Муча

1  2  3  4  5  6  7  8

9. СПОРЮ – НЕ СПОРЮ
Ужасное это было признание. Не шуточное. Не ироничное. Скверное, очень личное, очень честное.
«Никто никогда меня не любил» – это божество мне сказало. Божество стряхнуло с рукава паприку, спустилось с высокого постамента и сказало: «Ты мне не нравишься. Но никто никогда меня не любил. Люби хоть ты. Целуй. Я тебе позволяю»…
Всю ночь я скрежетал зубами от досады. Он ведь мог сказать это по-другому. Например:
– Я не гей.
– Уволю с работы!
– Акстись, Евлампия!
Но он сказал скверную правду о себе: «Никто никогда меня не любил». Божество призналось в том, что никто не считает его божеством.
Я с трудом дожил до понедельника. Пикник у коллег тоже не удался – все были одинаково недовольны.
– Это Муча наколдовал! – сказала Вера. – Мы собрались, солнце вроде проглянуло, и вдруг такой ливень!
– Точно Муча! – согласились все.
Девчонки нашли виноватого. И тогда я задумался не на шутку: а ведь его, действительно, не любят. Его избегают. С вопросами все обращаются ко мне. Начальник рекламного отдела свои задачи согласовывает со мной. В кабинет Мучи никто не входит, кроме меня, да и я вхожу лишь за формальным одобрением. Муча возникает перед народом только на планерках, во время которых молчит. Даже его дерганая жестикуляция угасла – он держит руки крепко сцепленными за спиной. Идеи номера тоже обходят Мучу стороной – это решаем мы с рекламистами. В нашем журнале нет главного редактора. Есть выпускающий, есть литературный. При создании планировалось, что функции главного возьмет на себя назначенный шеф-редактор, то есть Муча…
Понятно, что его не любят – конкретно в нашем коллективе. Но за что вообще? Да разве вообще кого-то любят? Не помню, чтобы меня кто-то любил.
В тот день я избегал его, не входил в его кабинет, не предлагал никаких материалов. На обед спустился в кафе под издательством, там застал офис-менеджера Танюшу с бухгалтершами.
– Мои поздравления! – махнула она мне.
Пришлось подсесть к ним за столик.
– С чем поздравляешь? С хорошей погодой?
– А ты не знаешь еще? Муча приказ написал – зарплату тебе повышает и переводит в главные. Так что проставляйся!
Танюша, конечно, простая душа и давно меня знает, но я смутился, запаниковал даже.
– А чего он так решил? И не сказал мне…
– Это хотя бы по совести.
Кивали и бухгалтерши. На обратном пути я остановился у двери его кабинета. Войти поблагодарить? Но не он ли поблагодарил меня – за мое признание в любви? До чего же гадко! Молчать нужно было. И с поцелуями уж точно не лезть, чтобы не вынуждать его откупаться зарплатой. Я прошел мимо.
Только к вечеру собрался с духом. Танюша уже складывала помады в сумочку.
– У себя?
– А где же ему быть?
– А на обед он ходит?
– Не знаю. Я не видела.
– А в туалет?
– Олег, я за ним слежу что ли? Может, он там в цветочные горшки ходит.
– Таня, ты э… притормози. Он твой шеф.
– Так я ничего такого и не говорю.
Я постучал и вошел. Муча стоял у окна, спиной ко мне, и смотрел на черный город. Пиджак висел на спинке кресла. Он был в брюках узкого кроя и водолазке с высоким горлом – слишком тонкий, слишком ломаный на фоне оконного проема.
– Вы по делу? – оглянулся на меня.
– Да…
Он вернулся за стол и сел.
– Что у вас?
– Я подумал, может, вы хотите больше вникать в… процесс что ли, а я как бы встал между вами и журналом…
«Встал» вообще приплелось некстати.
– И не даю вам…
Муча смотрел на меня недоуменно, но, наконец, понял.
– А, вы об этом. Нет. Пока такая ситуация меня устраивает.
– Поэтому вы мне зарплату повысили?
– Отчасти поэтому.
– А отчасти почему?
– Потому что вам надо кофеварку купить, машину, квартиру, много всего.
– Я думаю, что обойдусь. Срок эксплуатации предметов конечен.
– Вы хороший парень, Олег. Очень хороший. Я это понял, еще когда вы меня от ваших женщин закрыли… после той планерки, – сказал вдруг Муча. – Есть в вас самопожертвование. Но самопожертвование должно и цениться высоко. У меня такой цены для вас нет. Разве что зарплата.
– Самопожертвование?
Я даже отступил от него. Впервые Муча не казался мне увечным божеством – он был просто сияющим недосягаемым божеством.
– Но это не самопожертвование!
– Я так вас понял. На этом и точка. Вы знаете, что эта должность немного не для меня. Возможно, вы угадали это сразу, а я – только теперь. Но такая ситуация долго не продлится, я вам обещаю, не печальтесь. Пока же вы должны ограничиться простой благодарностью…
– Но мне не нужна зарплата!
– … а не условия мне ставить, – продолжил Муча.
Но меня понесло совсем в другую степь:
– Что ж вы все деньгами мерите? Даже отношения? А как же обычная дружба? Я видеть вас хочу, говорить с вами, я у вас зонтик забыл. За что вы мне зарплату швыряете? Меня зарплата не интересует!
Муча выразительно взглянул на часы.
–  А что вас интересует? Вы меня еще шантажировать своей любовью начните! Я вам предлагаю сейчас остановиться и никогда больше не возвращаться к этому разговору.
– Вы же сами к нему возвращаетесь!
– Выйдите вон! – сказал на это Муча.

10. ПОМНЮ – НЕ ПОМНЮ
Забыть бы тот день. Возможно, он не был самым тяжелым в моей жизни, но перешел в ночь, забрезжил рассветом и как будто не кончился. Я был таким дураком в тот день, я не мог понять, почему Муча хочет от меня откупиться.
Самый тяжелый день – совсем другой день моей жизни. Память держит его цепко – как день, положивший конец нашим отношениям с Серегой. За те несколько лет, что мы встречались, он так и не решился жить со мной вместе, ночевал у мамы, все время проводил на службе, виделись мы редко, чаще – на его служебной квартире, и всегда он был немного пьян, словно так и не научился трахаться с парнями на трезвую голову. Я любил его тогда… безумно.
Впрочем, есть такие чувства, которые не портятся со временем, словно законсервированы в банки с болью и перцем.
Была зима, очень холодная, снежная. Скорее всего, февраль, потому что ни в декабре, ни в январе в этих краях не бывает снега. А тогда намело такие сугробы, что до самого вечера транспорт ходил с перебоями. Я предложил Сереге встретиться, он замялся, но потом согласился. Мы находились в разных частях города – я поехал троллейбусом на его служебную квартиру. Он встретил меня на остановке.
Память наводит свой прицел. Я вижу лицо молодого и веселого парня, словно отраженное в чудесном зеркале. Хотя я не был тогда так уж молод, мне было никак не меньше двадцати семи. И Серега был немногим старше меня.
До квартиры нужно было пройти метров триста – мы шли по сугробам, хохотали. Со мной словно случился приступ любви, который не мог не закончиться мучительно. Квартира встретила нас прокисшим запахом табака. Повсюду валялись окурки тонких сигарет, перепачканные красной помадой, на кухонном столе стояла недопитая бутылка вина, под столом – пустая из-под водки, тут же грязные бокалы, рюмки, недоеденные фрукты, кожура от мандаринов и бананов, подсохшие куски ветчины, пустые пачки сигарет Bond. Постель в зале была скомкана.
Первой моей мыслью было, что это Серега с кем-то провел тут ночь, не успел убраться, поэтому и не хотел встречаться со мной сегодня.
– Да, неубрано, – сказал он.
И все. Тут же я объяснил себе, что квартира служебная, то есть вся служба безопасности водит сюда своих любовниц, проституток и просто случайных знакомых. Ну, и Серега водит меня, потому что я бывал тут и раньше. Я посмеялся и пошел в ванную. В мусорной корзине лежали пустые пачки от презервативов и использованные тонкие прокладки. Я стал мыться.
Но пока я мылся, мысль о его измене вернулась и стала подкатывать к самому горлу. Это он был тут ночью! Он привел сюда какую-то шалаву! Он курил этот вонючий Bond! Он ебал ее в пизду! Он шептал ей на ухо «кисонька», «рыбонька», «курочка», или что им там шепчут! Он капал на нее потом! Он прилипал к ней нательным крестиком! Он подмигнул ей, когда позвонила мама и спросила, придет ли он ночевать, поужинал ли и надел ли теплые носки! Это он был тут! Мой Серега!
Я вышел из ванной с трясущимися руками на трясущихся ногах.
– Я прибрал немного, – сказал Серега, сваливая ветчину в мусорную корзину.
Он уже успел надеть длинный махровый халат и спокойно прошел мимо меня мыться.
Я сел на пол. Сел на пол и понял, что – даже если ревность моя беспочвенна – я уже не смогу совладать с собой. Тошнота стояла во рту, в носу, залепляла ноздри. Я стал быстро одеваться. Помню, что никак не мог надеть носки: тошнота не давала мне нагнуться. Я сунул носки в карман, обулся и пошел к двери. Но замок явочной квартиры был таким хитрым, что я никак не мог его открыть.
Серега вышел из ванной. Я стоял у двери одетый.
– Что? Ты уходишь? – растерялся он. – Тебе позвонили?
Вышло, что я проститутка, которая приходит и уходит по вызову, по звонку очередного клиента.
– Открой мне, – только и смог выговорить я.
Я помню все до мельчайшей детали. Помню полосатый халат Сереги, в котором он был похож на грузную бабу с широкими бедрами. Помню выражение его лица. Помню свои голые ступни в ботинках. Помню, что когда я вышел во двор, меня вырвало. И рвало все триста метров до трассы.
Было за полночь. Я поймал такси и вернулся в свой далекий район. На дорогу ушло более часа. За этот час я едва не умер – так меня трясло от холода, слепой и немой ревности. Таксист решил, что я наркоман.
После того случая мы не расстались с Серегой. Я долго не отвечал на его звонки, а потом ответил. Мы снова перепихнулись – уже в моей съемной квартире. О том вечере он не задал ни одного вопроса, да я бы и не нашел подходящего объяснения.
Не только моя ревность, но и моя любовь к Сереге была слепой и немой. Я ни разу не признался ему в том, что люблю его так безумно. Даже не могу представить, как Серега отреагировал бы на это – удивился, обрадовался или расхохотался бы мне в лицо.
Потом я встретил одного телеоператора и стал заходить к нему в гости, потом на каком-то сейшене познакомился с репортером Алексом. Все это время мы не виделись с Серегой, но ни на один день я не забывал о том, что приехал в этот город – к нему и ради него. Потом он неожиданно позвонил, мы снова трахнулись, и он остался у меня ночевать. И вот тогда, лежа с ним в постели, обнимая его, вдыхая его запах, я понял, что это наш последний раз. И что если я когда-нибудь еще влюблюсь, то обязательно скажу эти три жалких слова, которые разрывают мне сердце, но никак не срываются с моего языка: «Я люблю тебя». Когда-нибудь, но не в этот раз, потому что этот раз уже закончился.
Но дальше пошли такие никчемные связи, которым я не мог даже подобрать названия, и такие лица, которые ничем не отличались друг от друга. Никогда больше Серега не звонил и не писал мне. И я тоже не напоминал ему о себе. Больше никакие слова, никакие слепые, немые и прочие чувства не мучили меня. Память стала вычищать свои закрома, все стало подергиваться рябью  и приобретать более плавные очертания.
И вдруг возник Муча. Просто Муча. Коротышка. Программер. Конформист. Не молодой, не красивый, не гомосексуальный, не гетеросексуальный, не сексуальный вообще. Разве может быть сексуальным божество? Но я пал ниц и сказал:
– Я люблю вас.
И этих трех слов оказалось достаточно для того, чтобы исковеркать мне жизнь.