Девять дней одного года

1  2  3  4  5  6  7  8  9

Лето пришло незаметно. Переменчивый в этом году май – то солнечный, то дождливый – уже сменился полноправным теплом, но Сан Саныч и Валька не обратили на это внимания. Они были очень заняты. Просто удивительно, сколько у обоих оказалось важных дел, отложенных когда-то по разным причинам. Вдвоем делать то, до чего не доходили руки по одиночке, было гораздо интереснее и проще, и времени теперь едва хватало на отдых. Впрочем, отдыхали они тоже вместе.
В лаборатории никто не удивился тому, что Сабурский и Илюшин подружились. С самого прихода Сан Саныча в лабораторию было заметно, что Валя относится к нему не так, как остальные. Он, в отличие от других, находил что-то человеческое за непробиваемо официальным фасадом юриста. Что тоже было неудивительно – Валька, он Валька и есть. И те, кто знал его историю, и те, кто был не в курсе, в равной степени считали его слегка чокнутым – не в клиническом, а в житейском плане. И если два таких по-разному непростых человека теперь дружат, значит, им повезло. Но в эту нестандартную компанию никто не стремился влиться. Им не приходилось отказываться от предложений сослуживцев попить вечером пивка или сходить в клуб – таких идей попросту не возникало. Всем было очевидно, что Сабурский и Илюшин любой тусовке предпочитают общество друг друга. Тогда зачем им мешать?
Вполне достаточно порадоваться за Вальку, который наконец-то нашел себе товарища по бесконечной реанимации Фордовича, и за Сан Саныча, в чьем выражении лица теперь изредка можно было заподозрить улыбку. Особенно когда Валька увлеченно живописал свои упорные и безуспешные попытки научиться стрельбе под его руководством. Гадайский с Воробьевым, да и Макс тоже, по этому поводу вздыхали с завистью. Но в тир их не приглашали, зато, в числе прочего, не звали и менять карнизы в квартире Илюшина. И это было по-своему неплохо, потому что сослуживцы побаивались приходить к Вальке – перспектива общения с его бабушкой их серьезно смущала. А вот Сабурского это не останавливало, так что все безоговорочно признали за ним полное право на Валькину дружбу.
И Сан Саныч, с удивлением замечая одобрение окружающих, ждал Илюшина после работы, когда тому приходилось задерживаться, строго отчитывал его за красные от ночных бдений в Интернете глаза, и уносил к себе в кабинет банку кофе, если Валька с недосыпу покушался на вторую кружку.
Но Илюшина такой суровый контроль не напрягал. Ему и в голову не приходило, что посторонний человек не в праве указывать, как ему распоряжаться собственным временем и здоровьем. Потому что Саныч мог быть неразговорчивым, занудным или мрачным, но он точно не был посторонним. Теперь Валька хорошо знал, каким еще бывает Сабурский.
Он мог быть веселым. Невероятно, но факт. Это практически никогда не выливалось в шутки, байки или дурачества. Просто серо-голубые глаза чуть щурились и блестели, подрагивали уголки губ, и все движения становились раскованнее и быстрее. Валька ощущал такое настроение Сан Саныча как свежий ветер – удивительно комфортный поток доверия и тепла. Почему-то казалось, что вот так, рядом, есть силы на что угодно, и то, что это переживание не разбавлялось словами, только добавляло ему остроты.
Суровый и строгий в официальной обстановке Сабурский, оказывается, мог быть неимоверно домашним. Когда после каких-нибудь подвигов, вроде многочасовой возни с Фордовичем, он устраивался на диване отдохнуть и вдруг засыпал, уронив на грудь книгу или журнал, Вальку накрывало чувство тихого восторженного покоя. Вся суета и несуразности жизни по непонятной причине оставались за порогом дома, в котором вот так тихо и безмятежно мог спать усталый близкий человек.
Практически всегда собранный и точный в движениях, Сан Саныч бывал неуклюжим – вот уж что невозможно было представить издалека. Потому что в такое состояние его приводило только смущение, а заставить Сабурского растеряться являлось задачей, о которую сломало зубы множество профессионалов. Но у Вальки это получалось непреднамеренно и всегда на удивление легко. Стоило только невзначай пересечь границу личного пространства – коснуться плеча, привлекая внимание, потянуть за руку или стереть со щеки мазок пыли во время возни с машиной… И Сан Саныч застывал, как изваяние, глядя прямо перед собой пустыми глазами, а потом промахивался мимо пепельницы, неловко ставил чашку на самый край стола, оступался на ровном месте. И Валька осторожно убирал руку, а потом опять забывался. Сабурский никогда не отчитывал его за это, просто цепенел на мгновение, и затем безуспешно и как-то по-детски старался сделать вид, что все в порядке. Осознанно они никогда не прикасались друг к другу, даже не здоровались за руку. Черт знает, почему.
Из привычек, видных только близким, были еще: кусать костяшку согнутого пальца, сосредоточенно думая о чем-то, в замешательстве тереть ладонями виски, и отвечать на вопросы только взглядом. С остальными Сан Саныч всегда четко проговаривал ответ на вопрос во избежание недоразумений, но с Валькой, видимо, был уверен в том, что будет понят правильно. Раз за разом убеждаясь в способности Илюшина с поразительной точностью чувствовать суть происходящего, Сан Саныч не испытывал нужды объяснять очевидные обоим вещи.
С Валькой было легко. С Валькой было просто. С Валькой не нужно было ничего доказывать, разжевывать и придумывать обтекаемые формулировки. Можно было вообще молчать сколько душе угодно, и все равно знать, что диалог не прерывается никогда. Сан Саныч, подружившись с Илюшиным, не перестал быть сдержанным и мрачным, и никуда не делось его стремление прятать свои переживания как можно дальше от посторонних. Валька все эти щиты видел, но разрушать их не стремился. Зачем? Ему они не мешали абсолютно.
А вот у Вальки барьеров не было вообще. Только когда он слышал в свой адрес случайное: сумасшедший, псих, чокнутый – возникала как будто упругая стенка, напряженным глухим ударом отбивающая неприятный ярлык. И всё. Теперь, когда Сан Саныч практически все свое время проводил с этим невозможным гуманистом, он мог в полной мере оценить, насколько в действительности Валя был открыт окружающим. Всегда готовый искренне ответить на любой вопрос, никогда не скрывающий своих эмоций - он был весь как на ладони, и совершенно не тяготился этим. Сабурский такую жизненную позицию воспринимал как поведение иностранца, нет, что там иностранца – инопланетянина. Но он уже совершенно точно знал: ему, Александру Александровичу Сабурскому, по-настоящему нужен именно такой вот Валька. А люди вокруг просто не способны оценить, насколько уникальное явление расхаживает у них перед глазами. Как с Валькой и спокойно, и свободно, и радостно, потому что всё, что он говорит и делает – неподдельная, абсолютная и чистая правда.
За прошедший месяц только раз сложилась ситуация, которая оказалась для Сан Саныча крайне неприятной: валькино свидание. Конечно, он ничего не имел против – да и кто его спрашивал? Но, сидя в одиночестве и зная, чем сейчас занимается его друг, чувствовал себя каким-то… неполноценным, что ли. У Сабурского не было любовницы – он не хотел никого подставлять. Более-менее устойчивые отношения с ним легко могли поставить женщину под удар, и эта перспектива выглядела гораздо хуже, чем необходимость время от времени прибегать к специфическим услугам. Да и это «время от времени» случалось довольно редко – Сан Саныч брезговал наемной любовью. Но в тот вечер он уже совсем было собрался вызвать девочку, и даже хотел потребовать поставить себе на шею засос… Промаялся несколько часов, разрываясь между очевидным идиотизмом идеи и разыгравшимся самолюбием, и все-таки передумал.
На будущее Сан Саныч дал себе слово не ударяться больше в тонкости и приглашать девицу всякий раз, когда Валька отправляется на подвиги. Без всяких демонстративных следов, просто для разрядки. Уж очень тоскливо было ощущать себя отставленным в сторону.
В общем, неожиданно нарисовавшуюся проблему можно было считать теоретически решенной, но на практике приложить усилия в этом направлении случая пока не представилось. Последние дни Вальке было не до свиданий – он просиживал на работе допоздна.
Разработка новой игры, которой занимались последнее время, ни у кого не вызывала беспокойства, несмотря на повышенную сложность. До тех пор, пока не обнаружилось, что студия, где был заказан дизайн персонажей и игровых полей, задерживает материал. После длинной и чрезвычайно утомительной ругани с безответственными раздолбаями-художниками, обещанное, в конце концов, было получено, но к тому моменту до сдачи готового проекта времени оставалось всего ничего. Пришлось навалиться всем миром, но это было еще полбеды. Симонов умудрился подхватить у племянника смешную детскую болезнь ветрянку, и когда ребята оценили масштаб свалившейся на лабораторию проблемы, стало совсем не весело. Детская хвороба протекала у тридцатичетырехлетнего Макса с высоченной температурой, из-за чего он наворотил в программе черт знает что, а потом загремел на больничный. И разобраться с игрой в срок стало практически нереально. Но ребята старались. Заказчик – крупная компания, выпускающая видеоигры – в общении более всего напоминала сухопутный танкер с гигантской акульей челюстью – индустрия развлечений, одним словом. Над лабораторией повисла серьезная неустойка, и все программисты сидели в институте до ночи.
Как только заварилась эта каша, Сабурский, как юрист вверенного ему подразделения, осведомился, сумеют ли они сдать работу в срок. И ребята мимоходом ответили, что придется. Отмахнулись, даже Валька. Но Сан Саныч в последнее время пребывал в том состоянии духа, когда мелочи не выбивают из колеи. В конце концов, специалисты знают, что делают, он в их премудростях не разбирается совершенно, и самое большее, чем он может помочь во время аврала – это не отвлекать людей от работы.
А сегодня стало ясно, что ребята не успеют. Весь день Матвей был непривычно вялым и хмурым, а к вечеру и вовсе понес несусветную чушь в ответ на простейшие вопросы. После второй такой тирады Светка с отчаянием вздохнула и неожиданно мягким голосом поинтересовалась:
- Матвей, ты тоже в детстве не болел ветрянкой?
Непривычный к обращению по имени из ее уст, Звездыкин словно очнулся ото сна и отрицательно мотнул головой.
- А что ж молчал-то до последнего?
- Ну… аврал… - перед глазами у Матвея снова поплыло, но скорее от светкиных грустных интонаций, чем от температуры.
Тимоха опять устало вздохнула:
- Иди-ка ты домой. – Очень хотелось добавить «герой недоделанный», но как-то… не срослось. – Давай-давай. Могу таблетку дать жаропонижающую, чтоб до дома нормально доехал, а Пал Петровича мы уж сами порадуем.
Таблетку Матвей послушно принял. Впрочем, если бы Светка предложила ему яду, он, кажется, выпил бы его с такой же благодарностью. После ухода Звездыкина мрачный Павел Петрович проверил на какой стадии находится разработка, и упавшим голосом подвел итог:
- Без Матвея завтра закончить не сумеем.
Тяжелую паузу после этого приговора прервал Сабурский, буднично появившийся в дверях своего кабинета с документами в руках.
- В договоре на выполнение этого проекта указана возможность найма субподрядчиков. Павел Петрович, то, что самостоятельно мы не сможем выполнить художественную часть заказа, является очевидным фактом?
- Разумеется, это же не наш профиль! - начальник лаборатории нахмурился, стараясь понять ход мысли своего юриста.
- А то, что дизайн-студия задержала выдачу необходимых нам материалов, можно подтвердить документально?
- Конечно…
- В таком случае, мы можем перенести сроки сдачи проекта по независящим от нас обстоятельствам и избежать штрафных санкций.
- Оп-па!!! – восторженный вопль Гадайского взорвал напряженную тишину – все разом загалдели, задвигались, переводя дух.
- Ну вот, а мы переживали! – весело щебетала Леночка.
- Да-а, юрист в лаборатории – это благо, – довольно, как сытая кошка, жмурилась Светка.
- Постойте-постойте: это возможно, несмотря на подписанные нами сроки? – не верил в свое счастье Павел Петрович.
- Видали? Нет, вы видали, а?! – восхищенно орал всем Воробьев.
- Уррра-а!!! – надрывался Вовка Гадайский.
И только Илюшин молчал и просто смотрел на Сан Саныча. Так, словно радовался в первую очередь не возможности работать без гонки, а восторгам, щедро льющимся на их спасителя. Сабурский едва заметно покачал головой, отвечая Вальке чуть смущенным и благодарным взглядом: «Уймись. Пустое».
И повернулся к Павлу Петровичу, который по-прежнему маялся сомнениями:
- Да кому какое дело, что мы кого-то нанимали!
- В договоре предусмотрен субподряд, значит, придется с этим считаться, - последовал спокойный и четкий ответ.
- Это обычно никого не волнует. Заказчик может и поспорить, - не сдавалось начальство.
- Может. Но… - Сабурский мельком заглянул в документы, - там у нас кто юрист, Фирсов? Не думаю, что Юрий Федорович захочет с нами ссориться.
- С вами, - уточнил дотошный Воробьев, восторженно блестя глазами.
- Со мной, - покладисто согласился Сан Саныч, и на этом все вопросы кончились. Даже до Павла Петровича, ошарашенного таким простым решением проблемы, дошло, что раз Железный Феликс собрался употребить свое влияние во благо лаборатории, можно на самом деле расслабиться и просто радоваться жизни.
Но Гадайский с Воробьевым просто радоваться не умели. Они пошептались и выдали супер-мысль:
- Александр Александрович, мы понимаем, что должны как-то отблагодарить вас за помощь! Чего бы вы хотели?
Сабурский медленно обернулся к говорившим, и сразу создалось впечатление, будто общая радостная атмосфера пошла морозными трещинами и рассыпалась в мелкие ледышки.
- Я хотел бы более не возвращаться к этому вопросу, - сухой официальный тон позвякивал льдинками, кусал холодом. – И будьте добры впредь сообщать мне о возникших проблемах, вместо того, чтобы усугублять их своей самонадеянностью.
Едва за Сан Санычем закрылась дверь кабинета, Светка тихо и яростно прошипела:
- Кто вас за язык тянул, уроды?
- Да что мы сказали-то?!
Валька снял очки и устало потер переносицу.
- Сказали глупость. Как будто он ради благодарности...
Вовка с Серегой сконфуженно переглянулись.
- Дядь Паша, - Леночка обращалась так к начальнику только в расстроенных чувствах, - надо как-то…
Сочувственно глянув на нее, Павел Петрович откашлялся и провозгласил:
- Илюшин, необходимо пояснить Александру Александровичу, что сотрудники не хотели его задеть.
- Обязательно, - Валька близоруко сощурился, высматривая время на мониторе. - Давайте так: рабочий день кончился, я подожду, пока вы разойдетесь, и поговорю с ним.
Лаборатория опустела в считанные минуты. За последние дни все устали как собаки, а кроме того, предоставить Илюшину загладить неловкость казалось оптимальным вариантом.
На самом деле, Валька не думал, что Сан Саныч очень уж обиделся на дурацкое предложение, но проверить на всякий случай стоило. Он приоткрыл дверь в кладовку и полюбовался на Сабурского, сосредоточенно собирающего документы.
- Разбежались.
- Хорошо.
Невыразительный тон ответа подтвердил валькино предположение, что Сан Саныч все равно сидел бы у себя, пережидая всех, кроме него.
- Знаешь что, пошли пожрем? Планов на вечер никаких, самое время отрываться…
- Угу, - в чуть прищуренных глазах теплым озером разлилась ирония. – Я все слышал: тебя уполномочили оказать мне моральную поддержку.
- Да, и я жажду совершить этот подвиг не где-нибудь, а в кафе через дорогу. Хочется, понимаешь, красивой жизни.
- Тогда пошли, - решил Сан Саныч, направляясь к сейфу, - тем более что ты не обедал. Только с подвигом по минимуму, ладно? Оно того не стоит.
- В экспресс-режиме, - клятвенно заверил Валька.
«Придворное» кафе было любимо ими прежде всего за ненавязчивый музыкальный фон – никаких орущих ди-джеев, хип-хопов и приблатненой попсы. Но и кормили здесь тоже неплохо. Глядя на то, как Сан Саныч отодвинул почти нетронутый салат и принялся задумчиво разминать сигарету над пепельницей, Валька покачал головой. Раз Сабурский не хочет есть, значит, все-таки расстроился.
- Брось, Саныч, что взять с балбесов. Это они от восторга залепили, ты же понимаешь.
- Да понимаю… Просто от своих как-то странно слышать о плате.
- А они тебе свои?
Сабурский только сощурился сквозь сигаретный дым.
- Тогда другое дело, конечно. Но ребята, как пить дать, на это и не надеются. Ты для них – Олимп.
Сан Саныч чуть слышно фыркнул и отвернулся, а Вальке вдруг стало неуютно от мысли, что сегодняшнее недоразумение – для Сабурского далеко не первый облом. И совсем не впервые за искреннее сопереживание ему предлагают назначить цену, а на человеческие поступки отвечают официальным энтузиазмом. Именно поэтому теперь его так просто задеть. Спору нет, одному, пусть даже на Олимпе, холодно и тоскливо, но ведь он же сам держит с окружающими такую огромную дистанцию, что у людей просто нет шанса узнать его по-настоящему!
Валя внимательно пригляделся к потерянному выражению лица сидящего напротив упрямца и от души плюнул на «экспресс-режим».
- Саныч, я давно хотел спросить: а сколько стоит твоя защита?
- Много, - Сабурский явно удивился такому вопросу, но спокойно пояснил: - Арбитраж ведь касается в основном не частных лиц, а предприятий.
- А если у них денег на процесс нет, ты берешься?
- Смотря по обстоятельствам. Редко, но бывает.
- Почему? Зачем тебе это?
Вместо ответа Сан Саныч пожал плечами и прикурил новую сигарету. Ответ был очевиден.
Потому что не все на свете измеряется деньгами. Потому что кто-то должен защищать правого, когда он не может постоять за себя сам. Потому что люди нуждаются в справедливости.
«Но ты никогда не скажешь таких громких и пафосных слов», - грустно подумал Валька и испытал острое желание провести ладонью по руке Саныча, лежащей на столе.
- Молчишь?
- А зачем говорить вслух такие вещи? - Сабурский усмехнулся. - Кто может – и без слов поймет, а кто не понимает, тому объяснять без толку.
- Да. Но знаешь, мне всегда жаль, когда ты не говоришь главного.
- Прости, - Сан Саныч вскинул на Вальку тревожный взгляд. – С тобой это не так, но обычно слишком велик риск услышать в ответ пошлятину. И получить нокаут. Вот ты не боишься быть по-детски откровенным, но ведь ранить ребенка проще простого… Я предпочитаю не подставляться.
Валя с сомнением покачал головой:
- Слушай, Саныч, неужели постоянно держать оборону легче, чем просто быть собой? Всякий человек боится душевной боли, но чтобы превратить закрытость в идею-фикс – это какой-то болезненный перебор. Пойми, такой страх калечит, а не спасает. И только того ребенка легко ранить, который ждет обид, и, значит, открыт для них. Ты прав: обидеть может кто угодно, совсем не обязательно со зла, а вот обижаться или нет – личный выбор каждого. Просто… никто не сумеет причинить нам большую боль, чем мы сами.
- Еще как сумеет, - недоверчиво нахмурился Сабурский. – И ты можешь когда-нибудь здорово доиграться, Валя.
- Нет, потому что это не игра. Я, правда, не вижу необходимости обороняться от людей. Какой в этом смысл? Ты вот на свою дистанцию черт знает сколько сил тратишь, а именно она делает тебя уязвимым. Люди тебя вечно с манекеном каким-то путают, ну и получается, что в душу тебе плюют, сами того не замечая.
Сан Саныч побарабанил пальцами по столу, явно несогласный с такими рассуждениями. И все-таки улыбнулся – искренняя забота грела и даже немного смущала.
- Говорун ты, Валька.
- Ага, а птица-говорун отличается умом и сообразительностью, - с готовностью закивал этот великовозрастный ребенок, отвечая на улыбку. Но Сабурскому тема не казалась смешной.
- Может, повзрослеешь, Валь? А то прямо страшно за тебя.
- А мне за тебя, - снова совершенно серьезно ответил Валька, и не удержался – накрыл своей рукой ладонь Сан Саныча.
Что в этом такого, в конце концов? Если невыносимо хочется, чтобы человек почувствовал, что нужен, несмотря на все свои сложности. Если самое важное – не разница взглядов, а то тепло, которое рождается от волнения друг за друга?
Сабурский в прострации смотрел на валькины пальцы, едва ощутимо поглаживающие его руку, и пытался сообразить, что же нужно делать дальше. Это было как-то… весьма нестандартно, очень верно и очень, очень странно… Разрывать контакт не хотелось – от легких прикосновений чуть кружилась голова, и по телу крался предательский жар. Сан Саныч помедлил и осторожно провел большим пальцем по горячей ласковой ладони, а потом поднял глаза. Валя смотрел так, словно ответное касание потрясло его. Чего было больше в этом опрокинутом взгляде – удивления или волнения, радости или шока – Саныч не знал. Зато он понял другое: они вышли на некую границу, и за ней лежит что-то огромное, неизведанное, грозящее захлестнуть с головой. Переступать ли эту черту, было совершенно неясно, но в любом случае не стоило краснеть. А не получилось…
Сабурский неловко отдернул руку и быстро достал бумажник.
- Кажется, я не закрыл сейф, - это были даже не слова, а неровный, рваный выдох. Слишком аккуратным движением положив купюру на стол, он стремительно поднялся и вышел на улицу. Валька очнулся, только когда за Санычем захлопнулась дверь.
«Вот ведь псих, - подумалось почти с восторгом, - сейчас наворотит там чего-нибудь…»
Торопясь по слабо освещенным коридорам института, Валька, конечно, должен был подумать о том, что же между ними происходит. И он даже пробовал, но вместо этого получалось только снова и снова вспоминать обжигающую волну, прокатившуюся по нервам от легкого прикосновения к руке. Вздрогнувшие губы и краску, медленно залившую лицо Сабурского. А еще взгляд – беспомощный и требовательный, такой глубокий, что в нем утонула окружающая реальность. Нет, думать не получалось. Все мысли разбегались от понимания, что если бы Саныч не сбежал, сам Валька ни за что не прервал бы это неожиданное падение друг в друга.
Смешно: как можно в маленьком кабинете столкнуться со всего размаха? Но им это удалось. Они столкнулись и тут же отпрянули друг от друга, как раскатываются после удара бильярдные шары. Стремительно, а оказалось – меньше, чем на расстояние вытянутой руки. И остановились. Было стыдно, неправильно отскакивать друг от друга, будто они чужие. А они ведь не чужие, нет? Нет. И захотелось загладить невольную грубость, сделать что-то, чтобы дать понять: я не обижу, я не обижусь… Я рядом. Мы вместе.
Они так и не поняли, кто из них начал это первым, но валькины пальцы, едва касаясь, уже гладили Сан Саныча по щеке, а тот неловким движением положил руку Вале на затылок и заворожено притянул к себе…
И это было самое правильное, что он сделал в жизни. Не для других – для себя. Самое нужное. И это было так приятно. Боже ж мой, мне скоро сорок, сколько в моей жизни было поцелуев… А таких губ не было. Вот именно таких, чтобы медленно, словно во сне, заходилось сердце, и чтобы горели ладони, и восторг накатывал мягкой волной.
В этом поцелуе потерялись все вопросы о границах. Сан Саныч осторожно снял валькины очки и, не глядя, положил куда-то на стол.
- У тебя есть кто-нибудь сейчас? – «Скажи, что нет… К черту ту девицу».
- Нет... уже нет. А у тебя?
- Тоже.
«Если бы ты знал, как давно». Сабурский снова потянулся к валькиным губам. Нельзя было понять, кто вёл в этом сводящем с ума диалоге, как невозможно было не удивляться, сколько нежности, оказывается, они могли дать друг другу. А сквозь нежность небыстро, но неизбежно пробивалось то самое нечто, грозившее захлестнуть с головой. Руки начинали дрожать, поцелуи становились глубже, и все дальше и дальше уходила черта, которую они почти не заметили. Сан Саныч непроизвольно сжал в кулаке валькины волосы, и тот тихо застонал, прикусывая нижнюю губу Сабурского. У обоих тут же сбилось дыхание.
- Погоди… - Валькин шепот прошелестел едва слышно.
- Что… что?
- Постой, пуговицу расстегну – больно…
От этих слов у Сан Саныча поплыло перед глазами – он отступил на полшага и опустил взгляд. Илюшин занервничал, смутился, прикрывая рукой только что расстегнутую ширинку. Нет, нет, так нельзя! Нельзя допустить, чтобы Валька стыдился того, что происходит с ним… с ними. И Сабурский прислонился к столу, развернул Вальку спиной и прижал к себе. О том, что от тяжести напряженного тела собственное возбуждение станет еще сильнее, он не подумал. А оно стало, и захотелось уже не просто целовать шею над воротом рубашки, а укусить – сильно, до боли. Вместо этого Саныч уткнулся лицом Вале в плечо и осторожно отвел его руку, заменяя своей.
Вальку прошила дрожь. Зажатый между каменной эрекцией Сабурского и его крепкой ладонью, он хотел что-то сказать – разрешить, попросить продолжения – и не сумел. Горло перехватило восторгом и ужасом – вот сейчас, сейчас… и… кто бы мог подумать… Что эти горячие пальцы окажутся такими смелыми, осторожными, сильными… Что это совсем иначе, и с каждым резким движением зазвучит у плеча низкий бархатный стон… Что будет так… стремительно, неудержимо, так бесконтрольно… Что с ним это до хриплого крика и почти до слез… Оглушающе… Невероятно.
Валька, откинувшись на Сан Саныча, отрешенным взглядом смотрел в потолок до тех пор, пока не почувствовал легкие прикосновения ткани – Сабурский не признавал бумажных платков и измазанных рук. Застегнув джинсы, Илюшин плавно обернулся и положил ладонь Санычу ниже ремня:
- Теперь ты.
Ого! Такой реакции Валька сейчас ожидал меньше всего: Сабурский резко отшвырнул его руку, вскочил и быстро обогнул стол, остановившись с поднятым к крошечному окну кладовки лицом.
- Что ты, Саша…
Неестественно прямые плечи вздрогнули.
- Нет, я… нет.
- Почему?
Тишина. Только слышно неровное, беспокойное дыхание. Да-а, давно ты от меня не бегал, но сегодня тебя можно понять, как никогда.
- Хорошо, - Валька осторожно нашарил в полутьме очки и надел их. – Я останусь здесь, а ты там. Шага не сделаю, обещаю. Я просто подожду, пока ты закончишь, ладно? Ты же стоишь ко мне спиной, и я ничего не вижу… Ну пожалуйста, Саша…
В тишине прозвучал сдавленный вздох – то ли вздох, то ли стон – и чуть погодя звякнула пряжка ремня.
Сан Саныч все время помнил, чувствовал, что Валька смотрит на него, но до какого-то момента это вроде бы получалось игнорировать. Почти получалось. Только ощущения зашкаливали, и было неимоверно трудно выглядеть спокойным. А потом оказалось, что под неотступным взглядом контроль летит ко всем чертям, и невозможно остановиться, и времени на то, чтобы вернуть власть над собой, уже совсем нет.
- Валя… отвернись…
- Ни за что.
Этот краткий отказ плеснул масла в огонь, обжег причастностью, и сдержанно, тихо – не вышло. Откровенно, исступленно, с громким, надрывным стоном и безудержной дрожью – случилось так, и то, как это произошло, невозможно было изменить.
Оставалось только пытаться восстановить дыхание и надеяться, что Илюшин не станет ничего обсуждать.
И Валька, как всегда, оправдал ожидания. Он деликатно дал Санычу время привести себя в порядок, и появился рядом как раз в тот момент, когда Сабурский решил, что никогда больше не сумеет посмотреть Илюшину в глаза. Но эта убежденность тут же была забыта, потому что Валька, улыбаясь, придвинулся совсем близко и провел большим пальцем по его рту:
- Ты губу прокусил.
И захотелось снова целовать, медленно и очень нежно. Зачем смотреть, когда можно касаться?
- Чертовы очки…
- Не снимай, Саш, а то я пойду по второму кругу, – в густых сумерках крошечного кабинета их шепот звучал как планы заговорщиков.
- Не буду. Тайм-аут, Валька.
Поцелуй – неспешный, мягкий, бережный.
- В смысле?
- Давай в ближайшие дни сделаем вид, что ничего не было.
- Надо переварить?
- Да. Привыкнуть. И, пожалуйста, я очень тебя прошу, держись на расстоянии, ладно? Я потом сам к тебе подойду.
- Точно подойдешь?
Еще поцелуй. И еще.
- Да.
- И как скоро, интересно?
- Дня через два, я думаю.
- Хорошо, уговорил. На ближайшие два дня у нас ничего не было. Прямо с этой минуты?
- Погоди еще чуть-чуть…
- Пуговица, Саша…
- Да, прямо с этой минуты.
- Сейф закрыл?
- Когда это я не закрывал сейф….
- Тогда пойдем.
И в пустых коридорах института зазвучали, удаляясь, громкие и подозрительно серьезные голоса:
- А надо было Гадайского с Воробьевым вписать у тебя во дворе ту яму щебнем засыпать, в качестве благодарности. А то в выходные самим корячиться придется.
- Нет уж, с их рвением не хватало только дать им лопаты – уроют. Если не друг друга, так первого встречного.
- Не скажи. Совместный труд для твоей пользы – он облагораживает.
- Мечтатель…