Засиделась до семи,
Сердце кровь едва качает
И не то чтобы щемит,
А себя обозначает.
В створке каждого окна,
Словно лампа на штативе,
Отражается луна
В бесконечной перспективе.

Сегодня или завтра
вмешается судьба:
ты замолчишь внезапно,
моргну – и нет тебя,
пропал ненужной вещью
забытой и ничьей…
Что может быть зловещей
потерянных вещей?

Южный вечер стремительно краток
и послушен себе одному,
словно ночи распахнутый кратер,
утекает воронкой во тьму.
Можешь руки стереть до костяшек,
не сдаваясь рутине земной –
с ним закончится всё, не начавшись,
терпким духом пустыни ночной.

Вот демократов стала брать
Коричневая рать...
Не то, чтоб я был очень рад,
Но я ж не "дерьмократ".
Евреев очередь пришла
Сгореть в печах дотла.
Своих я не открыл дверей --
Ведь я же не еврей!

Разрешу себе немного лени,
летней маеты её двоякой –
может быть, достигну просветленья
или выйду погулять с собакой.
Знать бы мне, какою меркой мерить,
то, зачем живу, чего я стою –
праздности тягучей карамелью
или долга мятной чистотою?

Не для сердца слова, не от сердца таблетки –
лишь басок хрипловатый на лестничной клетке,
в тишине приближенье шагов неслучайных,
и родное твоё копошенье с ключами...

Если страсти и желанья
я сумею приручить,
жизни ровное звучанье
ухо сможет различить:
как она воркует важно
с голубиного шеста,
как трубит она протяжно
под опорами моста.

На этом берегу ни времени, ни света,
Ни червоточины, ни линий на руке.
Оранжевая кровь течёт по небу, 
Как будто солнце застрелилось в ноябре,
Как будто ветры с виселиц сорвались,
И бьют наотмашь по лицу дожди.
Мой милый, мы перестарались
В своей неопытной, непрошеной любви !

Когда бы я свою тревогу
В пакет могла упаковать
И почтой отослать в дорогу,
И на доставку уповать…

Порой мне кажется занятным,
как без ветрил и без руля,
лишь повтореньем многократным
на этом языке обратном
так просто мне начать с нуля.