Райский сад

Утром он встал, пока она еще спала, и вышел из отеля, вдыхая прозрачный, по‑утреннему свежий воздух высокогорного плато. Он прошел вверх по улице до площади Санта‑Ана, позавтракал в кафе и прочел местные газеты. Кэтрин собиралась в «Прадо» к десяти, когда музей открывался, поэтому, уходя, он поставил будильник на девять часов. На улице, поднимаясь в гору, он представлял ее себе спящей — красивая взъерошенная головка, похожая на фоне белой постели на старинную монету, подушка отброшена в сторону, и простыня плотно облегает тело. «Это длилось месяц, — подумал он, — или около того. Еще в Ле‑Гро‑дю‑Руа, а потом месяца два до Андайе все было нормально. Нет, меньше, она стала думать об этом уже в Ниме. Двух месяцев еще не прошло. Мы женаты три месяца и две недели. Надеюсь, она была счастлива со мной. Но в ее причудах я ей не помощник. Хватит того, что я ничего ей не запрещаю. Ничего страшного не произошло. Но на этот раз она сама заговорила об этом. Сама».

Прочитав газеты, он расплатился и вышел. Ветер изменился, и на плато снова опустилась жара. Он добрался до банка, погруженного в уныло‑учтивую прохладу, и забрал присланную из Парижа почту.

Он вскрыл конверты и, пока стоял у бесчисленных окошек в ожидании завершения бесконечных формальностей, необходимых для получения денег по чеку, который переслали сюда из его банка, стал читать письма.

Наконец, застегнув на пуговицу набитый банкнотами карман куртки, он снова вышел на солнцепек и остановился у киоска купить английские и американские газеты, доставленные утром южным экспрессом. Он купил несколько посвященных бою быков еженедельников, завернул в них английские газеты и пошел вниз по Каррера‑Сан‑Херонимо в приветливый, прохладный полумрак ресторанчика «Буффе итальянос». Ресторан был пуст, и он вспомнил, что не договорился с Кэтрин о встрече.

— Что будете пить? — спросил официант.

— Пиво.

— У нас не пивной бар.

— А разве пива нет?

— Есть. Но здесь не пивной бар.

— Иди ты… — сказал он, свернул свои газеты, вышел, перешел на другую сторону улицы и немного погодя свернул налево, на калье Витториа к бару «Червецериа Альварес». Он сел под навесом у входа и выпил большую кружку холодного отцеженного пива.

«Официант, должно быть, просто хотел поговорить, — подумал он, — и в конце концов он прав. Там действительно не пивной бар. Только это он и имел в виду. Он вовсе не грубиян. Жаль, у меня сорвалось. Он даже не нашелся что ответить. Зря я так». Он выпил вторую кружку и подозвал официанта, чтобы расплатиться.

— Y la senora?11 — спросил официант.

— Она в музее «Прадо». Пойду ее встречу.

— Тогда заплатите, когда вернетесь, — сказал официант.

К отелю он пошел коротким путем. Ключ был у портье. Дэвид поднялся на этаж, оставил газеты и почту и запер большую часть денег в чемодан. В номере уже убрали. Из‑за жары жалюзи были опущены, и в комнате стоял полумрак. Он умылся, разложил почту, отобрал четыре письма и положил их в задний карман брюк. Он прихватил с собой в бар парижские издания «Нью‑Йорк геральд», «Чикаго трибюн» и «Лондон дейли мейл», оставил ключ у портье и попросил его, когда вернется мадам, передать, что он в гостиничном баре.

В баре он сел у стойки, заказал марисменьясского вина и, читая письма, стал есть поданные с вином, вымоченные в чесночном соусе оливки. В одном из конвертов были две вырезки из ежемесячных журналов с рецензиями на его книгу, и он прочел их без интереса, словно написаны они были не о нем и не о его книге.

Он спрятал вырезки в конверт. Рецензии были хорошие, толковые, но он не придавал им значения. Письмо от издателя он прочел с таким же безразличием. Книга расходилась хорошо, и издатель надеялся, что покупать ее будут еще до самой осени, хотя, кто знает… Конечно же, поскольку она получила необыкновенно хорошую прессу, теперь путь для следующей книги свободен. Как хорошо, что это уже вторая, а не первая его книга. Прискорбно, как часто первые книги американских писателей оказывались их последними хорошими книгами. Но как писал издатель, его вторая книга даже превзошла все, что было обещано в первой.

В Нью‑Йорке стояло необычное лето, холодное и дождливое. «О Боже, — подумал Дэвид, — черт с ним, с нью‑йоркским летом, к дьяволу этого высокомерного недоноска Кулиджа в накрахмаленном „ошейнике". Пусть себе ловит рыбу в рыбном инкубатории на „Черных холмах", отнятых нами у племен сиу и чейены. К черту всех этих накачавшихся самогоном писателей, у которых только и забот, что узнать, танцует ли их малышка чарльстон. К черту обещания, которые он сдержал. Какие обещания? Кому? Журналу „Дайел", „Букмен", „Нью‑рипаблик"? Сейчас я покажу вам обещанное, и уж это‑то я точно выполню. Дерьмо».

— Привет, молодой человек, — сказал чей‑то голос. Отчего у тебя такой негодующий вид?

— Здравствуйте, полковник, — сказал Дэвид и вдруг ощутил прилив радости. — Что вы здесь, черт побери, делаете?

У полковника были голубые глаза, рыжеватые волосы и загорелое лицо, такое, точно выбившийся из сил скульптор высек его из кремня, сломав при этом свой резец. Он взял стакан Дэвида и попробовал вино.

— Принесите такую же бутылку на тот стол, — сказал он бармену. — Вино должно быть холодным, но не замороженным. Принесите сразу.

— Да, сэр, — сказал бармен. — Слушаюсь, сэр.

— Пойдем, — сказал полковник, приглашая Дэвида за столик в углу зала. — Ты отлично выглядишь.

— Вы тоже.

На полковнике Джоне Бойле был темно‑синий костюм, сшитый из плотной на вид, но легкой ткани, голубая рубашка и черный галстук.

— Я всегда в порядке, — сказал он. — Тебе нужна работа?

— Нет, — сказал Дэвид.

— Так уж сразу и нет. Даже не спрашиваешь, что за работа. — Голос его звучал так, словно у него пересохло в горле.

Принесли вино, официант наполнил два стакана и поставил блюдце с вымоченными в чесночном соусе оливками и фундуком.

— А где анчоусы? — спросил полковник. — Что это за fonda12?

Бармен улыбнулся и пошел за анчоусами.

— Прекрасное вино, — сказал полковник. — Первоклассное. Я всегда верил, что когда‑нибудь и у тебя будет хороший вкус. Итак, почему же тебе не нужна работа? Книгу ты уже закончил.

— У меня медовый месяц.

— Глупое выражение, — сказал полковник. — Мне не по душе. Звучит как‑то слащаво. Почему не сказать: «Я недавно женился»? Впрочем, разницы никакой. Все равно проку от тебя теперь не будет.

— Что за работа?

— Без толку рассказывать. На ком женился? Я ее знаю?

— Кэтрин Хилл.

— Я знал ее отца. Очень странный малый. Угробил себя в автокатастрофе. Жену тоже.

— Я их не знал.

— Ты не был с ним знаком?

— Нет.

— Странно. Впрочем, понятно. Тесть он все равно никакой. Мать, говорят, была одинока с ним. Глупо. Взрослые люди, и так погибнуть. Где ты с ней познакомился?

— В Париже.

— У нее там дядька, тоже бестолковый. Полное ничтожество. Ты с ним знаком?

— Видел на скачках.

— В «Лоншане» или «Отее»? Как тебя угораздило?

— Я женился не на родственниках.

— Конечно, нет. Но так уж получается. Женятся и на родственниках, живых и мертвых.

— Не на дядях и тетях.

— Да ладно. Получай удовольствие. А знаешь, книга мне понравилась. Покупают хорошо?

— Очень хорошо.

— Она меня задела за живое, — сказал полковник. — А ты не так‑то прост, сукин сын.

— Как и вы, Джон.

— Надеюсь, — сказал полковник.

Дэвид заметил в дверях Кэтрин и поднялся. Она подошла к ним, и Дэвид сказал:

— Это полковник Бойл.

— Как поживаете, моя милая?

Кэтрин взглянула на него, улыбнулась и села за стол. Дэвиду показалось, что она возбуждена.

— Ты устала? — спросил Дэвид.

— Кажется.

— Выпейте стаканчик вина, — сказал полковник.

— Можно я выпью абсент?

— Конечно, — сказал Дэвид. — Я тоже.

— Мне не нужно, — сказал полковник бармену. — В этой бутылке вино уже не то. Поставьте ее охлаждаться, а мне налейте стакан из холодной бутылки.

— Вам нравится чистый перно? — спросил он Кэтрин.

— Да, — ответила она. — Я очень стеснительна, а перно помогает.

— Чудесный напиток, — сказал полковник. — Я бы присоединился к вам, но мне еще работать после обеда.

— Прости, я забыл сказать тебе, где мы встретимся.

— Очень мило.

— Я был в банке, взял почту. Там много писем тебе. Я оставил их в номере.

— Мне нет до них дела.

— Я видел вас в «Прадо» в греческом зале, — сказал полковник.

— Я тоже вас видела, — сказала она. — Вы всегда смотрите на картины так, точно они принадлежат вам и вы прикидываете, как их лучше повесить.

— Возможно, — сказал полковник. — А вы смотрите на картины глазами молодого вождя воинственного племени, удравшего от старейшин, чтобы полюбоваться скульптурой Леды с Лебедем?

Загорелые щеки Кэтрин вспыхнули, и она взглянула на Дэвида, а потом на полковника.

— Вы мне нравитесь, — сказала она. — Расскажите еще что‑нибудь.

— И вы мне, — сказал он. — Я завидую Дэвиду. Неужели кроме него вам никто не нужен?

— А как вы думаете?

— Я сужу только о том, что вижу, — сказал полковник. — А теперь выпейте‑ка еще этой горькой, как полынь, настойки истины.

— Сейчас не хочу.

— Больше не стесняетесь? Все равно выпейте. Вам на пользу. Вы самая темнокожая из белых женщин. Правда, ваш отец был очень смуглым.

— Должно быть, я в него. Мама была белокурая.

— Я не знал ее.

— А отца вы хорошо знали?

— Пожалуй.

— Каким он был?

— Очень неуживчивый, но обаятельный человек. Вы правда стесняетесь?

— Правда. Спросите Дэвида.

— Вы очень быстро справляетесь с этим.

— С вашей помощью. Каким был мой отец?

— Необыкновенно стеснительным, но мог быть и очень обаятельным.

— Ему тоже нужен был перно?

— Ему все было нужно.

— Я похожа на него?

— Нисколько.

— Это хорошо. А Дэвид?

— Нисколечко.

— Еще лучше. Как вы догадались, что в «Прадо» я чувствовала себя мальчиком?

— А почему бы вам не быть им?

— Я вошла в роль только вчера вечером. Почти целый месяц я была женщиной. Спросите Дэвида.

— Вам незачем отсылать меня к Дэвиду. Кто же вы теперь?

— Мальчик, если не возражаете.

— Мне‑то что. Только это не так.

— Просто хочу, чтобы так думали, — сказала она. — А быть им не обязательно. Но в «Прадо» было замечательно. Вот мне и захотелось рассказать об этом Дэвиду.

— У вас еще будет время поболтать с Дэвидом.

— Да, — сказала она. — У нас на все хватает времени.

— Где вы так загорели? — спросил полковник. — Знаете, какая вы черная?

— Еще в Ле‑Гро‑дю‑Руа, а потом недалеко от Ла‑Напуль. Там была бухточка, к которой вела скрытая соснами тропинка. С дороги ее не видно.

— Долго загорали?

— Месяца три.

— И что теперь будете делать с таким загаром?

— Носить его, — сказала она. — Прекрасно смотрится в постели.

— Тогда не стоит терять время в городе.

— Пойти в «Прадо» не значит терять время. И потом, я вовсе не прикидываюсь. Я такая и есть. У меня действительно очень смуглая кожа. Солнце только помогает. Мне бы еще потемнеть.

— Ну, вы своего добьетесь, — сказал полковник. — А еще чего хотите?

— Просто жить, — сказала она. — С нетерпением жду каждого дня.

— А сегодня день удался?

— Да. Конечно. В нем были вы.

— Вы с Дэвидом пообедаете со мной?

— С удовольствием, — сказала Кэтрин. — Я поднимусь переодеться. Вы подождете?

— Может, допьешь? — сказал Дэвид.

— Мне теперь ни к чему, — сказала Кэтрин. — Не беспокойся за меня. Я не буду стесняться.

Она пошла к выходу, и они оба посмотрели ей вслед.

— Я был не слишком груб? — спросил полковник. — Надеюсь, нет. Очень славная девочка.

— Хочется верить, что я ей подхожу.

— Подходишь. Сам‑то ты как?

— По‑моему, хорошо.

— Ты счастлив?

— Очень.

— Помни, все хорошо, пока не становится плохо. Сам почувствуешь, когда будет плохо.

— Думаете?

— Уверен. А не почувствуешь, значит, так и надо. Тогда все едино.

— И как скоро это случится?

— Я ничего не говорил о сроках. Что это ты?

— Простите.

— Ты сам этого хотел. Так наслаждайся жизнью.

— Мы наслаждаемся.

— То‑то я вижу. Одно тебе скажу.

— Что?

— Смотри за ней как следует.

— И это все?

— Кое‑что добавлю. Потомство не заводи.

— Пока не намечается.

— Великодушнее будет обойтись без него.

— Великодушнее?

— Лучше.

Они еще немного поговорили о знакомых, и полковник очень распалился. Дэвид увидел в дверях Кэтрин в белом костюме из плотной ткани, который еще больше подчеркивал ее загар.

— Вы и вправду необыкновенно красивы, — сказал полковник, обращаясь к Кэтрин. — И все же постарайтесь загореть еще.

— Спасибо. Постараюсь, — сказала она. — Нам незачем идти куда‑то в такую жару, правда? Посидим здесь, в прохладе? Можем поесть тут в гриль‑баре.

— Я приглашаю на обед, — сказал полковник.

— Нет. Мы приглашаем вас.

Дэвид неуверенно поднялся. В баре теперь было больше посетителей. Взглянув на стол, он заметил, что выпил не только свой абсент, но и Кэтрин. Он совершенно не помнил, как это получилось.

Было время сиесты. Они лежали в постели, и Дэвид читал при свете, проникавшем в комнату с левой стороны через приподнятые на треть высоты жалюзи. Свет попадал в комнату, отражаясь от дома на противоположной стороне улицы. Жалюзи были подняты невысоко, так что неба видно не было.

— Полковнику понравился мой загар, — сказала Кэтрин. — Пора снова ехать к морю. А то загар начнет сходить.

— Поедем куда ты захочешь.

— Вот будет хорошо! Можно, я скажу тебе что‑то? Ну можно?

— Что?

— Знаешь, за обедом я по‑прежнему оставалась мальчишкой. Я хорошо себя вела?

— Нет.

— Нет? Тебе не нравится? Зато теперь я — твой слуга и готова исполнить все, что пожелаешь.

Дэвид продолжал читать.

— Ты сердишься?

— Нет. — «Я просто отрезвел», — подумал он.

— Все стало проще.

— Не думаю.

— Что ж, буду осторожнее. Сегодня утром все, что я ни делала, казалось мне таким правильным и удачным, таким чистым, хорошим и ясным, как день. А теперь можно?

— Лучше не надо.

— Дай я поцелую тебя, и рискнем?

— Только без превращений.

Грудь болела, точно его пронзили железным прутом.

— Зря ты открылась полковнику.

— Но он сам догадался, Дэвид, и сам заговорил об этом. Он все понимает. Глупо было скрывать. Так даже лучше. Он ведь нам друг. Раз я сама все сказала, он будет молчать. А так он мог бы и проболтаться.

— Нельзя же всем все доверять.

— Мне нет дела до всех. Я люблю только тебя. С другими я бы ни за что не стала ссориться.

— У меня такое ощущение, будто мне грудь заковали в колодки.

— Жаль. А мне так легко дышится.

— Моя милая Кэтрин.

— Вот и хорошо. Можешь звать меня Кэтрин, когда захочешь. Я и так твоя. Стоит тебе захотеть, и твоя Кэтрин всегда рядом. А сейчас давай поспим или, может, попробуем еще разок и посмотрим, что получится.

— Давай лучше полежим тихонечко без света, — сказал Дэвид и опустил плетеный абажур, и они затаились рядышком в постели в просторном номере отеля «Палас» в Мадриде — городе, в котором Кэтрин, превратившись в мальчика, средь бела дня разгуливала по музею «Прадо», и вот теперь, в полумраке, она продемонстрирует все, что до сих пор оставалось в тени, и превращениям ее, как казалось Дэвиду, не будет конца.

Утром в Бюан‑Ретиро было прохладно, как в лесу. Все было зелено, и стволы деревьев чернели на фоне листвы, но расстояния казались не такими, как прежде. Озеро было совсем в другом месте, и когда они увидели его из‑за деревьев, оно показалось им совершенно незнакомым.

— Иди вперед, — сказала она. — Я хочу на тебя посмотреть.

Он свернул в сторону, пошел туда, где была скамейка, и сел. Вдалеке виднелось озеро, и он знал, что добраться до него пешком нелегко. Он все еще сидел на скамейке, когда она подошла к нему, села рядом и сказала:

— Все хорошо.

Но охватившее его здесь, в Ретиро, чувство досады стало таким жгучим, что он попросил Кэтрин встретиться с ним попозже в кафе гостиницы «Палас».

— Ты хорошо себя чувствуешь? Хочешь, я пойду с тобой?

— Нет. Со мной все в порядке. Мне просто нужно уйти.

— Увидимся в кафе, — сказала она.

В то утро она выглядела особенно красивой и улыбнулась ему. Улыбнувшись в ответ, он ушел, унося с собой свою досаду. Он не надеялся, что сможет пересилить себя, но это ему удалось, и позже, когда пришла Кэтрин, он уже допивал второй стакан абсента, и досады как не бывало.

— Как дела, дьяволенок?

— Я — твой дьяволенок, — сказала она. — Можно мне тоже выпить?

Официант отошел. Похоже, он был рад видеть Кэтрин такой счастливой. Она спросила:

— Что это значит?

— Было скверно на душе, а теперь все прошло.

— Тебе плохо со мной?

— Нет, — солгал он.

Она покачала головой.

— Прости. Я не думала, что тебе будет так плохо.

— Все прошло.

— Вот и хорошо. Не правда ли, здесь чудно летом и народу совсем нет? У меня идея.

— Опять?

— Мы можем остаться и не ехать к морю. Здесь теперь все наше. И город, и все вокруг. Можем остаться, а потом ехать назад, прямо в Ла‑Напуль.

— У нас не так уж много вариантов.

— Перестань. Мы только начали.

— Да… Всегда можно начать все сначала.

— Конечно, можно, так мы и сделаем.

— Давай не будем об этом, — сказал он.

Он почувствовал, как снова подступает досада, и сделал большой глоток.

— Очень странно, — сказал он. — Этот напиток имеет вкус досады. Неподдельный вкус досады, а хлебнешь — и она исчезает.

— Мне не нравится твое настроение. Это не для нас.

— Возможно, дело только во мне.

— Не раскисай.

Она тоже отпила из бокала, посмотрела по сторонам и сказала:

— Я все могу. Смотри внимательно. Сейчас, сидя в открытом кафе отеля «Палас» в Мадриде, ты видишь и «Прадо», и улицу, и дождеватели под деревьями, и это не мираж. Это грубая действительность. Но я умею превращаться. Вот, смотри. Перед тобой снова губы твоей любимой и все, что тебе так нравится. Правда, получилось? Скажи.

— Зачем ты это?

— Тебе нравится, что я — женщина, — сказала она очень серьезно, а потом улыбнулась.

— Да.

— Вот и хорошо, — сказала она. — Прекрасно, что хоть кому‑то это нравится. Ведь это дьявольски скучно.

— Не заставляй себя.

— Ты разве не слышал, что я сказала? Разве не видел? Ты хочешь, чтобы я вывернулась наизнанку, раздвоилась, и все потому, что ты никак не определишься? Потому что я не нравлюсь тебе ни так, ни этак?

— Пожалуйста, убавь тон.

— Это почему же? Тебе же нравится, что я — женщина? Значит, должно нравиться и все остальное. Сцены, истерики, пустые обвинения, капризы, разве не так? Ладно, я успокоюсь. Чтобы ты не чувствовал себя неловко перед официантом. И чтобы официант не чувствовал себя неловко. Буду читать эти проклятые письма. Нельзя ли кого‑нибудь послать за ними?

— Я принесу.

— Нет. Мне нельзя оставаться здесь одной.

— Тоже верно, — сказал он.

— Вот видишь? Поэтому я и прошу кого‑нибудь послать за ними.

— Botones13 не дадут ключа от комнаты. Я пойду сам.

— Ну хватит, — сказала Кэтрин. — С меня довольно. Зачем мне все это? Нелепо и недостойно. Вышло так глупо, что я даже не хочу просить прощения. К тому же мне все равно нужно подняться в номер.

— Сейчас?

— Ведь я — женщина, черт возьми. Я думала, раз я — женщина и остаюсь ею, то по крайней мере могу иметь ребенка. Так нет…

— Наверное, это я виноват.

— Давай не будем искать виноватых. Ты посиди, а я принесу письма. Займемся почтой, как подобает жеманным, добропорядочным, разумным американским туристам, которые расстроились, приехав в Мадрид не в сезон.

За обедом Кэтрин сказала:

— Вернемся в Ла‑Напуль. Там сейчас пусто, мы заживем тихо и славно, будем работать и заботиться друг о друге. Можем поехать в Экс, туда, где жил Сезанн. Мы там побыли так недолго.

— И чудесно проведем время.

— Тебе ведь пора снова начать работать?

— Да. Самое время. Это точно.

— Все будет хорошо, и я выучу испанский по‑настоящему, на случай если вернемся. И мне так много надо прочесть.

— Дел хватает.

— Мы все успеем.

----------------------------------