Умереть на Рю де ла Пэ

Чен

Когда я смотрю на своих друзей - то не перестаю удивляться, насколько мы все разные.
Взять хотя бы Никола с Сержем. Никола - тот тип гомосексуалиста, который безумно любят эксплуатировать киношники. Женственно-красивый, изящный, надушенный, любитель порассуждать на темы вечной любви и смерти в один миг с возлюбленным. В противоположность ему Серж, который просто излучает флюиды грубой мужской сексуальности. Я как-то наблюдал за тем, как Серж играл с залом во время своего выступления. Казалось, в воздухе сгустилось желание. Оно было осязаемым, оно липло к телу, от него перехватывало дыхание. Я видел дрожащие руки, подносившие бокалы с вином к пересохшим ртам, глаза, неотрывно следившие за движениями чужого - и недоступного - тела. Серж мог делать с залом все, что хотел, и зал отдавался ему - с восторгом и преклонением. Между тем, в сексе Никола грубоват и настойчив, а Серж - ласков и нежен. Они настолько дополняют друг друга, что я за много лет не видел еще более гармоничной пары. Понимание - с полуслова, с полувздоха.
Ален и Исаак все время ссорятся. Им безразлично - слышит кто-то их ссоры или нет. На первый взгляд, их раздражает в партнере все. Манера одеваться, общаться, вести деловые переговоры. Мелкие семейные привычки - предмет постоянного и прилюдного обсуждения. Ален не споласкивает бритву, а Исаак раскидывает рубашки по комнате. Ален мешает кетчуп с майонезом, а Исаак не выносит мусор. Ален предпочитает яркие цвета, а Исаак одевается в черное и серое. Наконец, Ален не верит ни в Бога, ни в дьявола, а Исаак набожен и вечно обвиняет Алена в своем падении. Однако, нам всем прекрасно известно, что как раз Исаак соблазнил Алена и увел его от невесты. Это мы опять же узнали из их ссор. Как Исаак упрекает Алена в безверии, так и Ален при случае напоминает Исааку о своей несостоявшейся семейной жизни. Внешне они похожи - невысокие, полноватые и кучерявые. Оба в очках, оба имеют дурную привычку читать в туалете газеты часами, наживая геморрой. Мы их любим за страстность в постели, доходящую до восторженного экстаза, за постоянную готовность на любые - самые рискованные - сексуальные эксперименты. В остальном оба они маловыносимы, и я до сих пор удивляюсь их продолжительным, почти пятнадцатилетним отношениям.
Мишель и Генрих у нас самые младшие. Генрих очень не любит, когда к нему обращаются на французский манер - Анри. Он каждый раз подчеркивает, что назван в честь Гейне, а Анри Гейне не звучит. Генрих немного сноб, любит поглядывать свысока. Но происходит это чаще всего от неуверенности в себе. Генрих - единственный "чистый" пасс, что временами больно ударяет по его самолюбию. Внешне он то, что принятно называть "белокурой бестией". Слегка деревянная походка, рыжеватые волосы и блекло-голубые глаза. Наверное, он неплохо смотрелся бы в военной форме. Сужу по тому, что на свинг Генрих любит наряжаться в псевдонацистскую форму, хотя Исаака и Сержа от этого перекашивает. В отместку они пользуются его слабостью - в пассе Генрих теряет себя и готов на все-все-все. Выполнив это "все-все-все", Генрих запирается в ванной и рыдает там от уязвленной славянином и евреем гордости. Почему-то самоотверженная любовь к "лягушатнику" Мишелю так на него не действует. Мишель - веселый, жизнерадостный, как говорится, "безбашенный". Он обаятелен и способен выкинуть какой-нибудь неожиданный фортель. Например, на спор раздеться донага на площади перед Лувром. Или пристать в бистро к девушке, заморочить ей голову, привести домой и невинным голосом представить ей Генриха: - Знакомься, дорогая, это мой любовник, который обожает делать минет. Генрих от подобных выходок жестоко страдает, сбегает ночевать к нам или к Никола с Сержем, дуется пару дней, но неизменно прощает.
Жером. Ну что, Жером. Я его люблю, и этим все сказано.

Исаак

Мне нравится отдыхать в Люксембургском саду. Правда, это получается нечасто. Дела, дела, дела. Неделя летит за неделей, месяц за месяцем, и внезапно мной начинает овладевать тоска. Тогда я бросаю все, беру с собой томик Мурасаки Сикибу и еду в центр. Правда, почитать удается редко. Всегда что-то отвлекает внимание. Чаще всего - студенты. Люксембургский сад излюбленное место их встреч. Так и получается, что я забываю похождения блистательного Гэндзи и начинаю наблюдать за молодыми людьми.
Иногда мне составляет компанию Никола. Они с Сержем живут совсем недалеко, если Никола свободен - он соглашается посидеть часа два рядышком и поговорить о жизни. Он вообще любитель поговорить и поспорить. И лентяй, по большому счету. Когда есть возможность свалить дела на Сержа, он беззастенчиво это делает, благо друг не возражает.
Недавно мы спорили с Никола о пресловутых парадах гордости. Я решительно не понимаю, чем гордятся демонстранты. Нетрадиционной ориентацией? Тоже мне, заслуга. С тем же успехом на демонстрацию могли бы выходить традиционалы. И гордиться тем, что спят с женщинами. Я своей ориентации не стыжусь, но и подчеркивать ее не считаю нужным. Что есть, то есть - на все воля Господа нашего. Я так и сказал в свое время ребе - если Господь так судил, нам ли противиться его решению. Желания наши прах перед желанием Господа, за что же смертный человек - ребе - лишает меня права помолиться в синагоге с равными мне. Но спорить с раввином - носить воду в ладонях на холм. И холм не зацветет, и время потеряешь. Впрочем, у меня была возможность убедиться, что спорить с любым священнослужителем совершенно бесполезно. Они изначально знают все лучше нас. Они свято уверены в своей правоте. Они забывают, что только Господь вправе карать и миловать детей своих.
Ничего не могу с собой поделать. Мне безразлично мнение окружающих, но что я скажу Ему, когда придет мой черед? Я уверен, что Он поймет и не потребует от меня оправданий. В конце концов, именно Он создал меня таким. Но, с другой стороны, не явлется ли наша болезнь Его наказанием нам? Я все чаще думаю - если бы мы, как любая семья, любили только друг друга, миновала ли бы нас эта кара? Я уверен, что да. Следовательно - это нечто вроде растянутых во времени Содома и Гоморры. Вместо моментальной гибели - долгое умирание, чтобы грешные осознали и прочувствовали свой грех. Чтобы нас проняло - до сердца, до печени-селезенки. Не зря ведь уже двадцать лет медики всего мира не могут найти лекарства против СПИДа.
Странно, но со мной все происходит наоборот. Сейчас я смирился и свыкся со своей болезнью. Хотя сначала было очень плохо. От осознания собственной "черной отметины". До этого мне всегда казалось - меня ЭТО минует. Не столь я грешен, чтобы казнить меня таким образом. L'homme est mortel, это неизбежно, но я рассчитывал прожить долго и достаточно спокойно. У нас говорят " ад меа эсрим" - до ста двадцати. Так долго я бы не хотел, но хотя бы до семидесяти. Хотя бы...