Девять дней одного года

1  2  3  4  5  6  7  8  9

Кому не нравится в будний, рабочий день просыпаться в одиннадцать часов? Всем, наверное, нравится. Нравилось и Вальке. Дружески хлопнув по ненавистному обычно будильнику, он сладко потянулся и раскрыл глаза. Легкая штора на окне лениво трепетала от прохладного ветерка. Уже и форточку на ночь приоткрыть не страшно. Весна, солнышко – благодать!
Особенно после бурно проведенного вечера накануне. Валька сел и осторожно потрогал царапины на спине – докуда смог дотянуться. Да-а, острые у Тамары ноготки, но вроде и не больно, скорее бодрит. Все-таки, секс лицом к лицу – это очень здорово, а что бывают издержки… так плата невелика. Не связывать же девушку, в самом деле! Хотя, было бы интересно, но Томочка таких ходов не оценит, не-а.
Валька тихонько рассмеялся, нырнул в фуболку и тренировочные, и отправился на кухню здороваться с бабушкой. Если у нее сегодня хорошее настроение, то наверняка и завтрак готов. Точно! И не какой-нибудь, а блинчики – в честь позднего подъема, надо думать. М-мм, запах изумительный!
Надежда Тихоновна с напускной строгостью оглядела лохматого, заспанного и сияющего внука. До чего ж мальчик хорошенький вырос, просто чудо. И ласковый.
- С добрым утром, бабуля!
- Не утро уже, а день почти, соня. Отправляйся скорее в душ, а то все остынет.
- Бабуля, а давай ты мне кофе сваришь? – Валька сощурил один глаз. - И с молоком, а? Ужасно хочется к блинчикам – вку-уусно.
- Марш умываться! – Надежда Тихоновна махнула в сторону внука кухонным полотенцем. - И нечего попрошайничать – уже говорено-переговорено. Нельзя. Как маленький, право. И зачем ты его только покупаешь, не пойму…
- Чтобы силу воли тренировать, - легко вздохнул Валька и улизнул от нотации в ванную.
Вот так всегда. Когда-то давно врачи сказали бабушке, что кофе таким, как они, - вредно. И все – сама не пьет, и ему не позволяет ни за что. Дома удается выпить кофе только когда бабушка лежит после приступа, но тогда он не в радость, хоть и помогает не заснуть. Покупаешь, а-ха! Уж и не вспомнить, когда купил…
Валька с наслаждением подставил лицо под теплые струи. Ничего, станет невтерпеж – можно выпить слабенький на работе, или в кафе зайти. Главное, что бабуля ворчит, это у нее признак отменного самочувствия. Вот когда молча в стенку смотрит или улыбается как манекен – вот тогда жди беды. Но не сегодня.
Сегодня был чудесный завтрак, спор о необходимости надеть шарф – годами повторяющийся и знакомый до каждой заботливой нотки, - и свежий весенний ветер, треплющий непослушные волосы по пути к стоянке. Шарф полетел на заднее сиденье старенького форда сразу, как только Валька уселся в машину.
Можно было бы в такой погожий день пройтись пешком до метро, а там до работы… – одно удовольствие. Но сначала надо к часу в институтскую поликлинику, на ежегодный профосмотр. После посещения врачей гулять Вальке обычно не хотелось, и поэтому он со вздохом захлопнул дверцу своего, с позволения сказать, автомобиля.
Машина была чуть моложе владельца, и требовала постоянного ухода, то бишь ремонта, но возиться с ней было даже интересно. Все равно, до прихода в лабораторию юриста, денег на покупку другой не было, да и теперь еще придется повременить… Расстраиваться и нервничать заранее – из-за врачей или чего-то другого – Валька считал делом глупым и накладным, и с радостью зацепился мыслью за Сабурского.
Вот ведь удивительный человек! Такой жесткий и неимоверно скованный внешне, и такой непосредственный и ранимый по существу. В принципе, понятное сочетание, но зачем же с собой вот так уж жестоко? Валька хорошо помнил, как трудно было Сан Санычу месяц назад на тренинге. Тогда несладко пришлось только ему и Звездыкину, а остальным, против ожиданий, понравилось. Но Матвей, вопреки обычной стеснительности, старался сделать хоть какой-то шаг на пути к своей недостижимой мечте – Светке. А Сабурский, наоборот, и рад бы был остаться за семью печатями, - да не получалось. Простейшие вопросы пугали и смущали его, вызывая у Вальки болезненно-острое желание помочь. Но как, если человек изо всех сил сопротивляется даже не помощи, а себе самому? И пусть он действительно держится, как Железный Феликс, сквозь толстые крепостные стены все равно слышна необычная и удивительно печальная мелодия. И совсем не «Rawhide». Забавно, насколько песня из «Братьев Блюз» в качестве любимой игрушки Сабурского застала ребят врасплох. Никто не ожидал, что суровый немолодой зануда, оказывается, поклонник такой разухабистой ковбойщины. И Валька, кстати, не ожидал. Но если подумать… Это действительно романтика – бесхитростная и даже наивная, такая же, наверное, как та, что заставила когда-то юного Сашу выбрать профессию юриста. Ребята этого не поняли, только удивились, а Валька потом долго пытался подобрать к Сан Санычу ту самую, его, глубинно звучащую мелодию, которой тот ни за что не стал бы делиться с окружающими. И получилось только – «Опавшие листья», ее потрясающе пел в пятидесятые годы Ив Монтан. Теперь всякий раз, когда пальцы перебирали клавиши, извлекая из старого пианино эти щемящие грустные звуки, Валька видел перед собой застывшую угловатую фигуру юриста и его живой, старательно спрятанный ото всех, взгляд. Полный смятения, и даже, наверное, беззащитный. Как тогда, во время вальса Хоула.
До тренинга Валька, в принципе, подозревал нечто подобное, но чтоб настолько… Надо же – скрипач! А это ведь диагноз, причем на всю жизнь. Даже если Сабурский сейчас не играет – а он не играет, можно смело закладывать голову – мир для него всегда будет звучать гораздо ярче, чем для остальных. Кромсать нервы любым разладом, ласкать красотой и вдохновением… Самый логичный выход: возвести вокруг себя стены непомерной толщины и таскать их, как черепаха панцирь. И самый глупый – выход, который только все осложняет.
Много лет назад Валентин Илюшин выбрал совсем другой путь, и теперь счастливо улыбался, глядя на залитые весенним солнцем улицы. Улыбался, думая о сумрачном грустном юристе и ловя себя на желании защищать этого взрослого дядю от надуманных им сложностей.
Будь проще, и люди к тебе потянутся – Валька рассмеялся ходульной форме своей великой мудрости. А что, в конце концов, плохого в простоте? Простота и банальность – абсолютно разные вещи. Вот только Сабурский совершенно точно не хочет, чтобы люди к нему тянулись. Ну да ладно – каждый живет, как умеет, и Валька не собирался навязывать свою помощь. Несколько раз урезонил Светку в ее стремлении громко обсудить мрачный вид Сан Саныча; нашел в сети саундтрек к «Братьям Блюз», когда Воробьев рвался с флешкой на приступ юридической твердыни; постарался объяснить Леночке разницу между черствостью и сдержанностью. И все. И продолжал молча удивляться тому, как безжалостно человек может сам себя засадить в клетку.
Поликлиника встретила Илюшина умеренной суетой. Забрав в регистратуре карточку и лист профосмотра, Валька отправился искать своих. На втором этаже, у кабинета окулиста, раздавались взрывы хохота – Макс травил медицинские анекдоты. Многолетнее пребывание в неформальной среде наградило его изрядным опытом общения с медперсоналом, а заодно и специфическими знаниями. И не менее специфическим юмором. Хотя, от его отсутствия Макс в любое время не страдал, сейчас ребята вокруг него буквально покатывались со смеху, и даже Сабурский, стоявший в стороне, чуть заметно улыбался.
Необходимость явиться на осмотр Сан Саныча не порадовала, но это было все-таки лучше, чем памятный тренинг. Смущала только флюорография, где придется раздеваться, и Сабурский, подумав, решил вопрос просто – он пойдет в этот кабинет позже остальных, отдельно, только и всего. А пока было даже весело. Правда, большинство анекдотов могло похвастаться длиннющей бородой – он знал их еще в бытность следователем прокуратуры, всяко больше десяти лет назад, – но мелькали и новые, ничуть не хуже.
Вместе с гогочущей компанией Сан Саныч переходил от кабинета к кабинету, пока у очередных дверей веселье не растаяло в воздухе так, будто его и не было вовсе. Новенькая сотрудница соседнего отдела все промокала и промокала платочком накрашенные глазки, но остальным уже явно было не до смеха. Сабурский поискал причину такой перемены настроения и уперся взглядом в Илюшина. Тот стоял, тяжело прислонившись к стене, и был бледнее старой потрескавшейся краски на двери с табличкой «Невропатолог». Светка мягко взяла его под локоть, усадила рядом с собой на банкетку, и что-то тихо заворковала, ласково поглаживая по руке. Матвей стрельнул глазами в еще хихикающую девицу, и к ней тут же подошел Симонов, увлекая к окну, подальше от кабинета.
Сан Саныч смотрел на Вальку в недоумении. До сих пор ему казалось, что никакие жизненные коллизии не способны сбить с Илюшина ровное радостное настроение. А сейчас он сидел с помертвевшим лицом, закрыв глаза и нервно покусывая нижнюю губу, и безучастно кивал светкиному шепоту. Это было неправильно, нехорошо, это сбивало уже ставшую привычной точку стабильности. Видеть мальчишку в таком состоянии Сан Санычу было определенно неприятно – необъяснимый ужас, сквозивший во всем его облике, беспокоил и причинял острый дискомфорт. Что это именно страх, а не физическая боль, Сабурский не сомневался ни секунды. Тем более, что окружающие очевидно были готовы к происходящему и стремились помочь, только как-то бестолково. Тимофеевские уговоры явно не имели успеха, и повисшая в коридоре внимательная, напряженная тишина тоже ничего не меняла.
«Люди, вы же знаете, в чем дело, а я нет! - разнервничался Сан Саныч. - Неужели вы не можете сами придумать что-нибудь по существу? Мне мало данных… Ясно только, что невропатолога он боится, а значит, нужна какая-то отговорка именно для этого врача…»
Из кабинета вышел Гадайский, и Тимоха подтолкнула к дверям Илюшина.
- Погоди, Свет, - попытался возразить Вовка, - там докторица новая. Куда он с таким лицом…
- Дальше только хуже будет, чего сидеть…
- Это верно, - вдруг неожиданно громко объявил Сабурский. - У вас, Илюшин, головная боль после перепоя двухдневной давности просто на лице написана. Самым разумным будет информировать об этом врача, не запираясь.
Все с изумлением обернулись на столь абсурдную тираду, но валькин отсутствующий взгляд вдруг обрел четкость. Он глубоко вздохнул, как перед прыжком в холодную воду, и медленно открыл дверь кабинета. Глянув ему вслед, Светка показала всем стиснутые кулаки, призывая болеть за удачу, снова села и закрыла глаза.
«Летаем, значит. И не боимся упасть, ну-ну…» - саркастично откомментировал про себя Сабурский и неожиданно рассердился. «Нет уж, взялся лететь, так летай, не падай!» Волноваться за мальчишку было глупо, но вязкая тишина давила на уши. «Три минуты – полет нормальный, - на полном серьезе считал Сан Саныч, не спуская глаз с круглых настенных часов, забрызганных штукатуркой, - пять минут… семь… что-то долго…»
Валька появился все еще бледный, но спокойный, устало и благодарно кивнул ребятам, улыбнулся Леночке, которая только теперь опустила сжатые кулачки. И повернулся к Сабурскому. Световой блик как нельзя более кстати упал на очки, не давая возможности увидеть выражение глаз Илюшина, но Сан Саныч почувствовал этот взгляд всей кожей – словно накатила теплая морская волна. Пришлось независимо нахмуриться и сбежать от смущающей детской непосредственности к невропатологу, в устойчивую и предсказуемую взрослую жизнь.
Потом, стараясь в коридоре не оборачиваться в сторону снова оживленно болтающей компании, – к терапевту, а потом, наконец, на черную лестницу – курить и дожидаться, когда сослуживцы пройдут флюорографию.
За окном бушевало солнце. Навсегда забитые рамы поликлиники почти не пропускали ни прохладный, но уже напоенный запахами воздух, ни оголтелое многоголосье птиц, деловито суетящихся на ветках у самого стекла. И все-таки даже вот так, со стороны, сопереживать весне было заманчиво и чуть тревожно. Время перемен… Хотя, о чем речь? Сабурский ругнулся про себя, увидев, сколько сигарет осталось в пачке. Разве что курево быстрей кончается – вот и все перемены.
С третьей и, предпоследней, сигаретой к приглушенному птичьему щебету добавились женские голоса, гулко разносящиеся с нижней площадки лестницы. Сан Саныч немедленно узнал ехидные тимофеевские интонации – видимо, джентльменов пригласили на флюорограмму первыми, а леди улучили момент и отправились на перекур. Вот и отлично: осталось переждать их, сделать снимок, и с морокой профосмотра будет покончено. Скучая, Сабурский невольно прислушался к разговору.
- Да что ты у меня-то спрашиваешь захочет он или нет! У него и спроси.
- Ну, неудобно же прямо в лоб о таких вещах, - голос смешливой барышни из соседнего отдела был слегка смущенным, но не робким.
- Удобно. С Валькой все удобно. Он на редкость адекватный человек.
- Хе, как человек он меня на данный момент интересует мало, а вот как мужчина – очень даже.
- Ну и отлично. Дерзай, он вряд ли откажется.
- А все-таки, почему? Мне девчонки в отделе посоветовали его как весеннее приключение, вот я и приперлась с вами сюда, приглядеться. Он у вас что – мальчик по вызову? Суперспец?
- Спец он действительно неслабый, а насчет вызовов – кто бы говорил.
- Ну не злись, я ж пошутила. Или ты думаешь, что такие разговоры это сплетни? Так нет. Что плохого в том, что я не хочу налететь на сложняки вместо легкого романа?
- Не тебе учить, что такое сплетни, ребенок, - проскрипела недовольно Светка. – А в отношении Вальки сплетен быть по определению не может. Вся информация о нем в открытом доступе, это его жизненное кредо, и сложностей с ним никаких. Легкий роман – это все, на что ты можешь рассчитывать, как и любая другая искательница приключений. На большее он ни за что не пойдет, сам.
- Почему?
До Сабурского донесся громкий тяжелый вздох.
- Видела, что с ним перед невропатологом творилось? Так вот. Живет он вместе со своей бабкой, которую много лет назад отказался сдать в психушку. Приступы помешательства у нее начались после того, как ее сын, валькин отец, умер в такой больнице. И врачи сказали, что картина, в принципе, одинаковая, только слабее – какая-то дрянь там у них наследственная нарисовалась. Валька к отцу в клинику сам ездил, совсем мальчишкой еще, мать и бабку почти не пускал, и такого там насмотрелся… Так что, врачей этих он боится как огня: что прицепятся к чему-нибудь и упекут, а там точно крыша съедет. Сам он здоров – для психического расстройства Валька слишком позитивный человек, но из-за такой наследственности ни детей, ни семьи, ни любых дрязг с тетками не хочет. Нервяк ему на фиг не нужен, и поэтому он идет только на те отношения, которые его ни к чему не обяжут. Зато в количестве ни себе, ни девицам не отказывает. И качеством не обидит, это точно.
- А ты откуда знаешь?
- Догадайся…
- А-а. Так чего ж ты мне его тут рекламируешь тогда зря?
- Почему зря. Наша секс-дружба уже больше года как в прошлом. И все, что я сейчас рассказала, он и сам тебе объяснит, причем до постели. Валька продолжает отношения только пока в кайф, а как кайф кончился – все, точка. И держать его бесполезно, он предупреждал, все по-честному. Просто предложит вместе радоваться тому, что было.
- А ты пыталась удержать?
- Нет. Но вот это уж совсем не твое дело, ребенок. Пошли – там, наверное, мужики уже закончили.
Сабурский, не глядя, вытащил оставшуюся сигарету и рассеяно кинул пустую пачку в урну. Ему было стыдно. После услышанного он чувствовал себя пошляком и тупицей, как будто незаслуженно обидел человека, достойного совсем другого отношения.
«Надо же, сколько всего свалилось на парня, а я его походя записал в чокнутые всего лишь за попытки удержать душевное равновесие. Эта самая позитивность, оказывается, совсем не детство – оно кончилось давно, когда сошел с ума отец, и мальчик ездил к нему сам… И пусть мне теперь сто раз кажется, что он только подставляется со своей открытостью, но тут уж кто как умеет, тот так и держится. Не дать себе слететь с катушек – задача непростая. Да еще за бабкой ухаживает, не сдает. И детей он себе позволить не может. У меня вот Котька есть, хоть и далеко, но есть, а человек бабку похоронит и совсем один останется. А я о нем… Копыто я, в общем».
С досадой бросив окурок ко всем предыдущим, Сан Саныч мрачно отправился на первый этаж, искать нужный кабинет. Нашел быстро, но в замешательстве остановился, не дойдя до цели, потому что у дверей препирались из-за кофе Светка и этот – легок на помине – несумасшедший Илюшин. Валька осторожно держал за краешки пластиковый стаканчик, распространяющий завидный аромат, и пытался увернуться от загребущих тимофеевских рук.
- Валечка, эта гадость портит сосуды! Я спасу тебя совершенно бесплатно!
- Не надо бесплатно, я дам тебе целых двадцать рублей и скажу, где стоит автомат!
Перепалка явно закончилась бы разлитым кофе, но тут в коридор выпорхнула, застегивая верхние пуговички блузки, искательница весенних приключений. Валька сделал быстрый глоток, посмаковал, сощурившись от удовольствия, и со вздохом отдал стаканчик Светке. Развернулся к дверям кабинета и увидел Сабурского. Зеленые глаза за стеклами очков с точностью зеркала отразили вопрос, который занимал Сан Саныча: «А он-то нафига тут остался?» Но рассуждать было поздно, потому что строгий голос из-за спины появившейся Леночки пригласил заходить мужчин.
Пришлось идти и – что уж тут поделаешь – раздеваться. И вопросы немедленно отпали сами собой.
Сан Саныч в ступоре смотрел на разрисованную тонкими полосами от ногтей спину Илюшина и покрытые красноречивыми пятнами плечи и грудь. Ничего себе ходячая добродетель! Это ж как надо было женщину завести…
Слушая тимофеевский рассказ, Сабурский был впечатлен прежде всего историей семьи и валькиной стойкостью, а информацию о свободе нравов просто не принял во внимание. Наверно, потому, что в его собственной жизни секс всегда занимал довольно мало места. И теперь, глядя на следы любовного безумия, он не завидовал, конечно нет… Но что-то похожее в глубине души определенно поднимало голову. Ну, может, не совсем зависть, а, скорее, смутное чувство обделенности и грусти. Неудивительно, что Илюшин предпочел переждать остальных, избегая демонстрировать свидетельства столь бурной интимной жизни. Тактичный мальчик…
Валька же, заметив потрясенный взгляд, смущенно опустил глаза и наткнулся на давно заживший, но отчетливо видный шрам, пересекающий левый бицепс Сабурского. А еще – гораздо ниже правой ключицы, небольшой и почти круглый, наверное, от пули, и длинный, косо уходящий под ремень брюк, на боку. Это явно нож. Ничего себе скрипач… В груди тоскливо заныло от возмущения – да разве ж можно в него стрелять, он же и так всегда под прицелом любых неурядиц, словно без кожи!
Глядя на оторопевшего Илюшина, Сан Саныч снова вспомнил, почему сам проторчал на лестнице битых полчаса, ожидая ухода сослуживцев. Вот именно этого ему и не хотелось – обалделого и осторожного, чуть вопросительного взгляда. Хорошо хоть, что смотрит именно Валентин – при всей своей простоте он явно не станет ничего спрашивать. Но легкая краска, проступившая на лице Сабурского при виде откровенных засосов и царапин, только усилилась от валькиного удивления, и стала еще ярче, когда Илюшин ее заметил.
«Интересно, а те, кто в него стрелял и ножами резал, когда-нибудь видели, как он краснеет от смущения? Нет, конечно. Хотя им, сукам, наверняка все равно. Подонки». Валька поспешил отвернуться, проворчав:
- Жарко тут. Весна, а топят, не пойми зачем.
И ушел делать снимок, оставив Сан Саныча ежиться от прохладного воздуха в помещении и от терпкой благодарности за брошенный, пусть и неуклюже, спасательный круг. И приходить в себя. Что, в общем-то, удалось не очень.
Сложившийся сегодня пазл из безграничной открытости, давнего ужаса и многолетнего непоказного мужества одного и того же человека несколько перегрузил впечатлениями. А дополненный иллюстрацией сексуального темперамента так и вообще выбил из колеи. Хотелось отстраниться и спокойно разложить по полочкам этот непривычный калейдоскоп. По дороге в лабораторию, например. Или домой, благо идти ближе. Нет, на работу все же надо, а пешком, не торопясь – как раз только отметиться времени и хватит.
Но где там… Илюшин – это какое-то бесконечное передвижное шоу! Стоило выйти из поликлиники, как рядом остановился очень пожилой темно-синий форд, и знакомый доброжелательный голос позвал из открытого окна:
- Сан Саныч, мы с вами последние остались – садитесь, поедем вместе.
И ведь не откажешься, повода вроде нет никакого. Сабурский осторожно опустился на переднее сиденье, подобрав полы длинного черного пальто.
- Ну и машина у вас, Илюшин. Почти раритет.
- Ага-а, - судя по довольной интонации, владелец гордился своим летучим голландцем. - А я не вижу смысла в новых – дорого, и на ухабах наших гробить жалко. Как буду другую покупать, выберу что-нибудь года так девяносто пятого.
- А эта какого? – без особого интереса уточнил Сан Саныч.
Валька рассмеялся:
- О-о, мы с Фордовичем почти близнецы-братья. Восемьдесят четвертого. В славный год его выпуска я пошел в первый класс.
- Да уж. А я – в седьмой, - Сабурский тоже ухмыльнулся такой древности, но усмешка тут же погасла. Он удивленно глянул на столь же ошарашенного Вальку, и, больше ничего не добавив, отвел глаза.
Посчитать возраст проще простого – цифры мгновенно и услужливо выпрыгнули из небытия. Трудно поверить в полученный результат. Вальке уже тридцать два. Сан Санычу только тридцать восемь. Валька выглядит здорово моложе. Сан Саныч – гораздо, гораздо старше. А между ними всего шесть лет разницы.
Взаимное откровение опять смутило обоих, и каждый снова безошибочно угадал смущение в другом. Только на этот раз было абсолютно непонятно, что послужило причиной этому чувству. Как будто они неожиданно шагнули на лестницу, наискосок пересекающую небо, вздувающуюся, танцующую на ветру. И теперь стоят на одной ступеньке, почему-то вдвоем. Почему? Мало, что ли, вокруг ровесников? Но словно свистящий ветер подтолкнул их в спины, и они оказались лицом к лицу – гораздо ближе, чем предполагали. Совершенно одни на зыбком, ведущем в неизвестность пути.
Валька осторожно покосился на Сабурского. Если бы они и правда были там, посреди бескрайнего неба, ветер трепал бы его волосы – темные, почти черные. Но здесь они почти седые, потому и острижены так коротко. Отчего-то это стало очевидным только теперь. Валя привычно остановил грозящий захлестнуть сознание видеоряд. Здесь и теперь Сан Саныч явно не знал как себя вести, а значит, придется ему помочь.
- Тут можно курить, раритет не боится дыма, - валькин голос прозвучал мягко и нейтрально. И это было приглашение располагаться без лишних страхов прямо на трепещущей в воздухе ступеньке. Сабурский не очень верил, что такое удастся.
- Сигареты кончились, - сердито признался он.
- Там в бардачке чья-то пачка лежала.
Сухая широкая ладонь нарочито не торопясь нашарила чужой «Pall Mall».
- А вы не курите совсем?
- Не-а, мне бабушка запрещает, как маленькому. Ее запугали врачи.
- Да, я слышал сегодня – Тимофеева говорила о ваших родных.
- Кому? – ни малейшего упрека не прозвучало в этом вопросе.
- Девочке из архивного отдела.
- А. То-то я смотрю, она так глазками и стреляет, - Валька усмехнулся тепло и чуть иронично.
Медленно размяв пальцами пересохшую сигарету, Сабурский щелкнул зажигалкой и закурил.
Илюшин безо всякого напряжения молчал, глядя на дорогу, освещенную уже неяркими лучами солнца, и продолжал едва заметно улыбаться. Не лез с откровениями, не настаивал на беседе. И в старой несуразной машине Сан Санычу стало до странности уютно. Просто и легко. Хотелось устроиться еще удобнее – скинуть обувь, подтянуть ноги к груди, откинуть голову на спинку сиденья – и вот так ехать и ехать. Курить, вместе молчать. Чувствовать безоблачную улыбку человека, который видит его насквозь, со шрамами на теле и не только – и ни о чем не спрашивает. Как-то само собой подумалось, что пора бы уже и поесть, и это тоже было умиротворенное, приятное желание. О голоде Сан Саныч вспоминал только тогда, когда ему было спокойно. А сейчас было. И этот непривычный покой неудержимо расслаблял и затягивал.
Нет, так не годится – спохватился Сабурский и сел как можно прямее. Торопливо выпростал левое запястье, обсыпав пеплом рукав, и уставился куда-то рядом с часами.
- Знаете, уже поздно спешить на работу. И мимо дома проехать обидно. Остановите здесь.
- Вы живете так близко от института? – встрепенулся Илюшин. - Здорово!
- Да. Галерная-девятнадцать-восемь, - автоматически оттарабанил Сан Саныч и взялся за ручку прежде, чем машина затормозила у обочины. – Спасибо. До свидания.
- Ага, - ответ утонул в дверном хлопке.
«Ну, до дома ему отсюда еще топать и топать – мы не доехали», - задумчиво посмотрел вслед высокой фигуре в черном Валька. Озадаченно поправил очки и тронулся с места, встраиваясь в автомобильный поток. «Это он от меня сбежал. Точнее, от нас. Так классно было вместе, а признать этого он не хочет. Да только разве ж от себя убежишь? Как ребенок, ей Богу…»