Мужчина в белом

-1-

Боюсь ментов. Фобия. 
Страх этот давний, закоренелый, сродни подсознательному инстинкту самосохранения, который заставляет человека избегать контакта с пауками и гремучими змеями. А новости каждый вечер этот страх только усиливают: того менты избили прямо на улице, того вернули матери после допроса с проломленным черепом, того посадили ни за что, но вместо кого-то. По пятьдесят человек за неделю признаются в серийных убийствах, пока маньяки гуляют на свободе. И чтобы самому ни в чем таком не признаться, лучше не попадаться им в руки. А если попался, всего два пути – в тюрьму или на кладбище, виновен или не виновен – к делу не относится.
Не знаю даже примера, чтобы нормальный человек добровольно пошел работать в органы. Из трех выпускных классов нашей школы в ментуру подался один отморозок Пшеничный, который убивал котов и закладывал приятелей с одинаковой легкостью и постоянной ухмылкой полудурка.
Я не ношу в карманах ничего веселого, не фраерю, когда пьян, но обхожу милицейские фуражки десятой дорогой. Только один раз меня остановили в метро, чтобы проверить документы, хотя я не черный и не приезжий. Осмотрели рюкзак с ноутом и отпустили. Сказали, что в рамках профилактики терактов. Я схватил рюкзак и поспешил убраться подальше.
И вот представьте – в центре города ко мне от какого-то киоска оборачивается грузный такой ментяра и орет на всю площадь:
– Волошин?! Это ты?
Я хотел дать деру. Но толпа вокруг меня вдруг сомкнулась. Мужики напряглись, как по команде «Держи вора!», и я остановился. Мент подошел, заглянул мне в лицо.
– Не узнаешь что ли?
А у меня никогда таких друзей не было.
– Я же Колька Агарков! До девятого класса вместе учились!
И че теперь? В десна?
Кольку Агаркова я не помнил. Я вообще одноклассников плохо помню, после них еще однокурсники были, еще несколько комплектов коллег – что мне теперь с ума сойти всех помнить? Помню только, что в школе я дружил с отличницей Измайловой и все думал, почему у меня на нее не встает, когда у всех пацанов, судя по их рассказам, встает. И я был только этой мыслью озабочен – почему от рассказов пацанов встает, а от самой пухленькой Измайловой не встает. Колька Агарков никак в эту схему не вписывался.
– И?
– Не помнишь?
На его лице отразилось явное отчаяние. И по этому отчаянию я его узнал. Колька Агарков! Тупенький троечник, которого перевели к нам в пятом классе, потому что его отец, как все военные, колесил по городам и весям тогда еще бескрайней родины и повсюду таскал за собой свою семью. Конечно, Агарков! Это же он всегда бубнил у доски что-то непотребное! Нет бы смолчать, если не знаешь, но он плел какие-то свои фантазии, заставляя учителей свирепеть до нецензурщины, и вот тогда на его лице появлялось такое же выражение отчаяния, и губы дрожали от обиды.
– Я же учил. Я так это понял!
Я воскликнул: «Колька! Конечно, узнал! Сколько лет, сколько зим!» и протянул руку. Тот пожал с чувством. Толпа отмерла и стала растекаться.
За время нашей разлуки Колька заметно погрузнел, но серые глаза бегали так же растерянно. С ментовской формой и твердым козырьком его фуражки это никак не сочеталось.
– А как ты в органах?
– Да это… ну… Сколько воды утекло, да? Сколько уже встреч выпускников было?
Я не считаю. И ни на одной встрече выпускников не был. И все эти вопросы – не ко мне, не ко мне! Колька снова вздохнул и взял меня за локоть.
– Может, посидим где-то?
Я выразительно взглянул на часы и выдернул руку.
– Коль, я сейчас спешу…
– А, да-да. Жена-дети. Занят. А я…
Тогда я оставил ему номер телефона просто из вежливости. Мне и в голову не могло прийти, что ровно через два часа Колька позвонит по этому номеру и вздохнет в трубку:
– Ты уже дома, да? А я…
И я понял, что мне придется его выслушать – придется, и других вариантов у меня нет. Я отшвырнул новые брюки, завинтил кран в ванной и спросил обреченно:
– А что ты?
История была обычной. После девятого класса Колька окончил строительный техникум и женился на малярше Кате, потом Катя его выгнала, поставив ему на вид неприлично маленькую зарплату и неспособность «крутиться по жизни». Он вернулся к родителям. Отец и мать болели, кряхтели и не разрешали ему выпивать. После этого – в надежде и «раскрутиться», и снова покорить маляршу – Колька окончил школу милиции и стал работать охранником в следственном изоляторе, по его словам – на киче. На киче все было спокойно, зарплата по-прежнему оставляла желать лучшего, Катя вышла замуж за палаточника Мишку и родила ему дочку Анечку, а состоявшийся сотрудник внутренних органов Колька продолжал жить с родителями.
– Палаточник – кто такой? – уточнил я по окончании истории.
– Ну, две палатки у него возле входа в центральный рынок. Носками торгует. Малый бизнес.
Так картина прояснилась окончательно.
– А ты где работаешь? – спросил Колька грустно.
– Начальником рекламного отдела в одном издательстве.
– Можно, я к тебе приеду? – немотивированно отреагировал Колька.
Хотели в друзья мента? Получайте!
– Нет, Коль, я сейчас спешу.., – я вспомнил, что уже говорил сегодня эту фразу.
– Да-да, жена-дети.
– Нет, никого нет, но…
– Тогда я ненадолго!
Я сказал адрес. Он приехал с водкой и пивом. И пили мы до тех пор, пока я не вспомнил, как химичка колотила Остапенко шваброй по спине за то, что тот высморкался в штору в кабинете химии.

-2-

Когда я проснулся в полдень в субботу, понял, что Колька все еще у меня в гостях. На кухне что-то трещало и шипело. И он напевал что-то веселое. И голова болела.
Я потянулся за сигаретой, стал курить в постели. Он вошел с довольным видом.
– Я завтрак приготовил! Чистота у тебя такая! Ты не бойся, я аккуратненько тут все.
Без ментовской формы – в джинсах и рубахе – Колька не казался грузным, хоть и рубаха была в клеточку.
– А ты на работу сегодня не идешь? – спросил я без надежды.
– Законный выходной.
Я курил и разглядывал его. Серые глаза уже не бегали, как мыши, а смотрели спокойно. Лоб смешно морщился, полные губы были чуть приоткрыты…
Я закурил новую. Он сел на край кровати.
– Ты чего замедлился? Завтракать будешь?
– Буду. А что ты на работе делаешь? – спросил я.
– Ну, сижу. Слежу за порядком. На допрос вожу. Если передачи приносят – проверяю.
– Шприцы приносят?
– Шприцы приносят.
– Сколько стоит один передать?
– Наркотики не положено.
– Да ладно!
– Не положено! – повторил Колька и моргнул.
– Все, вали. Сейчас приду.
– Ты чего?
– Свали на кухню.
Не мог при нем встать, затушить сигарету, убрать окурки. Губы его мешали. Серые глаза его мешали. Морщинка на лбу мешала: «Не положено!» Упертый Колька – такой же, каким был в школе, когда у доски всякую херь доказывал с горящими глазами.
Он поджарил яичницу. Я не очень жареное по утрам люблю, но съел и сказал «спасибо».
– Я еще у тебя посижу, можно, – сказал Колька без вопросительной интонации. – А то родители дома меня пилят.
– Тебя-то за что?
– Да так. За все.
Опять Колька крушил мои планы на сегодня.
– Я вообще-то уйти хотел, – начал я неловко.
– Свиданка? Может, пригласишь девушку сюда? И пусть подружку возьмет. Я уже сто лет ни с кем… Ни с кем не знакомился.
Я взглянул на него насмешливо. И вдруг понял, что сейчас скажу. Не подумал: «Сказать-не сказать?», а понял: «Скажу, и пусть валит к черту».
– Так я не с девушкой встречаюсь.
– Дама? Да? В возрасте? – предположил Колька. – С работы?
– Нет. Не дама вообще.
– В каком смысле?
– В том смысле, что Димка. Димка Кислицкий – диджей из «Гловера».
– Не понял, – сказал бывший одноклассник. – Из какого такого «Гловера»?
– Клуб один. Улетный. Недавно открыли.
Колька задумался. Непонятно было, обо мне думал, о Кислицком или о новом клубе.
– Ты же самым лучшим был… Самым лучшим! – сказал Колька. – Ты же для меня был… Ну, как… Я обалдел, когда тебя вчера увидел. А ты… как все эти… как певцы, да?
– Про певцов ничего не знаю, Коль.
– Как на зоне, – добавил он. – Отвратно.
Я открыл ему дверь, и Колька вышел.
Вчера пили, школу вспоминали, не разглядывали друг друга. А сегодня я его так разглядел, что у меня встал, а он меня так разглядел, что его чуть не стошнило. Кем-кем я для него был? Больше не буду…

Вечером позвонил Димка, но сказал, что занят. Чем может быть занят Димка? У него легкий ритм жизни, у него ночной график работы, у него какое-то виниловое творчество. Ясно, что изменяет. Но я предпочитаю не замечать этого. Димка не держит в душе зла – за это можно простить многое.
И я простил тот час же и перезвонил:
– Дим, а где ты будешь? В клубе?
– Не-не. Мы сегодня с ребятами репетируем. Всю ночь.
«Как певцы, да?»
– Завтра перезвоню, – пообещал он и пропал из телефонной сети.

Этот мент принес мне неудачу. Разумеется, в школе он ничего не знал обо мне. Тогда я и сам едва разобрался. Сложно это было. Сложно принять себя таким, какой ты есть, не притворяться и не переделывать себя. И еще сложнее – отсечь всех, кто тебя таким не принял, не заискивать и не оправдываться. Вот в числе этих «всех» исчез и Колька. Жил я без него больше десяти лет, слабо его помнил, а теперь и вообще забуду.
Тогда, в школе, у меня так и не получилось с Измайловой. На выпускной бал я не пошел. Зато на первом вступительном в универе приметил одного парнишку. На мою специальность поступали одни девчонки, а он все крутился рядом. И я подошел к нему.
– Сдаешь?
– Нет, на консультации был. У меня завтра экзамен. Просто тебя увидел. И жду.
– Меня ждешь?
– Ну, да.
Витька Семчев поступал на истфак. Но раньше, чем мы оба поступили, мы уже были любовниками. Я боготворил универ – я боготворил Витьку Семчева. Парень, нужно сказать, не отличался особой общительностью и тогда для меня сделал умопомрачительное исключение. И потом еще одно – ушел от старшего любовника, чтобы быть со мной. И мы встречались до четвертого курса. Я пережил разрыв с родителями, переехал в квартиру покойного деда и планировал провести всю жизнь – с ним.
А потом стало угасать. Все угасало, а мы никак не могли порвать, не хотели терять дружбы. Витька придумал, что уезжает, и тут же я его встретил с другим. Вышло еще хуже, с обидами.
И потом я подумал о том, что он у меня первый и единственный, и нужно наверстывать. И взялся наверстывать, и наверстывал, и наверстывал…