Я дам остынуть голове,
слоняясь праздно вдоль лужаек,
где птицы бродят по траве
и в стебли клювы погружают.

Размытый полусвет зари -
мазки дешёвого акрила.
Горят вполсилы фонари,
и время тянется вполсилы.

Жизнь, ты -- напрасна? Иль все же не зря?
Что ты -- реал? Или море видений?
Есть только снег. Только снег и заря.
Мы же -- как тени на белом. Как тени.
Но, если "что" нам на "кто" заменить,
Эти вопросы покажутся бредом.

Ночь-подружка, пьянчужка, чудачка, сестра,
мы опять зависали с тобой до утра
и слонялись в обнимку, счастливые в дым,
по заветным, запретным местечкам твоим.
Не сыскать после нас ни следов, ни улик,
лишь подруги-луны молодящийся лик -
сквозь дневной макияж, как иголка в яйце,
проступает бравада на бледном лице.

Мыш, не грусти!
Мир из горсти
Сыпется – и не сберечь...
Сходишь с ума
И в закрома
Наших нечастых встреч...

Мы с тобой губами и лбами
тычемся слепыми щенками,
в тесноте, в обиде, в обмане –
как зубные щётки в стакане.

Мы не расстанемся врагами,
но не сложилось оригами.
Остались мятые бумажки
с кругами от любимой чашки,
остались чайные салфетки,
на них случайные заметки,
которые, махнув крылами,
сквозняк взметает над столами,
несёт в распахнутые двери
обрывков ангельские перья.

Мой предутренний сон
весь тобой захламлён и заставлен,
склад потерь и находок –
их срок безнадёжно истёк.
Там сердито глазеет в окно
сквозь припухшие ставни,
как простуженный бомж,
клочковатый туманный денёк.

Я постарел. Ну а ты остался
Таким, каким был тогда. На пальцах
Не объяснить. Но, всеми забытый,
Избег ты сутулости, плеши, быта.
И плешки. Знаешь, а там солдаты
Не продают уже "аты-баты".
Так что не слушай все эти бредни:
Смерти достанется только средний. 

Не успевают неотложки
к тому, кто сам себя дурачит,
в те холостяцкие берложки,
где потолки по мне заплачут,
где мы встречаемся так редко,
чужие сердцем и рукою,
любовь, как горькую таблетку,
упрямо пряча за щекою.