Девочка еще младше смотрела на нее и кричала. Вдалеке, на горизонте, виднелась деревня.
- Скоро достану самую лучшую, - похвастался Ллойд. - Есть у одного парня в школе. Там кого-то пытают. Содрали кожу заживо и все видно. - Он сложил фотографии, запихнул под матрас. - Покажу тебе, когда достану.
Когда я вернулся домой, Вел как раз уходила. Она поцеловала меня, потрепала по макушке:
- Ты уже большой. Скорее расти, найди хорошую работу, чтобы твоей маме не пришлось пускать в дом всяких мерзавцев.
Вскоре банковский клерк получил свое прозвище.
Как-то утром мама сказала:
- Он пропустит завтрак, если будет так долго бриться. Красуется, как павлин. Знаешь, как называла моя бабушка таких мужчин? Папа Бритва. - И имя тут же прилипло.
Обычно я даже не знал, дома ли он. Он вел себя очень тихо и редко выходил из комнаты. Я же, в основном, сидел у соседей и разглядывал с Ллойдом фотографии. Больше всего ему нравился не тот человек, с которого сдирали кожу, а другой, которому отрубали голову.
- Топор наполовину в его шее, - объяснял Ллойд. - Его снимали в тот самый момент, когда он умер.
- Не может быть, - спорил я. - После того, как тебе отрубят голову, ты еще какое-то время живешь. Губы дрожат.
- Это просто нервы.
- Нет, - сказал я. - Это потому что ты еще жив.
- Ладно, когда папа вернется, я его спрошу.
Отец Ллойда, Кинжал, работал на буровой вышке и месяцами не появлялся дома. В комнате Ллойда была его фотография. Он был высокий, очень мускулистый и совершенно лысый. Его прозвали Кинжалом, потому что он не расставался с ножом.
- Откуда твоему папе знать? - спросил я. - Ему что, когда-нибудь отрубали голову?
- Не мели чушь.
- Ну так откуда ж ему знать?
- Папа знает всё.
- Всего никто не знает.
- По крайней мере, у меня есть отец, - сказал Ллойд. - А не какой-то совратитель малолетних в соседней комнате.
Я молча ушел от Ллойда и пошел домой. Папа Бритва был у себя, дверь открыта. Он сидел на краю кровати, что-то держал в руках. Подойдя поближе, я разглядел небольшую серебряную шкатулку с гравировкой.
- Это что, для таблеток? - спросил я.
Папа Бритва посмотрел на меня. Его глаза были полны слез. Мгновенно он вскочил и захлопнул дверь перед моим носом.
Я спросил маму, видела ли она шкатулку.
- Да, пару раз. Думала, это для нюхательного табака.
- Нет, - сказал я. - Кажется, для таблеток.
- Таблетки? - мама посмотрела с ужасом. - Боже, мне и в голову не пришло. Понимаешь, что это значит? Больное сердце. Я не хочу, чтобы он тут окочурился, мне и так довольно бед, только мертвого жильца не хватало, потом еще убирай за ним. Попробуй вызнать, правда ли там таблетки, Дог.
Папа Бритва единственный называл меня по имени. Все остальные - просто Дог. Кроме него. За завтраком, после своего часового бритья, он спускался, красный, в кровавых порезах и, сдержанно кивая, здоровался:
- Доброе утро, миссис Вашингтон. Кажется, я опять опоздал к бекону. О, доброе утро, Карадог.
Это отец решил назвать меня Карадогом. У родителей был еще один ребенок - моя двойня, девочка, она умерла маленькой, и двух месяцев не прожила. Звали ее Катрин. Отчего-то отцу взбрело в голову, что детей нужно назвать Кет и Дог, кот и пес. Мама была категорически против, но особо протестовать не решилась. Папа был не из тех людей, с которыми можно спорить, если уж они что-то придумали. Так что я был окрещен Карадогом и стал просто Догом для всех, кто меня знал, кроме Папы Бритвы.

Как-то раз я зашел в гостиную, когда мама показывала Папе Бритве старые вещи Катрин. Розовое платьице в оберточной бумаге.
- Вот всё, что от нее осталось, - говорила мама. - Нужно оставлять вещи на память. Чтобы было что вспомнить. Вещи, имеющие значение. Вы согласны?
- О да, - отвечал он, - спору нет.
- Так мы и блуждаем по жизни и цепляемся за вещи: фотографии, одежду, письма, локоны, открытки. Беда только, что все это ни к чему. Жизнь сама становится не больше, чем этот мусор. У тебя есть всё, что напоминает о жизни, но ты и не жил по-настоящему. - Она положила платьице в коробку, закрыла крышку. - Это всё, что осталось от моей маленькой Катрин. Мой муж так никогда и не мог поверить до конца, что она умерла. Иногда по ночам я слышала, как он разговаривает с ней. «Ну, как сегодня в школе, Кет?» Я слышала, как он ее спрашивает: «А подружки у тебя есть?» А иногда, когда прислушивалась, клянусь, я слышала, как она отвечает. Честное слово, я ее слышала. В конце концов, я уже больше не могла этого вынести. Я сказала Джейку, что он сводит меня с ума. «Она умерла, ее больше нет, - сказала я ему. - Невозможно жить прошлым». Боюсь, что правда сильно его напугала. Я напомнила ему о прошлом, которое он хотел забыть. Вот почему он меня бросил. Это было не из-за другой женщины. Не в этом дело. Это чтобы найти другую... другую историю.
- Так он не умер, - сказал Папа Бритва.
- Нет, - ответила мама. - Хотела бы я, чтобы он умер, но он жив.
Папа Бритва встал, прошел мимо меня в свою комнату. Несколько минут спустя я двинулся за ним, встал на колени перед дверью, заглянул в замочную скважину. Он сидел у окна, серебряная шкатулка в ладони, и плакал. Он вытащил то, что было в коробке, зажал между большим и указательным пальцами и поцеловал. Что-то маленькое и желтое. Птичий клюв, подумал я.
На следующий день он впервые не спустился к завтраку.
- Поднимись-ка, посмотри, что он там делает, - попросила мама. - С моим-то невезением, не удивлюсь, если он истекает кровью у меня в ванной.
Я поднялся, но в ванной никого не было.
Я робко постучал ему в дверь. Донеслось слабое бормотание. Я вошел. В комнате было темно и воняло средством от мух и жареным хлебом. Папа Бритва был в постели.
- Кажется, мне слегка нездоровится сегодня, Карадог. Будь так добр, спроси свою маму, могу ли я сегодня остаться в постели.
Когда я сказал маме, она воскликнула:
- Так я и знала! Ну что я тебе говорила! Чертов инвалид! - Она поднялась к нему и спросила напрямик: - Это серьезно?
- Нет. Думаю, слегка простудился.
- Позвать врача?
- Нет-нет, что вы. Пожалуйста. Не стоит поднимать шум.
- Может быть, хотите чая?
- Да. Было бы чудесно. Спасибо. Я не хочу доставлять вам хлопот. Делайте вид, что меня нет.
- Ну, думаю, так вряд ли получится. Есть ли у вас лекарства? - она оглядела комнату. - Какие-нибудь таблетки, например?
- Нет. Ничего. Обычная простуда. Не стоит волноваться. Чашка чая, аспирин и долгий сон. Завтра буду, как огурчик.
Внизу мама поставила чайник.
- Это у него с сердцем. Надо было послушать Вел и избавиться от него. Он уедет из этого дома в гробу, помяни мое слово.
- Ох, перестань, мама.
- Помнишь серебряную шкатулку, Дог? Там таблетки. Таблетки для сердца. - Она плеснула горячей воды в кастрюлю. - Мертвый жилец, - вздохнула она, - это проклятье. Никто здесь больше не поселится, как только пойдут слухи. Мы не сможем прожить на мои деньги. Ну почему он не позволил мне дать ему одну из этих таблеток?
- Нет у него никаких таблеток, - сказал я раздраженно. - Я видел, что в шкатулке.
Мама выжидающе посмотрела на меня. Вскипел чайник.
- Ну же, выкладывай.
- Это птичий клюв.
Мама поморщилась.
- Если это шутка, то мне не смешно. А теперь отнеси-ка ему чай. Я хочу, чтобы ты сидел с ним весь день. А я пойду на работу. Кто-то же из нас должен зарабатывать деньги.
- А как же школа?
- Пропустишь. Ему может что-то понадобиться. Не хочу, чтобы он заблевал мое пуховое одеяло. Это твоя бабушка подарила мне на свадьбу, и вовсе не нужно, чтобы его испортил какой-то банковский клерк. По крайней мере, поговоришь с ним. Ты с ним никогда не разговариваешь.
- Это он никогда со мной не говорит.
- Тебе уже скоро тринадцать, Дог. Нужно быть пообщительней. Иначе кончишь, как Папа Бритва. Ты ведь не хочешь этого, правда?
- Нет.
- Ну вот и общайся с людьми.
Весь день я приглядывал за Папой Бритвой. Он лежал в постели и чихал. Я подогрел куриный бульон, сделал множество чашек чая.
- Пожалуйста, не надо за мной ухаживать, Карадог, - попросил он. - Уверен, у тебя есть чем заняться.
- Я вам мешаю?
- Нет. Не мешаешь. Просто я не люблю доставлять беспокойство. Тебе незачем торчать тут с таким стариком, как я. Иди, поиграй с друзьями.
- Я дружу только с Ллойдом, а он в школе, - носовым платком я вытер ему мокрый лоб. - Я вам не нравлюсь?
- Конечно, нравишься. Что за вопрос.
- Вы никогда со мной не разговариваете.
- Я вообще мало с кем разговариваю, Карадог.
- Вы же говорите с мамой.
- Она говорит со мной. Это не совсем одно и то же. Я очень одинокий человек. Я сам по себе. И так было всегда. Это просто мой стиль. Пожалуйста, не думай, что ты мне не нравишься. Боже, это вовсе не так. Ты очень симпатичный молодой человек, Карадог. Скажи мне, ты скучаешь по отцу?
- Нет. Я рад, что он ушел. Он часто бил маму, однажды ударил ее так сильно, что у нее кровь пошла из губы. Я на него прыгнул. Схватил за волосы и не отпускал. Он ударил меня. Ударил по ноге. Синяки потом еще несколько недель не сходили. Но я ему выдрал волосы. Они застряли у меня под ногтями. Я ненавидел его. Ненавидел до слез. Я хотел быть вдвоем с мамой. Так что, когда он ушел, я ничуть не расстроился. Я был рад. Хотя мама огорчилась. Я этого не могу понять. А вы можете?
Я взглянул на Папу Бритву. Он спал. Несколько минут я смотрел на него. Потом оглядел комнату. Где серебряная коробочка? Может быть, у меня не будет другого случая. Я мог бы узнать, что там - птичий клюв или нет.
Стараясь не шуметь, я открыл дверцу шкафа. Она чуть скрипнула, но он не проснулся. Я стал шарить по карманам: старые платки, конфеты, автобусные билеты, ключи, несколько монет. Но серебряной коробочки не было.
Аккуратно я закрыл дверцу и стал ходить по комнате. Папа Бритва глубоко и ровно дышал, в уголке его рта показался пузырек слюны. Его пиджак висел на спинке стула. Я залез во внутренний карман. Ничего. Я проверил другие карманы.
- Ты это ищешь, Карадог?
Я отскочил от пиджака и взглянул на Папу Бритву. Он держал серебряную коробочку.
- Ну, - повторил он. - Это?
- Да.
- Забавно, - произнес он тихо. - Нам кажется, что мы храним секреты, но мы заблуждаемся. Ничего не получается. Боже, у меня температура. Может быть, все это галлюцинация.
- Хотите что-нибудь выпить? - предложил я.
- Да. Было бы хорошо. Спасибо.
Я налил ему воды.
- Мама тоже заметила эту коробочку. Она решила, что у вас там таблетки. Таблетки от сердца.
- Вот почему ты здесь? - спросил он. - На случай, если я умру?
- Да, - я передал ему стакан. - Вроде так.
Он сделал несколько глотков.
- Не волнуйся. Я совершенно здоров.
- Так это не для таблеток?
- Нет.
- Кажется, я знаю, что там, - сказал я. - Птичий клюв.
Папа Бритва усмехнулся.
- Птичий клюв, - повторил он тихо. - Зачем бы мне понадобился птичий клюв?
- Так это не клюв?
- Нет, Карадог. Нет.
- А что?
- Ох, Карадог, Карадог. - Он потряс головой. - Это длинная история. А я себя так плохо чувствую.
- Пожалуйста, - настаивал я. - Расскажите.
- Ты все равно не поймешь.
- Я попытаюсь.
Он посмотрел на меня. - Сколько тебе лет?
- Почти тринадцать.
- Тринадцать. Замечательный возраст. Ну тогда, может быть, и поймешь. Тебе ведь столько же лет, сколько было мне. Когда... когда это случилось.
- Что случилось?
Папа Бритва вздохнул. Потом, так тихо, что я едва расслышал, произнес:
- Я влюбился, Карадог. - Он вытер губы и взглянул на меня. - Слушай, я расскажу тебе, но ты должен поклясться, что никогда никому не скажешь. Ни маме, ни своему приятелю-соседу, ни маминой подруге. Особенно маминой подруге. Понял?
- Да.
Папа Бритва глубоко вздохнул. Он откинулся на кровати и уставился в потолок.
- Наверное, надо начать с моего отца. Он был тренером по боксу. Каждое утро спускался в спортзал тренировать молодых боксеров. Его конюшня, как он говорил. Когда я говорю «спортзал», я не хочу, чтобы ты думал, что там было что-то особенное. Нет. Ничего такого. Просто пустой зал с рингом и несколькими грушами. Но мой отец любил это место. Это был его маленький мир, понимаешь? Он чувствовал себя там уверенно. Чувствовал себя хозяином. Ему нужно было место, где он мог бы так себя чувствовать. Понимаешь, его жена, моя мама, бросила его, когда я еще был совсем маленьким. В те времена это было неслыханно. Папа был совершенно раздавлен. Он чувствовал себя униженным. Несколько лет не мог прийти в себя. Помню, он сказал мне однажды: «В спортзале все надежно. А снаружи может случиться, что угодно. Но когда я со своими боксерами, я крепок, как скала».
В конюшне у отца было семь парней. Все местные и все совершенно безнадежные. Да, они были достаточно профессиональны, могли выиграть несколько матчей, но чемпионами мира не были. Но папа все равно был счастлив, и только это имело значение.
Пока Папа Бритва говорил, я заметил, что из-под его кровати что-то торчит. Журнал. На обложке был молодой человек. По пояс голый и улыбающийся.
- Я совсем не интересовался боксом, - продолжал Папа Бритва. - Но спортзал мне нравился. Мне нравились атмосфера, дружелюбие, энтузиазм. Когда я был уже достаточно большим - лет одиннадцать-двенадцать - папа предложил мне подрабатывать. Деньги были крошечные, но я был не против. Я был готов работать и бесплатно. Просто ради удовольствия быть в спортзале. Участвовать во всем.
Папа Бритва закрыл глаза.
- И вот как-то раз я пришел в спортзал, и увидел, что папа говорит с новым мальчиком. Ему было лет семнадцать. Он снял жилет и рубашку, и папа щупал его мускулы. Я... я просто смотрел. Парень был высокий, хорошо сложенный. Волосы у него были светлые, совсем белые. Даже если он и не был совершенным, мне он запомнился таким. Но больше всего мне понравились его татуировки. По всей спине. Птицы. Яркие розовые птицы, летящие кольцом.
- Как его звали?
- Как его звали по-настоящему, не знаю, - ответил Папа Бритва. - Но все называли его Трой. Трой Фламинго.
Осторожно я подтянул журнал ногой, чтобы разглядеть обложку. Парень на фотографии был в джинсах с расстегнутой ширинкой.
- Он был хорошим боксером? - спросил я, аккуратно вытягивая журнал из-под кровати и подталкивая под стул у окна.
- О да, - отвечал Папа Бритва, не открывая глаз, - очень хорошим. Как-то раз папа сказал мне: «Трой будет чемпионом мира». «Правда?» - спросил я. «Да, - ответил папа, - это ответ на мои молитвы. Кому нужна жена и всё такое? Дайте мне чемпиона мира».


Так что папа все свое время посвящал Трою. Они тренировались каждый вечер, даже по выходным. Я часто ходил в спортзал смотреть на них. Трой со мной никогда не разговаривал. Совсем меня не замечал. У него были свои друзья, очевидно. Его ровесники. Наверняка он считал меня просто ребенком. К тому же я был страшно робким. Боже, я был так подавлен. И в то же самое время был на вершине блаженства. Находиться рядом с Троем уже было достаточно. Просто смотреть на него.
Я подобрал журнал и постарался незаметно запихнуть его под рубашку.
- И что же дальше?
- Мне всегда казалось - где-то глубоко внутри - что наступит день, когда мы с Троем Фламинго станем друзьями. Ох, я знал, что я робок, что он старше, что всё против этого, но я по-прежнему надеялся - молился - что это произойдет. Он мне часто снился, и в этих снах мы были друзьями. Но потом... потом все изменилось.
- Изменилось? Как?
- Это началось в тот день, когда я обнаружил полотенце. - Он запнулся и взглянул на меня. - Ох, боже, - пробормотал он.
- Продолжайте, - попросил я.
- Пожалуй, мне вообще не стоило этого говорить. Это из-за аспирина я так разболтался. Потерял голову. Я смущен, Карадог. Не могу продолжать.
- Но вы должны, - мне хотелось подойти к нему и потрясти. Заставить его рассказать. Но я не мог. Мешал журнал под рубашкой. - Что там было на полотенце? Что?
- Волосы! - громко ответил Папа Бритва. - Ну вот! Я сказал это! Вот что я нашел! Волосы! - Папа Бритва перевел дух и снова закрыл глаза. - Понимаешь, каждый вечер я смотрел, как он принимает душ. Я целый день ждал этого момента. Я находил какой-то предлог, чтобы пойти в раздевалку. Обычно я мыл пол. И тут был он, стоял голый, под струями воды. Ох, он был великолепен. Конечно, всякий раз, когда он смотрел на меня, я отворачивался. Думаю, он даже не подозревал, что я испытываю. А потом... потом он уходил, вытирался, одевался и уходил. Всё это, не говоря мне ни слова. Даже не прощаясь.
Я посмотрел в окно. Отец Ллойда, Кинжал, шел по улице. Тащил тяжелую сумку и насвистывал. Он подошел к своему дому и не успел вставить ключ, как Вел отперла дверь и бросилась ему на шею. Он затащила его в прихожую и захлопнула дверь. Захлопнула так сильно, что задрожали окна.
- Что это? - приподнялся в постели Папа Бритва.
- Не волнуйтесь, - сказал я. - Это у Ллойда - ну, моего друга из соседнего дома - его отец работает на нефтяной вышке. Так вот он вернулся.
Папа Бритва лег.
- На чем я остановился?
- Как Трой принимал душ.
- О, да, - продолжал он. - Как-то вечером, когда Трой ушел из раздевалки, я взял полотенце, которым он вытирался - полотенца принадлежали спортзалу, и в мои обязанности входило их стирать - так вот, я взял и заметил волосы. Белые. Я отцепил их от полотенца. Семь волосков. Они сверкали, как золотые. Я очень бережно завернул их в носовой платок.
- Вы их сохранили? - спросил я.
- Вот именно. Они принадлежали моему Трою. И раз его я не мог заполучить его, волосы были достойной заменой. Вот так... Я взял их домой и положил в старую коробку из-под ботинок. Какое-то время у меня были только эти волоски. Но как-то вечером Трой стриг в раздевалке ногти на ногах. Я слышал, как отлетают кусочки. А потом, когда Трой ушел, я встал на четвереньки и собрал все обрезки, какие смог отыскать. Довольно много. Вечером я взял их домой и положил в коробку с семью золотыми волосками.
Я уставился на Папу Бритву.
- Но... но ведь это гадко. Как вы могли к ним притронуться?
- Да потому что я не мог притронуться к нему! - зло откликнулся Папа Бритва. - Вот почему. Как ты не понимаешь? Золотце, ты должен понять. Это не было отвратительным. Для меня. Волосы и обрезки ногтей были только началом. Как-то вечером я украл носовой платок Троя. Он был твердым и желтым от засохших соплей. Потом взял его носок. Он был теплый, влажный, пах его потом, но мне это очень нравилось. А потом... потом я нашел его использованный пластырь. Он сильно поранил руку и залепил кулак пластырями. И я нашел их в душе. Они были в крови и покрыты струпьями. Но мне они нравились, Карадог. Мне они нравились. Потом как-то раз Трою стало плохо. Его сильно ударили в живот, и его вырвало на шорты. Мне велели выстирать шорты. Но я не стал. Я положил их в свою коробку. Сказал, что потерял их. Деньги на новую пару вычли из моей зарплаты. Но мне было все равно. - Папа Бритва разволновался, ему не хватало дыхания. - Шорты ужасно воняли. Но мне было все равно. Они были частью его. Частью моего Троя Фламинго.
- Успокойтесь, - сказал я. - А то у вас опять температура подскочит.
- Да... да, ты прав. Что-то мне жарковато. Ты не мог бы принести еще холодной воды, Карадог?
Осторожно, стараясь не выронить журнал, я встал и подлил Папе Бритве воды.
- Спасибо, - он сделал глоток. - Я тебе страшно надоел, знаю.
- Нет, - я уселся снова. - Совсем нет. Честно. Я рад, что вы рассказываете мне эту историю. Так что же случилось дальше? У вас была коробка, полная кусочков Троя Фламинго и вы хотели стать его другом...
- Но этого вполне достаточно! - воскликнул Папа Бритва. - Как ты не понимаешь? В конце концов, я уже не хотел никем ему быть. Ни другом. Ни любовником. Ничего. В один прекрасный день я понял, что единственное, что мне нужно, это моя коробка. Я вовсе не хотел Троя. Я перестал чувствовать себя подавленным и одиноким. Коробка полностью меня удовлетворяла. Я серьезно, Карадог. Полностью.
- А при чем здесь серебряная шкатулка?
- Ах, - вздохнул Папа Бритва, - это последняя часть истории. Как-то раз я пошел в...
Его прервал стук входной двери и мамин голос: "Я дома". Мы услышали, как она поднимается по лестнице и влетает в комнату.
- Ну, как наш пациент?
- Ох, дорогая, - сказал Папа Бритва. - Я чувствую, из-за меня столько беспокойства.
Мама цокнула языком и открыла окно.
- Топор можно вешать. Пойдем, Дог. Поможешь мне приготовить обед. - Она окинула Папу Бритву оценивающим взглядом. - Вы можете есть?
- О, да, - сказал он. - Мне намного лучше.
Перед тем, как спуститься к маме, я заскочил в свою комнату и спрятал журнал под матрас.
- Ну, как он? - спросила мама, когда я спустился.
- Нормально, - ответил я. - Почти все время спал.
- От него больше проблем, чем он заслуживает.
- Кинжал вернулся, - сообщил я.
- Вот как? - произнесла она тихо. - Вел не говорила, что он приедет. - Значит, теперь ее не будет видно. Знаешь эту парочку. То скандалят, то в постели. В любом случае, она не захочет меня видеть. Дня три, по крайней мере.