Муча

1  2  3  4  5  6  7  8

7. ПОМНЮ – НЕ ПОМНЮ
В какой-то период, еще до отъезда за границу, мне вдруг захотелось найти родных. Тогда уже не было в живых ни деда, ни бабушки, а отец жил со своей матерью – очень далеко и от того города, где я родился, и от того, в котором я работал. И вот тогда мне вспомнилось, что до моей матери у него была другая семья и сын. Этот сын был на четыре года старше меня – мой родной брат Женя.
К тому времени мне уже исполнилось двадцать четыре года. Я уже практически чувствовал себя собой и для окончательной идентификации мне не хватало малого – знать своих родных, свою парадигму. Я нашел адрес той далекой бабушки, которую не видел ни разу в жизни, и напросился в гости. Она прислала ответ – благодушный, даже радостный.
Тех писем тоже не сохранилось. Переезды отлично вымывают все шлюзы. Все лишнее выметается к чертям собачьим. Ты переезжаешь на новое место свободным от багажа прошлого. Но тогда они были, эти бумажные конверты. Я взял один из них в руки, сел на поезд и отправился точно по адресу – к незнакомой бабушке, малознакомому отцу и совершенно незнакомому брату Жене.
Дальше память начинает свой монтаж. Дорога – наверняка долгая и утомительная – мне вообще не запомнилась. Помню, что на вокзале меня встречал отец – я узнал его тот час же, как увидел, он совсем не изменился за двенадцать лет. Это по-прежнему был невысокий, полноватый мужчина, с очень красивым, вытянутым лицом, ровным носом, высоким лбом, черными, слегка поредевшими волосами и большими темно-серыми, влажными глазами. Он обнял меня и похлопал по спине.
– Узнал меня? – спросил я запоздало.
– Нам еще на автобус нужно сесть, – сказал отец, – до нашего поселка.
Мы пошли на автостанцию. В маленьком и тесном пригородном автобусе отец вдруг начал что-то громко рассказывать окружающим старушкам, будто был пьян. Ко мне он не обращался, речь шла о каких-то политических новостях. С детства я помнил отца молчаливым, стеснительным, пасующим перед хмурым, обиженным на весь мир дедом и невзлюбившей его бабушкой, поэтому определил его состояние, как неестественное, нервное, как некий раж или бахвальство на публике. Я сидел молча.
Дома нас ждал накрытый стол. Незнакомая бабушка – очень пожилая грузная женщина, какая-то домашняя помощница с видом алкоголички (как я понял, подруга отца, которую в доме держали за рабочую силу), его сестра, ее муж, их взрослая дочь – моя двоюродная сестра, и брат Женя – высоченный парень, мало похожий на отца, выпивоха и Свидетель Иеговы. Тогда в моей жизни еще не было «свадьбы Исланды», но это была генеральная репетиция.
«Чужие, незнакомые люди!» – понял я.
– А ты похож на нас! У тебя наши глаза! – поняли они.
Возможно, до самого моего приезда они сомневались, от отца ли родила меня моя мать. Впрочем, несмотря на обнаружение внешнего сходства, отец не перешел со мной на «ты». Он упорно говорил мне «вы» – как чужому человеку, которого априори уважает.
Брат рассказал, что у него уже трое детей, жена тоже Свидетель Иеговы, а познакомились они в местном молельном доме.
Фантасмагория! Я переспал одну ночь в гостях  и наутро уехал с тяжелым, похмельным осадком на душе.
Но история на этом не закончилась. Вскоре пришло письмо от бабушки. Среди фраз о том, как все были рады меня видеть, как я вырос, как похож на них, была и такая: «Ты забыл у нас одну маленькую вещичку, и мы выслали ее тебе бандеролью».
Я задумался. Что за вещь? Я мог бы голову дать на отсечение, что ничего не забыл в их доме, при мне вообще не было вещей.
Что за вещь? Я мучился предположениями, пока не пришла квитанция на получение. На почте мне выдали небольшой пакет, я бросился распаковывать его тут же. Внутри были трусы.
Трусы. К счастью, чистые. Но, конечно, чужие. Не знаю, чьи. Большого размера, типа семейных. Пытаясь понять, что это, я развернул их прямо перед стойкой. Оператор за окошком хихикнула. Мне вдогонку выслали трусы.
Неужели они думали, что я вожу с собой кучу трусов? Посылка сначала удивила меня, потом обидела.
«Надеюсь, ты станешь частым гостем. Если будешь и дальше приезжать раз в двенадцать лет, до следующего раза я могу и не дожить», – написал мне потом отец.
Так и случилось. Письмо о его смерти нашло меня в чужой стране. Сначала я не понял, кем оно написано. Мне показалось, что отец сам пишет о своей смерти – так почерк брата был похож на почерк отца. После похорон бабушка была не в состоянии держать ручку.
Я еле опомнился. Там у меня были совсем другие заботы – там я был совсем в другой парадигме. Память хранит его «ты похож на девчонку» в мои двенадцать и его чопорное «вы» в мои двадцать четыре. И, пожалуй, чужие трусы. Вот из чего плетет память мои отношения с отцом. Нет ничего другого.
Потом, много лет спустя, снова на родине, я опять вспомнил о родственниках, когда увидел фотографию Женьки на сайте одноклассников. «Шахтер. Свидетель Иеговы. Отец четырех детей». Тогда мне пришлось признаться себе, что я не хочу и никогда не хотел такого брата – даже в память об отце. Я не написал ему, мы потерялись окончательно. Но понимание это было злым, немилосердным. Я долго думал…
Вот у меня была возможность выбрать: «Есть у меня брат» – «Нет у меня брата». И я нажал кнопку «Нет у меня брата», а заодно и «Нет у меня родственников», потому что «такие» родственники мне не нужны. А какие нужны? Столичные? Богатые? Бездетные? Непьющие? Образованные? Какие?
Впрочем, я и не хочу рисовать себя светлыми красками. У меня нет такой цели. И я не хотел бы, чтобы Муча видел меня светлым. Пусть видел бы меня обычным, живым человеком – только видел бы!
Но Муча смотрел мимо – в окно, в экран компьютера, себе под ноги, но не на меня. А если и на меня, то с каким-то опасением. Возможно, опасение это относилось вовсе не к моему признанию и не к моей персоне, а ко внешнему миру в целом, но распространялось и на меня.
Иногда во мне поднималась злость на Мучу. Мне казалось, что если бы передо мной возникли две кнопки «Есть у меня Муча» и «Нет у меня Мучи», я – практически без колебаний – избавился бы от него. Но у меня не было возможности избавиться, я чувствовал, как моя любовь распухает в груди, не находя выхода. Возможно, я влюбился, потому что не знал его и не мог понять. «Верую, ибо абсурдно» – именно так я относился к своему божеству.
Не холодным, идеальным, далеким Богом был для меня Муча, а местным, языческим, увечным божеством, присыпанным паприкой. Я бы расколотил его на куски и съел до последней крошки, облизав пальцы.
Единственное, что давало мне надежду, 0602 – код доступа к его телу.

8. ВХОЖУ – НЕ ВХОЖУ
0602 набрал я на домофоне, поднялся на восьмой этаж и позвонил в дверь. Было одиннадцать часов утра. Муча открыл сразу же.
На удивление, он был уже одет – в темно-серый костюм и белую рубашку, волосы были тщательно причесаны, двери в ванную и туалет закрыты. Нигде ни вещей, ни мокрого полотенца, ни грязных носков. Осталась одна надежда – я взглянул на его ноги, ожидая увидеть босые ступни или плюшевые тапки с ушами – что-то домашнее, уютное, но Муча был уже обут в туфли, которые полностью скрывали его стопы от посторонних глаз.
Я растерянно прошел внутрь, за окнами лил дождь, у меня в руках болтался мокрый зонт.
– Интересно, как там на пикнике, – сказал Муча, взял у меня зонт, раскрыл его и вернул высыхать в прихожую. – Проходи. Или сразу поедем?
Не понимает меня Муча? Или делает вид, что не понимает? Или играет со мной? Но во что? В неприступную крепость? В честного натурала? В принцессу? В ребенка? Все это ему совсем не по возрасту, не по внешности. Но – идет ему, идет безумно, идет так, что парализует мое дыхание.
– А кофейку? – спросил я неуверенно. – Я озяб.
– Ты без машины?
– Не заработал пока.
– Плохо, значит, работаешь, – заметил мне Муча и пошел на кухню.
Я вошел следом, но и здесь все было мертво. На столе не стояло ни пачки чая, ни сахарницы, нигде не валялось ни грязной вилки, ни скомканной салфетки.
– Ты тут живешь вообще? – спросил я.
Он оглянулся.
– А где же мне жить?
Он включил кофеварку, захрустели кофейные зерна, стало шумно и ароматно. Муча протянул мне чашку кофе.
– А сахар? – спросил я только затем, чтобы он открыл шкаф.
– У меня нет сахара.
Я сел на стул, придвинулся к столу. Уходить не хотелось, но Муча поглядывал с нетерпением. Но куда ему торопиться? Смотреть свой родной город, залитый дождем?
– А я звонил твоему Бондарчуку, – сказал я наугад.
Взглядом вцепился в его лицо – ничего, никакой реакции.
– Зачем?
– Узнать.
– И что узнал?
– Ничего. Кроме того, что ты программер.
Он кивнул.
– Да. Я и сейчас иногда пишу… удачные вещи.
– Игры?
– Нет, не игры, – он вдруг заулыбался. – Совсем не игры.
Возможно, этот разговор мог бы увлечь Мучу, но я не был способен его поддержать. Ну, не игры. Какие-то, может, банковские программы, какой-то аудит, не знаю. Или даже какие-то программы безопасности.
– Мне жаль, что я не разбираюсь в этом, – сказал я честно.
– Зачем тебе? Ты свое дело делаешь.
Да, резонно. Кофе в чашке закончился. Я поднялся. Код доступа не работал. Тело было близко, но недоступно. Тело не хотело даже откликаться на мои вопросы – оставалось в своей оболочке молчания и недоверия.
Вне поля моего зрения Муча сменил пиджак на кожаный, мы вышли под дождь и сели в машину. Пробок в городе не намечалось.
– Отлично льет, – сказал он. – Что тебе тут нравится из достопримечательностей?
– Не знаю. Фонтаны перед ж/д вокзалом.
– Сейчас везде фонтаны – от неба до земли, – Муча пожал плечами. – А почему фонтаны?
Ну, вот первый вопрос, который он задал по существу – мне и обо мне, о личном. Но разве можно на него ответить? Ответ на этот вопрос сейчас вышвырнет меня из машины Мучи и вернет в тот день, к тому фонтану, где я ждал Серегу, опаздывающего на двадцать минут из-за «дел по работе».
– Не знаю, – повторил я.
– Все ты знаешь. Все ты знаешь. Еще что?
Дворники елозили по лобовому стеклу.
– Памятник влюбленным.
– Это где?
– На Бекетова.
– Не помню. Или он новый?
Мы поехали на Бекетова. Но Муча не спешил к памятнику – он вел машину очень медленно, оглядывая улицы. Было заметно, что сам процесс передвижения в автомобиле доставляет ему удовольствие. Он водил совсем не так, как парковался, а очень плавно, тормозил мягко, как кошка, и я даже удивился, что его дерганая жестикуляция не рвет руль из стороны в сторону.
– А на планерках ты не плавный, – сказал я.
– Там люди, – ответил он.
– Где?
– На планерках. Чужие люди. Не дают сосредоточиться.
Снова стала мерцать надежда: там чужие люди, а тут все свои, со мной он другой, мне он доверяет.
Памятник мы едва признали: под дождем вытянутые фигуры «влюбленных» совсем пожухли. Муча кивнул бесстрастно.
– Еще что?
Я перечислил несколько.
– Мало же ты выучил, – усмехнулся он.
– Все работа – с утра до вечера.
– А почему переехал?
– Да… так просто. Взял и переехал.
– Я понял, что ты на вопросы не отвечаешь, только задаешь, – сказал вдруг он.
– Так и ты не отвечаешь. Но я не знаю, какая у тебя причина не отвечать.
Когда он вернул меня к моему дому, сердце едва не останавливалось от разочарования. Ну, вот я вошел – и вышел. Поехал – и приехал. Что-то сказал – чего-то не сказал. И все, пора возвращаться к себе, ждать понедельника, чтобы снова его увидеть на работе – увидеть холодным, замкнутым, отстраненным. Казалось бы, совместная деятельность, но она не объединяет. Казалось бы, один коллектив, но он не сближает. Вообще ничего не связывает меня с Мучей.
– Может, поднимешься? Кофе? – спросил я.
– Пожалуй, – он едва кивнул.
Прошел за мной по ступенькам. Я дважды оглянулся – идет ли. Ступил за мной в квартиру.
– Только кофеварки у меня нет. Тут все… арендованное.
Я обернулся  к нему. Сейчас он должен будет разуться, попросить тапки, узнать, где вымыть руки  – то есть материализоваться, стать из божества человеком и приблизиться ко мне.
Но Муча не сделал ничего из этого. Он просто остановился в прихожей и прислонился спиной к двери.
– Ну, если нет кофеварки, какой тогда кофе?
– Я чаю… заварю.
– Нет, не нужно.
Наверно, мое лицо исказилось, я машинально дернул с шеи шарф и чуть не задохнулся. Муча взглянул с еще большей опаской.
– Поцеловать тебя хоть можно? – спросил я.
Сам не пойму, как хватило наглости.
– Целуй, – разрешил Муча.
Мне показалось, что издевки в его тоне не было, но ответ упал в пространство между нами и звякнул – такой глубокой была пропасть.
Я понимал, что, возможно, положу конец нашим отношениям, но подошел и поцеловал его в щеку. Щека была гладковыбритой, холодной и влажной от дождливой погоды. Мне хотелось согреть ее своим дыханием. Муча стоял неподвижно.
– Может, ты… задержишься? – спросил я.
Он покачал головой, задевая мои губы.
– Нет. Это, в общем-то, не мой образ жизни. Просто никто никогда меня не любил.