Петрович

Началось все с того, что у Петровича телефон сбрендил. Хрен его знает, чего с ним приключилось, то ли клава заблокировалась, то ли еще какая фигня стряслась, но в результате Петрович был лишен возможности ответить и битый час слушал, как кто-то очень настырный пытается прорваться, названивая через каждые пять минут. Одурев от злоебучей полифонии, жертва высоких технологий припарковал свою бээмвуху у первого попавшегося "Связного", вышел из машины, сковырнул симку и с наслаждением раздавил каблуком ботинка спятившую корейскую поделку.- Сдохни, сука.
Смачно сплюнув, Петрович прошествовал в салон связи, выбрал витрину подороже и завис, прицениваясь. Тотчас за его правым плечом нарисовался консультант с извечным вопросом:
- Что вы хотели?
- Спать, - буркнул Петрович. Он не счел нужным объяснять, что человек, стоящий перед витриной с мобилами, почти наверняка хочет именно мобилу, а не пылесос или путевку в Турцию.
За плечом послышалось сопение - консультант, наверное, обиделся. Да ну и хуй с ним - решил Петрович. Он был малость не в духе.
- Вон ту нокию покажи, - не особенно чистый палец ткнулся в стекло, и консультант полез доставать требуемое, а Петрович наконец взглянул на него и скривился брезгливо - крысеныш рыжий, как есть крысеныш.
Нет, на самом деле он ничего не имел против рыжих. Т.е. рыжих девок, разумеется. Попадались среди них весьма аппетитные особи, но всех их объединяла какая-то болезненная оголенность черт, откровенная и почти непристойная. Красота на грани с уродством. А щенок, протягивающий извлеченный из витрины мобильник, был в этом смысле особенно замечателен. Апельсиново-рыжие, заправленные за уши волосы, сосульками свисающие до плеч, остренькие черты лица и пунцовые, то ли обветренные, то ли зацелованные губы, припухшие и настолько яркие, что хотелось отвести взгляд, словно это и не губы вовсе, а влагалище. Петрович сплюнул мысленно и осторожно, стараясь не коснуться случайно, вынул из длиннопалой и какой-то непропорционально крупной ладони приглянувшуюся нокию. Заметил попутно, что тонкие прозрачные ногти у пацана обкусаны кое-как. Ассоциация с голыми новорожденными крысятами стала от этого еще явственней, и Петрович поежился с отвращением.
- Хорошая модель, - уныло пропел консультант. Голос у него оказался неожиданно низким и пожалуй что приятным, но Петровичу немедленно захотелось купить другой мобильник - из вредности, видимо... А крысеныш продолжал рекламировать - монотонно, нудно: - Камера пять мегапикселей, блютуф, карта памяти...
Петрович повертел в руках матово блестящий слайдер, раздвинул, сдвинул и полез в карман за симкой.
- Я возьму его.
- Хотите кредит оформить? - вяло отозвался крысенок и уставил на Петровича водянисто-голубые, осоловелые, будто со сна, глаза.
"Тьфу, бля, бывает же..." - мутно подумал Петрович и мотнул головой - нет, мол, не хочу. Пацан медленно развернулся и исчез в подсобке, а новоявленный обладатель нокии воткнул сим-карту, ввел пин-код, проверил, на месте ли телефонная книга, и врубил камеру - попробовать. Экранчик отобразил витрину, конторку с кассой, скучающую за конторкой девушку и, наконец, выплывающего из подсобки крысенка с красивой коробочкой в руках. Потеснив девушку, он склонился к кассе, ткнул во что-то пальцем, прищурился подслеповато. В этот момент рыжая прядь выскользнула из-за уха, и Петрович имел несчастье запечатлеть, как пацан вскинул руку и каким-то немыслимо сонным, округло-гипнотическим жестом вернул хаер на место. Потом выпрямился, мигнул по-птичьи и назвал цену.
Лунатик - подумал Петрович и выключил камеру.
Отлистав бабки, он сунул коробку с обновой подмышку и стал дожидаться сдачи. Сдачи не нашлось. Девушка-кассирша захлопотала, упорхнула куда-то и вернулась вскоре со своей сумочкой, принялась потрошить кошелек. Крысенок за это время успел совершить массу бессмысленных телодвижений - потеребил ворот свитера, улыбнулся обкуренно, потер лицо, хрустнул суставами... Петрович поглядывал на него искоса и недоумевал, откуда только берутся такие. Пацан словно и впрямь с луны свалился, до того он был стремный. Руки-ноги длинные, плечики узенькие, шейка цыплячья, кадык острый... И кожа... странная такая, розоватая, словно воспаленная, будто с нее содрали верхний слой, а то, что осталось - жутко чувствительно к свету и прикосновениям. И свитер на пацане - кондовый, мерзейшего цвета, - должно быть, вызывает мучительнейший зуд... Ему бы шелк носить...
От этой мысли Петровичу почему-то стало жарко. С трудом дождавшись, когда девушка наскребет сдачу, и простив ей недостающий полтинник, он едва ли не бегом покинул гребаный салон и с облегчением хлебнул октябрьской прохлады. Уф, наконец-то... Осталось сесть в машину и убраться к ебеням. И не вспоминать.
Первые два пункта Петрович выполнил успешно, а вот с последним облажался - не вспоминать не получалось. Всякий раз доставая мобильник, он умудрялся подумать о продавце-консультанте. И о записи, которую надо бы стереть, да вот руки все не доходят. И ведь неудивительно, что не доходят - Петрович человек занятой, у него две заправки да маленький автосервис на шее, некогда ему всякими глупостями заниматься. Ну лежит она и лежит, эта запись, карман не трет. А нажать на две кнопки он всегда успеет. Ну и хуй с того, что мог бы уже сто раз успеть? Куда торопиться-то?..
В общем, к концу второй недели Петрович пришел к выводу, что пора снять бабу, но поскольку на съем честной женщины не было ни времени, ни сил, то решено было прибегнуть к помощи профессионалов. Профессионалок, точнее. Номер добрейшей теть Наташи, обозначенный в телефонной книге коротким, но емким словом "бляди", был незамедлительно найден и набран. Теть Наташа приветствовала Петровича ласково, называла по имени-отчеству и приглашала весьма радушно - в ее обширном реестре данный клиент значился как очень приличный: не дурогонил, в говно не напивался, девочек не обижал, а при случае мог и в ментовке словечко замолвить, за что имел скидку и всяческое теть Наташино уважение. Одним словом, рандеву было назначено, и тщательно побрившийся по такому случаю Петрович торжественно отбыл в публичный дом.
Девочек ему предложили нескольких, в том числе одну рыжую, но ее Петрович отверг и выбрал крашеную блондинку - щекастую, грудастую и простую, как три доперестроечных рубля. Задница, правда, у нее была малость тяжеловата, зато губищи - в самый раз, и поскольку ебать ее Петрович не собирался, то и подбирал, соответственно, по нужде.
Уединившись с дамой в одном из "нумеров", кавалер расстегнул ширинку, достал готовый к употреблению хуй и потребовал минета. Деваха причмокнула, облизала губы, сжала теплой ладошкой орудие труда, но в момент, когда ее тщательно причесанная блондинистая головка склонилась к паху, Петровичу вдруг совершенно явственно привиделся на ее месте тощий крысеныш - тягучим жестом заправляющий за ухо сальную рыжую прядь.
- Бля... - сказал Петрович - и тут же кончил.
Потерпев сокрушительное фиаско на сексуальном фронте, он убрался из борделя пристыженный и напуганный. Слово, которым он мог бы охарактеризовать свое состояние, в русском языке имелось только одно, и слово это было - пиздец.
Пиздец, впрочем, не помешал Петровичу по прибытии домой напиться чаю и завалиться спать, но сон не шел. Сбив простыни в безобразную кучу, несчастный страдалец решился на деяние столь позорное и постыдное, что жгучий румянец мгновенно проступил пятнами на щеках и лбу, а уши полыхнули огнем. Взяв с прикроватного столика свою новенькую нокию, Петрович включил видеозапись и - о, ужас! - просмотрел ее.
Нет, он не умер на месте. Но ебаться захотелось нечеловечески.
Прокрутив запись несколько раз, Петрович сдался и отдрочил. После чего обозвал себя пидором и уснул, сладко шлепая губами. Он всерьез полагал, что инцидент исчерпан. Надо ли говорить о том, как фатально он ошибся?
Сначала он дрочил нечасто, всего-то раз-другой в день. А потом ему в голову пришла мысль слить видео на комп и посмотреть его на большом, так сказать, экране. Это стало роковой ошибкой, ибо пять мегапикселей, по мнению Петровича, это вам не хухры-мухры, а ресницы у пацана показались ему совсем светлыми и острыми, как иголки. Включив воображение, Петрович кончил, не расстегивая штанов.
Несколько дней он ходил, как прибитый, на работников смотрел зверем, пиво с соседями по гаражу пить отказывался и вообще пребывал в наисквернейшем расположении духа. А потом пришло решение: он съездит в этот сраный салон, посмотрит на рыжего сучонка еще раз - и его стошнит. Вариант, что может и не стошнить, к рассмотрению не принимался.
Сказано - сделано. Дверь салона приветливо распахнулась перед Петровичем, и, отыскав нескладную тощую фигуру, он зацепил ее взглядом и потребовал консультаций. Мол, так и так, я тут нокию купил, мне бы к ней то да се, в общем, все навороты... В результате было куплено: лишний дата-кабель, дополнительная карта памяти, бог знает какая по счету гарнитура, загадочный блютуф, а также шнурок кожаный, чехольчик, брелок и еще какая-то невразумительная хуйня, каковая вскорости и была отправлена в ближайшую урну.
Дрочил Петрович в тот вечер до посинения.
Сообразив, что просто так от наваждения не отделаться, бедолага горько запил. Это был самый простой способ оттянуть неизбежную капитуляцию перед охватившей его педерастией, и Петрович предался ему с полной самоотдачей. Пять дней он не просыхал, а на шестой ему так поплохело, что перспектива жить пидарасом стала казаться не такой уж и мрачной - все лучше, чем помереть натуралом. Так что на седьмой день почти совсем смирившийся Петрович привел себя в человечий вид, навестил все три свои конторы, пораспоряжался всласть и двинул домой - подрочить да выспаться. И все было бы замечательно, если бы по пути ему не попался минирынок, на который он решил свернуть, чтоб затариться жратвой, а на минирынке - лоток с апельсинами. Петрович прошел мимо него. Остановился. Вернулся. Постоял, погрел в ладонях снятый с вершины горки рыжий фрукт и... купил его. А также десяток ему подобных.
Уже выруливая с рынка, он отчетливо представил, как крысеныш обдирает с апельсина корку, как кладет дольку в рот, как облизывает липкие пальцы. Представил - и застонал. Выносить эту пытку не осталось сил.
Несколько минут спустя он припарковал свою в хлам затонированную бээмвуху напротив "Связного" и стал ждать. До закрытия оставалось часа полтора, и можно было бы успеть смотаться домой, но Петрович боялся, что второй раз не решится на этот отчаянный шаг, а потому не двигался с места, курил сигарету за сигаретой и вяло матерился в тишине салона - на крысенка, на самого себя, и даже на кулек с апельсинами, распространявший такой ядовито-цитрусовый аромат, что его и табачным дымом было не перебить. Время тянулось медленно, сигареты кончались быстро, и к тому моменту, когда дверь салона отворилась и из нее, слепо жмурясь, выплыл объект Петровичевых сексуальных фантазий, пачка была пуста, а пепельница ощетинилась окурками. Петрович похолодел, осознавая всю глубину своего падения, и, перегнувшись через соседнее кресло, приоткрыл пассажирскую дверь.
- Эй, рыжий! Поди-ка сюда.
Рыжий закрутил головой, но сориентировался в пространстве только после того, как Петрович пошире распахнул дверцу тачки. Испуганно заглянув в салон, консультант, наконец, признал недавнего чокнутого покупателя и улыбнулся неуверенно, не понимая, какого хрена тот явился по его душу.
- Садись, - приказал Петрович, ничуть не сомневаясь, что приказ будет исполнен. И ведь не ошибся, сукин сын, - крысенок хлопнул глазами и послушно забрался в салон, умудрившись при этом зацепиться рукавом свитера за дверцу, споткнуться о порожек и стукнуться головой о дверную арку. Петрович с ужасом наблюдал, как тот возится, устраиваясь на сиденье, и не знал, смеяться ему или плакать.
- Дверь закрой, - скомандовал он и завел мотор.
Пацан выполнил и это распоряжение, а потом всю дорогу пришиблено озирался, пытаясь определить, куда его везут, и пару раз даже открывал рот, но так и не решился спросить ни о чем. Петровича это вполне устраивало. Он хоть и умел вешать лапшу на уши, но тут случай был уж больно тяжелый. И только подрулив к дому и заглушив движок, он глянул на щенка и бросил насмешливо:
- Не ссы, не съем я тебя. Вылезай.
Крысеныш покосился на своего похитителя, облизнул губы, вытер их тыльной стороной ладони, и вылез, а Петрович от этой пантомимы аж дышать перестал, так что вышел из машины не сразу. А выйдя, одернул джемпер.
- Помоги, - рявкнул он крысенку и принялся выгружать с заднего сиденья кульки со жратвой. Кульков было много, и Петрович, ничтоже сумняшеся, использовал рыжего в качестве тягловой скотины, нагрузив по самую маковку. Тот безропотно сгреб в охапку пакеты и поплелся за странным дядечкой к небольшому крепенькому дому с крылечком и симпатичной верандой.
Петрович открыл дверь ключом, кивнул пацану - заходи, мол, и тут же посмеялся над собой - вроде как даму вперед себя пропустил...
Избавив щенка от поклажи, гостеприимный хозяин велел рыжему разуваться, а сам поволок пакеты на кухню. Там он первым делом достал из холодильника водку, свалил на тарелку незатейливую закусь и, прицепив пару рюмок, двинул в зал.
Разутый гость тем временем нерешительно топтался в прихожей. Петрович глянул на него косо, ничуть не удивился тому, что носки у пацана дырявые, и утащил за собой, приказав чувствовать себя как дома.
Потом они пили. Гость по-прежнему ни о чем не спрашивал, послушно глотал водяру, морщился и закусывал кислой капусткой, а хозяин не трудился объяснять. Только спросил у рыжего, как его звать.
- Иван, - неохотно признался рыжий, и Петрович чуть водкой не подавился. А потом подумал, что такое и впрямь могло родиться только у Иванушки-дурачка и жар-птицы. Исключительно по-пьяни. Ошибка природы, бля...
Только что ж его так переклинило-то на ошибке?! Этого Петрович понять не мог.
Долго ли, коротко ли они водку жрали, но, почувствовав, что кондиция вот-вот нагрянет, Петрович полез в карман, достал тысячную и положил перед Ванюшей.
- Хватит тебе?
- На что? - оторопело спросил крысенок.
- Не "на", а "за", - доходчиво объяснил Петрович. - Дрочить умеешь?
Рыжий тупо кивнул.
- Ну вот и подрочи, - сказал Петрович и расстегнул ширинку. Стояло у него давно и крепко.
Ванюша подвис, быстро-быстро хлопая белесыми ресницами. Соображалось ему после нескольких рюмок кедровой чрезвычайно туго.
- Не хватит... - вздохнул Петрович и добавил пятисотку. Ждать становилось невмоготу.
Пацан глянул на деньги, чуть подался назад и мотнул головой. Отрицательно.
- Бля-а-а... - недовольно протянул Петрович и уцепил Ваньку за рукав, пересадил к себе на диван. - Ну сколько ты хочешь? Еще пятьсот добавить? Я ж много не прошу... Тебе трудно, что ли?
- А вы сами разве не можете? - поинтересовался Ваня. На полном серьезе.
Петрович аж застонал от тоски.
- Ты дурак? Или прикидываешься?
Ваня сделал обиженное лицо.
Петрович ухмыльнулся и сменил тон:
- Могу я сам, могу. Только хочу, чтоб ты, - объяснил он терпеливо. - Ну давай уже, не томи, хуй стынет.
Крысеныш глянул испуганно и вытер ладонь о свитер. Хрен его знает, чего он там себе подумал, но стынущий хуй, похоже, показался ему чем-то сродни молоку, которое вот-вот сбежит. Допустить такое было никак нельзя, и через мгновение холодные пальцы с обгрызенными ногтями несмело сомкнулись вокруг Петровичева детородного органа.
Петрович шумно выдохнул и закрыл глаза. А меньше чем через минуту все было кончено.
Отдышавшись, счастливый обладатель оргазма за полтора косаря деревянных удалился в направлении санузла, а по возвращении застал Ванечку с удивлением разглядывающим испачканную спермой руку. Добрый Петрович приволок салфетки и самолично стер с тонкой прохладной кожи белесые пятна, а потом еще долго изучал вожделенную конечность так, словно это экспонат кунсткамеры. Ванюша изучению не препятствовал, вел себя смирно, за что и был по окончании осмотра поглажен по коленке.
После этого Петрович вызвал такси и налил еще по пятьдесят грамм - напосошок. Ванюша без особого энтузиазма откушал очередную порцию кедровой, дисциплинированно закусил, а потом вдруг засмущался, порозовел даже под веселым хозяйским взглядом. Так и просидел, не зная, куда себя девать, пока не приехала тачка.
Петрович проводил гостя, усадил его в машину, не торгуясь отлистал водиле, сколько тот запросил, и только вернувшись в дом, обнаружил, что брошенные на стол деньги так и лежат рядом с недопитым пузырем.
Вот и славно - решил Петрович. Будет повод наведаться в гости.
Остаток вечера он провел, поедая забытые апельсины и глядя счастливыми глазами в работающий без звука телевизор.
Счастья, однако, хватило ненадолго. Всего лишь до следующего вечера. Весь день Петрович был бодр и свеж, весел и словоохотлив, но, вернувшись со службы, как-то разом заскучал и сдулся. Собрался было выпить водки, но вспомнил о недавнем запое и заскучал еще горше. Напился чаю. Думал подрочить, но запись на мобильнике уже не вставляла. Хотелось большего.
Хотелось повторить вчерашнее. Или даже зайти чуть дальше. Или даже не чуть...
В общем, Петрович плохо спал, потом плохо ел, потом... Потом плохо было все, включая погоду. И, не дождавшись вечера, он подкатил к "Связному", ворвался в салон, оттащил рыжего от одинокого клиента и, бросив девушке за конторкой: "Верну через минутку", - уволок свою безропотную жертву под проливной дождь.
Затолкав добычу на заднее сиденье и забравшись туда следом, Петрович перевел дух и зашуршал бумажками. Три тысячных купюры были почти насильно засунуты в задний карман Ванькиных джинсов, и Петрович собрался было расстегнуть ширинку, да призадумался.
Тощее рыжее существо сидело рядом, испуганно втянув голову в плечи, а Петрович смотрел на его мокрые волосы, покрасневший нос, ладони, зажатые между ног, и со всей очевидностью понимал, что дрочка эта ему нахуй не нужна. Ну кончит он сейчас Ванюше в кулак - ну и что? Так и будет потом каждый день по полторы штуки отлистывать за сорок секунд кайфа?..
Вот уж хуй.
И не потому даже, что денег жалко - жлобом-то Петрович отродясь не был, а просто... Ну вот не надо ему это. Надо ему другое. А какое - он и сам не знал.
Петрович взял пацана за руку, задрал рукав свитера повыше, потрогал пальцами гладкую кожу - да и прижался губами к локтевому сгибу, к тому самому месту, где пролегает голубая венка. Ванька вздрогнул и забыл выдохнуть, а Петровичу от этого вдруг стало так заебись, что и оргазма никакого не надо.
- Я заеду за тобой вечером, - полуутвердительным тоном спросил он и, догадываясь, что внятного ответа от растерянного сосунка в ближайшую пятилетку ждать не приходится, сам же и заключил: - Договорились, в общем. А теперь топай, а то потеряют тебя.
Ванька послушно выбрался из машины и потопал, а Петрович не двигался еще некоторое время, блаженно улыбаясь и представляя Ванькину шею, разукрашенную засосами.
"Да вы, батенька, пидарас", - сказал он самому себе, но тут же отмахнулся от этой мысли. Пидарас - это который мужиков любит, а разве ж Ванька мужик? Да нихуя. Вот Саня Шульгин через два гаража налево - бывший борец, нос сломан, уши порваны и кулак с Ванькину голову - вот тот мужик. Но его же Петрович не любит. В общем, беспокоиться не о чем, - решил он и взял курс к ближайшему супермаркету - к визиту гостя следовало подготовиться.
Презрев водку как пойло чисто мужское, женщинам и детям противопоказанное и совсем не гламурное, он обратил свой взор на благородные напитки, в каковых абсолютно ни хрена не смыслил. Несколько минут, потраченные на чтение этикеток, ввергли Петровича в отчаянье, и, плюнув на все, он решил не выебываться и затариться пивом. Бутылочным. Вообще-то, Петрович предпочитал разливуху, но ради такого случая готов был хоть уксус глотать, не то что клинское.
С выбором закуси проблем не возникло: сырок, колбаска, мясная нарезка, рыбные деликатесы и баночка осетровой икры - простенько, но ни хуя не дешево. В завершение шоппинга Петович, задумавшись ненадолго, сунул в корзину пару больших пакетов с чипсами. И не прогадал, как выяснилось позже.
Позже, когда порезанная и красиво разложенная по тарелочкам жратва уже стояла на столе, а в холодильнике томился стратегический запас пойла, гостеприимный хозяин глянул придирчивым взором на все это благолепие и подумал, что плебейские чипсы как-то не вписываются в общую картину. Почесав репу, Петрович вытряхнул их в плетеную корзиночку для хлеба и любовно поместил в центр стола. Получилось прикольно.
Удовлетворившись результатом трудов, Петрович второй раз за день выбрил морду, спрыснул себя одеколоном и прыгнул в тачку - до закрытия оставалось меньше часа.
Доставка жертвы к месту соблазнения прошла успешно - Ванечка, как и в прошлый раз, не возражал. Правда, и выглядел уже не таким пришибленным. Видимо, полагал, что отделается все той же дрочкой, за которую вперед заплачено. Халявный трешник на кармане несомненно грел ему душу - таки чуть не половина зарплаты...
- Проходи, Ваня, проходи, - ласково пропел хозяин, увлекая за собой дорогого гостя и не без удовольствия отмечая, что на сей раз носки на нем целые. Мыслишка, что пацан предвидел очередной визит к дяденьке на большой белой тачке, была приятной и обнадеживающей, но, к сожалению, бездоказательной, и Петрович не стал на ней зацикливаться. Он усадил крысенка на диванчик и рванул к холодильнику - страстно хотелось напоить сосунка побыстрее, а там...
Там видно будет.
Неискушенному в охмурении особей мужского пола Петровичу было трудно представить, как оно все получится и получится ли вообще. Будь на месте Ванюши девка, Петрович несомненно взял бы ее - не нахрапом, так измором, а тут такое дело, что и загадывать-то вперед страшно. Ну да где наша не пропадала - подумал он и налил Ваньке пива, предварительно дунув в стакан.
- Типа за знакомство!
Ваня кивнул несмело и сделал глоток. После чего протянул руку и выдернул из корзиночки чипс. Смачно хрустнул. Сделал еще глоток, опять хрустнул - и так далее... Петрович, успевший проглотить содержимое своего стакана одним махом, придвинул корзинку гостю и вздохнул сокрушенно, догадываясь, что такими темпами тот еще не скоро нажрется. А это значит, что придется пацана развлекать...
Нет, разговоры разговаривать Петрович категорически не собирался, но кое-какие идеи на сей предмет у него были.
- Ты Чаплина любишь?
Ваня сморгнул, уставился непонимающие.
- Эх, молодежь, бля... Дикие люди! - и с твердым намерением приобщить юного варвара к шедеврам мирового кинематографа, Петрович оторвал задницу от дивана и принялся потрошить диски - где-то у него завалялось собрание сочинений...
Хрен знает, что за наитие вело Петровича, но "Огни большого города" неожиданно так пришлись ко двору, что лучше и не надо. Ваня не сводил с экрана по-детски радостных круглых глаз, хохотал, как умалишенный, а в лирические моменты едва ли не сопли по роже размазывал.
"Спасибо, Чарли", - с благодарностью думал Петрович и откровенно наслаждался происходящим, не забывая подливать клинского в Ванюшин стакан. Ванюша раскраснелся, расслабился до такой степени, что в забытьи принимался грызть ногти, во время неизбежных походов в сортир просил тормознуть кино и пивко прихлебывал все интенсивней. Петрович же, глядя на Ваню ласково, чувствовал себя не столько пидарасом, сколько педофилом.
Да, ему даже было немного стыдно. Но не настолько, чтобы идти на попятный, а потому за "Огнями..." последовал "Цирк", за "Цирком" - "Золотая лихорадка", и Ванька продолжал смеяться, а глазки его тем временем стали заметно косить к носу, язык заплетаться, да и смех уже больше походил на идиотическое хихиканье, которое, тем не менее, странным образом ласкало Петровичу слух. Хотелось сгрести этого икающего от хохота человеческого детеныша в охапку и зацеловать насмерть, и Петрович сам не знал, что удерживало его даже от мимолетных прикосновений.
А потом кино кончилось, но коварный хозяин дома продолжал вливать в одуревшего мальчишку стакан за стаканом - за Чарльза Спенсера, за бродягу, за немое кино и братьев Люмьер и, конечно, за танец с булочками, который Ваня честно пытался воспроизвести, насадив на вилки бутерброды с икрой... Нет, Петровича вовсе не беспокоил тот факт, что в говно нажравшийся сосунок будет совершенно не пригоден к сексуальным утехам - на данном этапе его вполне устраивал хладный труп сосунка, каковой и был получен в результате всех манипуляций.
Спекся Ванечка как-то внезапно. Сначала вдруг посерьезнел и засобирался домой, но особой настойчивости в этом начинании не выказал, а через минуту уже порывался свернуться калачиком прямо тут, на диване, вследствие чего и был оттранспортирован в спальню и безжалостно раздет. Слабый протест у него вызвала только попытка стянуть трусы, но Петрович протест отклонил и таки избавил его от белья. После чего в постель уложил, одеялом накрыл и сел на краешек кровати - ждать.
Через две минуты Ванька дрых без задних ног.
Петрович еще долго не двигался, все боялся спугнуть ненароком, даже дыхание сдерживал. Потом осторожно стянул одеяло и на некоторое время совсем перестал дышать. Нет, не от красоты открывшегося перед ним зрелища - красивого в этом щуплом, голенастом, как у кузнечика, тельце по-прежнему было мало, но Петрович все равно разглядывал его, разинув рот, и ни единой связной мысли в тот момент у него в голове не наблюдалось.
Ванька был голый. Настолько голый, что трудно было представить что-то более обнаженное. Петрович помнил, как давным-давно, по-малолетству еще, он едва не насмерть задохнулся, впервые увидев раздетую бабу, но по сравнению с Ванькой она была как в броню закована. В броню из толстой, матово-белой и невыносимо сдобной шкуры. Слониха. Огромная и беременная.
Петрович поежился, осознав, что отныне и до скончания дней его похоть будет направлена на другое. На эти младенчески-мягкие, съеденные до мяса ногти. На вечно покрасневшие, как при насморке, крылья носа. На длинные, беспорядочно разбросанные по постели конечности. На розовато-оранжевые волоски в паху и ненадежно-тонкую, скользкую кожу, которую словно в кислоте прополоскали, чтобы смыть все лишнее. Ничего непристойней Петрович в жизни своей не видел...
И пока его глаза ощупывали объект, рука сама забралась в штаны. Мозг - не работал.
Схлопотав такой оргазм, что ноги отнялись, Петрович на полусогнутых уполз в ванную и долго не выползал. Чем он там занимался - одному господу богу известно, но по возвращении в спальню выглядел сильно изможденным. Ванька же, лишенный одеяла и успевший за это время замерзнуть, подобрал все свои руки-ноги, свернулся до размеров эмбриона и занимал теперь не более четверти хозяйской кровати, чему хозяин не замедлил умилиться и порадоваться. Заботливо укрыв пацана, Петрович осторожно забрался в постель, нырнул под одеяло и долго подкрадывался к своему возбудителю - ровно на то расстояние, чтобы не касаться, но отчетливо чувствовать тепло. Добившись нужного эффекта, Петрович засопел довольно и сыто, сомкнул веки и вырубился.
Утро для него началось со стояка, что было вовсе не удивительно. Медленно выплывая из сна, столь же медленно осознавая наличие поблизости теплой рыжей зверушки, пахнущей чем-то трудноопределимым, но несомненно притягательным, Петрович не потрудился включить голову и жадно нащупал угловатое мальчишеское бедро. Подтянул себя поближе... Еще поближе... И еще - пока, наконец, не прижался вплотную. Замер ненадолго, прислушиваясь к ровному Ванькиному дыханию. Взял в руку деревянно-стоящий хуй и ткнул его куда-то между Ванькиных ягодиц. Потом опять, и опять - все безуспешно. Ванька вздохнул во сне, причмокнул, и Петрович заторопился вдруг, почуяв, что вот-вот пацана разбудит, - зашарил головкой, толкнулся, поднажал...
С чего началось Ванюшино утро - объяснять излишне.
Много ли времени ушло на все про все - Петрович не знал, но казалось ему, что совсем мало. Казалось, вот только вцепился он бульдожьей хваткой в дико забившееся, по-рыбьи увертливое тело, задергал бедрами, голову теряя от непривычной сухости и тесноты, - как уже и кончилось все... Что казалось Ванюше, в которого целую ебаную вечность тыкали чем-то толстым и горячим, Петрович не спрашивал - в голову не пришло. Да и случая не представилось, потому как, не отойдя еще толком от потрясения, Ванька вдруг задышал часто-часто, скатился с кровати и, зажимая рот ладонью, ломанулся в сортир. Петрович подскочил, натянул трусы и кинулся следом.
Рыжая его радость стояла, склонившись над унитазом, и мучительно блевала. Дожидаясь, пока поутихнут спазмы, Петрович успел подумать, что пацан вчера, видать, не обедал ни хрена, а пиво только чипсами и заедал, и что надо было его после работы накормить по-человечьи, да только хуй бы тогда Петровичу обломилось вот такое вот утро, но все равно он сволочь распоследняя и нет ему прощения. Зато уж теперь-то он о сосунке позаботится - в полный рост. Вот прямо сейчас и начнет.
Умыв почти бесчувственного Ваню и протерев полотенцем все, что следовало протереть, Петрович уволок его назад в постель, закутал в одеяло. Пацана трясло, аж зубы стучали. Весь зеленый, в испарине, со слипшимися волосами и совершенно потерянным взглядом, он казался Петровичу удивительно жалким, и почему-то хотелось, чтобы он подольше таким оставался, но и допустить, чтобы страдал, было нельзя. Устроив его поудобней, Петрович убрался на кухню, но вскорости вернулся с полным набором народных средств борьбы с бодуном. Молоко, минералка, рассол, бутылка холодного пива и, конечно же, остатки кедровой. Выгрузив все это перед Ванечкой, хозяин предоставил ему самому решать, что вливать внутрь. Ванечка шевельнулся, выпростал из-под одеяла руку, уцепил за горлышко Клинское и присосался со всхлипом. Полпузыря он выхлебал махом и вздохнул почти счастливо. Лег, прикрыл глаза. Петрович умудренно покачал головой, принес пустое ведро и стал ждать. Через несколько минут блаженное выражение с Ванькиного лица сползло, он заерзал, потянулся к краю кровати, и Петрович хладнокровно подставил тару под неприжившееся пиво.
Та же участь чуть позже постигла молоко и воду.
Отдышавшись в очередной раз, Ваня вдруг сел на постели, обвел окрестности мутным взором и простонал:
- Мне ж на работу, блин... Сколько времени?
- Какая работа, Ваня? - строго спросил Петрович. - Побойся бога! Никакой работы. Даже не думай.
- Уво-о-олят... - заскулил несчастный, сжав ладонями виски и покачиваясь взад-вперед.
- Не уволят. Я тебе больничный сделаю, - Петрович ласково погладил мальчишку по плечу.
- Правда? - очень тихо спросил Ваня.
- Бля буду, - отрезал Петрович. - Ложись.
Ваня посмотрел на него с недоверчивым уважением и упал на подушку, а минуту спустя потянулся за минералкой. Однако Петрович, сообразивший, что выздоровление грозит затянуться на неопределенное время, попытку напиться пресек и недрогнувшей рукой плеснул в рюмку водки. Ваня было заартачился поначалу, но вскоре дал себя уговорить, ибо хуево ему было не на шутку. Только водка с первого раза тоже приживаться отказалась, и вторую рюмку Петрович затолкал в хнычущего пацана с большим трудом. Впрочем, он знал, что делает. Через четверть часа Ваня порозовел, внутри у него стало тепло и приятно, а глаза закрылись сами собой. Еще через десять минут он сладко спал.
Петрович вздохнул с облегчением, по-быстрому ликвидировал образовавшийся бардак и вышел, тихонько прикрыв дверь. Нужно было отзвониться в несколько мест, в том числе и знакомой врачихе...
Потом, когда все дела были улажены и все звонки сделаны, Петрович пил на кухне чай, варил бульон, курил и думал. Думал он о том, какая чудная тварюшка дрыхнет в его постели, а также о том, чтó ему теперь с этой тварюшкой делать. Собственно, делать-то ему хотелось то же самое, что было проделано по пробуждении, только вот как - с его-то образом жизни и кругом, так сказать, общения? Ведь вот же Саня Шульгин - не поймет. И майор милиции из второй секции - нет, не поймет... А уж рыбнадзор, который напротив... Ох, бля...
Петрович покрутил головой и смял сигаретку. Мысль о выпитых вместе цистернах пива отозвалась тоской. Не настолько, впрочем, острой, чтобы отказываться от желания устроить все как-нибудь так, чтобы и волки остались сыты, и тощая рыжая овца уцелела. А в том, что овцу эту легко удастся прибрать к рукам, Петрович почему-то не сомневался - на то ведь она и овца, не так ли?..
Помешав бульон, Петрович попробовал его на вкус, обжег язык, выругался и вырубил газ. Пора было будить пацана - нехуй спать на голодный желудок, вредно это.
Просыпался Ванюша трудно. Сначала мычал что-то жалобно, потом открыл глаза, посмотрел на мучителя, не узнавая, и попытался спрятаться под одеяло, но Петрович перетянул одеяло на себя и таки вытряхнул Ваньку из сна, бесцеремонно растормошив хлипкую тушку. Ваня сел, протер глаза, глянул на Петровича как-то хмуро и душераздирающе зевнул.
Петрович скользнул взглядом по частоколу ребер, полюбовался помятой рожицей, облизнулся на мелкие соски, шумно вздохнул и, почувствовав шевеление в паху, закинул ногу на ногу. Подумал, что надо бы сразу после кормежки отвезти пацана домой - от греха... Но тут Ванька - словно нарочно - томно вскинул руки, демонстрируя золотистые подмышки, и потянулся - медленно, со стоном, аппетитно хрустнув суставами и прогнув позвоночник...
У Петровича в глазах потемнело. Забыв о бульоне, он сгреб крысенка, повалил его на спину, притиснул собственным весом и принялся, как накануне мечталось, зацеловывать насмерть. И с каждым поцелуем, с каждой в зародыше подавленной попыткой рыжего отбиться, крыша уезжала все дальше и дальше, пока не исчезла из виду, так что Петрович даже не успел с ней проститься...
Ванька оказался невъебенно сладким.
Когда его скользкое и неожиданно текучее тело сдалось и перестало дрыгаться, Петрович вылизал его сверху донизу - невзирая ни на перегар, ни на горковатый привкус похмельной испарины. Вставить, правда, пацану не удалось - тот начинал шипеть и брыкаться при малейшей попытке добраться до его задницы, но Петровичу уже и того было довольно, что по результатам вылизывания хуй у мальчонки стоял образцово. И был этот хуй едва ли не больше Петровичева, отчего желание поставить крысенка раком только крепчало.
Ничего - думал Петрович - нам не к спеху, мы обождем... Думал - и играл с Ванюшиной игрушкой. Ваня всхлипывал, отворачивал полыхающую румянцем мордочку и не знал, куда девать руки, но исправно толкался в крепкий дяденькин кулак и словил кайф аккурат в тот момент, когда присосавшийся к шее дяденька оторвался от нее с громким победным чпоком.
- Умница, - сказал напрочь забывший о самом себе Петрович, поцеловал щенка в ухо и уволок под душ. Где и кончил тихонько, ввинтив предусмотрительно намыленный палец в узкий Ванюшин зад - в гигиенических якобы целях...
Потом он Ваньку мыл. Долго и со вкусом, уделив особое внимание рыжим патлам. Потом - вытирал. Так осторожно, словно боялся, что мягкое полотенце оставит ссадины на распаренной коже. Потом нарядил в огромный махровый халат, который сваливался то с одного плеча, то с другого, и подумал, что хуй он куда отпустит это лопухастое чудо.
Мое - решил он. И точка.
А неосведомленный относительно своей дальнейшей судьбы Ванюша тем временем щипал булку, хлебал подогретый бульон и размышлял о том, спросить ли, какой автобус здесь ходит, или уж не спрашивать? Может, как в прошлый раз, на тачке увезут?..
- А, знаешь, Ваня, оставайся-ка ты у меня жить.
Ваня не донес ложку до рта, осторожно опустил ее в тарелку и повернулся. Взгляд у него был не удивленный, не ошарашенный даже, а просто непонимающий, словно Петрович по-китайски зачирикал. А тот погладил Ваньку по мокрым волосам, улыбнулся и выдал:
- Ну ты сам посуди, я ж от тебя просто так не отстану, ты же понимаешь?
Ваня загипнотизированно кивнул.
- Ну вот и хули теряться? Мы ж взрослые люди, ебаный в рот!
Взрослый человек Ваня крепко призадумался. Что там творилось в его человекообразных мозгах - сие тайна великая есмь. Может быть, он полагал, что статус взрослого человека обязывает его согласиться с Петровичем, но возможно, что и не полагал вовсе... А Петрович тем временем придвинулся поближе, притянул Ванюшу к себе и сказал негромко и как-то так задушевно:
- Я ведь правда от тебя не отстану, Ваньк...
Иванушка отчего-то вдруг поник, клювер свесил - вроде как сдался, а потом плечиками дернул и то ли кивнул согласно, то ли наоборот, но Петрович, ничуть не сомневавшийся в убедительности своих доводов, тряхнул его ласково и молвил:
- Да ты не бойся, Ванька, я не страшный.
...Три дня они жили душа в душу. Петрович не выпускал Ваньку из дома, почти не давал ему одеваться и тискал при всяком удобном случае. Правда, задница Ванькина ему так ни разу и не обломилась, но он ничуть не унывал и верил в лучшее. Оптимист хренов.
На четвертый день у Ванюши кончился "больничный", и Петрович с утреца отвез его на работку, пообещав забрать вечером.
Забрал. И когда Ванюша уже занял свое законное пассажирское сиденье, Петрович вдруг предложил ему заехать домой - забрать вещи. А то ведь это не дело - жить с одними трусами. Ваня охотно согласился, и Петрович завел мотор, а через несколько минут припарковался возле указанной блочной пятиэтажки. Вообще-то ему было глубоко начхать на количество Ванькиных трусов, скорее просто хотелось глянуть одним глазком на его предков - интересно же, в кого он такой уродился. Вот только, уже собравшись выйти из машины, Петрович вдруг струсил самым безобразным образом и в квартиру за Ванькой не пошел, хоть и страшно было отпускать его одного.
Впрочем, оставлять его поутру в салоне тоже было не весело, но ничего, Петрович справился. И теперь, дожидаясь Ванюшу в машине, справлялся снова.
Ваньки не было почти час. Наверное, он там объяснял чего-то своим домочадцам, а Петровича передергивало от одной только мысли об этом. Ему-то, слава богу, уже ни перед кем не было нужды отчитываться в том, какой он плохой мальчик. А еще он пытался представить, как его тихий послушный Ваня справится с такой трудной задачей. Если вообще справится.
Одним словом, к тому моменту, когда из-за обшарпанной подъездной двери, наконец, вынырнул нагруженный двумя ядовито-желтыми пакетами с тряпьем Ванюша, Петрович был на грани сердечного приступа и даже расспрашивать щенка ни о чем не стал, просто покидал шмотки на заднее сиденье и дал газу. Впрочем, он не мог не заметить, что Ванька расстроенным не выглядит, а потому быстро успокоился и, доставив свое рыжее счастье домой, первым делом предложил пивка выпить - за переезд. А выпив, принялся разбирать Ванюшины пожитки.
Вытряхнув барахлишко прямо на пол, Петрович окинул придирчивым взором кучу тряпья и для начала забраковал всю обувь - она была ужасна. Покидав ботинки с кроссовками обратно в пакет, он перетряхнул одежду и пришел к выводу, что место ей на помойке - о чем и не замедлил сообщить обладателю этой самой одежды. Несколько замызганных футболок, пара непрезентабельных рубашек, пиджачок вельветовый-страшненький и застиранные до дыр джинсы отправились вслед за обувкой. Как и белье с носками, на которые Петровичу и смотреть-то было страшно.
В результате ревизии годным к употреблению Петрович счел только то, во что Ванюша одевался все это время, а также более-менее сносную ветровку, вязаный шарф и тонкие кожаные перчатки - дареные, судя по приличному виду, выделявшему их среди прочего барахла. За которое, кстати, местные бомжи с удовольствием перегрызут друг другу глотки.
Рассовав барахлишко по пакетам, Петрович отнес его в прихожую и бросил возле двери, чтобы как-нибудь потом снести к мусорке, а по возвращении в зал застал Ваню тихо всхлипывающим и роняющим горькие слезы в стакан с пивом.
- Вань, ты чего? - оторопело брякнул Петрович, присаживаясь рядом. - А, Вань?...
Ваня не ответил. Только отставил стакан и обнял себя руками, словно его раздели-разули да на мороз выставили.
Петрович приобнял его и попытался утешить:
- Да нахуй тебе эта рвань, Ванечка? Мы ж тебе все новое купим...
Ваня отвернулся.
Петрович вздохнул, прижал Ванюшу к себе и, не чуя беды, забормотал что-то о том, какое у него глупое горе луковое.
- Я хочу домой, - прошептал Ваня - совсем негромко, но категорично - и Петрович похолодел.
- Да как же, Ванечка?.. - запричитал он. - Да что ты, милый?.. Да я же просто...
Ну да, хотел как лучше. Только поди ж теперь объясни кому...
Ваня так точно в объяснениях не нуждался. Он выполз из Петровичевых объятий и засобирался. Сложил в пакеты то, что в них не попало, и принялся натягивать обувку. Петрович забегал, засуетился вокруг, уговаривая хоть на ночь остаться - мол, после пива машину вести не с руки, но завтра он Ванюшу отвезет, куда будет велено, а ночью даже приставать не станет, на диване себе постелет, но Ванька решительно зашнуровал кроссовки, подхватил вещички, и, не глядя на Петровича, вышел вон - трешник у него на кармане так и лежал неразменянный, на такси должно было хватить.
Петрович плюнул с досады, запрыгнул в ботинки и потрусил следом.
Уговорить Ваньку сесть в машину удалось едва ли не силой, и, все еще надеясь на что-то, покинутый воздыхатель всю дорогу уговаривал рыжего вернуться, сулил золотые горы и банановые острова - вкупе с неприкосновенностью частной собственности, но тот упорно смотрел в окно, молчал и не выпускал из рук предмет раздора. Петровичу ничего не оставалось, кроме как высадить его у знакомого подъезда и, преисполнившись отчаянья, в сердцах обозвать себя долбоебом. Самым долбоебистым из всех возможных.
Что делать дальше - он не представлял, и только к утру пришло осознание, что жизнь не удалась. Конкретно. А ведь так хорошо все начиналось... И одного этого начала Петровичу хватило, чтобы теперь чувствовать себя законченным неудачником вроде тех бомжей, которым так и не обломился презент от Вани. По правде сказать, Петрович почти завидовал тем бомжам, они ведь не ведали, какое оно - счастье. Вот Петрович - ведал. И так бездарно его проебал...
Нет, с этим Петрович смириться не мог.
Кое-как пережив день и из последних сил дотянув до вечера, он подогнал тачку к гребаному судьбоносному салону и устроился ждать, не сводя глаз со стеклянной двери. Ваня вышел в назначенное время, близоруко жмурясь по своему обыкновению, но знакомую бээмвуху с гостеприимно приоткрытой дверцей заметил сразу и застыл, прикидывая, как поступить. Прикидывал на удивление недолго - видать, и впрямь здорово обиделся - а по итогам прикидывания поджал губы и демонстративно проигнорировал ухажера. Ухажер проводил его тоскливым взором, а потом с большим чувством и где-то даже с экспрессией пожелал себе всякого такого, какого и злейшим врагам не желают.
Не солоно хлебавши вернулся он домой и тотчас придался мукам сожаления - совершенно напрасным ввиду их бесперспективности. Сколько бы он ни убивался из-за собственной дурости, изменить тот факт, что ничего, кроме приказного тона и грязных домогательств, Ванюша от него не видел, не представлялось возможным. Разве что в отдаленной перспективе. Только на нее и была надежда...
Хрен - подумал Петрович. Не сдамся.
В результате каждый вечер на протяжении недели некое заинтересованное лицо, выглянув в окошко, имело счастье лицезреть примелькавшуюся белую тачку, подъезжавшую к салону за полчаса до закрытия. И каждый вечер на протяжении недели заинтересованное лицо упорно проходило мимо этой тачки, держа курс на автобусную остановку. Петрович смотрел ему вслед и иногда улыбался, иногда злился, но думал всегда только о том, что расшибется, но переупрямит рыжего.
И переупрямил, конечно. Только чуть не помер от счастья, когда в один прекрасный день рыжий, пройдя, как обычно, мимо, вдруг остановился, вернулся и, чуть помедлив, залез в машину.
- Ванечка... - выдохнул Петрович со всей нежностью, на которую был способен, и нечеловеческим усилием воли запретил себе распускать руки.
- И чего? - спросил Ванечка, шмыгнув носом.
- А чего бы ты хотел? - сладко пропел готовый исполнить любой каприз Петрович.
Ваня хмуро покосился на него и не ответил. Из чего был сделан небезосновательный вывод, что в общем и целом хочет Ваня примерно того же, чего и Петрович, т.е. ебаться. Однако некую культурную программу все же следовало предложить - дабы разрядить обстановку и наладить добросердечные отношения.
- А пойдем в кино? - ляпнул Петрович первое, что пришло в голову, и Ваня сначала удивился, а потом нарочито безразлично дернул плечиком - валяй, мол, если тебе так хочется, мне-то, типа, по барабану...
Петрович выдохнул и завел мотор.
Кино было страшное. Петрович, правда, и полслова из того кина не понял, потому что пялился только на Ваньку, который, в свою очередь, разинув рот, таращился в экран и временами явственно вздрагивал - но попкорн при этом поедал исправно. Петрович тоже изредка тягал эту дрянь из Ванькиного кулька - исключительно ради того, чтобы прицельно наткнуться на Ванькину же руку... В общем, вечер прошел вполне удовлетворительно, особенно если учесть тот факт, что после ужастика Ваня выглядел слегка пришибленным, пугливо озирался по сторонам и нуждался в срочной защите от воображаемых призраков. Оставалось только быстро доставить его домой и защитить всеми доступными способами.
Способов у Петровича нашлось достаточно: начиная с полизываний и покусываний, которыми был охвачен каждый квадратный сантиметр Ванькиной нежнейшей шкуры, и заканчивая неумелым, но старательным минетом, на который Петрович решился то ли с отчаянья, то ли на радостях. И не пожалел, что решился, потому что Ваня благодарно подвывал, самозабвенно драл Петровичеву шевелюру, а едва очухавшись от оглушительного оргазма, запросил добавки. Петрович добавил, не пожадничал, - после продолжительного воздержания он ни в чем не мог отказать своему крысенку и жалел только о том, что не видит, как кривится в процессе его забавная мордочка.
После второго оргазма Ванюша как-то очень осознанно и с чувством отдрочил Петровичу, и тот понял, что мир таки восстановлен, и главное теперь - не наломать дров. А потому, когда отдохнувший крысенок запросился домой, Петрович засунул в задницу все свои возражения и безропотно натянул одежку. Зато потом вполне довольный на вид Ванюша, вылезая из машины, улыбнулся ему на прощанье, и этого оказалось достаточно, чтобы уснуть счастливым.
Дальше все пошло как по маслу - пацан позволял себя развлекать, потом немножко пользовать, а потом - уже и не немножко... И чем дальше, тем проще Петровичу становилось уговорить его остаться на ночь, а то и на все выходные. Наученный горьким опытом, он был теперь с Ванькой до отвращения предупредителен, баловал его киношками и сладостями, до которых тот оказался чрезвычайно охоч, и все чаще выпрашивал взамен сладости иного рода - к обоюдному, надо сказать, удовольствию. Короче, месяца через полтора ставший совсем ручным Ванюша уже не порывался никуда сбежать, о доме вспоминал весьма эпизодически и бесконечно радовал Петровича кротким нравом и готовностью подставлять задницу по первому требованию... Ну пусть бы даже и по второму - хуй с того?.. Словом, единственной деталью, вызывавшей глухое раздражение, оставалась убогая Ванюшина одежонка, отнюдь его не красившая, но заговаривать о смене гардероба Петрович боялся до чертиков, и неизвестно, как бы все обернулось, если бы Ванька не заикнулся об этом сам.
У него, видите ли, кроссовки развалились, вот он и попросил свозить его на рынок. Ну Петрович и свозил...
Нет, началось все вполне невинно: Ваня выбрал китайские говнодавы, Петрович - чего бы ему это ни стоило - выбор одобрил и даже позволил Ванюше самому за них расплатиться, а потом предложил померить еще во-о-он те теплые ботинки... Или лучше вот эти?.. Нет, ни те, ни другие не удовлетворили взыскательного покупателя, и, решительно взяв Ванечку за шкворняк, Петрович повез его в самый, по его мнению, невъебенный торговый центр.
Разумеется, одними теплыми ботинками дело не ограничилось. Подобрав путную пару, богатый дяденька потащил свою куклу барби в секцию мужской одежды и не выпускал оттуда до тех пор, пока всласть не наигрался в переодевания. Он сам выбирал шмотки и с наслаждением наряжал в них Ванюшу, пряча его от посторонних глаз за занавесками тесных примерочных. Было в этом какое-то особенное удовольствие - тискать крысенка в опасной близости от молоденьких продавщиц, так и норовивших влезть со своей дурацкой помощью. Крысенок шипел и уворачивался, когда Петрович, стянув с него очередную тряпку, принимался лапать мерзнущую тушку, просовывая горячую руку под резинку трусов. Удержаться было невозможно, слишком хорош был Ваня - в белье, носках и мурашках...
Сладострастно охая над Ванькиной гусиной кожей, Петрович с каким-то садистским удовольствием надевал на него то прохладную рубашку из скользкого шелка, то мягкий кашемировый джемпер, а следом - льняную сорочку и свитер из ламы, и потом еще - прозрачную вискозную водолазку и олимпийку из чего-то, сильно напоминающего целлофан... Ванюша в ответ либо жмурился сладко, либо плечиками передергивал, но Петрович и без него знал, какая шмотка правильная, а какую стоит порвать, ибо чувствовал их не только на ощупь, но и на стоимость, и даже на цвет... Да, когда-то он тоже читал "Лолиту" и проникся мыслью, что зеленое на рыжих - это пошло, а потому тряпки выбирал преимущественно черные, темно-синие или белые.
Вот последние-то и подвели его под монастырь...
Это был свитер. Белый, тонкий и легкий. Петрович облачил в него свое рыжее счастье и пригляделся. Вроде бы все на месте - воротник, манжеты... Да и в длину в самый раз, только вот... ну, по-бабски как-то все. Петрович сдернул с Ванюши это безобразие, вернул на вешалку и, подумав, выбрал точно такой же - только на три размера больше.
Когда он увидел, как топчется перед зеркалом это маленькое голоногое созданье в мешке с закатанными рукавами и вытянутым воротником, то от его некогда крепких мозгов не осталось ни единой извилины.
Процесс оплаты купленного показался пыткой, а милые девушки, раскладывавшие шмотки по пакетикам, - фуриями, гарпиями и прочей зловредной нечистью, задавшейся целью извести Петровича насмерть. Зато Ванюша сохранял спокойствие и, против ожиданий, ничуть не огорчился тем фактом, что на его наряды было потрачено целое состояние. Поглядывая на его отрешенную физиономию, Петрович думал, что совсем его не понимает. Да и не очень стремится, по правде сказать. Все, что он хотел знать о Ванюше, находилось у того ниже пояса, и добраться до этого "всего" как можно быстрей - было главной задачей. А ведь еще и до дома надо доехать... Не выдержав издевательств, Петрович отобрал у девушек шмотье, как попало затолкал в мешок и пихнул Ваньку в спину - шагай, мол.
Ванька дошагал до тачки, забрался на сиденье и застыл, глядя перед собой и улыбаясь своей обкуренной улыбкой. Петрович покосился на него и понял, что до дома не доживет.
- Назад полезай, - скомандовал он хрипло.
- А?.. - спросил Ваня.
- Назад, говорю! - рявкнул Петрович, пугаясь самого себя. - Живо!
Ваня сморгнул, избавился от улыбки и полез, стукаясь локтями и коленками обо все подряд. Петрович чуть помедлил, прежде чем отправиться следом, - его трясло.
Что он там творил с Ванюшей на заднем сиденье, ему потом смутно помнилось. Разве что жалобные вскрики стоящего раком крысенка, которого ебали всухую, намертво засели в памяти, но и только. А еще Петрович очень не любил вспоминать, как обещал плачущему сосунку, что больше никогда...
- Нет, Ванечка, никогда... Я больше не буду, правда... Вань, ну не плачь, ну прости, я мудак, ну Ванечка, миленький... Ну тихо-тихо...
Позже, когда растерзанный Ваня дрых в спальне, сопя в подушку, Петрович еще долго сидел в зале, комкал в руках злополучный свитер и думал, что ж это за хуйня такая с ним приключилась. Ведь вот же горя не знал, пока с Ванькой не встретился, - и вдруг на тебе...
Да еще эта ебаная тряпка, мать ее...
Тряпка пахла новьем - неношенным и нестиранным. Петрович ткнулся в нее мордой и честно признался себе, что влип по самые яйца.
Яйцам, кстати, пришлось несладко - вскорости они опухли и... нет, ходить не мешали, но доставляли ощутимые страдания, ибо Ванюша дулся, как мышь на крупу, и пугливо деревенел при попытках войти в контакт. Перспектива ебать буратину Петровича как-то не вдохновляла, а заставить пацана расслабиться - не удавалось. Возможно, потому, что Петрович и сам расслабиться не мог - не получалось у него выбросить из головы Ванькины вопли там, на заднем сиденье. И белый свитер, спрятанный от греха подальше, тоже из головы не шел. В результате хотел Петрович Ваньку все отчаянней, а решимость терял все стремительней, и ждал уже, что Ванюша вот-вот домой запросится - а там и до конца света рукой подать... В общем, сам черт не знает, как бы Петрович выкручивался из этой вселенской жопы, если бы в разгар страданий не случились на его голову гости.
Ванюша об ту пору телевизор смотрел и кукурузные палочки лопал. Хмурый Петрович сидел в сторонке, листал журнальчик, но на страницы почти не глядел - торчащая из-под Ванькиной задницы голая ступня с шевелящимися пальцами интересовала его несколько больше, чем выгодное предложение от производителей покрышек или реклама масел от Setra Lubricants. Последняя, впрочем, отозвалась смутной ассоциацией с аптекой на другом конце города, в которую Петрович заезжал не так давно, однако, в чем суть той ассоциации, разобраться не удалось - настойчивый стук в дверь прервал размышления о горюче-смазочных материалах. Петрович пожал плечами в ответ на вопросительный Ванькин взгляд, отложил журнал и пошел открывать, а через минуту, бренча бутылками и весело матерясь, в прихожую вваливалась уже слегка нетрезвая гаражная компания в полном составе - ну задолбались мужики дожидаться, когда Петрович до них снизойдет, и решили явиться сами...
Саня Шульгин первым избавился от обувки и по дороге на кухню заглянул в зал. Ванечка хлопнул на него круглыми глазами, кивнул несмело - типа поздоровался, после чего вынул изо рта сладкие пальцы. Саня фыркнул, протопал мимо и, выставляя на стол флаконы с пойлом, обратился к трезвому и отчего-то недовольному хозяину дома:
- Это что у тебя там за уебище?
Сам ты уебище - подумал Петрович. Он уже забыл, какое впечатление произвел на него крысенок при первой встрече, так что теперь искренне не понимал, как это можно называть уебищем такую красоту невъебенную. Но метать бисер перед свиньями тонкий ценитель рыжих не собирался.
- Племянник мой, - буркнул он сердито. - Из Саратова. Поступать приехал.
- Ишь ты... - внушительно протянул Саня и потребовал тару. Алюминиевая крышечка на графине с водкой характерно хрустнула под его толстыми пальцами, и Петрович вздохнул сокрушенно, выставляя на стол четыре рюмки. А в кухню тем временем подтянулись майор милиции в штатском и рыбнадзор с браконьерской десятиной наперевес - здоровенным куском балыка в промасленной бумажке...
- У тебя в Саратове, что ли, родственники? - со стуком бросив на стол кулек отмороженных пельменей, поинтересовался мусор.
- Угу, - соврал Петрович, - сестра. Двоюродная.
- Двоюродная? - уточнил рыбнадзор, разворачивая балык и оглядываясь в поисках ножа. - Это он тебе, стало быть, троюродный племянник?
- Вроде да, - подтвердил не вполне уверенный в степени родства Петрович и полез в холодильник за соленостями.
- Четвероюродный, - авторитетно заявил слывший интеллектуалом майор милиции.
- Это с какого бодуна четвероюродный-то? - возмутился рыбнадзор.
- А с того, что умножать надо, а не складывать, - доложил майор и запустил руку в банку с огурцами. - Скажи, Сань?
- Да похуй, - с легкостью разрешил противоречие Саня - и все согласились, что да, действительно похуй.
- А чего рюмок мало? - устраиваясь на табуретке, подсчитал рыбнадзор. - Что ж ты, родственнику не нальешь даже?
- Да не пьет он водку, - отбрехался самозванный дядюшка. Очень уж ему не хотелось знакомить дружков со своей сопливой радостью.
- А у нас пиво есть, - возразил рыбнадзор. - Сань, у нас же пиво есть?
- Есть, - подтвердил Саня и разлил водку. А майор милиции уже доставал из кухонного шкафа кастрюльку под пельмешки - бухать ребятки собирались основательно...
- Давай-давай, Петрович, тащи сюда своего племянника, небось не маленький уже, - распорядился рыбнадзор, ехидно жмурясь.
Петрович поежился при мысли, что эти трое сейчас начнут делать из ребенка мужчину, но все же поплелся за Ванькой - спорить с занудой-рыбнадзором о том, пить или не пить, было бессмысленно.
Ванечка приглашение принял неохотно, на кухню вошел бочком, сел к Петровичу поближе, принял из его рук запотевший стакан и нахохлился, опасливо поглядывая на незваных гостей. Те, как показалось Петровичу, не обратили на рыжего особого внимания, разве что рыбнадзор взглянул с любопытством, да Саня опять фыркнул, услышав сакраментальное "Иван", но тут началась пьянка, и про пацана забыли после первого же тоста. Ванечка сидел тихо, потягивал разливушку и внимания к себе не привлекал, благо, возможности встрять в разговор у него не было ни малейшей, и Петрович почти расслабился, почти поверил, что обойдется... Только не обломилось ему такого счастья.
Водка в графине подходила к концу, когда кажущийся отвратительно-трезвым рыбнадзор, нехорошо улыбаясь, доебался до Петровича - мол, нахрена тебе чужое чадо? Чего бы тебе свое не завести?..
- Давай мы тебя, Петрович, женим, а?
- Да иди ты, - отмахнулся убежденный холостяк Петрович. - Тоже мне, нашел жениха...
- А чем не жених?.. - воскликнул рыбнадзор, и женатая общественность в лице Сани и майора милиции активно его поддержала. С полчаса мужики с энтузиазмом расписывали Петровичу преимущества семейной жизни, и в результате через две рюмки было решено женить одинокого, а потому заведомо несчастного хозяина дома на какой-то Людке, известной тем, что у нее во-о-от такие сиськи.
Петрович кивал, на все соглашался и очень старался не смотреть на Ваньку. Чего, к сожалению, нельзя было сказать о рыбнадзоре. Охваченный жаждой сводничества, тот отцепился, наконец, от не имеющего возражений, а значит, не представляющего более интереса Петровича и обратил свой взор на Ванюшу. Вот тут-то и началось веселье.
Сначала бедного ребенка допросили на предмет наличия девушки, а убедившись в отсутствии таковой, ласково поинтересовались, не девственник ли Ваня. Ваня густо покраснел и энергично замотал головой, а Петровича вдруг посетила страшная догадка, что у милого дружка, пожалуй, и впрямь ни разу бабы не было... Вот ведь незадача-то...
Чувствуя, что уши начинают гореть со стыда, Петрович попробовал перевести разговор в другое русло, да не тут-то было. Гребаная общественность вдруг чрезвычайно заинтересовалась Ванькиной интимной жизнью и твердо вознамерилась выудить из него подробнейшие сведения - где, с кем и сколько раз. Ваня моргал, втягивал голову в плечи, мычал что-то невразумительное и наверняка мечтал провалиться сквозь землю. Петрович, надо сказать, вполне разделял его чувства, словно это он сам подвергался допросу с пристрастием, а общественность с азартом продолжала развлекаться, задавая наводящие вопросы и вдаваясь в такие немыслимо пошлые подробности, что и бывалому хозяину дома становилось неловко. Ваня же только жалко улыбался в ответ и упорно смотрел в стакан с пивом, словно разыскивал на дне что-то очень и очень нужное.
- Мужики, хорош уже пацана стремать, - пытаясь перекрыть дружное ржание, миролюбиво протянул Петрович, но реплика действия не возымела - экстатическое веселье набирало обороты.
- ...А если на нее подуть, она так сжимается...
- Ага, и причмокивает!
- Да он туда не заглядывал!
- Да как же не заглядывал?! Да он больше нас с тобой видел, правда, Вань?
- Петрович, а ты его на гинеколога отправь учиться, - ласково щурясь, предложил рыбнадзор, - то-то он насмотрится. А потом нам расскажет. Расскажешь, Вань?
Ваня поднял на "дядюшку" полные слез глаза - и Петрович не выдержал, въебал рыбнадзору. Да так, что тот уебся вместе с табуреткой.
Наступила тишина. Все с интересом посмотрели на пострадавшего в ожидании его дальнейших действий. Тот слабо шевельнулся и подал голос:
- Ты охуел, Петрович?
- Я охуел?! - взвился Петрович, грозно поднимаясь со своего места. - А ты не охуел? Ты мне два года уже за электрику деньги отдаешь! Ты заплати сначала - потом поговорим, кто тут охуел!..
Маневр с переводом стрелок сработал безотказно, и, отбрыкиваясь от табуретки, должник, пусть и на повышенных тонах, но перешел в оборону:
- А я чего, я не заплачу, что ли?! - изображая оскорбленную добродетель, возмутился он. - Должен - значит заплачу! Ты как будто меня не знаешь...
- Да уж знаю, как не знать... - досадливо махнул рукой Петрович и хотел было до кучи припомнить сторублевку, данную взаймы еще в начале лета, но Саня уже разливал водку и тянул вальяжно:
- Все, мужики, кончай базарить, ну вас нахуй...
Мужики еще поогрызались малость для порядка, после чего выпили водки, закусили и заключили мировую, но чувствовалось, что пьянка как-то не задалась, и бухать вдруг расхотелось, так что стоило мусору заикнуться о том, что пора бы расползаться, как все засобирались разом, и через несколько минут, проводив гостей, Петрович вернулся в разоренную кухню и обессиленно опустился на табурет. Его терзали недобрые предчувствия.
Ваня, просидевший все это время не двигаясь, долго-долго смотрел круглыми глазами на охваченного тяжкими раздумьями "дядюшку", потом молча поставил на стол стакан, молча сполз на пол, на коленках подобрался к Петровичу и потянул молнию на его ширинке. А спустя минуту, благодарно всхлипывая и сгребая в кулак рыжие волосы, Петрович переживал самый охуительный в своей жизни отсос - первый в Ванькином исполнении.
Беды, однако, на этом не кончились. Позже, валяя своего дурачка по постели, очумевший от счастья Петрович ни с того ни с сего решил проявить великодушие и заявил Ванечке, что готов хоть сейчас свезти его в бордель, дабы ознакомить с некоторыми особенностями дамской анатомии. Ваня выпутался из цепких дядюшкиных рук, взглянул на благодетеля с таким мрачным негодованием, что того чуть кондратий не забрал, и молча потянулся за трусами.
Пиздец - подумал Петрович, и выпалил с перепугу:
- Да хуй с тобой, меня выебешь.
Ваня очень медленно положил трусы на место, уставился на "дядюшку" - и расхохотался вдруг, звонко и жизнерадостно.
Причину смеха Петрович не понял, по его мнению все это было совсем не смешно. И как это он, скажите на милость, будет подставлять задницу?! Свою задницу, к слову сказать, не чью-нибудь... И кому? Сосунку, у которого невесть что в голове? А ну как тот сболтнет чего лишнего?.. Однако идти на попятный было совсем западло - Петрович привык держать слово. Вот только раньше он башкой думал, прежде чем давать обещанья, а тут...
Впрочем, тот факт, что Ванюша сменил гнев на милость, отодвигал на задний план любую проблему, даже такую страшную, как перспектива окончательно скурвиться, а смеющийся Ванька сам по себе был явлением до того редким и замечательным, что мрачные мысли выдувало из головы моментально. Любить - вот что требовалось от Петровича. Любить и холить рыжего паршивца. Чем он без промедлений и занялся.
Придавленный к постели Ванюша любви противиться не стал, но едва его игрушка обрела вес и объем, достаточные для выполнения задачи, как Петровича настигло возмездие.
- Давай, а?.. - прошипел томный, как заласканная кошка, Ваня и недвусмысленно сжал "дядюшкину" ягодицу.
И как такому откажешь? Никак.
Последняя спасительная мысль, за которую успел ухватиться Петрович, была банальна до отвращения: кого ебет, что двое взрослых творят в постели?.. Теоретически - никого. Приняв теорию за практику, Петрович мужественно встал раком.
Что было потом - он не очень понял. Вроде бы ему вставили, вроде бы его отымели, вроде бы это было даже забавно... Но Ванька так быстро кончил, что ни осознать, ни прочувствовать происшедшее не получилось. Лежа без сна рядом с блаженно сопящим крысенком, Петрович, с одной стороны, радовался, что все закончилось так быстро, а с другой - понимал, что одним инцидентом дело отнюдь не ограничится. И не потому даже, что ему трудно будет отказать рыжему в этой маленькой радости, а просто... ну надо же, черт побери, распробовать!..
Зачем оно надо - Петрович не задумался. Может быть, задумался бы наутро, но не довелось ему. Потому что Ваня по пробуждении был ленив безмерно, на работу собираться не желал, а одевать его приходилось чуть ли не силой, но все это было такой хуйней по сравнению с тем, что вышеозначенный Ваня то терся щекой о Петровичево плечо, то приваливался к нему всей своей теплой тушкой, то мычал что-то сонно и бессознательно... Сколько Петрович помнил - так себя милый Ваня еще не вел. И, вероятно, сей факт должен был означать что-то новое в отношениях, но...
Вывод оказался преждевременным. Когда Ваня наотрез отказался завтракать, чего с ним прежде также не случалось, Петрович допер, наконец, что что-то не так. Эта теплая вялость, эти влажно блестящие глазки и чуть охрипший голос - все это объяснялось куда прозаичней и проще. Заботливый "дядюшка" клюнул Ванечку губами в лоб, после чего приволок градусник и убедился, что повышение Ванькиной температуры всего на два градуса делает последнего непереносимо желанным, а самого Петровича - фатально озабоченным. Простуженный Ваня был немедленно возвращен в постель, а по возвращении - нежнейшим образом выебан, ибо ничего другого не заслуживал.
Вряд ли стоить упоминать, насколько стыдно было Петровичу после и как самоотверженно он потом ухаживал за больным, но, пожалуй, единственным умозаключением, сделанным по результатам ебли, стала уверенность, что старина-Гумберт был не только большой козел, но еще и дятел. Вспоминая восковую Ванькину мягкость снаружи и его же жаркую податливость внутри, Петрович переставал дышать и грезил о повторении, так что самоотверженность, с которой он поил Ванюшу молоком и медом, была отнюдь не мнимой, а самой что ни на есть настоящей.
Игра в больничку продолжалась несколько упоительно долгих дней, и увлеченный ею Петрович как-то даже не заметил, что на дворе вдруг выпал первый снег, а вместе с ним грянул благословенный день жестянщика. Битые тачки пошли косяком, как перелетные птицы, сервис пахал не покладая рук, а хозяин того сервиса отдавал распоряжения исключительно по телефону, так и не соизволив явиться лично. И расплата не замедлила наступить.
Звонок одного из мастеров вернул Петровича на грешную землю и потребовал его живейшего участия в производственном процессе. Суть проблемы, изложенной преимущественно нецензурными междометиями, в переводе на русский язык означала следующее: третьего дня возник в гараже излучающий дружелюбие рыбнадзор и попросил мужиков заварить какую-то хуйню у себя на даче - мол, с хозяином я договорюсь, а работы там два пальца обоссать, и по факту с меня пузырь, конечно... Мужики то ли на пузырь позарились, то ли не решились отказать хозяйскому дружбану, но, недолго думая, погрузили в уазик сварочный аппарат и отбыли на дачу. По прибытии на место выяснилось, что со сваркой хуйни возникла ма-а-аленькая неувязочка - хуйня сварке не подлежала. Что плел при этом рыбнадзор и каким образом ему удалось уговорить мужиков оставить сварочный аппарат на даче до утра - не суть важно, но известно, что явившиеся утром мужики были посланы с дачи чрезвычайно далеко и крайне безапелляционно. После нескольких тщетных попыток самостоятельно уладить конфликт мужики плюнули и доложились Петровичу - потому что время идет, работа стоит, а денежки, мать их, утекают сквозь пальцы.
Петрович выслушал мастера, обложил его за самоуправство и, вздохнув, набрал рыбнадзора. Тот отчего-то долго не брал трубу, и Петрович начал было всерьез серчать и готовиться к ругани, но на том конце вдруг переливчато тренькнуло и медоточивый голос приветствовал Петровича с таким радостным изумлением, что сделалось неловко. Малость сбитый с толку владелец сварочного аппарата робко поинтересовался, какого, собственно, хрена, и услышал в ответ полное искреннего раскаяния повествование о том, как рыбнадзор замотался, забегался, про все забыл, но завтра же он все исправит - пусть мужики только подъедут. Петрович мирно и по-доброму простился с другом, отзвонился в сервис и счел инцидент исчерпанным, однако легкое недоумение его не покинуло. И не напрасно, как выяснилось.
Назавтра тот же мастер, заикаясь от бешенства, сообщил ему, что очередной визит на рыбнадзорскую дачу закончился дежурным посылом нахуй, а воз - то бишь ебаный сварочный аппарат - и ныне там.
Петрович призадумался. В том, что он имеет дело с местью оскорбленного в лучших чувствах рыбнадзора, сомнений не осталось, вопрос был в том, насколько далеко мститель намеревался зайти - просто нервы потрепать или чего похуже?..
Уже тогда Петровича посетила здравая мысль, что стоило бы забить на идиота, купить новый аппарат и при случае смачно плюнуть в рыбнадзорскую морду, вот только с какого перепуга он должен дарить этому мудаку свою собственность, нажитую, можно сказать, непосильным трудом, - было как-то не очень ясно. Но и на конфликт идти вот так сходу тоже не хотелось...
Предчувствуя тяжелый разговор, он снова набрал знакомый номер. На сей раз ответили сразу. Петрович - все еще по-доброму - предложил не ебать голову и сказать толком, в чем проблема, однако по ответу тотчас понял, что конструктива не получится: искренне и доброжелательно, но со сдерживаемым негодованием рыбнадзор пояснил, что ведь обещали мужики заварить хуйню - а не заварили! И пока не заварят - хуй Петровичу, а не сварочный аппарат. Охреневший от такой наглости Петрович начал было ругаться, доказывать что-то, приводить аргументы, но быстро одернул себя - глупо втолковывать очевидное.
Оборвав разговор на полуслове, он отдышался и - все еще не желая войны - набрал Саню. Тот, как считал Петрович, имел некоторое влияние на рыбнадзора, и был шанс при его содействии вправить супостату мозги. Саня выслушал обстоятельства дела, с готовностью согласился помочь и обещал перезвонить позже. Позже - так и не наступило. Петрович долго дожидался ответного звонка, но не выдержал, перезвонил первым. Ставший вдруг чрезвычайно рассудительным Саня говорил расплывчато, намекал, что рыбнадзор отчасти в своем праве, что не стоит рубить с плеча, и вообще - не мое, мол, это дело, разбирайтесь сами... Ну и что тут скажешь?.. Да ничего. Петрович был прекрасно осведомлен, с каким увлечением Саня ставит оттуги и гарпунит щуку... Нет, он Саню не осуждал, ни в коей мере. Он думал, что делать дальше.
Вариант приехать самолично, набить ебло и забрать имущество силой был весьма привлекателен, но чреват последствиями - второго мордобоя рыбназдор ему точно не простит, а во что это выльется, предугадать было несложно: судиться тот любил и делал это вдохновенно и с фантазией. Посадить бы не посадил, конечно, но кровушки бы напился всласть, а Петровичу очень уж не хотелось тратить на глупую склоку время и силы, которые можно было с удовольствием потратить на Ваню. Петровича вообще стало страшно раздражать все, что отвлекало от рыжего крысенка и его розовой задницы. Какие к ебеням могут быть сварочные аппараты, когда такое сокровище валяется в постели, листает журнальчик и болтает в воздухе голыми ногами?!
Петрович укусил ребенка за ступню и снова подумал: плюнуть, купить новую железяку - и гори все синим пламенем... Возможно, так бы он и поступил, но прежде чем он принял это судьбоносное решение, в его телефоне нарисовался невесть откуда прознавший об инциденте майор милиции и неожиданно предложил помощь. Пока мусор вещал про какого-то тестя из крупных милицейских чинов, коего следовало немедленно задействовать, чтобы вразумить зарвавшегося товарища, Петрович задумчиво пощипывал Ванькины яйца и не очень вникал в разговор. Более того, не очень верил, что этого самого тестя удастся задействовать, а если и удастся, то выйдет что-то путное. Но раз уж оно само плывет в руки, то отказываться глупо, да и майора обижать не хочется - пусть рулит, коли есть желание... Дав добро на объявление войны рыбнадзору, Петрович вырубил телефон и потянул Ваньку за ноги - он устал думать о всякой хуйне, ему срочно требовалась передышка.
Майор милиции, между тем, не дремал. Военные действия были развернуты со всем возможным размахом, и когда через несколько дней весьма довольный масштабами заварушки мусор докладывал Петровичу о результатах, тот только тихо охуевал, но уже ничего не мог предпринять.
Расстановка сил на момент разговора выглядела следующим образом: втянутый в историю милицейский тесть имел короткую, но насыщенную беседу с рыбнадзором, которому было предложено либо вернуть незаконно присвоенное имущество владельцу, либо поиметь на свою голову прокурорскую проверку. В ответ окончательно озверевший рыбнадзор выразился в том духе, что прокуратура сосет как у него лично, так и у всех его браконьеров, и посоветовал не лезть не в свое дело, не то худо будет. День спустя, видимо, в подтверждение серьезности угрозы, двое сильно неприветливых мужичков встретили возле школы любимую внучку тестя и вкратце объяснили ей, как должен вести себя дедушка, дабы избежать крупных неприятностей. Выслушав сбивчивый лепет впечатлительного подростка о рыбьем дозоре и каких-то страшных "иных", дедушка пришел в ярость, перевел семью на осадное положение и, наплевав на официальные органы, пустил в ход тяжелую артиллерию. А именно - обратился к криминальным кругам. Они-то и вывели его на некоего столичного авторитета, имевшего маленький "природоохранный" интерес в самых разнообразных регионах необъятной родины. Тот согласился лично прищемить хвост местному браконьерству, заодно оказав покровительство Петровичу, и с неотвратимостью широко известного ревизора уже прибывал в пункт назначения ...
Петрович внимательнейшим образом выслушал друга-мусора, отложил трубку и принялся блуждать по комнате, собирая в кучу разбежавшиеся, подобно тараканам, мысли. Блуждание это, сопровождавшееся вздохами и сопением, продолжалось так долго, что даже до похуиста-Вани, наконец, дошло, что стряслось страшное - иначе хули тянуть с ужином?
- Дядь Коль, ты чего? - спросил он, провожая дядюшку встревоженным взглядом.
Петрович остановился, словно наткнулся на невидимое, выругался безадресно и уставился вдруг на Ваню с непонятным каким-то, невиданным доселе выражением. Ваня поежился.
- Собирайся, - мрачно бросил Петрович. - Поживешь пару дней у своих. Я потом тебя заберу, если...
Что "если" - он не озвучил. Да и нечего было озвучивать - ни одной внятной мысли в голове по-прежнему не наблюдалось. Ну, кроме той единственной, гласившей, что Ваньке в этом бардаке делать нечего.
Он сам покидал кой-какие вещички в дорожную сумку и терпеливо дожидался, пока бессловесный любовник натянет джинсы, отыщет носки... Дожидался, не замечая того, с какой обреченной покорностью собирался в изгнание рыжий крысенок, как старательно он отводил глаза. И даже пока в машине ехали, Петрович так ни черта и не заметил.
- Ты беги, Вань. А я заеду за тобой в четверг или в пятницу, - устало пообещал Петрович, притормозив у знакомой пятиэтажки.
Ванька вдруг как-то криво дернулся, словно его током ударило, торопливо завозился с дверной ручкой, выкрикнул, толкая дверь:
- Не надо, не заезжай!
И не успел Петрович сообразить, в чем дело, как дверца грохнула пистолетным выстрелом, и ставший вдруг невероятно проворным Ванька метнулся прочь от машины. Вот тут-то Петрович и проснулся, наконец. Мигом все проблемы вылетели из головы, кроме одной - Ваньки.
"Господи, что я ж с ним как с вещью-то... - думал он, выбираясь из салона в промозглую ноябрьскую мглу. - Вот же кретин старый..."
Нет, он не дал Ванюше далеко уйти, поймал его в подъезде, скрутил, притиснул к пыльной батарее и жарко зашептал на ухо:
- Да не психуй ты, Ваня, нельзя тебе там оставаться, неприятности у меня, понимаешь? Лучше тебе дома побыть, пока я... - Он не договорил.
- Дома?! - с вызовом переспросил Ваня - и Петровича словно кипятком ошпарило: "дома" - это не здесь. Дом у Ваньки теперь в другом месте - его, Петровича, стараниями.
Дальнейшее с трудом поддается описанию. Ваня кричал что-то, обвинял Петровича во всех смертных грехах, заявлял, что тот его в хуй не ставит и за человека не держит, что сначала отымел и в хвост, и в гриву, а теперь вышвыривает, как котенка, и Петрович только диву давался, откуда прорезалось это красноречие и как много слов, оказывается, знает его молчаливый Ваня.
Конечно, он прекрасно понимал, что пацан из него веревки вьет, но хули толку с того понимания? В его системе координат Ваня с некоторых пор стал точкой отсчета, и менять что-то Петрович не просто не хотел, но и боялся до чертиков, так что в данном случае ему оставалось только быстренько сдать назад и постараться свести потери к минимуму.
Осознавая, что временное возвращение Вани в родительский дом пошло прахом, Петрович скрутил брыкающегося крысенка еще крепче и поцеловал в засос, попутно отметив, что тот как-то особенно вкусен, когда злится. После чего взял Ваню за шкворняк и со словами: "Ладно, едем домой, только потом не жалуйся", - затолкал обратно в тачку. Сам он при этом тоже был изрядно зол и хмуро молчал всю обратную дорогу, но при этом не мог не заметить, как Ваня бросает на него виноватые взгляды, и ерзает, и сопит, и явно желает общнуться.
Общение ему Петрович устроил непосредственно по возвращении - в полный рост и так, что мало не покажется. Ване и не показалось, он мигом вырубился по окончании, так и не напомнив Петровичу о похеренном ужине. Петрович же еще долго лежал без сна, думал о завтрашних испытаниях, о том, что надо бы позаботиться о крысенке на случай, если с ним, с Петровичем, что случится. И если все же случится, то вообще неизвестно, как Ванька выживет. Не потому даже, что он такой валенок и растяпа, а потому что вот нашелся на его задницу старый козел Петрович да и сделал бедняжку пидарасом. Ему-то, старому козлу, на том свете сей факт несомненно зачтется, но вот Ванька...
Представив, как юный, совсем неопытный пидарас Ваня ищет, с кем бы перепихнуться, Петрович схватился за сердце и застонал. Нет, он просто не может оставить ребенка одного в этом мире, полном злых людей, каждый из которых так и норовит обидеть слабого!..
Взглянув на тихо дрыхнущего Ваню, Петрович проникся собственной ответственностью за глупую зверушку, после чего сгреб ее в охапку и погрузился в тревожный, не приносящий отдыха сон.
Следующим недобрым утром он отвез Ваню на работу и, стараясь не демонстрировать свою нервозность, дал ему денег на такси, наказав на леваках не ездить, а непременно вызвать настоящее, с шашечками, да номер запомнить, да Петровичу тот номер сообщить, чтобы чего не вышло.
Если бы в тот момент кто-то сказал Петровичу, что он поехал крышей и Ванька не красна девица, чтобы на него водилы бросались, то этот кто-то немедленно был бы послан на хуй ввиду его непроходимого тупоумия, а также чудовищной близорукости, требующей немедленного медицинского вмешательства. Ваня в белой рубашечке и светлых джинсах выглядел божественно, и Петрович все чаще подумывал о том, чтобы запретить ему работать, потому что ведь хуй его знает, что за публика трется по тем салонам... Но это была совсем уж паранойя, чего даже Петрович не мог не признать, а потому Ванюша все-таки пошел на работу, а сам Петрович, как это ни глупо звучит, занялся "приведением своих дел в порядок", на что и убил первую половину дня. Вторую ему предстояло потратить на столичного хуя, каковой намеревался облагодетельствовать Петровича по самый не могу.
Стрелка была забита у придорожной шашлычки, методично и безвозмездно избавлявшей окрестности от бродячих собак. Петрович припарковался напротив нее где-то за час до назначенного времени. Туда же вскоре подкатил уазик с мужиками из сервиса - теми самыми, которые так и не заварили гребаную хуевину. Петрович велел им держаться подальше и по возможности не отсвечивать, а если, не приведи господь, запахнет жареным - рвать когти и не оглядываться. На том и порешили: мужики отъехали в сторонку и не стали глушить движок. Конечно, те времена, когда подобные разборки заканчивались пальбой и горами трупов, давно миновали, но в благоразумие столичного авторитета Петрович как-то не очень верил, а в благоразумие рыбнадзора - и подавно: хуй их обоих знает, чего от них ждать...
Петрович палил сигарету за сигаретой, смертельно жалел, что не запретил мусору вмешиваться, и ждал прибытия остальных участников этого передвижного балагана. Участники подтягивались постепенно: сначала явился рыбнадзор, в кильватере у которого болталась убитая нива с двумя хмурыми личностями - судя по крайне недружелюбным мордам, теми самыми, которые запугивали девочку-подростка. Они сразу вылезли из машины, деловито обошли окрестности, заглянули в шашлычку, после чего зависли у своей тачки и закурили. Петрович мог бы поклясться, что как минимум у одного из них под балахонистым плащом припрятан обрез.
Рыбнадзор тоже вышел из машины, но не для того, чтобы оценить дислокацию. Он прямиком направился к Петровичу - поздороваться. Гнида...
Петрович задницу не поднял, только стекло опустил, иначе точно не удержался бы, размазал по рыбнадзорской роже его гнусную ухмылочку. К счастью, бывший дружбан не стал испытывать терпение и быстренько убрался греться в машину, оставив Петровича курить и злиться в одиночестве - чем он и занимался до приезда главного клоуна.
Тот появился с изрядным опозданием, зато прибытие его было обставлено с пышностью, подобающей первым лицам государства: впереди, со скоростью километров двадцать в час, катил мусоровоз с двумя молоденькими ментами и беззвучно полыхающей мигалкой на крыше, следом - в дымину тюнингованный, сияющий хромом черный мерс, за ним - парочка черных же близнецов-роверов, а замыкал процессию дружище-мусор на скромной девяносто девятой. Для полноты картины не хватало только мотоциклистов по бокам...
Петрович заценил фееричность зрелища и утвердился в худших своих опасениях, а именно: в том, что дело придется иметь с законченным психом. Психов Петрович не любил и даже побаивался, так что настроение - и без того скверное - стало и вовсе хуже некуда. Он с тоской припомнил Ванюшину белую рубашечку с застегнутым воротничком, скрывающим ядовитый кровоподтек, подумал, что, возможно, не целовать ему больше Ванькину цыплячью шейку, и нехотя вышел из машины. То же самое сделали остальные фигуранты, и вскоре на обочине не слишком оживленного шоссе образовалась небольшая, но довольно пестрая толпа, центром которой, как не трудно догадаться, стал неторопливо выбравшийся из мерса Большой Пацан.
Был он, кстати, не такой уж и большой. А если присмотреться, так и вовсе мелкий. Деревянными повадками он смутно напоминал Гитлера, а вкрадчивые интонации явно копировал с гаранта, отчего Петровичу сделалось смешно и противно. Ему нахуй не сдалось покровительство этой надутой мартышки, а смотреть, как суетится вокруг нее и чуть ли не к ручке прикладывается дружище-мусор, было почти больно. "Батюшка, благодетель!.." - некстати вспомнился обрывок то ли фильма, то ли книжки... Ебать таких благодетелей.
Заезжий хуй, кажется, придерживался похожего мнения относительно Петровича, и руки они друг другу пожали с плохо скрываемой брезгливостью. Вокруг между тем царила какая-то празднично-первомайская атмосфера, и в полном соответствии с ней на капоте одной из тачек невесть откуда появилась первая за тот вечер бутылка водки и стопка пластиковых стаканчиков, один из которых, уже наполненный прозрачной жидкостью, чья-то унизанная перстнями волосатая лапа бесцеремонно сунула Петровичу. А съехавшийся на стрелку народ уже знакомился, переговариваясь негромко, и один из добродушных на вид братков был откомандирован в шашлычку за жареной собачатиной, другой выковыривал из уазика Петровичевых мастеров, третий покровительственно окучивал молоденьких служителей правопорядка. Те смущались и краснели, как барышни, которых впервые вывели в свет... Наконец, в знак завершения знакомства, столичный хуй ткнул своим стаканчиком в Петровичев и проглотил водку. Остальные последовали его примеру и тоже выпили.
Петрович - не стал.
Сей почти демонстративный акт саботажа не мог не привлечь внимание высокого гостя.
- Почему не пьешь? - спросил он строго.
- Я за рулем, - ответил Петрович.
Разумеется, ответ никого не удовлетворил. Менты при исполнении - и те выпили, так что отмаза показалась левой, а сам Петрович выставил себя сукой неблагодарной, но ему было насрать, он уже довольно напортачил и теперь хотел сохранить ясную голову.
- Пей, - коротко, но внушительно приказал авторитет, а друг-мусор за его спиной сделал на Петровича большие страшные глаза. Петрович посмотрел на обоих как на идиотов и терпеливо объяснил:
- Я не пью за рулем.
Авторитет зло прищурился, раздул ноздри, а вокруг на мгновение стало подозрительно тихо, но, вопреки ожиданиям, Петровича не убили сразу. Видимо потому, что в противном случае некого было бы защищать.
Нехотя спустив на тормозах возмутительную выходку подопечного, заезжий хуй пожелал перейти к делу и обратил свой взор на мерзнущего, но в целом, кажется, вполне довольного жизнью рыбнадзора.
- Ну что, потолкуем?
Рыбнадзор широко разулыбался, демонстрируя готовность, и они занялись тем, ради чего и собрались здесь, - стали мериться яйцами. О чем именно они толковали, Петрович не слышал - братки на удивление грамотно оттерли всех лишних в сторонку - но сомнений в том, что столичные яйца окажутся круче и волосатей, у него не было. Поглядывая на низкое, похожее на давно не беленый потолок небо и принюхиваясь к дурно прожаренным шашлыкам, которыми соблазнились только очень голодные юные менты, он почти не вслушивался в монотонный бубнеж друга-мусора, читавшего ему нотацию, и откровенно скучал.
Скучать пришлось довольно долго. Сначала высокие договаривающиеся стороны топтались на обочине, негромко перетирая что-то и согреваясь водкой, потом забрали пузырь и спрятались в мерсе, оставив свиту мерзнуть и ждать. Свита безропотно месила подтаявший грязный снежок, выпускала в воздух облачка пара и делала вид, что занята чем-то чертовски важным. Петровичу первому настоебало дышать свежим придорожным воздухом и, раздавив подошвой очередной окурок, он плюнул на все и залез в машину. Надо ли говорить о том, что его примеру никто не последовал?..
Где-то через часок, в начавших сгущаться сумерках, сладкая парочка, наконец, явилась народу, и Петрович был ни разу не удивлен тем фактом, что поладили эти двое наилучшим образом. Благодушно настроенный авторитет похлопал Петровича по плечу, сообщил, что проблема решена, и скомандовал "по коням". Озябший народ с облегчением попрыгал в тачки, и вся процессия - как и прежде, возглавляемая мусорской машиной, - с похоронной скоростью отбыла на рыбнадзорскую дачу. Там, под присмотром братвы, Петровичевы мужики торжественно погрузили в уазик свой гребаный аппарат и благополучно съебались в сервис, а Петрович вздохнул с облегчением - но не потому, что все закончилось. На самом деле все только начиналось.
Он уже давно понимал, что во всей этой истории останется крайним. Теперь, когда столичный хуй вернул владельцу его имущество, владельцу надлежало за благодеяние заплатить. Хлебом-солью, как говорится... Во что это выльется - Петрович очень хорошо себе представлял, а отмазаться не было ни малейшей возможности. Дружище-мусор по-хозяйски пригласил всю толпу бухать, и ни у кого не возникло вопросов по поводу того, куда именно. Отрядив сопливых ментов за пойлом и закуской, Петрович повез и без того уже нетрезвую компанию к себе.
Пьянка завертелась с пол-оборота. Едва переступив порог и ничуть не церемонясь, братки обосновались в гостиной, врубили все, что можно было врубить, налили все, что лилось, и закурили все, что дымилось. Петрович заранее оплакал разграбленный и разоренный дом, но при этом был странно спокоен. Вся эта беготня, возня с гостями, как-то отвлекала, позволяла не зацикливаться на неприятных мыслях. Самой неприятной из которых была мысль о том, что начнется, когда явится Ванюша. Петрович поглядывал на часы и даже немного жалел, что вчера не рассорился с крысенком, но теперь уж поздно было об этом думать. Следовало просто пережить свалившееся на него стихийное бедствие и постараться забыть как страшный сон. Только до пробуждения было еще ой как далеко...
Дом, наполненный чужими людьми, рвущийся из колонок блатняк, который Петрович так и не приучился называть "шансоном", пролитое пойло и прожженная обивка дивана, богатырский гогот довольных жизнью мордоворотов, браконьеры, сосредоточенно жрущие водку, мусорки, глядящие в рот авторитету, и лоснящийся от самодовольства, явно не рассчитывавший на такой масштаб причиненного ущерба рыбнадзор... Петрович ненавидел их всех, включая майора милиции, искренне убежденного, что помогает восстановить справедливость. И даже Саню Шульгина, "чисто случайно" заглянувшего на огонек и теперь важно вещавшего о своих спортивных достижениях, тоже ненавидел. Люто.
Ванькин звонок посреди этого бедлама показался чем-то неуместным. Петрович узнал у крысенка номер машины и в другое время, вероятно, остался бы доволен. В другое время он несомненно считал бы минуты до Ванькиного приезда, но в тот вечер ему страстно хотелось, чтобы такси ехало как можно дольше, чтобы оно заблудилось где-нибудь и проплутало до утра. Была даже мысль выйти, встретить тачку и уговорить-таки Ваню переночевать у предков, но мысль эту Петрович засунул в задницу - скандала, подобного вчерашнему, да еще и на глазах у всей кодлы, он бы просто не пережил, так что оставалось только ждать и надеяться на лучшее. На то самое лучшее, в которое Петрович ни хрена не верил. Ведь обязательно какая-нибудь сука доебется до ребенка, не рыбнадзор, так кто-то из мордоворотов, а против мордоворота Петровичу не выстоять...
Он издергался, пока ехала тачка, выглядывал поминутно в окно, чтобы не пропустить прибытие, чтобы первым встретить пацана и хоть парой слов с ним перекинуться, но все же прощелкал Ванькино появление. Крысенок подкрался незаметно, как тот пиздец, открыл дверь своим ключом и возник на пороге гостиной - в распахнутой куртке, в наполовину стянутом с шеи шарфе и с глазами круглыми и ошалелыми.
Ошалеть было от чего: в доме стоял такой гвалт, что уши закладывало, а в сигаретном дыму с явственным привкусом конопли можно было топор вешать. Ваня отыскал взглядом Петровича, изобразил на лице первобытный ужас и попятился.
Петрович поймал его на кухне и провел краткий инструктаж: много не пить, рта не раскрывать, на подъебки не вестись - и тогда, бог даст, все обойдется. Ванюша кивал, будто и впрямь понимал что-то... Петрович с сомнением покрутил головой и повел пацана в гостиную. А предпочел бы запереть в кладовке...
Ванюша притулился на диванчике между Петровичем и одним из громил, который тотчас принялся за соседом "ухаживать". Попытку влить в крысенка штрафной стакан водки Петрович решительно пресек, хоть и мелькнула у него здравая мысль, что сваленный лошадиной дозой крысенок не представлял бы никакой опасности. Спал бы себе тихонько и не отсвечивал... Но на такое преступление против человечности Петрович не мог пойти даже из самых благих побуждений. Он разрешил Ване выпить рюмку, а потом принялся пичкать разносолами в надежде, что пацан обожрется, как удав, и не сможет смотреть на водку. Ванюша послушно налег на икорку и копченые окорочка, а Петровичу, несмотря на творящийся вокруг бедлам, как-то вдруг полегчало от Ванькиного присутствия, от теплой его близости и доверчивой безропотности, ради которых стоило пережить эту громкую, бессмысленную и тошнотворную попойку.
Грея ногу о Ванькино бедро, он забил на расхуяренную посуду, на залитые пойлом колонки, на затоптанный грязными говнодавами пол. Хуйня это все, право же... Главное - вот оно, сидит рядом и обгладывает куриную косточку, утирая рот тыльной стороной ладони. И пока оно тут сидит, похуй Петровичу все остальное. Похуй - и точка.
Пьянка, между тем, продолжалась и неизбежно двигалась к тому моменту, когда толпа разгоряченных кобелей возжаждет плотских утех и потребует телок. Брошенная кем-то фраза, что все это, конечно, заебись и водка штука вкусная, но без блядей чего-то не хватает, упала на благодатную почву и немедленно дала всходы.
- Где у вас тут можно девочек заказать? - интеллигентно обратился к хозяину дома заезжий хуила. - Мальчикам нужно пар стравить...
Петрович вздохнул и достал мобильник. Морально он был готов к такому обороту дела, и как бы ни протестовала его натура против визжащих полуголых девок, шарахающихся по дому, и замызганных, не подлежащих стирке простыней, - деваться было некуда. Он набрал теть Наташу и попросил как можно оперативней доставить пятерых крепких девушек. За свой счет, разумеется.
Сколько сварочных аппаратов можно было купить на эти бабки? Ну, не сказать чтобы дохуя, но Петровичу и одного бы хватило...
Бордельная "газелька" подкатила где-то через полчаса, и хозяин впустил в дом стайку пестро одетых, ярко накрашенных и, как на подбор, мясистых девиц, призванных оживить заскучавшее общество. Общество встретило их восторженным улюлюканьем и щедро поделилось водкой. Барышни благосклонно приляпали и стали знакомиться с мальчиками. Минуты этак через три одно из знакомств увенчалось отбытием парочки в хозяйскую спальню, а еще минут через пятнадцать во всех сколько-нибудь темных уголках дома еблись и стонали, стонали и еблись. По двое, по трое, а то и по четверо. Торопливо сменяя друг друга, подгоняя, подстегивая...
Не охваченными любовной лихорадкой остались только трое: Ванюша, подыхайющий от любопытства и диковато прислушивающийся к царящей в доме возне, авторитет, очевидно, считающий ниже своего достоинства делить шлюх со свитой, и сам хозяин дома, стерегущий Ваньку и ни на шаг от него не отходящий. Некоторое время они молча торчали в гостиной, что-то доедали и допивали, а потом авторитет изъявил желание пообщаться: подсел поближе, самолично наполнил рюмки и поинтересовался, почему дядюшка не хочет приобщить племянника к радостям секса. Ванюша зарделся, как маков цвет, расстегнул пуговичку на воротничке, нечаянно обнажив засос, а Петрович кашлянул и выразился в том духе, что не твое, мол, это собачье дело, кого и где будет ебать мой племянник. Ну... в более вежливой форме, конечно.
Ответ, казалось, полностью удовлетворил гостя, и, оставив тему секса, он перевел разговор на бизнес, стал спрашивать, много ли приносят заправки, не напирают ли конкуренты, и так далее и тому подобное... Петрович отвечал уклончиво и нехотя, но в целом разговор вышел довольно нейтральный, и гость не любопытствовал уж очень. Где-то с час они вели светскую беседу, отвлекаясь на водку и шастающих туда-сюда мальчиков-девочек, и все вроде бы было нормально, но Петровича не оставляло ощущение, что что-то не так. Что именно - он не мог понять, но одно знал точно: ему до омерзения неприятен этот человек с ухоженными пухлыми конечностями, масляными глазками и насквозь фальшивыми повадками. Человек, которого Петрович не чувствовал, не просекал, чего-то не ловил в нем, словно это и не человек вовсе, а какая-то иная форма жизни, чуждая и враждебная. И, как это ни забавно, он испытал облегчение, когда нарезвившиеся мальчики стали подтягиваться обратно и отвлекать внимание на себя. Наблюдать, как нажирается, гогочет и пускает по кругу папироску с дурью бандитская кодла, оказалось приятней, чем беседовать с косящим под депутата госдумы недоноском...
Веселье продолжалось еще долго, и всеобщая ебля заходила по второму, а потом и по третьему кругу, и в сортире все время кто-то блевал, а в прихожей уже хуй знает сколько времени всхлипывала пьяная в говнище барышня... Петрович к середине ночи как-то отупел и перестал вообще на что-либо реагировать, только вливал в себя рюмку за рюмкой, но водка уже не брала. Ванюша тихонько дремал, свернувшись в уголке дивана и только вздрагивал иногда от особенно громких звуков. Никто за весь вечер так и не доебался до него, но и это уже не радовало Петровича. И даже когда гости, наконец, собрались свалить, он не почувствовал себя лучше. Его до такой степени все заебло, что эмоций не осталось никаких: ни плохих, ни хороших.
Он проводил полуживых гостей, пронаблюдал за тем, как они грузят друг друга в транспорт, как потом отъезжают, двигаясь зигзагами, и долго еще стоял на крыльце, вдыхая морозный воздух и не спеша возвращаться в провонявший водкой, анашой, спермой и блевотиной дом. Стоял, пока не замерз нахуй. А вернувшись, повалился на диван, подгреб под себя Ваньку и выключился, не потрудившись погасить свет...
Утром они благополучно проспали будильник, поднимавший Ваню на работу. Да и какая нахуй могла быть работа после вчерашнего?.. Петрович привычно отмазал ребенка от службы до конца недели, и, едва очнувшись и кое-как поправив здоровье, они принялись приводить дом в порядок - несколько это было возможно.
Управились только к вечеру. Уже в сумерках Петрович отнес на помойку пустые бутылки, коих насчитывалось никак не меньше полусотни, использованные гондоны, рассованные по всему дому, целую гору битой посуды и брезгливо сдернутое с кровати постельное белье. Ванюша тем временем самозабвенно пидарасил пол на кухне - единственный не отмытый еще пятачок в доме. Дождавшись окончания процедуры, Петрович загнал Ваньку в ванну и, в свою очередь, отпидарасил его - во всех смыслах этого слова - после чего стало возможным почувствовать себя белым человеком, поужинать нормально, посмотреть телевизор... Жизнь налаживалась, одним словом.
Через день-два Петрович и думать забыл о рыбнадзоре, авторитете и прочих сварочных аппаратах. Они с Ванькой откровенно бездельничали целых четыре дня и, если можно так выразиться, наслаждались семейной жизнью. Они ели, спали, крутили киношки и увлеченно трахались в промежутках. Промежутков было много и случались они весьма часто, вследствие чего Ваня ходил по дому в чем мать родила - из соображений экономии и целесообразности, видимо. Петрович, глядя на него, тихо подыхал от нежности и чувствовал себя влюбленным подростком. От зашкаливающего счастья хотелось то ли с крыши спрыгнуть, то ли пятистопным ямбом заговорить. А то ли просто сотворить что-нибудь этакое, сумасшедшее... Ну, например, машину ребенку подарить или свезти его в Диснейленд... А хули?.. Взять отпуск дней на десять да и смотаться...
- Ванька, хочешь в Диснейленд?
Ванька бросил грызть ноготь, глянул недоверчиво, и во взгляде у него мелькнуло что-то новое, какая-то сумасшедшинка, каковой Петрович прежде не наблюдал.
- Хочу... - прошептал он тихо.
Петрович покивал, прикидывая что-то.
- Надо разузнать насчет загранпаспортов. В понедельник займусь... А он в каком штате, не помнишь? Там, наверное, тепло сейчас...
С выражением полного охуения на остренькой мордочке Ваня медленно пожал плечами. Он понятия не имел, в каком это штате, ему было глубоко фиолетово, тепло там или холодно, ему, по правде сказать, и Диснейленд никуда не уперся, но сам факт...
- Там будет охуенно жарко... - протянул он с непонятным каким-то выражением.
- Язык намылю, - пообещал Петрович. И стал подсчитывать расходы...
Понедельник наступил до обидного скоро. Доставив Ванечку на работу, Петрович всерьез взялся за свой заброшенный бизнес, порешал кое-какие текущие проблемы, проверил некоторую отчетность, после чего, как обещал, озадачился паспортами, разузнал, что и как, тряхнул парочку полезных знакомых и отыскал наикратчайший путь к цели. Был шанс успеть получить паспорта и визы до рождественских каникул, и такой расклад более чем устраивал Петровича. Довольный объемом проделанной работы, где-то во второй половине дня он вернулся домой, прошагал на кухню, разогрел себе пожрать и собрался было устроиться перед телевизором, но...
В гостиной на столике, за которым они с Ванькой имели обыкновение ужинать, на том самом столике, за которым они пили водку в первый день знакомства, лежал вырванный из ежедневника лист бумаги с лаконичной надписью: "Ебаный твой бизнес штоб он здох". И много-много восклицательных знаков...
Очень осторожно поставив на стол тарелку, Петрович сел, взял в руки записку, на автомате отметил ошибки, особенно умилившись букве "з", и все еще не осознавая тяжести происшедшего, спросил у ноосферы:
- Какого хуя?..
Ноосфера не ответила. Смолчала она и в ответ на все прочие вопросы, которые задал Петрович в ближайшие полчаса. А именно: что забыл Ваня дома в разгар рабочего дня? куда подевались некоторые из его вещей и дорожная сумка? зачем он забрал все свои деньги, которые зарабатывал, но почти не тратил? и, наконец, почему не взял свой ключ от дома?.. Видимо, ноосфера не считала нужным разжевывать очевидное: Ванька ушел, и не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять это. Но почему?! Ведь все было так заебись...
Трясущейся рукой Петрович набрал Ванькин номер и услышал, что абонент недоступен. Сколько бы он ни набирал этот номер впоследствии - результат был тот же.
С трудом выйдя из ступора, Петрович засунул себя в машину и рванул в салон. Ваньки там, разумеется, не было, но растерянный персонал в лице хорошенькой девушки-консультантки и юного клерка, оформлявшего кредиты, наперебой поведал Петровичу страшную историю о том, как явились в салон два амбала, отозвали Ванюшу в сторонку, нашептали ему что-то, и тот, не сказав ни слова, вообще без объяснений, натянул куртку и съебался с амбалами на большом черном джипе с забавным номером "е666ун".
Номер этот Петрович хорошо помнил, а потому подробное описание амбалов, выданное Ванькиной напарницей, ни черта не добавило к уже сложившейся картине происшедшего: Ванька нашел себе нового "дядюшку", а Петрович со своим тупым Диснейлендом - пошел лесом. При чем тут его, Петровича, "ебаный бизнес" - он как-то не задумался, не до того было...
Собственно, было вообще ни до чего. Совсем. Мир в одночасье рухнул, жизнь не удалась, и вокруг не осталось ровным счетом ничего, хоть сколько-нибудь достойного внимания. Пустота эта, что внутри, что снаружи, оказалась до того болезненной, что хотелось биться головой о стену, и не спасали от той пустоты ни работа, ни водка. Петрович не понимал, как жил раньше, и совсем не представлял, как будет жить дальше. Позади было серо и уныло, впереди - черно и непроглядно, и только посередине - маленький апельсиново-рыжий кусочек жизни, теплый и яркий, пронзительно прекрасный и безвозвратно проебаный.
Ваньку Петрович не осуждал, хоть и не мог понять, почему он с такой легкостью променял его на столичное уебище. Потому что оно богаче и круче? Так ведь Ванька и не просил никогда ничего, кроме глупых киношек, которые Петрович закупал в промышленных масштабах... Или потому что оно столичное? Так ведь стоило только намекнуть - Петрович в лепешку бы расшибся, но перевез бы Ваньку в Москву. Только вот нахуй ему Москва? Он что, по тамошним клубам будет шарахаться, по гламурным тусовкам и спецзаведениям для пидарасов? Но это ж даже представить себе невозможно... Он же валенок - милый Ваня. Совершенно дикий городской маугли, ни разговаривать толком не умеющий, ни вести себя в обществе... Петровичу казалось, что с ним пацан только-только начал оживать, оттаивать... Ну вот, видать, и вытаяло нечто - совсем не то, что представлялось Петровичу. Проглядел он что-то в крысенке, упустил, прощелкал. Вот и расхлебывает теперь...
Заливая самоедство водкой, Петрович стал частенько уходить в запои и забрасывать к чертям и без того неважно идущие дела, от чего его маленькая финансовая империя немедленно пришла в упадок. Каких-то пара-тройка месяцев без крепкой хозяйской руки - и мужики в сервисе забили на работу, а к заправкам уже тянули загребущие лапы бензиновые монстры. Петрович доставал иногда прощальное Ванькино послание, перечитывал и усмехался горько: подыхает мой бизнес, Ванечка. Ты доволен?..
Был ли Ваня доволен - сие неведомо, зато достоверно известно, что Петровичу в отсутствие рыжего счастья ни бизнес, ни бабки, ни большой уютный дом в хуй не дудели. С фатальной неизбежностью он пришел к единственно верному выводу, что в гроб с собой все это не положишь - так стоит ли корячиться? Разумеется, нет. Результатом вышеприведенных умозаключений стало назревшее к концу зимы решение продать все к ебаной матери, пробухать и сдохнуть на помойке, а февральская слякотная срань как-то очень располагала к подобному упадничеству и всяческому саморазрушению. Петрович как человек дела бросился исполнять задуманное с мазохистским наслаждением и самоубийственным энтузиазмом. Отговорить его от этой затеи было некому - с недавних пор он обходил стороной бывших дружков, а новые как-то не заводились, так что уже к началу марта он привел приговор в исполнение, заперся в доме и горько запил.
Запой тянулся бесконечно, и Петрович неотвратимо двигался к той черте, переступив которую, назад не возвращаются, но, видать, было в нем что-то такое, что чудом удержало его на краю - какая-то особенная мужицкая живучесть, что ли, или просто природная упертость, заставлявшая карабкаться и трепыхаться всем чертям назло... Как бы то ни было, очнувшись однажды утром, он с ненавистью оглядел тот гадюшник, в который за короткое время превратился его дом, и так разозлился на всю эту хуйню вообще и на крысенка в частности, что желание просто посмотреть в глаза маленькому рыжему предателю пересилила и абстинентный синдром, и полную безнадегу, и жаркую ненависть к самому себе.
Несколько дней ему понадобилось, чтобы поставить себя на ноги и не вздрагивать, заглядывая в зеркало. По прошествии этих нескольких дней он вышел из дома и направился прямиком к другу-мусору. Крики "сколько лет, сколько зим" и приглашение выпить за встречу Петрович проигнорировал и, с порога перейдя к делу, задал кое-какие вопросы. Мусор охотно поделился информацией, и, узнав все, что нужно, Петрович ушел, громко хлопнув дверью перед носом у озадаченного его поведением дружбана. На следующий день с утра пораньше он забрался в свою бээмвуху и погнал ее по московской трассе на максимально возможной скорости. Ночью того же дня он прибыл в первопрестольную и до утра отыскивал нужную улицу...
Район, в котором обосновался авторитет, трудно было назвать бандитским: старые дома, маленькие магазинчики, ухоженный парк, в котором любят пастись мамаши с детишками и чистенькие старушки... Симпатичный район, тихий и незагаженный. Петрович хорошо его изучил, часами пялясь в новенький, только что купленный бинокль.
Первые два дня наблюдения ни черта не дали, но на такое везение доморощенный пинкертон и не рассчитывал, зато на третий день удача повернулась к нему смазливой мордой и загадочно ухмыльнулась. Ранним, почти безлюдным субботним утром из подъезда, на который было направлено все внимание, слепо жмурясь по своему обыкновению, вышел долгожданный рыжий объект и неторопливо зашагал в сторону парка, ведя на поводке мерзопакостного вида мелкую собачонку, наряженную в клетчатое пальто и красные пинетки. Собачонку эту Петрович узнал сразу, он уже видел ее в предыдущие дни в сопровождении какой-то тетки, а вот Ванюшу признал с трудом. Коротко стриженые мелированные волосы, бордовые брючки внатяг, полупрозрачная обдергайка, недостающая до пупка, и расстегнутая кислотно-желтая курточка - из тех, что светятся в темноте. Встреть Петрович такое чмо на улице - плюнул бы вслед, но то был Ваня собственной персоной, и, сухо сглотнув, Петрович вылез из машины и загипнотизированно поплелся за ядовито фосфоресцирующей шмоткой.
Он много чего передумал, пока догонял и боялся догнать свое счастье. И о том, что мыслимое ли это дело отпускать ребенка в таком виде на улицу - а ну как ему гопота какая повстречается?.. И о том, что ботинки такие пиздодельные - красноватые, с искрой, с узкими, загнутыми кверху носами - ни один человек в здравом уме не наденет. И о том, конечно, что руки следует пообрывать той скотине, которая выкрасила дивные Ванькины патлы в этот гнусный цыплячий цвет... Но главным образом все же о том, что пошлет его сейчас огламуренный Ваня далеко и надолго, и что лучше бы не соваться к нему вовсе, да только не простит себе Петрович, если струсит и не подойдет.
- Ты в зеркало-то на себя смотрел, дурилка? - в несколько шагов нагнав крысенка, бросил ему в спину Петрович.
Ванька дернулся, обернулся рывком, разинул рот. Петрович с тоскливой нежностью и узнаванием пронаблюдал, как большими-пребольшими становятся его глаза, и тут же с отвращением скривился, углядев часто утыканное гвоздиками и колечками ухо, золотую бородавку в ноздре и такую же горошину, вправленную в пупок. Скривился и хотел было что-то сказать, но забыл все слова. Потому что в следующую секунду что-то изменилось в мире: круглые Ванькины глаза зло прищурились, и, сделав шаг назад, он прошипел раздельно и медленно, словно выплевывал каждое слово:
- Да пошел ты на хуй, мудак.
Петровича чуть с ног не свалило от того, сколько ненависти было в этой короткой фразе. И, казалось бы, он ожидал, что Ваня ему не обрадуется, а потому и удивляться тут было нечему, только не так он себе представлял эту встречу. Да, он готов был увидеть какого-то другого, незнакомого Ваньку, который просто пройдет мимо, брезгливо сморщив нос, но вот ненависть эта - с чего вдруг?..
"Что ж я тебе сделал-то?" - подумал он, глядя в удаляющуюся спину. И снова откуда-то всплыла поутихшая было злая досада, выгнавшая его из дома. Он, понимаешь, нянькался с этой маленькой дрянью, носился с ней, как дурак с писаной торбой, а она его - мудаком? Очень мило. А как насчет за мудака ответить?..
Он догнал Ванюшу и пошел рядом с ним. Он понятия не имел, что собирается делать и о чем говорить, но теперь уж точно не собирался ретироваться, не попиздев по душам.
- Хочешь свежую новость, Вань? Проебал я свой бизнес, как ты и хотел. За бесценок скинул... Но тебе, наверное, похуй. Вам же, москвичам, насрать на провинцию... Ну да я не в претензии, Вань. Нравится тебе пальчики гнуть - гни на здоровье, всякий крутится, как умеет...
Ваня молчал, продолжая держать путь через парк, только шел как-то странно, будто ноги у него заплетались. И собачку свою разнесчастную немилосердно дергал за поводок, от чего она повизгивала жалобно.
Не дождавшись сколько-нибудь внятной реакции, Петрович предпринял еще один заход:
- А что, Вань, хуй у твоего бандюгана длинней моего, да? Или толще? - он и сам охуевал от того, какую околесицу несет, но остановиться уже не мог и добавил с поддельным ужасом в голосе: - Неужто и то, и другое?! Вот повезло-то тебе...
Ваня развернулся на сто восемьдесят градусов и зашагал в обратную сторону. Петрович, начиная смутно догадываться, что делает что-то страшное, увязался рядом.
- Вань, а он как тебя ебет? Небось не просто так, а с выкрутасами, да? А волоски на яйцах не выщипывает? По одному...
Ваня запахнул куртку, словно озяб вдруг, а Петрович с какой-то детской мстительностью продолжил вытворять то же самое, за что рыбнадзор некогда схлопотал по еблу. Снова не дождавшись ответа, он нашел новый предмет для пиздобольства и немедленно пустил его в ход:
- А, смотри, Вань, цацки у тебя какие нарядные... Вань, а он на хуй тебе ничего не повесил?..
- Не повесил, - сказал Ваня, останавливаясь. - Я не дался.
Спокойно так сказал, без эмоций. Но Петровича словно по роже ударили.
- Блядь... - брякнул он от растерянности и, наконец-то, захлопнул пасть. Дурь с него мигом слетела, не столько от Ванькиных слов, сколько от тона, каким они были сказаны. И что теперь говорить, как реагировать и какого дьявола делать - он не представлял. Только догадывался, что все прежние его уловки и приемы на этот раз не сработают.
Очень осторожно уцепив Ваньку за рукав, он отвел его к ближайшей скамеечке и усадил. Ваня подчинился не то чтобы с прежней безропотностью, а скорей с безразличием. Сел и застыл, сложив вцепившиеся в поводок руки на коленях. Петрович присел рядом и долго-долго смотрел на эти руки... Что-то с ними было не так, но разбираться он не стал, голова была другим занята.
- Хуево мне без тебя, Ванечка, - начал он. И хотел добавить, что Ванечке, судя по всему, тоже несладко, но воздержался. - Ты мне скажи, если я тебе нахуй не нужен. Если тебе здесь лучше - я свалю, Вань. Только ты скажи, ладно?
Ваня не шевельнулся.
Петрович выждал какое-то время, вздохнул и подытожил:
- Ну тогда не свалю.
Ваня и на это ничего не сказал. Сидел, смотрел куда-то прямо перед собой и перебирал в пальцах поводок. Петрович поглядывал на него, на его собачонку, потерявшую где-то один башмак, и прикидывал, кто кого пересидит. У Ванечки, похоже, было больше шансов.
- А я паспорта тогда заказал, представляешь?.. Думал, после Нового года съездим...
- Меня искать будут, - перебил его Ваня. Но уйти не попросил, и Петрович только плечами пожал: найдут заодно и его - авось положат по-быстрому...
А Ваня помолчал еще немножко и без всякой связи с предыдущей репликой добавил вдруг:
- Они сказали, заправку сожгут.
- Да, - кивнул Петрович, понимая, что ждал чего-то подобного, даже, пожалуй, надеялся. - Да, Ванечка, ты все правильно сделал. А я мудак, это точно...
Непонятно было, извиняться ему теперь, каяться или что?.. Глупо просить прощения, когда кругом такая жопа, несоразмерно как-то. Соразмерно было бы удавить гнусную падаль, имевшую ребенка все это время. А заодно и себя порешить. Только Ваньку не на кого оставить, вот в чем проблема.
- Поедем домой, Вань?
Ваня сморгнул сонно - и выпустил из рук поводок. А четверть часа спустя, выезжая со стоянки и осторожно поглядывая на грызущего ноготь Ванюшу, Петрович понял, наконец, чем ему так не понравились Ванькины руки. Длиннопалые. Непропорционально крупные. С аккуратным, мать его, маникюром.